Geum.ru

Научно-исследовательская программа история безгина О. А. Кпроблеме возникновения сельской кредитной кооперации в России

Вид материалаПрограмма

Содержание


Роль эмиграции в творчестве немецких поэтесс xx века (э. ласкер-шюлер, м. калеко, н. закс, р. ауслендер, х. домин)
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   19

УДК 811.112.2.09



^ РОЛЬ ЭМИГРАЦИИ В ТВОРЧЕСТВЕ НЕМЕЦКИХ ПОЭТЕСС XX ВЕКА (Э. ЛАСКЕР-ШЮЛЕР, М. КАЛЕКО, Н. ЗАКС, Р. АУСЛЕНДЕР, Х. ДОМИН)


Т.Н. Андреюшкина


В статье анализируется опыт эмиграции, определивший основную проблематику произведений Э. Лакер-Шюлер, М. Калеко, Х. Домин, Р. Ауслендер, Н. Закс. При cущественном различии поэтической манеры этих поэтесс объединяют общие мотивы их лирики, такие, как родина, эмиграция, преследование, чужбина, возвращение, поиски самоидентификаци. Переводы цитируемых стихотворений выполнены автором статьи.


В своей статье мы обратимся к творчеству немецких поэтесс, в судьбе которых эмиграция сыграла чрезвычайно важную роль, определив их писательские интересы и став одной из главных тем в их поэзии. Будучи современницами, до войны они испытали влияние поэзии кабаре (Ласкер-Шюлер, Калеко), символизма и экспрессионизма (Домин, Закс, Ауслендер), и именно эмиграция сделала их поэтессами. Жизнь в эмиграции способствовала развитию их переводческой деятельности, формированию нового поэтического языка, новых форм и выразительных средств. Одни из них, как Ласкер-Шюлер, Калеко, Ауслендер, сформированные в контексте культуры модерна или экспрессионизма, ищут новые пути в искусстве, другие, испытывая влияние чужой литературы, переносят ее опыт в свою поэзию (Закс, Домин). И для всех этих поэтесс важной опорой и источником творчества остается культура предков, связь с хасидистской и библейской метафорикой, составляющей основу их послевоенной герметической поэзии. Некоторые из них умерли в эмиграции, так и не вернувшись на родину (Ласкер-Шюлер, Калеко, Закс). В отечественном литературоведении творчество этих поэтесс изучено недостаточно, им посвящены лишь отдельные статьи в справочной и научной литературе [1; 2], из-за отсутствия переводов поэзия их известна лишь узкому кругу германистов.

Эльза Ласкер-Шюлер (1869–1945) родилась в семье банкира А. Шюлера. Брак с берлинским врачом Б. Ласкером продлился пять лет, обеспечив ей переезд в Берлин и работу в собственном ателье рисовальщицей. В Берлине благодаря знакомству с художником П. Хилле, вдохновившим ее на занятия поэзией, она вошла в фридрихсхагенский круг поэтов и социально-религиозное «Новое общество» братьев Харт. В 1902 году появился первый сборник стихотворений Ласкер-Шюлер – «Стикс». Расширяется круг ее знакомств, она дружит с А. Деблином, К. Хиллером, Г. Бенном, Ф. Верфелем, К. Краусом, Г. Траклем, О. Кокошкой, Ф. Марком, принимая активное участие в жизни берлинской богемы. В 1905 году выходит поэтический сборник «Седьмой день», в 1906 году после смерти художника – «Книга о Хилле», а в 1913 году – «Еврейские баллады». Со своим вторым мужем, Гервартом Вальденом (псевдоним Георга Левина), Ласкер-Шюлер с 1910 по 1912 гг. издает журнал «Дер Штурм». В 1919–1920 гг. выходит 10-томное собрание ее сочинений.

В 1927 году в возрасте 28 лет от туберкулеза умирает ее сын Пауль. Это событие омрачает последующую жизнь и творчество поэтессы. В 1933 году после запрета на публикацию своих книг она эмигрирует в Швейцарию, а в 1939 году – в Палестину. В эмиграции поэтесса живет в крайней бедности. В позднем стихотворении «Мой голубой рояль» она обращается к богу с молитвой поэта, познавшего горечь страданий: «Разбита клавиатура… / я плачу над голубым трупом. // Ах, ангелы, откройте мне / – вкусившей вдоволь горечь хлеба – / мне, еще живущей, дверь в небо / вопреки запрету» [9, с. 40]. Романтические мотивы мировой скорби сочетаются в ее творчестве с декадентскими и экспрессионистскими идеями, с усиливающимся мотивом страха, характерным для эмигрантской поэзии и связанным с преследованием еврейского населения в годы фашистского режима. В стихотворении «Бегство от мира» она пишет: «Устремлена я в бесконечность / назад к себе, / в моей душе / уже цветение вне осени, возможно, путь назад заказан» [9, с. 38].

Образы хасидистских легенд переплетаются в ее творчестве с образами из восточного и европейского мира сказок: «Яков – бык в его стаде, / ударял копытом землю, / и из нее вдруг бил родник» [9, с. 40] (из стихотворения «Яков»). «Тоска по раю» приводит ее к истокам религии предков и в библейский Иерусалим. Отсюда герметичность языка поэзии Ласкер-Шюлер. В «Еврейских балладах» она пишет: «О, жаждуемый бог, тоска моя растопит злато твоих врат» [9, с. 37]. Экспрессионистские черты ее поэзии отражают стремление обрести новую свободу для фантазии, имеющей, по убеждению поэтессы, явные преимущества перед рациональным видением мира. Живя в мире фантазии, поэтесса переносила его черты в реальную действительность. Она наделяла друзей выдуманными именами, и свои письма подписывала именем «принца Юсуфа из Фив».

В стихотворении «Древний тибетский ковер» мотив ковра сплетен с мотивом любви. Это и описание сна, и любовное стихотворение, переносящее нас в область фантазии и одновременно конкретизированное в ткани ковра: «Твоя душа в любви к моей / запечатлена в ковре Тибета. // Луч в луч, в любви сомкнулись краски, / звезды, обнимавшие друг друга в просторах неба» [9, с. 40]. Смысл и звучание, слово и образ сплетены здесь в единое целое [9, с. 37], – отмечал К. Краус. Поэтесса растворяет отношения между Я и Ты, Я и миром артистической игрой стиха и создает действительность сна, ситуацию балансирования между реальностью и фантазией, характерную для ее поэзии.

Переживая разлуку с родиной, поэтесса в 1941 году создала поэтический кружок «Грааль», где выступала с чтением своих произведений. В 1943 году она выпускает последний прижизненный сборник «Мой голубой рояль» с собственными иллюстрациями и за несколько месяцев до окончания второй мировой войны умирает в Иерусалиме от сердечного приступа. Ее похоронили на Масленичной горе, но позднее при строительстве дороги могила была разрушена. В первые послевоенные годы творческое наследие Ласкер-Шюлер полузабыто. И только в 60-е гг. в немецкой литературе возникает интерес к литературе эмиграции, С. Хермлин называет Ласкер-Шюлер «величайшей немецкой поэтессой со времен Дросте» [2, с. 316]. В настоящее время в Вуппертале действует «Общество Эльзы Ласкер-Шюлер», с 1996 года издается фундаментальное собрание ее сочинений, куда, кроме художественных произведений, вошли ее рисунки и письма.

Маша Калеко (псевдоним Гольды Мальки Калеко, урожденной Энгель) (1907–1975) родилась в семье немки и русского (интернированного во время первой мировой войны), проживавших на территории Австро-Венгрии, принадлежащей теперь Польше. Вспоминая перипетии своей «жизни на колесах», М. Калеко в стихотворении «Интервью с самой собой» напишет, что была «рождена эмигрантским ребенком», позже ее сыну тоже пришлось разделить ее участь: «Меж тем поездить мне пришлось немало – / И поездом в Европе, и на корабле через Атлантику. / Не дух первооткрывателей гнал меня из дому, / И поиски мои не назовешь романтикой» [6, с. 21].

Детство М. Калеко прошло в Марбурге и Берлине, где она работала служащей в бюро Берлинской еврейской общины. В 1930 году в «Фоссише Цайтунг» появились ее первые стихотворения, и вскоре Калеко стала известна как автор «газетных стихотворений», в которых темы повседневной жизни передавались в стиле «стихотворений на случай». Вращаясь в среде богемы, сформировавшейся вокруг «Романского кафе», она испытала сильное влияние поэзии кабаре и «новой деловитости». Калеко мастерски владеет словом и рифмой, ее стихи легко ложатся на музыку, принимая характер шансона, в нескольких куплетах которого заключается целая жизнь или история любви, в которой за будничными словами скрывается боль и искреннее чувство.

В январе 1933 г. в издательстве Ровольт появилась первая книжка М. Калеко – «Тетрадка лирических стенограмм», одна из наиболее популярных и коммерчески успешных книг всех времен в Германии. Через два года в типографии была конфискована ее «Маленькая книга для чтения взрослым» как результат запрета на публикацию произведений авторов-евреев. В 1938 году после развода с мужем, филологом С. Калеко, поэтесса вышла замуж за дирижера, композитора и знатока хасидистской музыки Х. Винавера и в этом же году эмигрировала с мужем в Нью-Йорк, где организовывала концерты мужа. В 1945 году стихотворения периода эмиграции появились в ее книге «Стихи для современников». В 1966 году по настоянию мужа, работавшего над составлением антологии хасидистской музыки для синагоги, они переселились в Израиль, где поэтесса М. Калеко оказалась в изоляции, вырываясь из нее лишь благодаря ежегодным поездкам по Европе, где она выступала с чтением своих стихов.

В стихотворении «Маленький промежуточный итог» Калеко писала: «Останется после меня такая малость – / Три тонких тома и только один сын. / А мысли в голове – не впасть бы в сплин. / Услышит ветер, что сказать осталось» [6, с. 267]. В 1968 году в возрасте 30 лет умер ее сын, в 1973 году – муж, а через два года скончалась сама поэтесса. Смерть она переживала в своих стихах уже не раз, описывая ее как «знакомое чувство»: «Когда я умирала в первый раз, / Я помню это живо, как сейчас, / Я умирала тихо, там внутри, / На самом деле, это было в Гамбурге, в апреле, / И было мне всего лишь 18 лет. // Когда я умерла во второй раз, / На этот раз мне было больно, / Ничтожно мало я оставила тебе, чтоб помнил, / Одно лишь сердце у твоего порога / И красный след в снегу от своих ног. // Когда я умирала в третий раз, / Я боли не почувствовала, / Мне смерть была знакома, / Как хлеб или кровать, туфли или платье, / Но с той поры я не умираю больше» [6, с. 31]. Жизнь поэтессы Маши Калеко продолжается в ее стихах, которые предстоит открыть заново и подробно изучить в XXI веке.

Нелли (Леония) Закс (1891–1970), родившаяся в зажиточной еврейской семье, была единственной дочерью берлинского фабриканта и из-за слабого здоровья получила в основном домашнее образование, занимаясь поэзией, искусством и танцами. С 1906 года она состояла в переписке со шведской писательницей Сельмой Лагерлеф, которая в 1940 году помогла Нелли Закс и ее матери (отец умер в 1930 году) из-за преследований фашистов перебраться в Стокгольм. Там обе женщины поселились в квартире, предоставленной им еврейской общиной, в которой поэтесса прожила до конца своей жизни. В 1960 году она предприняла поездки в Цюрих и Париж, встретившись в Париже с П. Целаном. В 1965 году Закс побывала в Берлине, в 1966 году вместе с израильским поэтом Аньеном получила Нобелевскую премию, выступая за восстановление немецко-еврейских отношений. Она способствовала приему будущего нобелевского лауреата Г. Грасса в Израэльский союз писателей. Помимо творчества Закс занималась переводами шведской поэзии на немецкий язык.

В письме к исследовательнице ее творчества Г. Дишнер Закс призналась: «Если бы я не умела писать, я не выжила бы. Писать меня учила смерть. Разве я могла бы заниматься чем-то другим? Мои метафоры – это мои раны. Лишь отсюда может быть понято написанное мной» [1, с. 439]. С.С. Аверинцев отмечает, что «исток ее творчества – переживание беды, личной, семейной и всеобщей беды, скорбь о замученных в годы гитлеризма. Это придает ее слову редкую весомость и прямоту» [1, с. 439]. Нелли Закс останется в истории литературы как автор поэтических сборников «В жилищах смерти» (1947), «Омрачение звезд» (1949), «И никто не знает дальше» (1957), «Бегство и преображение» (1959), образующих «единый и написанный на одном дыхании реквием – очень цельное выражение и последовательно вникающее предчувствование и продумывание опыта жертв исторического зла» [1, с. 442].

Нелли Закс – яркий представитель литературы эмиграции, выбравшей верлибр и язык герметической поэзии, отличающийся скупостью выразительных средств и темным стилем. Таково четверостишие «За дверью», описывающее почти пантомимические движения человека, переживающего горе: «За дверью / ты идешь вдоль каната тоски / пока не появятся слезы / В этом источнике отражаешься ты» [10, с. 191]. Темы стихотворений Н. Закс перекликаются с темами, встречающимися в поэзии Х. Домин, Р. Ауслендер, П. Целана. Топосы «могил в воздухе», известные по поэзии Целана, содержат аллюзии на «Фугу смерти» Целана, метафорически рассказывающую о сожженных в газовых печах концлагерей жертвах фашизма. Трубы крематориев – «дороги свободы для праха Еремии и Иова» – становятся лейтмотивом послевоенных стихотворений.

Поэзия Закс выражает не только чувство сострадания к жертвам («О дети мои / Смерть прошла через ваши сердца / Как сквозь виноградник – / Пометил Израиль красным все стены земли» [10, с. 189] («Голос спасителя»), но и взыскание правды в слове, обращенном к богу. Поэтому весомое значение в ее поэзии приобретает символ шофара – ветхозаветного ритуального рога, в который трубят, взывая к богу: «И некто трубит – и окрест шофара пылает Храм – / и некто трубит – / и окрест шофара рушится Храм – / но некто трубит – / и окрест шофара покоится прах – / и некто трубит [1, с. 445]». «Статичность, гипнотизирующая неподвижность образов Нелли Закс бесспорно связана с воздействием поэтики старых мистиков. Вычерчиваемые ею словесные эмблемы заставляют вспомнить таинственные чертежи, которые встречаются на страницах старинных изданий Якоба Беме» [1, с. 445], – отмечает С.С. Аверинцев.

Тема невыразимости страданий людей, живущих с памятью о погибших, смыкается с лейтмотивом молчания, выраженным в мысли Т. Адорно о невозможности писать стихи после Освенцима. Цитаты из Достоевского о «слезе ребенка» связываются Закс с погибшими во время войны детьми: «Везде / где умирают дети / камни и звезды / и все сны теряют родину» [10, с. 188]. Тема вины и ответственности живых перед мертвыми пронизывает все ее творчество («Хор мертвых», «Вы, смотрящие», «Ночь», «Хор утешающих») и включает ее в традицию поэзии эмиграции: «Мы спасенные / нас все еще гложет червь страха. / Наш мозг похоронен в пыли» [10, с. 184] («Хор спасенных»).

К этой же традиции относится творчество Розы Ауслендер (Розалии Беатрисы Шерцер) (1907–1988), родившейся в Черновцах на Буковине, принадлежавшей в то время Австрии. Посещая местный университет, она интенсивно занималась литературой и философией, в частности, философией Платона, Спинозы, К. Бруннера, с которым позднее установила контакт. После смерти отца в связи с ухудшившимся финансовым положением семьи молодая девушка отправилась в свою первую поездку в Америку с будущим мужем, Игнацем Ауслендером. Расставшись с мужем, в 1926 и в 1931 гг. она приезжала на родину навестить больную мать. В эти годы в антологиях и журналах появляются ее первые публикации.

В сборник «Радуга» (1939), опубликованный в Черновцах, вошли стихотворения, созданные между 1927 и 1933 гг. Большую их часть составляют сонеты. Эта история любви, рассказанная в сонетах (в жанре, достаточно популярном в начале века), заканчивается расставанием, в ней слышны интонации лирики Х. фон Гофмансталя, Г. Гейма и Г. Тракля, на которой Р. Ауслендер сформировалась как поэтесса. Второй цикл сонетов Р. Ауслендер «Мотивы гетто» (1942/44) был написан в годы ее подпольного проживания в гетто в Черновцах, откуда в 1946 году она эмигрировала в Америку, вернувшись в Германию лишь в 1965 году. Лейтмотивом цикла сонетов, которые составляют уже меньшую его часть, является «магия красоты», божественной красоты произведений искусства, красоты человеческих чувств, которые способны спасти человека из мрака зла и ситуации длящегося годами страха ареста и смерти. Стихотворение «Кто все знает», открывающее цикл, говорит о ситуации межвременья, «когда старые мечты уже не пробудить, а новые еще не оформились». Сонет «Любовь к прекрасному» раскрывает так понимаемый поэтессой смысл человеческого существования: «Так мы, молодые и удивленные, / воспринимаем созданную непреходящую красоту, / чтобы показать почитателям божественного то, // что создатель чувствовал и видел, / и порадовать их притчей, / нашей любовью, которая близка той красоте» [3, с. 166].

После смерти матери в 1947 году поэтесса переживает серьезный кризис и в последующие годы (1948–1956) пишет только на английском языке, в который раз доказывая, что «писательство было способом жизни, способом выжить» [11, с. 31]. Известная американская поэтесса М. Моор, а позже П. Целан, с которым Р. Ауслендер несколько раз встречалась в 1957 году в Париже, мотивировали ее вернуться к поэзии на родном языке и способствовали формированию нового поэтического стиля. По признанию поэтессы, «Ничто не остается таким, каким оно есть / все меняет себя / и меня» [11, с. 39]. Сонетесса «Любовь V» показывает черты нового стиля Р. Ауслендер – отказ от рифмы и пунктуации, разнообразие строфики, простоту синтаксиса, метафоричность образов и притчевую манеру повествования: «Мы снова встретимся / в озере / ты как вода / я как лотос // ты будешь меня спрашивать / я буду тебя пить // мы будем принадлежать / друг другу у всех на глазах / Даже звезды / удивятся / вот двое / превратились / в свой сон / который их избрал) [4, с. 54].

В 1965 году она окончательно перебирается в Германию и выбирает местом своего жительства Дюссельдорф. С этого времени регулярно выходят ее поэтические сборники, ей присуждаются многочисленные литературные премии, она много путешествует, «держа путешествия и мир в руках и в своем сердце» [11, с. 38]. С 1972 года до своей смерти она живет в доме еврейской общины в Дюссельдорфе, в так называемом Доме Нелли Закс. В стихотворении «Дома» она писала: «На чужбине – / дома // Страна моего родного языка / грешная кающаяся страна / я выбираю тебя / своим пристанищем / чужая родина // где мне дороги / многие / чужие друзья» [11, с. 41].

С 1978 году из-за болезни она уже не встает с постели, ее контакты с внешним миром становятся ограниченными, ощущение одиночества возрастает с уходом из жизни старых друзей: «Мы перестали / толковать знаки и давать / знаки // Дайте мне знак / где друзья / новые / потому что старые умерли / или дышат / под чужой звездой // где деревья еще говорят / и кто-то любит цветы / такое ведь / еще должно быть / говорит желтая звезда» [11, с. 44]. Но поэтесса по-прежнему интенсивно работает. Она словно переселяется в свой внутренний мир, в мир поэзии: «Грезы / проживают / мою жизнь / до конца» [11, с. 45]. Биографы подсчитали, что за всю свою жизнь роза Ауслендер написала 2500 стихотворений, опубликованных в 30 книгах. Внешняя эмиграция Р. Ауслендер закончилась внутренней эмиграцией поэтессы, на которую ее обрекла болезнь: «Мое отечество умерло / они похоронили его / в огне // Я живу / в своей стране – / слове» [11, с. 41].

Хильда Домин (урожденная Левенштейн) (1909–2006), выдающаяся немецкая поэтесса послевоенного времени, почти неизвестна отечественному читателю. Она является автором многочисленных сборников стихов и прозы, ее стихотворения входят в антологии классиков современной немецкой поэзии. К сожалению, творчество Х. Домин до сих пор не стало предметом изучения российских литературоведов, хотя поэтесса заняла почетное место в немецкой и мировой литературе. Значимый отпечаток на ее творчество наложил опыт эмиграции, в которой Х. Домин провела 22 года.

Формирование личности будущей поэтессы проходило в еврейской семье адвоката и певицы. Ее отец был родом из Дюссельдорфа и с большой любовью относился к поэзии своего земляка Гейне; Домин, по ее признанию, выросла на книгах Гете. В стихотворении «Возвращение» она с ностальгией вспоминает о родном доме: «Перед домом моего детства / в феврале / зацвело миндальное дерево. // Я мечтала, / что оно будет цвести» [11, с. 50]. Оставив родной Кельн, Домин изучала экономическую теорию, социологию и философию в университетах Гейдельберга, Бонна, Берлина. Ее учителями были К. Ясперс и К. Мангейм. Посетив после длительной эмиграции родной город, Домин в стихотворении «Кельн» напишет: «Я и мертвые / мы плывем / сквозь новые двери / наших старых домов» [11, с. 86]. Кельн до конца ее жизни останется городом детских грез, где она, по собственному признанию, «могла встретить на улице своих родителей» (родители Домин умерли в эмиграции в США).

С 1932 года Х. Домин со своим мужем, студентом классической археологии и филологии Э.В. Пальмом, сначала оказалась в Италии, где муж занимался изучением археологии, а Х. Домин защитила диссертацию об одном из предшественников Макиавелли. Домин отказывается от предложенной ей университетской карьеры во Флоренции и живет с мужем в Риме, занимаясь переводами с четырех языков. Жизнь в Риме оказалась «репетицией эмиграции». Запланированный переезд в Испанию срывается из-за устанавливающейся власти фашистов. С 1939 по 1940 гг. супруги живут в Англии, куда эмигрировала семья Домин, а с 1940 по 1954 гг. – в Доминиканской республике. С этой страной будет связана значительная часть ее жизни, так что, покидая остров Санто-Доминго, по совету В. Вайрауха она возьмет себе литературный псевдоним Домин. В стихотворении «Иметь право пристать к берегу» она напишет: «Назовите себя, сказал кто-то / когда я сошла с корабля на берег в Европе / именем Вашего острова» [11, с. 67].

Между 1945 и 1954 гг. она четырежды на длительное время будет выезжать в Америку, куда из Англии переселятся ее родители. Ощущение временного пребывания в каждом из новых мест эмиграции, духовного одиночества отражает стихотворение «Притягивающий пейзаж»: «Нужно уметь уезжать / и все же быть, как дерево: / словно корни остались в земле, / словно пейзаж притягивает, а мы не двигаемся с места…» [11, с. 59]. Продолжительная жизнь в эмиграции обострила чувство утраты родины и родного языка и вызвала желание обрести свободу путем поэтического самовыражения. Это чувство усилится со смертью матери. «Писательство» вместо «самоубийства» [11, с. 60], – так Х. Домин выразит акт рождения в себе самой поэтессы. Своим первым стихотворением она назовет «Уже в дверях», одно из первых стихотворений о любви и взаимопонимании, которое посвящено мужу: «Уже в дверях / ты поднял глаза. / Мы встретились взглядами. // Большой цветок раскрылся / нежно светясь / в моем сердце» [11, с. 67]. На могильной плите своего мужа в 1988 г. она напишет: «Мы шагнули в воздух / и он нас понес» [11, с. 89], выразив в этом поэтическом образе благодарность Э. Пальму за долгие годы совместной жизни и поддержку в эмиграции.

Тема эмиграции, ощущение потери корней и родного языка в чужой стране, постоянный страх преследования по национальному признаку станут ведущими темами ее творчества. Так или иначе, вся поэзия Хильды Домин проникнута ожиданием «акта освобождения», ожиданием конца эмиграции и обретением «родного дома». В стихотворении «Все мои корабли», в названии которого используется парафраза из детской песенки, лирический герой констатирует: «Все мои корабли / забыли свои гавани / а мои ноги – / дорогу. / Никто не сеет и не жнет, / потому что нет ни прошлого / ни будущего» [7, с. 9]. Образ Агасфера или Каина, обреченного богом на вечные скитания, угадывается в стихотворении «Постоянно кружить»: «никому не вынести жизнь в одиночку, / кружа и кружа» [7, с. 3]. Одиночество лирического героя раскрывается в таких поэтических образах, как «дом без окон», «страшный сон», «горящий город», «две двери», «Авель», «лишенные осени» (из одноименных стихотворений). Тема эмиграции пронизывает все сборники стихов Домин: «Лишь одна роза для опоры» (1959), «Возвращение кораблей» (1962), «Образы ада» (1968), «Я жажду тебя» (1970), «И все-таки дерево цветет» (1999) и др.

После возвращения супругов в 1954 году в Германию «жизнь на чемоданах» продолжалась еще семь лет. Стихотворение «Отъезд налегке» отражает настроение Хильды Домин накануне отъезда: «(…) Обещания, отправление / домой, на свидание с самой собой / отъезд налегке, / когда тело сгорело в пожаре сердца» [11, с. 63]. Четыре года из семи супруги провели в Испании, словно осуществляя, наконец, свою давнюю мечту. В стихотворении «Отъезд из Испании» Домин пишет о ней, как о земле обетованной: «Я люблю эту голую землю / и не желаю ничего другого. // Кроме времени / и желания / быть с ним наедине. // И следить за облаками / или наступлением сумерек. // Со всегдашней тоской / и сегодняшними / страхами» [7, с. 15].

В Испании Х. Домин устанавливает литературные контакты и публикуется в немецких и испанских литературных журналах. C 1961 года и до конца своей жизни супруги живут в Гейдельберге, и Х. Домин начинает регулярные выступления и чтения на радио, в издательствах, университетах, литературных обществах, школах и исправительных учреждениях в различных городах Германии. В 80-х гг. она ведет курсы по поэтике в университетах Франкфурта на Майне и Майнца, в 90-е гг. выезжает с лекциями и выступлениями в Канаду, Мексику, Англию, Францию, Голландию, Израиль, Италию, Югославию, Турцию, Бельгию и другие страны.

Стихотворение «Воскресни, Авель» занимает особое место в творчестве Домин. Образ Авеля, как и образ Сизифа, воплощает для Домин волю и мужество к сопротивлению, действию вопреки обстоятельствам. В интервью с А. Райфом в 1987 году Х. Домин призналась, что считает данное стихотворение итогом, своим последним словом, которое она вряд ли сможет превзойти [8, с. 67]. Смысл этого стихотворного послания стал ей самой понятен после того, как в ее присутствии священник прочитал его в качестве рождественского стихотворения заключенным в колонии. Она вдруг поняла, что у стихотворения есть «второй шанс». Домин написала его, когда нацистская партия получила на выборах слишком много голосов в Гейдельберге. И в этом смысле «Воскресни, Авель» – стихотворение о возвращенцах. Поэтесса сомневалась, можно ли назвать его религиозным стихотворением. Будучи по происхождению еврейкой, Домин, как и ее семья, следовала христианским традициям. И это стихотворение направлено к людям, к каждому человеку как пища для размышления на каждый день. В нем переживший коричневую чуму лирический герой обращается к молодому поколению с предупреждением о возможности повторения страшного исторического опыта. «Стихотворение, – считает Домин, – самый короткий путь от человека к человеку, оно сразу устанавливает отношения доверия, и это свойство у него общее с молитвой» [8, с. 87].

«Кого это касается» – еще одно ключевое для Домин стихотворение, которое она написала перед возвращением на родину. В 1979 году оно прозвучало на празднике экуменической церкви в Гамбурге. Молодежь исполняла его в стиле церковного рока перед шестью тясячами зрителей. Священник читал отдельные стихотворные строки без музыкального сопровождения, и это действо произвело на поэтессу большое впечатление. Домин была покорена даром проповедующего поэтическим словом священника. Ее стихотворения, в отличие от визуальной поэзии, рассчитаны на чтение вслух и производят сильное впечатление, будучи произнесенными. Они, как и библейские тексты, сохраняют выразительную и убеждающую силу слова.

Домин рассматривала себя как поэта с активной жизненной позицией, неравнодушного к происходящему, потому что однажды равнодушие интеллигенции сделало возможным приход Гитлера к власти. «Я не верю, что поэт может изменить мир», – говорила Х. Домин. «Но он меняет отдельных людей, и одного этого уже довольно. А отдельные люди, возможно, изменят мир» [8, с. 88]. «Серые времена» – стихотворение о бедственном положении преследуемых при нацистах евреев. По мнению Домин, действенные стихи остаются во времени, другие «смываются» им. Ответственность поэта, по Домин, заключается в том, чтобы быть свидетелем своего времени, служить ему «тихим голосом сердца» (Конфуций). Поэту нужно три вида мужества, считает поэтесса: оставаться собой, не перевирать факты и верить в то, что будешь услышан.

В своей жизни, которую Домин назвала «языковой Одиссеей», она черпала силы из доверия, «этой труднейшей азбуки», которой ее обучили в семье. Она была дочерью демократа и идеалиста. Она верила в слово, как верит в него поэт или проповедник. Ее определение лирики звучит так: «не-слово // протянулось / между // словом и словом» [7, с. 14]. Ее кредо человеку: «не уставать / а тихо / как птице / протянуть руку / навстречу чуду» [7, с. 14]. Тексты ее стихотворений подобны притчам из Книги: «Слова – спелые гранаты, / они падают на землю / и раскрываются. / Все их нутро выворачивается наружу, / плод обнажает свою тайну / и показывает свое ядро, / новую тайну» [7, с. 6].

Язык, слово были мощным источником поэтической силы Хильды Домин, которая воздействует на читателя и находит в нем отклик. Такое слово-образ, как «роза», поэтический топос и народной поэзии, и поэзии Гете, Рильке, Целана и других немецких поэтов, вошло в название ее первого поэтического сборника «Лишь одна роза для опоры». Одноименное стихоторение сборника стало визитной карточкой поэтессы и, по ее словам, кратко повествует о жизни после эмиграции, которая также не была идиллической: «Я обустраиваю жилище в воздухе / среди акробатов и птиц: устраиваю кровать на трапеции чувства / как гнездо на ветру / на самом кончике ветки// (…) Я пытаюсь / ухватиться за что-нибудь рукой и нахожу / лишь одну розу для опоры» [11, с. 77].

Возвращаясь из эмиграции, Х. Домин была полна противоречивых чувств, отмечая, что возвращение было для нее большим испытанием, чем эмиграция: с одной стороны, она возвращалась в стихию родного языка, с другой стороны, она опасалась, что в реальности война еще далеко не закончена (об этом свидетельствует, например, ее книга «Война закончилась, но мир не наступил» (1970). Страстным желанием поэтессы было найти неразоренными могилы предков, «прислониться» к их могильным плитам и умереть на родине. Поэзия Домин свидетельствует о долгом пути обретения родины, и опыт эмиграции, глубоко пережитый поэтессой и нашедший яркое отражение в ее стихотворениях, служит предупреждением молодому поколению читателей: мир непрочен и нуждается в постоянных усилиях по сохранению его.

Новый стиль, характерный в послевоенное время для Х. Домин, М.Л. Кашниц, П. Целана, Р. Ауслендер, Э. Фрида, Н. Закс и других поэтов, отражает процессы, происходящие в поэзии и литературе в целом, – поиски нового языка и новых выразительных средств. Проблемы языка стали актуальными в связи с недоверием к довоенному, «буржуазному» языку, а также в связи с необходимостью очищения литературы от идеологии и языка Третьего рейха. Новый язык поэзии должен был лаконично, без лишних слов, экономно и емко рассказать о новой ситуации и показать пути выхода из послевоенного кризиса. Новые задачи поэзии вызвали изменения в художественной форме, жанр стихотворения приобретает криптограммные черты, наблюдается тенденция к дроблению строфы, гетерогенности метрики, отказу от рифмы, что трансформировало традиционное стихотворение и привело его к выбору свободной формы.

В послевоенное время появляется герметическая лирика (представителями которой являются Нелли Закс, Роза Ауслендер, Хильда Домин и др.), выражающая суть современной поэзии, поскольку в ней особенно наглядно отразился современный опыт переживания действительности. К ее особенностям относится использование абсолютной метафорики (отказывающейся от «tertium comparationis») и неразгадываемых шифров, являющихся, в свою очередь, выражением диссоциированной, миметически не постигаемой действительности. Поэзия немецких поэтов-эмигрантов, к которым помимо Э. Ласкер-Шюлер, М. Калеко, Х. Домин, Р. Ауслендер, Н. Закс относятся П. Целан, Э. Фрид, Й. Тоор, Б. Брехт и многие другие, обогатила мировую литературу опытом осмысления ситуации «рождения заново» среди чужой культуры и языка.