Geum.ru

Крупнейшие русские писатели, современники Александра Солженицына, встретили его приход в литературу очень тепло, кое-кто даже восторженно

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   ...   44

Возвращаясь к характеристике омского бивака, надо заметить, что наряду с похожестью на другие биваки были у него и свои примечательные особенности. Именно сочетание того и другого привлекло к нему мое внимание, как, признаться, и то непредвиденное обстоятельство, что там моя по имени названная скорбная тень незримо витала под люстрой, а хула и проклятия в мой далекий адрес вызывали бурные аплодисменты, переходящие в овацию.

Итак, о типичном кое-что уже сказано. А что было в Омске особенного, непохожего на другие встречи и потому наиболее интересного? По-моему, прежде всего это великое обилие пламенных похвал и раблезианских эпитетов в адрес заезжего гостя. Вот только полюбуйтесь: "великий писатель...", "великий сын России", "великий патриот...", даже "единственный русский патриот", как объявил В.Г. Бахарев, видимо, готовый в порыве восторга зачислить в антипатриоты и самого себя и свою тещу. Вроде бы для приличного общества этого уже хватит. Нет, неутомимые омичи продолжают акафист: "духовный пастырь русского народа...", "любезен он народу...", "символ мужества, честности, свободы..." Впечатление, право, такое, словно идет заключительный тур конкурса на лучшую эпитафию, и первый приз - квартира в том самом многосортирном домике. А он сидит и молча слушает, как председатель жюри. Ну хоть бы буркнул: хватит, мол, тошно. Нет!

И пылкие омичи ещё наддают жару: "Человек, который представляет истинно русскую национальную культуру...", "Человек, который идет по России

и оставляет за собой огненный след...", "Человек, который учил и учит жить

не по лжи..." Вы помните Жоржика Ниву? Сколько в Омске у него родных

братьев!

А один оратор воскликнул, кажется, теряя сознание от восторга: "Бога нет, царя нет, а есть только народный заступник Александр Исаевич Солженицын!" Только как так - Бога нет? Куда ж он девался? Был, был и вдруг

- здрасьте. И представьте себе, ему ни слова и на это не возразил народный заступник, известный своей первосортной религиозностью. Неужто человек, который учил и учит, готов вкушать похвалы себе, если они даже замешены на отрицании Бога?

Тут из моря всех этих похвал и любезностей всплывает некое недоумение. Один оратор, сочинитель замечательных стихов, которые мы в конце приведем, рассказал, что целый месяц, пока Солженицын, "оставляя за собой огненный след", мчался из Владивостока в Омск, он проводил опрос у населения: как, мол, вы относитесь к этому человеку, который двадцать лет учил нас из поместья за океаном, а теперь будет учить из подмосковного Троице-Лыкова, с модернизированной дачи Кагановича? Оказывается, "говорили разное" и по-разному. Одни - "очень приветливо, радостно". Другие - резко, зло, даже с ненавистью, аж зрачки расширялись. Вот и недоумение: почему же на встрече не прозвучало ни одно слово не только критики, но даже и несогласия? Почему же звучали одни лишь похвалы, любезности да комплименты, лишь благодарности да пожелания успехов? О кровавых событиях в Москве 3-5 октября 1993 года, в которых, как теперь установлено, погибли 829 человек, на встрече упоминалось не раз. Но почему же никто не напомнил "духовному пастырю русского народа", что он благословил эту расправу над людьми, большинство которых были русскими? Почему устроили гостю что-то вроде юбилейного чествования вместо того, чтобы бросить в лицо: "Адвокат убийц!" Ведь с одним из главных, с Лужковым, расцеловался он в первую же минуту по прибытии в Москву. Странно, омичи, странно...

Все омские комплименты, бесспорно, высочайшего полета, но, увы, надо честно признать: аллилуйщикам, обитающим на диком бреге Иртыша, не удалось-таки превзойти, допустим, Бернарда Левина, аллилуйщика, обитающего на цивилизованном бреге Темзы. Тот давным-давно уверял: "Когда смотришь на Солженицына, то понимаешь, что такое святая Русь!" Учитесь, доморощенные... Разумеется, не превзошли иртышане в эпитетах и самого духовного пастыря русского народа. Ведь с кем только из великих, знаменитых и могущественных он свою персону не сравнивает, кому только не уподобляет!

И на встрече в Омске "символ скромности" не обинуясь возгласил:

"Я воевал доблестно!" Это уже не о литературной войне, а о настоящей. Ведь

ничего похожего не слышали вы, омичи, ни от маршала Жукова, ни от вашего

земляка-сибиряка трижды Героя Покрышкина, ни от тех, кто в отличие от

"символа честности" прошёл всю войну и водрузил Знамя Победы над

рейхстагом.

Настойчивое, увлеченное разъяснение в отмеченном выше духе своей великой исторической роли, своей абсолютной непогрешимости "духовный пастырь русского народа" обрушил теперь на головы бедных омичей, как ранее тридцать лет обрушивал на голову и всего человечества: "Я предупреждал... Я остерегал... Я неоднократно об этом писал... Я предсказывал..." Инженер Рычков спросил его: "Нет ли у вас такого ощущения, что, целя в ГУЛаг, вы попали в Россию?" Действительно, иные его собратья по антисоветчине, как А. Зиновьев и В. Максимов, признали, что, метя в коммунизм, попали в Россию, содействовали крушению страны, и ныне горько сожалеют об этом, каются, льют запоздалые слезы. А Солженицын? Да ни в одном глазу! Разве может "Меч Божий" ошибиться, промахнуться, раскаяться!.. И вот вам истинная жемчужина непогрешимого ханжества: "Я не призывал к развалу СССР. Я не говорил: давайте развалим СССР. Я говорил ещё в 74-м году: СССР развалится. Советский Союз не может держаться, потому что он держится на ложной основе, на ложной федерации, на ложных построениях. Я только предсказывал, что он развалится... Вот как это было, и выворачивать не надо". Представьте себе: знакомой супружеской чете вы двадцать лет твердите при встречах, по телефону, в письмах: "Ваш брак держится на ложной основе, на ложной любви, на ложном союзе. Ваш брак не может сохраниться, я предсказываю, что он развалится, рухнет, распадется". И вы не один, у вас полчища подпевал, в газетах, по радио, в книгах твердящих то же самое, к тому же у вас лично репутация пророка и символа честности, духовного пастыря народа и единственного патриота. Я думаю, что такой обработки не выдержали бы ни Филимон и Бавкида, ни Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, ни я лично, грешный, со своей драгоценной супругой. И вот плетется Филимон в нарсуд с заявлением о разводе, за ним семенит Пульхерия Ивановна, а следом и я петушком...

Да ведь и сам Александр Исаевич прожил с любящей женой, почитай, лет тридцать, но вдруг какой-то таинственный голос стал ему нашептывать: "Ваш брак на ложной основе. Вы - Антей, Зигфрид, Меч Божий, а она? Вы разведётесь, брак лопнет. И не горюйте. Есть другие варианты..." Итог известен: в предпенсионном возрасте Зигфрид развелся с пенсионеркой Кримгильдой и женился на Дюймовочке. Да, говорит Солженицын, я метил исключительно в коммунизм, хотел убить только его. Но, во-первых, с этим далеко не все согласны. Так, Эдуард Лимонов, долгие годы и как раз именно те, когда на Западе появился "Архипелаг ГУЛаг", живший в США и во Франции, утверждает ныне: "Уже тогда он был тем, кто он есть сегодня, - расчетливым, хитрым литератором-интриганом с тяжелой формой мании величия... Отталкивающим типом выглядит старец даже в автобиографии. Умело играя на слабостях власти СССР и подыгрывая желаниям Запада, построил он свою карьеру опального писателя. Построил на разрушении. Его нисколько не заботило то обстоятельство, что публикация "Архипелага" вызвала волну ненависти не только к КПСС, не только к брежневскому режиму, но к России и русским, вызвала вторую холодную войну в мире. Он не думал о последствиях публикации своих произведений, его цель была личной, воздвигнуть себя. Ему нужна была Нобелевская премия. И ему помогли получить "нобеля" американские дяди, далекие от литературы. В их интересах было создание самой большой рекламы вокруг "Архипелага", этого лживого обвинительного заключения против России. Разрушитель Солженицын был поддержан: тиражи его посредственных романов (по их художественной ценности едва ли превосходящих романы Рыбакова) были искусственно завышены. В конце семидесятых годов американский издатель Роджерс Страусс рассказывал мне в Нью-Йорке, что в своё время ему предлагали выпустить "Архипелаг" гигантским тиражом и давали на это большие деньги "люди, связанные с ЦРУ". "Но я отказался!" - гордо заявил Страусе.

Другие издатели, как знаем, не отказались. "ГУЛАГ" наводнил мир, пугая и ожесточая против России".

Да, именно против России, против русских, а вовсе не только против коммунизма, и как могло быть иначе, если в Коммунистической партии состояли почти 20 миллионов человек, цвет нации, и вместе с членами семей это по меньшей мере уже 60 миллионов во всех сферах жизни, во всех слоях общества. Каким образом и кто мог отделить их от остального народа? Это мог сделать разве что только такой замшелый догматик и схоласт, как Кощей Бессмертный.

Выступление Солженицына на встрече с омичами как бы распадается на две части. Первая была посвящена положению дел в стране. И ничего нового он тут не сказал, однако это не мешало ему говорить тоном первооткрывателя и с горечью неоцененного пророка. Тон этот для него извечный, он не изменил ему и во время похода на Москву. На первой же пресс-конференции во Владивостоке заявил: "Сегодня 25 миллионов русских живут не в России. Отдали 12 миллионов Украине - никто ничего не сказал. 7 миллионов русских отдали Казахстану. Опять никто не сказал ни единого слова. 60 процентов не казахов пытаются сделать казахами. И все об этом молчат". Все трусливо и подло молчат, а вот он припожаловал из-за океана и первым возвысил протестующий гневный голос русского патриота. Ну, действительно, думают иные господа-товарищи, получается, что единственный. А на самом-то деле тут поразительный образец жульничества, ибо вся наша оппозиционная пресса, деятели оппозиции без конца твердили и твердят об этом, только гораздо серьезней и глубже: никто миллионы русских никуда не отдавал, а развалили страну, превратив республиканские, по сути, административные границы в межгосударственные, и задача не в том, чтобы, как призывает Солженицын, вывозить русских из бывших республик (о Прибалтике он, разумеется, умалчивает) в Россию, а в том, чтобы на новой государственной основе восстановить великую державу. Конечно, есть люди, которые по своему положению обязаны не молчать о положении русских вне России, но они молчат или только изредка что-то бормочут сквозь зубы. Это вся кремлевская камарилья. Но "символ мужества" никого из них персонально назвать не посмел, ибо по нутру своему он расчетлив, как главбух бюро ритуальных услуг.

Тележурналисты А. Любимов и Е. Киселев прямо его спрашивали, как, мол, относитесь к нынешним политическим руководителям, т.е. ко всей этой шараге реформаторов. Он ответил: "Я никого из них не знаю, даже по телевидению не видел". Господи, да разве есть нужда лицезреть, допустим, такую личность, как Черномырдин, чтобы составить представление и о нем, и о его деятельности? Вон же Толстой тоже не лицезрел по телевидению Столыпина, черномырдинского коллегу, однако же, как видно из писем, имел о нем ясное представление: "Пишу вам об очень жалком человеке, самом жалом из всех, кого я знаю теперь в России... Человек этот - вы... Не могу понять того ослепления, при котором вы можете продолжать вашу ужасную деятельность, угрожающую вашему материальному благу (потому что вас каждую минуту хотят и могут убить), губящую ваше доброе имя, потому что уже по теперешней вашей деятельности вы уже заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи..." Пожалуй, небесполезно Черномырдину прочитать бы нечто подобное, учитывая хотя бы то, что предсказание писателя, высказанное в скобках, увы, всего через два года сбылось. Это во-первых.

А во-вторых, уж Солженицын-то лицезрел Ельцина по американскому телевидению да ещё несколько раз по телефону с ним беседовал, например, согласовывая свой поход Владивосток - Москва. Но его спрашивают, как он относится к Всенародному, и он снова ловко уходит от прямого ответа: "Сложно. Очень сложно". А чего тут сложного, если перед нами два самых крупных антисоветчика всех времен, народов и континентов, только один орудует в литературе, так сказать, антисоветчик слова, а второй - антисоветчик дела. Первый расстрелял парламент, а второй сладко причмокнул: добре, сынку, добре!

Наконец, как увязать слова Солженицына о том, что никого из нынешних отцов отечества не знает, с его постоянными уверениями, будто все двадцать лет отсутствия он внимательнейшим образом следил за всеми событиями в стране, и в Америке, в вермонтском поместье, лишь старилось в трудах его бренное тело, а вечно молодая душа пророка витала без передыху над просторами любимой отчизны от Мурманска до Кушки и обратно, от Калининграда до Курил и обратно?..

Вторую часть выступления Александр Исаевич посвятил себе. И тут мы услышали много удивительного. Так, он уверял, что когда был школьником младших классов, то его "учили отречься от родины, от веры, от отцов и матерей, от братьев и сестер, не помогать бедствующему, не пускать ночевать бездомного, гонимого". Ну, насчет веры правильно, учили. Была свобода антирелигиозной пропаганды. А сейчас, при полном расцвете демократии, её нет абсолютно. Если в любой нынешний журнал от "Нашего современника" до "Каравана" сегодня явился бы Пушкин со своей "Сказкой о попе и о работнике его Балде" или с "Гавриилиадой", то его без разговоров спустили бы с лестницы. Тут и новые русские, и старые евреи, и древние патриоты - все заодно. Да, верно. Но кто учил бедного Саню Солженицына всему остальному, о чем он пишет? Назвал бы хоть одно имя, привел бы хоть единый примерчик. Ведь он все десять лет был в классе старостой и должен бы многое помнить.

Не меньшее удивление вызывают его слова о поре совсем иной. ещё , говорит, "когда я жил в Советском Союзе, советская пресса не смела меня трогать". Это почему же? Потому, говорит, что "они боялись называть мое имя". Во-первых, это решительно противоречит им же сказанному буквально через несколько минут: "Пока коммунистическая власть держалась, обо мне можно было врать все, что угодно". Как объяснить такое противоречие? Увы, видимо, возрастом. Во-вторых, да неужто так боялись? Это кто же? Ах, сколь печально видеть Меч Божий, страдающий амнезией... Нет, Александр Исаевич, никто вас не боялся. И когда вы были здесь, и когда были там, о вас весьма неласково говорили очень многие, вплоть до таких великих имен, как Шолохов, Шостакович, Колмогоров.

Вот лишь краткие выдержки. К. Симонов: "Деятельность А.И. Солженицына приобрела неприкрыто антикоммунистический и антисоветский характер". Г. Товстоногов: "Шумиха, поднятая на Западе вокруг антисоветской книги Солженицына "Архипелаг ГУЛаг", призвана помешать благотворным переменам в мире... Книга играет на руку сторонникам "холодной войны". Григол Абашидзе: "Солженицын давно вступил на путь предательства. Он облил грязью всё, что дорого советскому народу". Петрусь Бровка: "Он никогда ничего не любил нашего, злейший из врагов, предатель". Академики, Герои Социалистического Труда Павел Александров и Андрей Колмогоров: "А. Солженицын чернит наш общественный строй, оскверняет память павших в боях Великой Отечественной войны, намеренно представляет жизнь советских людей в искаженном виде.... Таким нет места на нашей земле". Валентин Катаев: "Солженицын вступил в борьбу с Советской властью, которая велась методами "пятой колонны". С чувством облегчения прочитал, что наше общество избавилось от него". Народный артист СССР Борис Чирков: "Все граждане страны ждали решения о выдворении из страны отщепенца Солженицына". Митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим: "Солженицын печально известен своими действиями в поддержку кругов, враждебных нашей Родине, нашему народу". Народный артист СССР М. Царев: "Солженицын закономерно оказался в одном ряду со злейшими врагами советского народа... Свое отравленное перо он поставил на службу самой махровой реакции. Продажную душу свою он давно разменял на расхожие "сребреники" предательства и тем самым поставил себя вне народа..." Берды Кербабаев: "Очень хорошо, что он выдворен теперь из СССР". Вот такие были голоса. Где же тут боязнь? И не пахнет. Неужели Александр Исаевич ныне в таком состоянии, что ничего этого уже не помнит? Ну, тогда ещё несколько цитаток. Там были, увы, уже усопшие, а вот, слава богу, ныне здравствующие. Р. Гамзатов: "Он не столько боль выражает, сколько зло выплескивает, не столько переживает, сколько злорадствует...

Он хочет подчинить своим злым замыслам добрые помыслы народа, судьбу и историю Родины... Лучшие художники слова всегда выражали недовольство собой. Он же недоволен народом, Родиной нашей... Пусть отправляется туда, где ему хорошо". Народный художник СССР 3. Азгур: "К людям, одержимым мерзкой злобой к советской власти, у меня только одно чувство - презрение". С. Михалков: "Солженицын с нашей земли снабжает Запад гнусными пасквилями, публикациями, клевещущими на нашу страну, наш народ. Он твердил заведомую ложь... Человек, переполненный яростной злобой, высокомерием и пренебрежением к соотечественникам". О. Гончар: "Обелять власовцев, возводить поклеп на революцию, на героев Отечественной войны, оскорбляя память павших, - это ли не верх кощунства и цинизма!" Так говорили писатели разных республик, литератур, люди разных национальностей. "Нет! - шумел Солженицын на диком бреге Иртыша. - Ничего подобного не было! Они все дрожали от страха при одном моем имени!"

Что ж, сделаем ещё несколько отрезвляющих инъекций. Анатолий Калинин: "Тот самый литературный Половцев, который в свое время получил образование на народные деньги в Ростовском университете, а ныне клевещет

на автора "Тихого Дона" и его страну". Михаил Алексеев: "Пшёл вон!"... И

наконец, ещё один голос издалека, того, кто поначалу дружески

приветствовал Солженицына - Михаила Шолохова: "Поражает - если можно так

сказать - какое-то болезненное бесстыдство автора... злость и

остервенение... У меня одно время сложилось впечатление, что он -

душевнобольной человек, страдающий манией величия... Если же Солженицын

психически нормальный, то тогда он, по существу, открытый и злобный

антисоветский человек. И в этом и в другом случае ему не место в рядах

Союза советских писателей".

Конечно, может быть, не все из ныне здравствующих решились бы повторить то, что они когда-то говорили о Солженицыне, но это уж дело их совести и мужества. Нам известен один даже такой персонаж, что не только отказывается от своих слов, но при этом ещё и стыдит коллег. Это Сергей Залыгин. Но об этом ниже.

Итак, этот одноразовый патриот утверждает, что все жуть как боялись его, и парализованная страхом пресса не смела и пикнуть о нем. Но, с другой стороны, как мы видели, он клянется, что его страшно травили. Это как же могло быть? Он объясняет: "А делали так: на партийных семинарах, на закрытых собраниях, где меня нет и прессы нет (а зачем она, парализованная?

- В.Б.), говорили: Солженицын был полицаем, Солженицын сдался в плен,

Солженицын служил в гестапо". Надо полагать, что это говорили прежде всего на собраниях писателей. Я в ту пору часто на них бывал, но ничего подобного не слышал.

Но вот, продолжал оратор, времена переменились, и никто этого уже не говорит. "Продолжают одни бушины, как змеи, продолжают и сегодня... Этот Бушин продолжает врать своё. Он раньше уже нападал на "Матренин двор", ещё раньше (бурные аплодисменты). Его в московских газетах печатают. Мало ему, он несёт в "Омскую правду"...

Так и я стал незримым участником прекрасной встречи. И уж отмолчаться здесь никак невозможно, к этому обязывают аплодисменты, вспыхнувшие при моем имени.

Бушин-змея... "Духовный пастырь" верен себе: это определение совершенно в русле его зоологической эстетики. Откройте хотя бы фантастический роман "Бодался телёнок с дубом". Там чуть не на каждой странице он наделяет встречных и поперечных такими, например, эпитетами: кот... собака... сукин сын... лиса... волк... шакал... баран... осел... кабан... ревущий буйвол... и т.п. От млекопитающих - к рептилиям; это высшее достижение его эстетики: гад... широкочелюстной хамелеон... пьявистый змей... разъяренный скорпион на задних ножках и т.п. Мне ещё повезло: я и не пьявистый, и не на задних ножках. И не мне высказал пастырь такое, например, пожелание отеческое: "Дышло тебе в глотку, окочурься, гад!"

И вот эта змея, говорит, ещё когда нападала на "Матренин двор". Как нападают змеи? Известно: подкрадутся и хвать зубами, а там яд

смертоносный. В большой статье о первых опубликованных произведениях

Солженицына, которая появилась в воронежском журнале "Подъем" N5 за 1963 год, я, гадюка, так и поступил с Матреной. Смотрите: "Несмотря на тяготы судьбы, Матрена не растеряла многих прекрасных черт своей души и характера. Она добра и приветлива, мягка и трудолюбива, не знает в жизни никакой корысти, никакого расчета, никакой зависти". Какова хватка у гадюки, а? Но мне этого показалось мало, и я ещё глубже вонзил зубы: "Образ Матрены не сконструирован автором... Это - правдивый, взятый из жизни образ". Тут у героини начались предсмертные судороги. А я добавил: "Не сочувствовать Матрене, не любить в ней очень многое нельзя". Именно при этих словах она испустила дух, а вовсе не погибла под поездом, как уверяет автор.

Раз такое дело, то приходится повторить, что, откликаясь на статью, Солженицын писал мне из Рязани 2 января 1964 года:

"Многоуважаемый Владимир Сергеевич!..

Хвалить того критика, который хвалит тебя, - звучит как-то по-крыловски. Тем не менее должен сказать, что эта Ваша статья кажется мне очень серьезной и глубокой - именно на том уровне она написана, на котором только и имеет смысл критическая литература. Жаль, что из-за тиража её мало кто прочтет..." и т.д.

Вероятно, ныне Солженицын хотел бы переписать это письмо примерно так:

"Многоядовитый змей Бушин!

Хвалить того гада, который хвалит тебя, - звучит как-то по-крыловски. Тем не менее должен сказать, что эта статья кажется мне совершенно смертоносной - именно на том уровне написана она, на котором только и имеет смысл существование ядовитых гадов..."