Хосписы и отделения паллиативной помощи, являющиеся промежуточным звеном между больницей и хосписом, представляют собой альтернативное больницам институциональное решение. Много было написано об истории, идеологии и реальности хосписной и паллиативной помощи.. На практике во многих странах, в том числе в Польше (несмотря на наличие около 500 отделений, оказывающих хосписную и паллиативную помощь), эта форма помощи умирающим и их семьям все еще слишком малодоступна и часто понимается неправильно — как пугающая и лишенная надежды.

Чтобы проиллюстрировать принципиальные отличия стационарной и паллиативно-хосписной помощи, стоит привести интересный эксперимент, проведенный методом включенного наблюдения в одной из канадских больниц (по: Ostrowska 2005, с. 187-188). «Автор этого эксперимента, молодой, здоровый мужчина, соответствующим образом замаскированный (следы внутривенных инъекций, шрамы от биопсии) и обеспеченный соответствующей документацией, пребывал с согласия директора больницы и соответствующего заведующего больницей в двух отделениях данного стационарная, хирургическая и паллиативная помощь, с диагнозом неизлечимый рак поджелудочной железы — сравнение вида полученной помощи.

Стиль работы в хирургическом отделении основывался на компетентности, профессионализме и быстроте действий. Врачи, навещающие больных, говорили о них скорее через их головы, чем с ними; От лечившихся больных ожидали дисциплинированности и краткости — более длинные высказывания, которые, по мнению врачей, не имели прямого отношения к пролеченному случаю, встречались с унынием и нетерпением. Контакты с персоналом были короткими, техническими и касались почти исключительно проблемы госпитализации. Нередко врачи или другие сотрудники заходили и уходили в палату, не обращая ни малейшего внимания на пациента и даже не прерывая разговоров на посторонние темы. Пациент не имел возможности узнать имена большинства приезжих врачей и интернов. Даже санитары в хирургическом отделении вели себя так, как будто больного вообще не существовало, встречаясь с ним взглядом, отводили взгляд. Отделение явно было ориентировано на диагностику, лечение пациентов и их быструю отправку домой. Больной с безнадежной, неизлечимой болезнью не вписывался в эту систему.

После того, как его перевели в отделение паллиативной помощи, первый контакт с персоналом был качественно иным. Медсестра, проводившая первичный опрос, села на его кровать так, чтобы ее глаза были на уровне глаз пациента, она внимательно слушала, не торопилась, действовала естественно. Автор сталкивался с этой добротой и проявлял явную заботу на каждом шагу, это был сознательно вносимый элемент заботы. Все явно старались узнать пациента и дать ему знать их. Средняя продолжительность беседы (точно измеренная автором) была почти в два раза больше, чем в операционной. Не было никакой спешки. Были проявлены усердие и внимательность при выполнении пожеланий пациента, были выяснены мнения и предоставлена ​​информация. Единственной чисто медицинской деятельностью персонала было введение болеутоляющих, контроль их работы, а также борьба с другими сопутствующими симптомами. Каждое лечебное действие было снабжено пояснением смысла его применения. Помимо медсестер и врачей здесь появилось еще много людей – священник, социальный работник, волонтеры. Больных сопровождали их семьи и близкие люди, время посещений не ограничивалось. Никого не удивило присутствие и нежные жесты молодой женщины, ночевавшей у умирающего друга.

В палате царил «дух общности» — создавалось впечатление, что больной, персонал, семьи составляли единое целое, а не просто набор случайно собранных лиц. Посещающие семьи помогали своим больным и помогали друг другу, дружба и связи устанавливались между людьми, которые обычно были бы разделены социальным положением или расой. Эта уникальная модель тотальной взаимопомощи и связи, возможно, произвела на автора исследования самое сильное впечатление».

Преимущество хосписной и паллиативной помощи, динамично развивающейся во всем мире, в том числе и в Польше, состоит в содействии изменениям образа мыслей об умирающем, комплексном лечении его и учете как его медицинских, так и психических, социальные и духовные потребности. Мой собственный опыт работы волонтером в хосписе показывает, что столь всестороннее предложение помощи умирающим и их семьям до сих пор недоступно в Польше, в основном по финансовым и кадровым причинам. Новые хосписы практически не строятся, а существующих коек в стационарных хосписах и отделениях паллиативной помощи далеко не достаточно. В домашних хосписах, которые являются чрезвычайно экономичным вариантом помощи умирающим и их семьям, Национальный фонд здравоохранения ограничивает количество пациентов, охваченных финансированием, как если бы количество умирающих людей можно было бы декретировать в административном порядке. Это означает длинные очереди и массу пациентов, лишенных междисциплинарной, профессиональной помощи в самый драматичный период жизни.

Еще одной серьезной проблемой является недостаточное количество квалифицированного персонала — врачей, медсестер, физиотерапевтов и трудотерапевтов, психологов, социальных работников, священнослужителей и волонтеров, — обладающих необходимыми теоретическими и практическими знаниями для поддержки умирающих и их семей. В современных областях обучения и программах соответствующих исследований (медицина, сестринское дело, социальная работа, психология) проблема смерти и умирания либо вообще не существует, либо в лучшем случае трактуется просто как лозунг. Как писал де Вальден-Галушко (2004, с. 39) в 2004 г, специализация в области паллиативной помощи была введена в Польше только в 1999 г, и из 400 необходимых специалистов всего 70; среди медсестер нет специалистов по паллиативной помощи; явно ощущается нехватка психологов и физиотерапевтов, крайне необходимых неизлечимо больным; не лучшим образом решается и проблема духовной заботы (священники не всегда готовы работать с умирающими и не всегда у них есть время, когда в этом нуждаются неизлечимо больные. Не думаю, что за последние 6 лет такая ситуация значительно улучшилось.

Вывод

Завершая эту лекцию более общими размышлениями, трудно сказать, изменилось ли радикально отношение общества к смерти. Согласно исследованию CBOS, проведенному в 2001 г, 40% репрезентативного населения поляков заявили, что боятся смерти, 29% часто думают об этом, а каждый второй (49%) предпочел бы не знать, что умирает. Ответы на аналогичные вопросы, данные нерепрезентативной группой студентов Академии специального образования (преимущественно девушки), прошедших в 2009 г. факультет, посвященный психосоциальным аспектам смерти и умирания, не сильно различаются: 35% опрошенных студенты заявляют о страхе смерти, чуть больше, 50 % думают о ней часто или очень часто, и столько же — 50 % предпочли бы не знать, что она умирает.

Делать дальнейшие выводы из этого сравнения нецелесообразно в силу нерепрезентативности выборки студентов. Однако, учитывая, что молодежь реже думает о смерти, чем люди старшего возраста, вызывает недоумение далеко идущее сходство установок студентов с установками поляков в целом. Возможно, люди, избравшие этот факультет, более чувствительны к вопросу смерти. Возможно, однако, что в этом сыграли свою роль и средства массовой информации, опубликовав такие события, как смерть Иоанна Павла II или нападение на Всемирный торговый центр, и уделив больше внимания размышлениям о смерти, страданиях и трауре в кампаниях прессы. (например, Gazeta Wyborcza Wyborcza «Умри по-человечески») или телепрограммы (например, «Люди на чемоданах»).

Как пишет Островская, эта новая форма массового психического участия в событиях, связанных со смертью, возможно, является симптомом преодоления нашего избегающего отношения к смерти. Этот пограничный, последний опыт нашей жизни заслуживает того, чтобы к нему хорошо подготовиться.