Т. Б. Щепанская. Зоны насилия (по материалам русской сельской и современных субкультурных традиций) //Антропология насилия. Отв ред В. В. Бочаров и В. А. Тишков
| Вид материала | Документы |
- Влияние насилия, пережитого в детстве, на формирование личностных расстройств, 462.45kb.
- Особенности работы с детьми, пострадавшими от сексуального насилия москва 2010 Служба, 1130.4kb.
- Книга «защита детей от насилия и жестокого обращения», 2589.13kb.
- Альмира Усманова, 353.65kb.
- Просветительские программы; Работа с общественным сознанием по проблемам насилия; Исследования, 102.7kb.
- Программа, разработанная Медицинским Обществом Массачусетса, дает рекомендации к действиям, 446.7kb.
- Закона Республики Казахстан «О профилактике бытового насилия» от 4 декабря 2009 года, 1451.23kb.
- Иканской научно-технической библиотеки будет открыта новая тематическая выставка литературы, 17.92kb.
- Сексуальное насилие и вопросы контрацепции, 90.13kb.
- Бытовой фон насилия литературные размышления историка, 235.6kb.
Зато молодежь, вступая в возраст драк, демонстрировала символический разрыв с матерью и в ее лице прокреативной сферой. В песнях "под драку" отрицается даже сам факт их рождения от женщины:
Я родился на кровати, /Мамки дома не было:
Моя мамка в Ленинграде /По базару бегала!" (Новг.).
Приобщение к компании дерущихся парней осознается подростком в терминах нарушения материнских запретов (в там числе на сквернословие). Вспомним песни ломальщиков – подростков, которые ломались, кривлялись, сквернословили, рыли ножом землю и подлезали к встречным парням, провоцируя драку:
Подержите мою кепку,
А я поломаюся.
Не скажите моей матке,
Что я в Бога лаюся! (П: 5).
Гуляющие компаниями деревенские парни имели обыкновение подшучивать, иногда зло, над взрослыми женщинами. Те соберутся на супрядки, а парни ходят под окнами: "Сидят женщины, сидят... вот заглянет в окошко (парень. – Т. Щ.), заглянет – а там у него – или нарисовано, или сам стоит... в ракурсе: в стекло (свой член) показывает. – Ах ты!... женщина вылетает, его ловить. А где ты его поймаешь, он уже бежит... Это не к девичьим, а к женским супрядкам: чтобы женщин подразнить" (П: 2).
Подобные выходки и другие "бесчинства" гуляющих парней, по-видимому, были обычны и в конце XIX столетия, во всяком случае, в сообщениях с мест систематически упоминаются "вымогательство и отнятие денег на покупку вина, разбитие стекол, поломка изгородей, поджоги стогов сена и хлебных скирд…". Парни смеются над детскими забавами, демонстративно оскорбляют женщин (в том числе своих матерей) – тем самым обозначая отстранение от всей области воспроизводства ("женщин и детей"). Зона насилия, куда они вступают, таким образом отделяется от сферы воспроизводства.
Разбойники
Классическое воплощение насилия в фольклоре разбойники, главные обитатели чистого, но дикого, поля. Их социальная организация (ватага, артель, партия, компания) воспроизводит структуру вышеописанной компании парней во время деревенских гуляний: атаман, товарищи, молодежь на вспомогательных ролях (провокаторы, разведчики, гонцы и проч.). Сходство дополняет антикреативная установка: демонстрируемая теми и другими враждебность женщине, детям и всей сфере воспроизводства.
В фольклоре о разбойниках упоминается обычай "первой встречи": первого встреченного на пути человека разбойник обязательно должен убить, даже если это будет его родственник. Иначе он теряет разбойничью удачу, а вместе с нею и лихую свою голову. Когда молодая жена корит разбойника за то, что убил ее брата с невесткою, тот отвечает ей:
"Ох, глупая, молода жена,
Молода жена, неразумная!
Первая встреча не встречается,
Отцу и матери не спускается".
Тот же обычай упомянут и в другой песне – о девице-разбойнице. Она плачет-кается, что "в младыих летах во разбой пошла", и вот как описывает начало своего лихого пути:
"Лет пятнадцати стала души (грабити).
Первая встреча – родной батюшка,
Вторая встреча – родная матушка" .
Особенно подчеркивается, что этот обычай сильнее кровной связи и силы родства. Разбой предполагает готовность лишить жизни даже родную мать. Обычай "первой встречи" имеет свою параллель в культуре молодечества, т.е. традиционных способах инициации мужской молодежи. Местная печать начала XX в. фиксирует его проявления во время гуляний парней в деревнях Вологодской и Ярославской губ. В Газете "Ярославские зарницы" за 1910 г. описан "обычай бить во время переходов из деревни в деревню первого встречного. Кидают жребий, а вынувший делается "героем дня"; он должен идти впереди и ударить первого, кто попадется(…). Если он струсит – самого изобьют…" Фольклор подчеркивает преступление разбойниками уз родства. Они совершают преступление против брата, сестры или родственников жены:
"Как во городе было во Астрахани
Тут жила-была молода вдова;
Как у этой-то у вдовы
Было восемь сынов, а девятая дочь",
поется в известной разбойничьей песне. Затем дочь выходит замуж "за море", а сыновья "в разбой пошли". Проходит девять лет, сестра родила сына и едет с ним в гости к матери. Здесь, в пути, и происходит драма.
"Поехавши же, она встретилась
Со своим братцам, с разбойникам.
Они же, не узнав ее,
Морянчика (т.е. ее ребенка. – Т.Щ.) в воду бросили,
А морянушку в полон взяли…"
И только ночью старший брат, расспросив пленницу, выясняет, что
"Убили мы зятя милого, морянина,
Племянничка же в воду бросили,
Сестрицу же родную в полон взяли!"
Сюжет "братья-разбойники и сестра" относится к числу наиболее распространенных балладных сюжетов, зафиксированных в песенниках с конца XVIII в. и бытовавших на Русском Севере, а также на Украине и Белоруссии.
Разбойники (в фольклоре) редко женятся, а если женятся, то оседают и перестают быть разбойниками. Настоящие лиходеи уводят девушек в плен, а затем расправляются с ними. До сих пор в деревнях поют еще жалостливую песню о Гале, сбежавшей с разбойниками (вар.: казаками или солдатами); позабавившись с нею, те привязывают ее за косы к толстой сосне и зажгли у сосны костер). Если они берут себе "полюбовницу", то могут бросить ее за борт, отдать своим товарищам или снести ей голову. Разбойник в народном понимании безбрачная фигура. Разбойничья ватага живет скорее по законам добрачных гуляний и бесчинств мужской молодежи, демонстрируя антикреативное поведение, как и другие категории дорожных людей.
Эти стереотипы поведения могут быть сопоставлены с некоторыми обычаями современной криминальной культуры. Упомянем, например, убийство проигравшим в карты первого встречного. Воры в законе еще несколько лет назад во время обряда "коронации" (т.е. обретения воровского статуса) торжественно порывали с семьей, некоторые обязывались даже никогда не вступать в брак, чтобы ни от кого не зависеть. Его "матерью" теперь становится воровское братство "семья". Заключенный, имеющий настоящую семью на воле, в тюремной среде пренебрежительно назывался забaбошный.
Демонстративный отказ от традиционных форм семейной жизни характерен для профессиональных террористов и революционеров. "Ты оставляешь мать и идешь стрелять", – озаглавлена статья в рубрике "Анатомия террора" в Петербургской газете "Смена". Вынесенная в заголовок фраза приписывается заключенной-террористке, находящейся в тюрьме одной из латиноамериканских стран. Показательно, что на первый план среди множества разорванных связей выступает связь с матерью, символизирующая прокреативные ценности. С этим сопоставим революционный аскетизм российских террористов и террористок XIX столетия, которые, провозглашая "общественное выше личного", нередко отказывались от личной жизни или оставляли детей на воспитание своим родителям, сами целиком окунаясь в революционную деятельность. Некоторые проявления революционного аскетизма фиксируются и среди представителей современных молодежных движений, ориентированных на силовые методы политической борьбы.
Крайняя степень антисоциального насилия воплощена в общественном сознании в фигуре маньяка, объектом преступных поползновений которого являются женщины и дети. Более того, можно заметить и тенденцию к антикреативной идентификации вообще любого убийцу: "Я считаю, что практически каждое убийство несет в себе сексуальный оттенок, – говорит В.Иванов, эксперт-психиатр, который, по замечанию журналиста, "принимал участие в расследовании практически всех громких преступлений серийных убийц, потрясших Петербург в последнее десятилетие". При этом эксперт отмечает, что "практически у всех маньяков-мужчин ярко выраженное нарушение полоролевых ориентаций, поэтому назвать их мужчинами можно только условно". Нам здесь важен не медицинский факт (требующий отдельных доказательств), а представление об убийце как не вписывающемся в систему воспроизводства, его антикреативная идентификация.
Былинные богатыри.
Выпадают из сферы воспроизводства, как правило, и былинные богатыри. Как и разбойники, они уходили из дому в чистое поле, на большую дорогу вооруженными группами (ватаги, дружины, артели, партии и проч.), однотипными по составу (атаман, товарищи, молодые оруженосцы). От разбойников богатыри отличались, главным образом, оценкой, которая, в свою очередь, определялась их социальной позицией. Разбойники вне социальной структуры, богатыри, поступая на службу князю, включаются в нее.
Структура же самих богатырских дружин (ватаг или партий) аналогична составу компаний деревенской молодежи во время драк: атаман, его товарищи и молодые оруженосцы. Богатырь, собственно, выполнял функции атамана-предвдителя. Новгородский богатырь Василий Буслаевич, после того, как "ощутил в себе силушку великую", занялся подготовкой к сражениям: "Выбирал себе дружину хоробрую, Удалыих дородних добрых молодцев, Избирал тридцать молодцев без единого…".
Обратим внимание на репродуктивный статус богатырей. Один из них, Алеша Попович, размышляя на эту тему, жалуется:
"Всякой черт на сем свете женится,
Не всякому женитьба удавается,
Мне-ка женитьба неудачная,
Молода жена невзрачная".
Причем, по наблюдению Алеши, неудачи в этом плане преследуют большинство богатырей:
"Удавалася женитьба двум богатырям:
Во-первыих, Добрынюшки Микитичу,
Во-другиих, старому казаку Ильи Муромцу".
Впрочем, и эти двое при ближайшем рассмотрении оказываются не вполне благополучны. Добрыня после долгих скитаний и воинских подвигов возвращается и оказывается на свадьбе своей жены (с тем же Алешею). С именем Добрыни связан еще другой былинный сюжет: он полюбил Маринку, но эта любовь не нашла прокреативного продолжения. Кончилось тем, что Добрыня убил из тугого лука ее "мил-дружка" Ивана царевича, а некоторое время спустя – и самое Маринку (после того, как она обратила Добрыню серым волком). Богатырь никак не может реализовать себя в прокреативной сфере.
Непросто складывается в этом плане и судьба Ильи Муромца. В былине "Три поездки Ильи Муромца" богатырь после долгих сомнений едет по той дороге, на которой, как написано на камне, "женату быть". Но жениться ему не пришлось: встретила его прекрасная королевична, "привела его-де в ложни теплые", но Илья решил вначале испытать кровать тесовую: нет ли подвоха. Бросил на нее королевичну, кровать перевернулась, королевична упала в погреб, где Илья обнаружил "сорок царей сорок царевичев, да и сорок королей королечичев, сорок сильних могучих богатырёв", а с королевичной поступил следующим образом:
"Да идёт душечка красна девушка,
Да ён выдёргиваёт саблю вострую.
Да срубил ей по плеч буйну голову,
Да рассек, разрубил тело женское.
Да куски-ты разметал по чисту полю…".
В общем, и в данном случае реализовалась отнюдь не прокреативная установка.
Впрочем, у Ильи, как оказалось, были дети: в одних вариантах былинных текстов – сын, в других дочь. Однако и здесь прокреативная программа реализуется с отклонением от нормы (Илья приживает дитя от вдовы в иностранном государстве, сам не зная об его существовании), а в итоге дети гибнут от его собственной руки. Сын (дочь) вырастает богатырем и отправляется на Русь, среди прочего, с целью
"Поискать соби да родна батюшка,
Поотведать мне да роду племени".
Встретившись в чистом поле с неизвестным богатырем (богатыршею), Илья по разным признакам опознает в нем (ней) свое дитя и рассказывает, как в земли во тальянскою он стоял на постое в доме вдовы-калачницы, у которой спал на кроватке на тесовоей. Они обнимаются, потом разъезжаются, но через некоторое время сын (дочь) находит свое положение оскорбительным:
"Да не хочу-де я слыть заугольником,
Да ему жить, а либо мне-ка жить", –
И возвращается убить Илью. В поединке Илья одерживает верх и все кончается гибелью его наследника:
"Тут скочил-то как Илья он на резвы ноги,
А схватил как поляницу за желты кудри
Да спустил он поляницу на сыру земля,
Да ступил ен поляницы на праву ногу,
Да он дернул поляницу за леву ногу,
А он надвоё да ю порозорвал,
А й рубил он поляницу по мелким кускам…"
В общем, богатырям, как правило, не удается реализовать прокреативную программу, – во всяком случае, пока они продолжают находиться в зоне насилия (пока война остается их главным делом). Добрыне с трудом удается в последний момент воспрепятствовать свадьбе своей жены с Алешей, но для этого приходится вернуться из воинского похода. В былине о Хотене Блудовиче все события развиваются из-за низкого брачного статуса главного героя. Мать пытается его женить: "Нельзя мне за твоего сына дочь замуж отдать", – говорит ей мать потенциальной невесты, объясняя:
"Мы есть роду богатого, именитого,
Именитого роду, княженецкого;
Вы есть роду нищетного, кошельчата".
Тут же припоминает и физический недостаток Хотена, и дурную репутацию его покойного отца:
"А муж-то был да у тя Блудищо,
Да и сын-от уродился уродищо,
Он уродищо, куря подслепоё".
Те же затруднения испытывает при попытке жениться и другой былинный герой – Дюк Степанович, также вдовий сын.
Здесь действует общее правило: человек, пребывающий в зоне насилия, оказывается вне воспроизводства. И наоборот: получая доступ к воспроизводству, человек должен оставить зону и практику насилия. "Когда с девками начнут гулять, то никакой драки тут не будет", – говорил вышеупомянутый пинаевогорский атаман.
Люди в зоне насилия (мужская молодежь в деревне, богатыри в былинах, солдаты на службе) находятся вне прокреативных норм и ценностей, прямо их отвергая. В былине "Три поездки Ильи Муромца" богатырь стоит перед камнем у дороги, на котором, как водится, обозначены три пути: по одной поедешь – убиту быть, по другой – женату, по третьей – богату. Тут Илья и формулирует свою систему ценностей:
"Да на что мне-ка старому богачество,
Своего-де у мня много злата серебра…
Да на что мне-ка старому женитися,
Да женитися мне не нажитися.
Молодая-та жена взять чужа корысть,
Да мне-ка старой жены взять не хочется.
Да поехал в ту дорогу, где убиту быть".
Воинскую систему ценностей формулирует и Вольга. Повоевав в турец-земле, Вольга делит с дружиною добычу:
Дружина моя добрая, хоробрая!
Станем-те теперь полону поделять!
Что было на делу дорого,
Что было на делу дешево?
А добрые кони по семи рублей.
А вострые сабли по пяти рублей,
А оружье булатное по шести рублей,
Палицы булатные по три рубля.
А то было на делу дешево – женский пол:
Старушечки были по полушечки,
А молодушечки по две полушечки,
А красныя девушки по денежке".
Военные ценности обесценивают ценности воспроизводства (женщин, девушек, брака). Военная программа заменяет и вытесняет прокреативную: "наши жены – пушки заряжены…" Насилие и воспроизводство – это не просто разные, а противостоящие и несовместимые программы. Традиция разводит их настойчиво и последовательно.
Заметим и другое: насилие и любовь – два главных медиатора межличностных связей, мотива и подкрепления взаимодействий. Структура сообществ может поддерживаться силою страха (реальной или потенциальной агрессии) – либо силой родства (репродуктивные связи). Приведенные выше материалы говорят о том, что традиция избегает совмещения этих двух механизмов социальности, возводя между ними культурный (ценностный, поведенческий, половозрастной, символический и т.д.) барьер. Принцип разделения сфер насилия и воспроизводства может быть ключом к пониманию закономерностей локализации и прогнозированию появления зон насилия в структуре социума.
До сих пор мы фиксировали а- и даже антикреативность субъекта насилия; то же можно отнести и к его объекту.
Колдуны и ведьмы.
Одна из традиционных (и до сих пор еще время от времени фиксируемых) форм насилия – расправы над теми, кто имел репутацию "колдунов" или "ведьм". В 1227г. на Ярославовом дворе в Новгороде сожгли четверых волхвов, в 1303 г. по случаю дороговизны хлеба сожгли четырех ведьм. Сожжение предполагаемых колдунов, заключение их в тюрьму и монастырь, пытки, наказание кнутом фиксировались в Московской Руси и на Украине в XVII в. В делах о колдовстве, относящихся к XVIII в. (в Западно-русском крае), В.Б.Антонович уже не обнаруживает столь суровых приговоров; процессам не придается, как правило, даже статуса уголовного дела. Фиксируются, однако, попытки стихийной расправы над "ведьмою". В.А.Марков пишет о случаях сожжения колдуний еще в конце XIX в. А.В.Балов свидетельствует, что еще на его памяти пошехонские крестьяне чуть было не сожгли в срубе старуху, заподозренную в колдовстве.Впрочем, в XIX в. такие расправы были явлением уже исключительным; обычным последствием обвинения в колдовстве было избиение подозреваемого, иногда публичное наказание на сходе в присутствии урядника. Впрочем, еще и теперь, в конце XX в., мы фиксируем воспоминания информантов об убийстве как следствии обвинения в колдовстве: "Огненные змеи в трубы влетают, – рассказывает житель новгородского села Пинаевы Горки (1904 г.р.). – Какая огненная змея в трубу влетит, там самая злая вражбица живет". Его дочь объясняет, что молодежь специально выслеживала ночами, к кому в трубу влетит огненный змей (клубок огня со шлейфом искр): "Надо было увидеть, чтобы узнать, где самая злая колдунья живет… Затем, чтобы пойти и убить ее". Жительница расположенного там же неподалеку села Залучье рассказывает о вполне конкретной деревенской драме: будто одна местная женщина "конюха хотела отбить (у жены. – Т.Щ.). И сыновьям ее говорят: – Ваша матка колдунья. Она сегодня свиньей сделается, и конюха хочет отбить от троих детей. Идите караулить". Далее версии сыновей убитой и других участников событий расходятся. По версии сыновей, они будто бы "караулят – свинья бежит, и прям под ноги подкатывается. И так три раза. И сын палкой ее – свинью-то – и свинья с ног сразу. И матку-то свою убил!" По рассказам конюха, все было проще: "Конюх-то сказал: – Она мне надоела ходивши, что "давай сойдемся", – а у меня своих детей трое. И я сыну (ее. – Т.Щ.) сказал – ему 17 лет было, а второму 14: – Ты смотри, когда мать будет уходить, ты, говорю, сзади ее. Он ее ударил палкой". Сыновья же настаивали на том, что били не мать, а свинью: "И как свиней очутилась?.. Милиция приехала: – Что, как? – А он (сын. – Т.Щ.) говорит: – Я не думал, что это она. Свинья три раза под ноги подкатывается… И только один раз ведь по носу-то ударил – а матку свою и убил! Ну, милиционеры говорят: – Мы этим не занимаемся. И так походили-походили, да и уехали". Вероятно, речь шла о неосторожном убийстве, представленном в терминах "колдовства". Но, возможно, и о сознательной расправе. Примечательно, что исполнители – молодые парни (ср.: приведенные выше сведения о символическом отчуждении этой половозрастной группы от матери).
Обратим внимание на основания, по которым человеку приписывался статус "колдуна" (т.е. он выводился в зону санкционированного насилия, лишаясь общественной защиты). В значительной части, если не в большинстве, случаев таким основанием была их акреативность: непринадлежность к прокреативной сфере (по возрасту, нездоровью, семейному положению) или нарушения прокреативных норм.
Характерно, что объектом физического насилия часто оказываются проститутки, чья сексуальность не носит прокреативного характера, а рассматривается традицией скорее как антикреативная, разрушительная (по отношению к семье, к материнству), причем болевые воздействия по отношению к ним принимают форму культурного стереотипа, едва ли не обычая. В сельской среде распутная женщина во многих случаях идентифицировалась как "ведьма", со всеми вытекающими последствиями.
* * *
Итак, можно заметить, что зоны насилия часто (если не систематически) возникают в а- или антикреативных областях социума. Блокирование программ воспроизводства жизни связано с разблокированием программ ее уничтожения (или телесного потребления, взимания жизни путем насилия). Провитальные (прокреативные) и антивитальные (насильственные) стратегии оказываются разделены. По-видимому, сила и любовь – два главных и, как выясняется, альтернативных медиатора межличностных связей, мотива и подкрепления человеческих взаимодействий. Структура сообществ может поддерживаться силою страха (реальной или потенциальной агрессии) – либо силой родства (репродуктивные связи).
Мы рассматривали разделение сфер насилия и воспроизводства на примере русской этнической традиции, хотя само явление, возможно, универсально. Приведенные выше материалы говорят о том, что традиция избегает совмещения двух механизмов социальности, возводя между сферами их функционирования культурный (ценностный, поведенческий, половозрастной, символический и т.д.) барьер. Впрочем, социальная практика постоянно вносит коррективы, стремясь преодолеть это разделение.
Замирение
Феномен разделения силовой и репродуктивной сфер может служить не только объяснительной, но и прогнозной моделью при описании зон насилия. В частности, становятся понятны культурные механизмы снижения агрессивности в этих зонах. Замирение происходит тогда, когда включаются средства блокирования насилия, описанные выше: репродуктивная символика, прокреативные, пронатальные, материнские метафоры и ценности.
В рамках молодежной субкультуры есть сегмент, где насилие последовательно и демонстративно блокируется: хип-культура, с ее лозунгом "Любовь, а не война" (или "Любите, а не воюйте") и культом любви. Характерна (и в свете наших предшествующих рассуждений предсказуема) подчеркнутая "женственность" в одежде и всем облике хиппи (длинные волосы, демонстративная "мягкость и слабость"). Проповедуется любовь, как главная ценность, устраиваются антивоенные демонстрации в постели (самая известная – Джоном Ленноном и Йоко Оно перед телекамерами): насилие блокируется репродуктивной символикой.
Хип-культура формируется в маргинальной среде – для ее носителей характерно отчуждение от общества, ощущение себя одинокими, выпавшими – или ушедшими от людей. Они сами говорят о себе: ушельцы. Тем не менее, связь с матерью и здесь, похоже, сохраняется, во всяком случае, подаренная матерью вещь служит обросшим странникам талисманом, оберегающим от разных бед, в особенности от нападений гопников: "Эту фенечку, – говорит мне восемнадцатилетний хиппи по имени Женя, приехавший по трассе в Питер из Нижнего Новгорода (тогда г.Горький), – я не могу (никому) дать. – И показывает костяного чукотского божка, висящего у него на шее. – Я могу рассказать, что было, когда я на один день дал поносить его одной девушке… Я мучился… Весь этот день был такой плохой… Я не мог ничего сделать: при мне любера увели две герлы – и я ничего не мог сделать". – "Он дает вам силу?" – спрашиваю я. – "Не силу, а… он хранит от всякого зла. Отводит винт, гопников всяких…".
В среде самих хиппи популярен обряд "усыновления": человек находит себе на тусовке "астральную" или "духовную" мать – женщину, имеющую опыт жизни в этой среде и берущейся опекать неофита. Вещь, подаренная этой "матерью", тоже служит оберегом.
Тот же механизм прекращения насилия осваивает и детская культура. Выше мы упоминали игру "передай другому": она состоит в том, чтобы ударить кого-л. из одноклассников по спине или плечу (и куда придется); получивший удар обязан передать дальше – а то он станет объектом насмешек. "А если не хочешь передавать, то отвечаешь: "Фиги-факи-кулаки – это признаки любви!" Этим способом пользуются в особенности девочки: "Это у нас девчонки так говорят. И можно не передавать. Ну, если ты ее стукнешь, то все засмеются, потому что подумают – ты в нее влюбился!". Репродуктивная символика блокирует силовые программы.
Вероятно, ту же роль – блокировать насилие (во всяком случае, идущее со стороны общества, а также неупорядоченное и произвольное) – играет широко известный культ матери, бытующий в воровской среде. Его проявления многочисленны. В тетрадках-альбомах из камер малолеток (несовершеннолетних правонарушителей) можно обнаружить характерные фразы – клише для татуировок и писем:
В этой жизни только мать меня сумеет оправдать
Есть только одна женщина, которая может ждать – это мать
Хоть руки скованы цепями, цветок дарю любимой маме
Исследователи тюремного фольклора отмечают, что на фоне общей неоднозначности образов и отношений к женщине "только мотив любви к матери не допускает разночтений. Для зека только мать – до конца верный и преданный человек" (Калашникова М.В.,с.348). Ее образ постоянно присутствует в тюремной поэзии, песнях и тостах:
Я пью за родные края,
Я пью за тебя, мать родная,
И пью я за тех матерей,
Что сына туда провожали
И со слезами в глазах
Сыновей на пороге встречали".
Связь с матерью мыслится как единственная, остающаяся у человека, вырванного из привычного окружения и оказавшегося за решеткой. Она становится опорой и защитой во враждебном мире. Этот же культ матери – в основе некоторых тюремных фишек – загадок, связанных с ритуалом "прописки". Обитатели камеры (в Спец ПТУ – палаты) спрашивают новичка: "Мать продашь или в жопу дашь?" "И надо, – поясняет человек, имеющий опыт отсидки, – ответить совершенно хитро: "Мать не продается, пацан в жопу не дается". Очень надо быть таким исхитрившимся. Или там, например, загадка такая пацанская: "Вот едет поезд. 2 дороги: на одной мать привязана, на другой – кент. Через кого проедешь?" И ответ тоже должен быть такой хитрый: "По кенту, потому что сегодня кент, а завтра мент!!!" Неправильно ответишь – не будешь признан "своим" в среде заключенных, часто будешь подвергаться побоям, а то и сексуальному насилию с их стороны. Отвергнувший мать автоматически попадает в зону насилия (ср.: "Ты оставляешь мать и идешь стрелять").
Криминальная среда целенаправленно поддерживает культ матери, доводя до слезливой экзальтации. Но при посвящении в высшую касту тюремной иерархии – касту воров – мифологема "материнства" перекодируется, приобретая иной смысл. Вор клянется порвать все связи с семьей и родителями. Татуировка "не забуду мать родную" приобретает иной смысл: "Под "матерью", пишет бытописатель криминальной среды А.В. Кучинский, ворами понималась воровская семья, которая воспитала и вскормила авторитета",– так что вся фраза приобретает характер клятвы на верность тюремному братству. Воровская семья это небольшое тюремное сообщество, в рамках которого действуют обычаи взаимопомощи (делятся продуктами и т.д.) и обучения; в переносном смысле сами эти обычаи. Таким образом, весь эмоциональный шлейф, ореол святости, связанный до этого с матерью, переносится на воровское сообщество, воровской закон – он и становится главным (по сути единственным признанным в этой среде) механизмом если не блокирования насилия то хотя бы введения его в известные рамки. Большинство заключенных видит в этом первобытном законе единственную защиту от неуправляемого насилия – беспредела. С точки зрения наших рассуждений, примечательно, что он строится на основе матрицы "материнства". Отметим также, что в воровском арго матка – предводитель воровского сообщества, что является еще одним проявлением той же матрицы.
Таким образом, выход из зоны насилия существует, и, в частности, таким выходом может быть переход в прокреативную сферу.
Итак, мы привели свидетельства традиционного разделения сфер насилия и воспроизводства. Механизмы блокирования насилия связаны с репродуктивными (точнее – с женскими репродуктивными) программами и символами. Отказ от них или отмена ведет к разблокированию насилия, что мы и наблюдали на примере вышеописанных субкультур. Таким образом, мы столкнулись с любопытным феноменом: последовательным разделением программ насилия и воспроизводства жизни, – которое пронизывает всю культуру и является проявлением, возможно, наиболее фундаментальных ее закономерностей. Блокирование программ воспроизводства жизни связано с деблокированием программ ее уничтожения (или телесного потребления, взимания жизни путем насилия). Про- и антивитальные (прокреативные и силовые) стратегии оказываются разделены.
Библиография.
- Записи, сделанные студентами в 1998 2000 гг. в рамках Антропологического практикума по теме "Субкультуры", хранятся в Архиве Кафедры культурной антропологии и этносоциологии ф-та социологии Санкт-Петербургского государственного университета. Основной метод глубинное интервью, дополнялся обычно материалами прямого, включенного или участвующего наблюдения.
- Руководитель Семинара зав. сектором Общественных движений ИСАН (СПб), к.ф.н. В.В. Костюшев. В 1998 2000 гг. автор настоящей статьи сотрудничала в качестве соруководителя Семинара в качестве руководителя полевых исследований. Полевые записи участников Семинара хранятся в Архиве сектора Общественных движений. С материалами его можно ознакомиться в Интернет по адресу: lture.narod.ru
- Полевые материалы автора хранятся в Архиве Музея антропологии и этнографии РАН (Кунсткамера): фонд К-1, опись 2. Это записи интервью, зарисовки и проч., сделанные во время этнографических экспедиций 1980 2000 гг. в сельские районы Русского Севера, Севро-Запада, Поволжья, а также юга России. Там же хранятся и некоторые записи, относящиеся к современным городским субкультурам (ф.К-1, опись 2, д.1728).
- Илле А. “Фан-движение в России: история и субкультура”// Доклад на семинаре “Молодежные движения и организации Петербурга” в Ин-те социологии РАН (СПб отделение).Июнь 1998 г. См. также: Илле А. Футбольный фанатизм в России: фан-движение и субкультура футбольных фанатов //Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга (социологический и антропологический анализ). Под ред. к.ф.н. В.В. Костюшева. СПб., 1999. С.154 173.
- Н.Лебедев, И.Волков. Доклад на семинаре “Молодежные движения и организации Петербурга” в Ин-те социологии РАН (СПб отделение). Июнь 1998 г. Приложение.
- Нацболов роднит со скинхэдами дух экстремистского активизма, а во многом и весь стиль жизни, в основе которого – культ физической силы и воинственности, нации (расы) и – пива. Пиво вообще играет значительную роль как медиатор общения. Впрочем, “попить пивка” – выражение скорее фигуральное; на практике это означает потребление водки, причем хвалятся его неумеренностью. Схожи черты внешнего облика: военизированная одежда, тяготение к черному (НБП предпочитают черные рубашки), короткая или совсем “под ноль” стрижка – создают определенную общность образа их в глазах обывателя. Вообще те и другие произрастают из панк-культурных влияний; не случайно многие из членов НБП, как и скинхэдов, начинали тусоваться как панки.
- Интервью с А.Топоровой 9.01.1999 г. См. также: Топорова А. "Нацболы" в Санкт-Петербурге: образы и повседневность // Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга (социологический и антропологический анализ). С.117 127.
- Смирнов Д.М. Исследование Ленинградского регионального отделения Национал-большевистской партии. Отчет об антропологическом практикуме. СПб., 2000. Архив Кафедры культурной антропоолгии и этносоциологии ф-та социологии СПб ГУ.
- Дубягин Ю.П., Бронников А.Г. (ред.). Толковый словарь уголовных жаргонов. М., 1991.
- Там же. С. 138, 140, 169, 170, 202.
- Даль В.И. Пословицы русского народа. В 3 ТТ. М., 1993. Т.1. С. 408 410; 492.
- См.: Грунтовский А. Русский кулачный бой. История. Этнография. Техника. СПб., 1998; Щепанская Т.Б. Драки и браки (сельские праздничные драки: по материалам поездок в Курскую, Псковскую, Новгородскую области в 1996 1997 гг.) // Материалы полевых этнографических исследований. Вып. 4. СПб., 1998. С.5 21; Горбунов Б.В.Старинная народная русская игра // Народные игры и игрушки. СПб., 2000. С.116 132.
- АМАЭ, ф.К-1, оп.2, д.1729.
- Самойлов Л. Путешествие в перевернутый мир //Нева. 1989. №4. С.150-164. С.156-157.
- (Григорий Пасько). Советы бывалого // Интернет. http//www.zona.com.ru. (С)2000 ИА Провинция БГ
- Даль В.И. Указ. соч. Т.1. С.502; Л. Самойлов. Указ. Соч. С.155; Дубягин Ю.П., Бронников А.Г. Указ.соч.
- Даль В.И. Указ. соч. Т.1. С.407, 506.
- Топорова А. (Центр независимых социальных исследований, СПб). Интервью с А.Г., 23 года, председателем Петербургского отделения Национал-большевистской партии. 24.07.1998 г.
- Быки: в городском сленге – молодые люди, действующие насильственными методами (как правило, по поручению криминальных авторитетов или предпринимателей), обычно имеющие криминальный опыт. Их опознавательными знаками считаются толстая шея, бритая голова, массивные золотые цепи и кольца-печатки, а также привычка показывать пальцами фигуру “быка” (выставляя угрожающе указательный палец и мизинец: “моргалы выколю!”).
- Армейские понятия//Интернет: www.armey.chat.ru, 2000.
- А. Грунтовский. Указ.соч. Приложения. С. 178 206.
- Мяконький А., Добриков А. Отчет об антропологическом практикуме. 1998 г. Архив Кафедры культурной антропологии и этносоциологии ф-та социологии СПб ГУ.
- Армейские понятия.
- Л. Самойлов. Указ.соч.С.157.
- Даль В.И. Указ. соч. Т.1. С.504.
- Там же. Т.2. С.135.
- Грунтовский А. Указ.соч. С.175, 193.
- Даль В.И. Указ. соч. Т.1. С. 504.
- Н.Лебедев, И.Волков. Доклад на семинаре “Молодежные движения и организации Петербурга” в Ин-те социологии РАН (СПб отделение). Июнь 1998.
- Грунтовский А. Указ.соч. С.195.
- Владимиров И. Отпетые птенцы "Белого лебедя" или крах воровских авторитетов. Часть 1 // Опубликовано 24.10.2000 г. в Интернет на сайте: www.utro.ru
- В.Лудин. Десять лет после преступных семидесяти двух // Смена. 15.03.1999 г. С.3.
- В.И. Даль. Указ. соч. Т.1. С.502 507.
- Интервью А.Топоровой с А. Г. 24.07.1998 г.
- Смирнов Д.М. Исследование Ленинградского регионального отделения Национал-большевистской партии. Отчет об антропологическом практикуме. СПб., 2000. Архив Кафедры культурной антропоолгии и этносоциологии ф-та социологии СПб ГУ.
- Даль В.И. Указ.соч. Т.1. С.504, 517.
- М. Золотоносов. Российская армия: моральное падение. Полет успешный // Новости Петербурга. Окт.-Нояб. 1997. № 5. С.10.
- А. Грунтовский. Указ.соч. С.190.
- Интернет: www.zona.com.ru