Единицы языка и единицы речи: Хрестоматия: Учебное пособие / Сост. Л. П. Бирюкова, Л. Б. Пастухова. 2-е изд., доп. Чебоксары: Чувашгоспедуниверситет им. И. Я
| Вид материала | Учебное пособие |
- Учебное пособие Чебоксары 2009 Министерство образования и науки Российской Федерации, 1938.24kb.
- Учебное пособие чебоксары 2007 ббк 81. 02 Б-649, 1167.27kb.
- «Содержание обучения немецкому языку в базовом курсе», 58.2kb.
- Текст приводится по сборнику Конституции зарубежных государств: Учебное пособие/Сост, 2055.3kb.
- А. И. Щербаков Хрестоматия по психологии: Учеб пособие для студентов Х91 пед нн-тов/Сост., 7549.28kb.
- Н. А. Потапушкин фразеологические единицы русского языка в лингвокультурологическом, 1810.55kb.
- Основные единицы морфологического анализа Слово и морфема как знаковые единицы языка, 2451.16kb.
- Хрестоматия для студентов вузов / Сост и предисл. Г. В. Форстмана. 3-е изд., изм, 2766.76kb.
- О. А. Тихомандрицкая Составители: Е. П. Белинская, О. А. Тихомандрицкая Социальная, 10115.26kb.
- О. А. Тихомандрицкая Составители: Е. П. Белинская, О. А. Тихомандрицкая Социальная, 9061.84kb.
Единицы языка
и единицы речи
Хрестоматия
Министерство образования и науки Российской Федерации
Г
осударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования
«Чувашский государственный педагогический университет
им. И.Я. Яковлева»
КЛАССИЧЕСКОЕ И СОВРЕМЕННОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
ЕДИНИЦЫ ЯЗЫКА
И ЕДИНИЦЫ РЕЧИ
Хрестоматия
Чебоксары
2005
ББК 81.001.5.-923; 81.001.6-923
П
196Единицы языка и единицы речи: Хрестоматия: Учебное пособие / Сост. Л.П. Бирюкова, Л.Б. Пастухова. – 2-е изд., доп. – Чебоксары: Чувашгоспедуниверситет им. И.Я. Яковлева, 2005. – 222 с.
Научный редактор Г.А. Анисимов, д-р пед. наук, профессор
Рецензенты:
Л.Н. Оркина, д-р филол. наук, профессор, зав кафедрой теории языка и культуры речи ЧГПУ им. И.Я. Яковлева;
Л.П. Сергеев, д-р филол. наук, профессор кафедры чувашского языка ЧГПУ им. И.Я. Яковлева;
Н.И. Сергеева, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка ЧГУ им. И.Н. Ульянова.
Настоящее учебное пособие адресовано учителям и учащимся старших классов гуманитарного профиля. Оно послужит необходимым дополнением к школьным учебникам русского языка нового поколения, построенным на четком разграничении системных (языковых) и речевых явлений. Хрестоматия может быть использована на младших курсах филологических факультетов вузов. Она представляет интерес также для всех, кто углубленно изучает строение русского и любого другого языка.
© Л.П. Бирюкова, Л.Б. Пастухова,
составление, 2005
© ГОУ ВПО «Чувашский государственный педагогический университет
им. И.Я. Яковлева», 2005
ПРЕДИСЛОВИЕ
Лингвистический мир современного абитуриента, как правило, ограничен прикладными аспектами языкознания – орфографией, пунктуацией, разрозненными сведениями о стилях, элементарными представлениями о типах речи. Ни одна из существующих лингвистических хрестоматий не ориентирована на формирование у читателя целостного представления о строении языковой системы. В данной хрестоматии избран уровневый подход, позволяющий выстроить умозрительную многоярусную пирамиду из языковых единиц, показать их отличительные признаки, связи с единицами других уровней.
Первый раздел. Язык и речь. Система языка. Уровни. Единицы. Раздел дает представление об устройстве языка, дихотомии «язык-речь», единицах разных уровней и их функциях, проявлении в языке и речи. Он содержит отрывки из произведений классиков мирового языкознания Ф. де Соссюра, Ш. Балли, классиков советского языкознания А.И. Смирницкого, Ю.С. Маслова, А.С. Мельничука и др.
Второй раздел. Фонема. Раздел посвящен конкретной единице «низшего» уровня языка, включает тексты, характеризующие фонему как единицу языка и реализацию ее в речи. Статьи отражают различные подходы к фонеме. Это работы Бодуэна де Куртенэ, Л.В. Щербы, P.O. Якобсона, Н.С. Трубецкого, А.А. Реформатского и др.
Третий раздел. Морфема. Общие признаки единицы характеризуются прежде всего работами Бодуэна де Куртенэ, которому принадлежит термин. Работы современных языковедов характеризуют в основном реализацию морфемы в речи и главную ее особенность – чередования (работы Е.А. Земской, В.В. Лопатина, А.И. Моисеева и др.). Не оставлено без внимания многообразие типов морфем, их функциональная нагрузка, дан полный перечень структурных типов слов современного русского языка.
Четвертый раздел. Слово. В разделе проводится четкое разграничение понятий «форма» и «слово». Охарактеризованы основные аспекты лексического значения, типы лексических значений; поведение слова в речи, охарактеризована методика компонентного анализа значения слова, отмечено понятие «квазислова». Основные работы:
В.В. Виноградова, Р.А. Будагова, Н.Г. Комлева, И.А. Стернина,
Л.А. Новикова и др.
Пятый раздел. Предложение. Здесь представлены основные структурные схемы предложений, модели их реализации в речи; охаракте
ризовано словосочетание; дается представление об актуальном членении предложения, приводятся функциональные типы высказываний. Основные источники – работы В.В. Виноградова, В. Матезиуса, В.Г. Гака, С.Г. Ильенко и др.Шестой раздел. Текст. Раздел посвящен наименее описанной единице «высшего» уровня, имеющей комплексный характер. В разделе отражены современные подходы к строению текста, охарактеризованы текстовые категории. Раздел представлен работами И.Р. Гальперина, Г.Я. Солганика, С.Г. Ильенко, Н.Д. Зарубиной, Г.А. Золотовой, Н.С. Валгиной и др.
Хрестоматия содержит также необходимый материал для формирования представления о взаимодействии языков, находящихся в условиях непосредственного контактирования (двуязычие) на разных уровнях системы.
Тексты в хрестоматии даются без комментария. Авторы не навязывают свою трактовку, оставляя преподавателю право отбора нужного материала, а студенту предоставлен большой фактический материал, позволяющий воспринять свойства единиц разных уровней, их взаимодействие и системно-структурные связи в языке в целом.
Авторы стремились к простоте без упрощенности, поэтому в хрестоматию включены адаптированные тексты классиков мирового языкознания – Ф. де Соссюра, Ш. Балли, Р. Якобсона, В.В. Виноградова и др. Мысли многих отечественных и зарубежных классиков (Н. Крушевского, А. Богородицкого, А.Я. Шахматова, Г.О. Винокура, С. Карцевского к др.) переданы более современным языком их учеников – С.Г. Ильенко, Е. А. Земской, Н.М. Шанского и др.
Кто имел несчастье пройти курс заурядной школьной грамматики со всем ее безотрадным бессмыслием и путаницей, со свойственными ей смешениями понятий, со смешением письма и языка, букв и звуков, со смешением фонетической и морфологической делимости слов, со смешением происхождения звуков физиологического и исторического, со смешением преходящего с постоянным, состояния с рядом процессов, изменения с сосуществованием, физиологии с психологией, постоянных общечеловеческих элементов с историческими явлениями и т.д. и т.д., тот только с трудом отучится, а, может быть, и никогда не отучится смешивать человека с паспортом, национальность с алфавитом, национальность с вероисповеданием, национальность с государственностью, происхождение человека с его гражданскими правами, различие пола с различием прав интеллектуальных, политических и экономических, рождение человека в известном месте и в известное время с необходимостью навязывать ему то или другое мировоззрение, те или иные предрассудки, человеческое достоинство с чином или званием, нравственную ценность человека с получаемым им содержанием и т.д., и т.д.
Б. де Куртенэ.
Значение языка как предмета изучения
ЯЗЫК И РЕЧЬ<...> Язык существует как живой язык, поскольку он функционирует. А функционирует он в речи, в высказываниях, в речевых актах.
Разграничение понятий «язык» и «речь» впервые в четкой форме было выдвинуто и обосновано швейцарским лингвистом Фердинандом де Соссюром (1857-1913), крупнейшим теоретиком в области общего языкознания и одним из зачинателей современного этапа в развитии нашей науки. Затем понятия эти были глубже разработаны другими учеными, в частности у нас акад. Л.В. Щербой (1880-1944) и его учениками. Заметим, что под речью (у Соссюра «la parole») современное языкознание понимает не только устную речь, но также и речь письменную. В широком смысле в понятие «речь» включается и так называемая «внутренняя речь», т.е. мышление с помощью языковых средств (слов и т.д.), осуществляемое «про себя», без произнесения вслух.
Отдельный акт речи, речевой акт, в нормальных случаях представляет собой двусторонний процесс, охватывающий говорение и протекающие параллельно и одновременно слуховое восприятие и понимание услышанного. При письменном общении речевой акт охватывает соответственно писание и чтение (зрительное восприятие и понимание) написанного, причем участники общения могут быть отдалены друг от друга во времени и пространстве. Речевой акт есть проявление речевой деятельности.
В речевом акте создается текст. Лингвисты обозначают этим термином не только записанный, зафиксированный так или иначе текст, но и любое кем-то созданное (все равно – записанное или только произнесенное) «речевое произведение» любой протяженности – от однословной реплики до целого рассказа, поэмы или книги. Во внутренней речи создается «внутренний текст», т.е. речевое произведение, сложившееся «в уме», но не воплотившееся устно или письменно.
Почему произнесенное (или написанное) высказывание в нормальном случае будет правильно понято адресатом?
Во-первых, потому, что оно построено из элементов, форма и значение которых известны адресату (скажем для простоты – из слов, хотя элементами высказывания можно считать, как мы увидим, и другие единицы).
Во-вторых, потому, что эти элементы соединены в осмысленное целое по определенным правилам, также известным (правда, во многом интуитивно) нашему собеседнику или читателю. Владение этой системой правил позволяет и строить осмысленный текст, и восстанавливать по воспринятому тексту его содержание.
Вот эти-то элементы высказывания и правила их связи как раз и являются языком наших участников общения, частями их языка, т.е. языка того коллектива, к которому данные индивиды принадлежат. Язык (у Соссюра «la langue») того или иного коллектива и есть находящаяся в распоряжении этого коллектива система элементов – единиц разных ярусов (слов, значащих частей слов и т.д.) плюс система правил функционирования этих единиц, также в основном единая для всех, пользующихся данным языком. Систему единиц называют инвентарем языка; систему правил функционирования единиц, т.е. правил порождения осмысленного высказывания (а тем самым и правил его понимания), – грамматикой этого языка. <...>
| Речь (речевая деятельность) | | Язык (языковая система) |
| акты акты говорения понимания   тексты (  высказывания) | | инвентарь + грамматика   |
Ясно, что в речевых актах и в текстах как инвентарь, так и грамматика языка существуют, можно сказать, в «распыленном виде»: в каждом отдельном предложении представлены какие-то элементы из инвентаря языка и использован ряд правил грамматики. При этом некоторые из этих элементов и правил применяются часто, на каждом шагу, повторяются в тысячах и миллионах высказываний, другие используются реже, третьи – совсем редко. <...>
Язык и речь различаются так же, как правило грамматики и фразы, в которых использовано это правило, или слово в словаре и бесчисленные случаи употребления этого слова в разных текстах. Речь есть форма существования языка. Язык функционирует и непосредственно дан в речи. <...>
Абстрактный характер языка можно ясно показать также на его отдельных элементах. Возьмем, например, следующий текст, начало известного стихотворения Пушкина:
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит...
Сколько слов в этом отрывке? Можно ответить, что семь. Отвечая так, мы говорим о «речевых словах» или отдельных «словоупотреблениях», о конкретных экземплярах слов в тексте. Можно ответить, что пять (ворон, к, ворону, летит, кричит). В этом случае мы уже перешли от речи к языку, так как считаем два экземпляра формы ворон за одно слово и два экземпляра формы ворону также за одно слово. Таким образом, мы уже отвлекаемся от конкретных экземпляров и считаем некие абстрактные единицы – словоформы. Словоформа представляет собой абстракцию «первой степени». Но мы можем пойти дальше, к абстракции «второй степени» и сказать, что здесь всего четыре слова: в этом случае мы уже считаем две словоформы ворон и ворону за одну единицу, т.е. говорим о слове ворон, отвлекаясь от его грамматических видоизменений – отдельных словоформ. Слово, понимаемое в этом смысле, называют «лексемой». Лексема, таким образом, есть слово как абстрактная единица в системе данного языка.
<...> аналогичное различение конкретного речевого «экземпляра», более абстрактного языкового «варианта» и еще более абстрактной языковой единицы, так называемого «инварианта», проводится и по отношению к другим элементам языка. <...>
Ю.С. Маслов. Введение в языкознание
... Но что же такое язык? По нашему мнению, понятие языка не совпадает с понятием речевой деятельности вообще; язык – только определенная часть – правда, важнейшая часть – речевой деятельности. Он является социальным продуктом, совокупностью необходимых условностей, принятых коллективом, чтобы обеспечить реализацию, функционирование способности к речевой деятельности, существующей у каждого носителя языка. Взятая в целом, речевая деятельность многообразна и разнородна; протекая одновременно в ряде областей, будучи одновременно физической, физиологической и психической, она, помимо того, относится и к сфере индивидуального, и к сфере социального; ее нельзя отнести определенно ни к одной категории явлений человеческой жизни, так как неизвестно, каким образом всему этому можно сообщить единство.
В противоположность этому язык представляет собой целостность сам по себе, являясь, таким образом, отправным началом (principe) классификации. Отводя ему первое место среди явлений речевой деятельности, мы тем самым вносим естественный порядок в эту совокупность, которая иначе вообще не поддается классификации.
Для того чтобы во всей совокупности явлений речевой деятельности найти сферу, соответствующую языку, надо рассмотреть индивидуальный акт речевого общения. Такой акт предполагает по крайней мере двух лиц – это минимум, необходимый для полноты ситуации общения. Итак, пусть нам даны два разговаривающих друг с другом лица: А и В.
Отправная точка акта речевого общения находится в мозгу одного из разговаривающих, скажем А, где явления сознания, называемые нами «понятиями», ассоциируются с представлениями языковых знаков, или с акустическими образами, служащими для выражения понятий. Предположим, что данное понятие вызывает в мозгу соответствующий акустический образ – это явление чисто психического порядка, за которым следует физиологический процесс: мозг передает органам речи соответствующий образу импульс, затем звуковые волны распространяются из уст А к ушам В – это уже чисто физический процесс. Далее процесс общения продолжается в В, но в обратном порядке: от уха к мозгу – физиологическая передача акустического образа; в мозгу – психическая ассоциация этого образа с соответствующим понятием. Когда В заговорит в свою очередь, во время этого нового акта речи будет проделан в точности тот же самый путь, что и во время первого, – от мозга В к мозгу А речь пройдет через те же самые фазы. Все это можно изобразить следующим образом:
<...> Речевой акт <...> может быть расчленен на следующие части:
а) внешняя часть (звуковые колебания, идущие из уст к ушам) и внутренняя часть, включающая все прочее;
б) психическая часть и часть непсихическая, из коих вторая включает как происходящие в органах речи физиологические явления, так и физические явления вне человека;
в) активная часть и пассивная часть: активно все то, что идет от ассоциирующего центра одного из говорящих к ушам другого, и пассивно все то, что идет от этого последнего к его ассоциирующему центру.
<...> Язык – это клад, практикой речи отлагаемый во всех, кто принадлежит к одному общественному коллективу, это грамматическая система, виртуально существующая у каждого в мозгу, точнее сказать, у целой совокупности индивидов, ибо язык не существует полностью ни в одном из них, он существует в полной мере лишь в коллективе.
Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного.
Язык не деятельность (fonаtion) говорящего. Язык – это готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим, он никогда не предполагает преднамеренности, и сознательно в нем проводится лишь классифицирующая деятельность <...>
Наоборот, речь есть индивидуальный акт воли и разума; в этом акте надлежит различать: 1) комбинации, в которых говорящий использует код (code) языка с целью выражения своей мысли; 2) психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации. <...>
Резюмируем теперь основные свойства языка:
1. Язык есть нечто вполне определенное в разнородном множестве фактов речевой деятельности. Его можно локализовать в определенном отрезке рассмотренного нами речевого акта, а именно там, где слуховой образ ассоциируется с понятием. Он представляет собой социальный аспект речевой деятельности, внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создавать его, ни изменять. Язык существует только в силу своего рода договора, заключенного членами коллектива. Вместе с тем, чтобы знать его функционирование, индивид должен учиться; ребенок овладевает им лишь мало-помалу. Язык до такой степени есть нечто вполне особое, что человек, лишившийся дара речи, сохраняет язык, поскольку он понимает слышимые им языковые знаки.
2. Язык, отличный от речи, составляет предмет, доступный самостоятельному изучению. Мы не говорим на мертвых языках, но мы отлично можем овладеть их механизмом. Что же касается прочих элементов речевой деятельности, то наука о языке вполне может обойтись без них; более того, она вообще возможна лишь при условии, что эти прочие элементы не примешаны к ее объекту.
3. В то время как речевая деятельность в целом имеет характер разнородный, язык, как он нами определен, есть явление по своей природе однородное – это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа, причем оба эти компонента знака в равной мере психичны.
4. Язык не в меньшей мере, чем речь, конкретен по своей природе, и это весьма способствует его исследованию. Языковые знаки хотя и психичны по своей сущности, но вместе с тем они – не абстракции; ассоциации, скрепленные коллективным согласием и в своей совокупности составляющие язык, суть реальности, локализующиеся в мозгу. Более того, знаки языка, так сказать, осязаемы: на письме они могут фиксироваться посредством условных написаний, тогда как представляется невозможным во всех подробностях фотографировать акты речи; произнесение самого короткого слова представляет собою бесчисленное множество мускульных движений, которые чрезвычайно трудно познать и изобразить. В языке же, напротив, не существует ничего, кроме акустического образа, который может быть передан посредством определенного зрительного образа. В самом деле, если отвлечься от множества отдельных движений, необходимых для реализации акустического образа в речи, всякий акустический образ оказывается <...> лишь суммой ограниченного числа элементов, или фонем, которые в свою очередь можно изобразить на письме при помощи соответствующего числа знаков. Именно возможность фиксировать явления языка позволяет сделать словарь и грамматику верным изображением его: ведь язык – это сокровищница акустических образов, а письмо обеспечивает им осязаемую форму. <...>
<...> Все органы речи являются столь же посторонними по отношению к языку, сколь посторонни по отношению к азбуке Морзе служащие для передачи ее символов электрические аппараты. Фонация,
то есть реализация акустических образов, ни в чем не затрагивает самой их системы. В этом отношении язык можно сравнить с симфонией, реальность которой не зависит от способа ее исполнения; ошибки, которые могут сделать исполняющие ее музыканты, никак не вредят этой реальности. <...>Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики
<...> С учетом того, что высокоразвитым обезьянам свойственна звуковая сигнализация (отдельные виды шимпанзе различают до ста и более звукосигналов!), допустимо выделение по крайней мере четырех качественно различных этапов развития человеческого языка / человеческой речи, не имея в виду языки / наречия конкретных племен, народностей, наций:
1
) первый этап – доимитативный (звуковая сигнализация, в той или иной / в какой-то степени аналогичная обезьяньей);2) второй этап – имитативный (отразился позднее в пределах собственно имитативного фонда современных языков и в погашенном виде – в составе производящих корней-радиксоидов обычных современных слов; при этом важно не упускать из виду, что фонетическая самобытность подражательных слов в национальных языках – явление более позднее, а «межсемейная» идентичность отымитативных корней-радиксоидов – явление наиболее древнее);
3) третий этап – постымитативный (документально известен начиная с «самых древних» образцов письменной речи, продолжается по сей день);
4) четвертый этап, который мы условно называем неизвестным будущим, (предельно формализованный и чем-то похожий на язык/ метаязык науки?) <...>
Г.Е. Корнилов. Имитативы в чувашском языке
1. Язык представляет собой сложную семиотическую структуру, иерархически стратифицированную на ярусы.
2. Каждый ярус языковой структуры образует систему взаимосвязанных и взаимообусловленных единиц.
3. В любом ярусе языковой структуры могут быть выделены свои уровни.
4. Для каждого яруса может быть выделена его основная единица.
5. Для морфологического яруса основной единицей является морфема.
6. Для фонологического (или: фонетического) яруса основной единицей является фонема.
7. Между фонологическим и морфологическим ярусами есть зона морфонологии, не образующая особого яруса, а входящая как особая сфера и в фонологию, и в морфологию. От нормальных явлений фонологии объекты морфологии отличаются тем, что для них не существует фонетических позиций, а существуют морфологические условия, а от нормальных явлений морфологии объекты морфонологии отличаются тем, что они не обладают собственной значимостью, как морфемы. Никаких морфо(фо)нем как особых единиц не существует.
8. В структуре языка каждая высшая единица низшего яруса может быть низшей единицей более высшего яруса, – так, одна фонема может быть морфемой, одна морфема может быть словом, одно слово может быть синтагмой, и одна синтагма может быть предложением.
9. Таким образом, репрезентированный речью язык сегментируется и расчленяется по-разному: 1) линейно поток речи сегментируется на фразы, такты, слоги и звуки, а 2) структурно вычленяются предложения, синтагмы, лексемы, морфемы и фонемы. Все указанные единицы так или иначе сопряжены по рангам друг с другом. Фонема, как и звук, находится в конце цепи сегментации и членения, но в отличие от звука фонема – сложное семиотическое явление. Линейно фонема не может сегментироваться, это точка, но семиотически фонема – не простое явление, а некоторая совокупность не сукцессивных, а симультанных признаков, среди которых следует различать дифференциальные признаки (различительные, дифференциалы) и недифференциальные (неразличительные, интегралы), которые наличны в составе комплекса признаков в фонеме, но не существуют сами по себе, а сосуществуют в этом комплексе – дифференциалы как «образующие», а интегралы как «наполняющие».
<…>
13. Позиция – это одно из основных понятий фонологии, без которого нельзя определить фонему и фонемы данной системы. В самом общем смысле позиции – это условия употребления и реализации фонем в речи. <…>
<…>
16. <…> Сильная позиция – это позиция благоприятная для выявления функции фонем, а слабая – неблагоприятная, ущербная. Но так как у фонем есть две функции: узнавания (перцептивная) и различения (сигнификативная), то эти два понятия сильной и слабой позиции претерпевают бифуркацию: в отношении перцептивной функции та позиция будет сильной, в которой фонема более всего «похожа на себя» и ее легче узнать, где она выступает в своем основном виде, а слабая позиция по этой же функции будет та, в которой фонема звучит в виде своего оттенка, вариации (таковы позиции для русских гласных после и перед мягкими согласными и после и перед твердыми согласными, для разных гласных – по-разному). Иное дело с функцией различения: есть позиции, в которых фонемы различаются друг от друга и различают морфемы и слова, и есть позиции, в которых фонемы звучат одинаково и перестают различаться, тогда возникает общий для них звуковой вариант. Первые будут сигнификативно сильными, вторые – сигнификативно слабыми.
17. Результаты одних и других слабых позиций будут совершенно различны: это вариации как результат перцептивно слабых позиций и варианты как результат сигнификативно слабых позиций. <…>
18. Позиции существуют не для фонемы в целом, а для тех или иных ее признаков (в перцептивном плане – для любых, в сигнификативном – для дифференциальных); поэтому одна и та же позиция для одних признаков может быть сильной, а для других – слабой, например для глухих и звонких согласных в русском языке конец слова по признаку звонкости-глухости – слабая позиция, а по твердости-мягкости – сильная (ср. плод и плот – одинаково [плот], но плот и плоть различаются).
19. В фонологической системе языка фонемы организованы в различного рода оппозиции, где члены оппозиций (фонемы) противопоставлены различным образом, прежде всего каждая фонема противопоставлена нулю (ср. стол и сто, док и до, скот и кот); могут быть оппозиции, где фонемы противопоставлены «в целом», а не каким-либо одним или двумя признаками (например,
20. Нейтрализация двух членов фонологической оппозиции может быть как в первом члене, так и во втором (ср. луг и лук – одинаково [лук] и луг бы и лук бы – одинаково [лугбы], но может реализоваться и в каком-либо «третьем звуке», например, фонемы <а> и <о> могут в русском во втором предударном слоге и в заударных слогах реализоваться в нейтральном гласном звуке [ъ], например ток и так [тъковой].
21. Бифонемное (или даже полифонемное) сочетание, т.е. сочетание двух или нескольких фонем, может нейтрализоваться с одной фонемой, например костный и косный – одинаково [кóснъй], где две фонемы [тн] нейтрализуются с одной – фонемой <н> в ее звучании, или жостче и жоще – одинаково [жóщиэ], где три фонемы <стч> нейтрализуются с одной фонемой <щ> также в ее звучании.
<…>
25. Внутри фонемного уровня можно различать свои подуровни: фонемный, обладающий индивидуальной различимостью отдельных фонем, и гиперфонемный, когда индивидуальная различимость нарушена, но групповая сохраняется, что показывает, что в данном случае произошла лишь частичная дефонологизация; так, например, в русском языке благодаря суперсегментному воздействию ударения возникает нейтрализация в безударных слогах фонем <а> и <о>, <и> и <э>, с сохранением различимости этих пар между собой и с фонемой <у>; в таком случае <а/о>, <и/э>, а также и <у> выступают уже не как фонемы, а как гиперфонемы.
<…>
27. В области исторической фонологии важно изучать не историю отдельных звуков, а историю и эволюцию фонологических систем; история «отдельных звуков» может предшествовать этой задаче как предварительный и черновой материал. Фонетические изменения могут касаться и недифференциальных признаков, как отвердение в истории русского языка шипящих <ш> и <ж>, а позднее и <ц>, что не отражалось на самой фонологической системе консонантизма, но объясняет отсутствие перехода <’а> <’о> под ударением (отец, конец и под.), что относится уже к морфонологии. Иное дело, когда изменение касается дифференциальных признаков, что может сильно изменить фонологическую модель. Здесь могут быть два противоположных случая: либо конвергенция, когда две или более фонем начинают совпадать в одном варианте и перестают различаться (например, в русском языке совпадение различавшихся ранее фонем <е> и <ú>, что опять же прошло не бесследно: фонема <ú> не подвергалась переходу в <’о> после мягких согласных перед твердыми), либо же дивергенция, когда различные вариации одной фонемы становятся отдельными фонемами благодаря тому, что бывшие перцептивно слабые позиции становятся сильными.
28. Отсюда следует, что изменение качества позиций – превращение сигнификативно сильных позиций в слабые, что может привести к конвергенции и сокращению общего количества фонем, и перцептивно слабых позиций в сильные, что может привести к обособлению бывших вариаций в отдельные фонемы, – важнейшие объекты исторической фонологии, и сама историческая фонология – это прежде всего история позиций.
<…>
31. И в историческом плане, как и в синхроническом, любые явления следует рассматривать в составе тех или иных морфем и в плане их «образующих» – фонем. <…>
А. А.Реформатский. Из истории отечественной фонологии.
VII. Основные положения МФШ
<…> Различаются понятия язык как система и речь как реализация языковой системы. В любом языке системные, внутренние процессы происходят медленно, в длительные сроки. Заметны, наблюдаемы изменения в речи говорящих. Однако понятия «речь» и «язык» так тесно связаны между собой, что нередко употребляются как синонимы.
Лексический состав любого языка изменяется и пополняется на протяжении всего его существования. Еще Гораций писал:
Как меняются листья в саду,
С отживающим годом старые гибнут,
Так и слова отжившие гибнут,
А рожденные вновь наливаются юною силой...
Институт русского языка им. В.В. Виноградова Академии наук занимается исследованием развития и современного языка, результаты чего были представлены в двух коллективных монографиях: «Русский язык и советское общество» (М„ 1968, под руков. С.И. Ожегова и
М.В. Панова), «Русский язык конца XX столетия» (М., 1996, отв. ред. Е.А. Земская и другие). В последней книге описываются особенности языка 1985-1995 годов, в ней много материалов, показывающих коле
бания норм, конкурирующее друг с другом употребление слов, грам
матических форм и вариантов. Однако всегда остается наиболее интересным вопрос, почему, зачем язык ищет новые формы выражения.
Общественное сознание, языковой вкус времени проявляются больше всего в речевой деятельности говорящего (либо пишущего) лица. Она всегда индивидуальна, но обусловлена (для каждого индивидуума – в своей мере) обществом: общественными преобразованиями; социальной средой, окружением говорящего лица; уровнем культурного развития говорящей личности.
Из этого вытекает следующий тезис. Монолитное общество единомышленников – это только утопический и пропагандистский лозунг из той жизни, от которой мы ушли. Ходила такая шутка: «Единомыслие – это когда одна мысль на всех». Такого общества не бывает, и слава богу. Любое реальное общество состоит из сословий, слоев, групп людей разного образа жизни, разного достатка, разных духовно-культурных запросов и по-разному говорящих на одном и том же языке.
Поэтому неправомерно думать о русском языке как об однородном явлении. Судить следует не столько о языке, сколько о речи говорящих людей.
Но каждый общий процесс, происходящий в нашей жизни, наше осмысление происходящего получают выражение только через язык.
Эпоха общественных перемен отпустила язык на свободу от постоянной оглядки, от страха перед чужими ушами. Речевое поведение говорящего становится раскованным, непринужденным (одна из печальных поговорок прошедшего времени: «Сначала завизируй, потом импровизируй»). Человек освобождается от старых догм, от стереотипов мышления и речи, на смену бесцветному публичному стандарту приходит речь с яркими красками лексическими, стилистическими, словесной игры, шутки.
Некоторым специалистам речевые новации позволяют утверждать, что не только в обществе перемены революционны, но и в языке происходит революция. Можно по-разному оценивать пропорцию старого и нового. Все-таки в языке «старое» – это вечное, а «новое» – нередко эффектно, но эфемерно. Кажется, ближе к сути сравнение свежих красок языка с огнями вечернего города. Но сам город-то стоит от века. И продолжает жить даже при отключенном свете.
Ведь язык представляет собой одну из самых устойчивых сфер человеческого духа. Он хранитель, гарант вековых национальных традиций, духовной культуры. Еще в прошлую революцию звучало: «Пушкина, классиков – за борт современности!». Не можем мы вообразить свою жизнь без Пушкина.
Другие специалисты и неспециалисты, пуристского толка, бьют тревогу, как и в разные времена, по поводу разрушения, гибели русского языка. А он, как великан, делает свое дело, обнаруживая свою мощь в великолепных речах интеллектуалов начала перестройки (казалось бы, откуда, когда несколько десятилетий приучали всех писать и говорить по шаблону; вышколенные редакторы «обстругивали сосну в телеграфный столб»), то в талантливых работах ученых, писателей; посверкивают блестками остроумия, словесной игры (а иногда и эрудиции) журналисты в газетах, на радио, на телевидении, студенты в своем фольклоре, в капустниках; оживились жанры печатного и устного анекдота, иронических афоризмов, присловий, пародийных передач.
Есть, конечно, и много мусора в языке, как и в жизни, особенно в ее переломные годы. Есть безвкусица, пошлость, малограмотность, но ведь это свойства не языка, а людей – носителей языка, говорящих личностей. А тут уж личность личности – рознь. Человек, который блюдет свой дом от мусора, так же бережет от мусора мир свой и своих детей.
Тут нельзя обойти трудный вопрос – о «моде» на непечатные слова, распространившейся и в кругах образованных людей. Матерная лексика превращается в печатную стараниями ряда писателей, бравирующих ею ради «правды жизни» (или ради коммерции?). Вряд ли превзошли они в правде классиков, которые в жизни слыхивали и такие слова, но умели и без них показать даже самые низы общества. Вероятно, дело скорее в бедности изобразительных средств у теперешних художников слова.
Можно сравнить эту дурную моду и в разговорах и в печати с вырвавшимся «на волю» купеческим разгулом, можно объяснить как протест против ограничений.
Но большинство людей, для которых всегда был неприемлем подобный способ самовыражения, не употребляли таких слов не потому, что они кем-то запрещались, а потому, что в них не нуждались: мир слов, чувств, интонаций безграничен и без них.
Надо надеяться, что наша культура (а это проблема больше культурная, чем языковая), переболев, справится с этой напастью. Объективно эта «мода» ведет к оскудению мысли, эмоций и к оскудению речи.
В названном выше академическом исследовании 1968 года в качестве социальных факторов развития русского языка назывались такие:
изменение круга носителей литературного языка,
распространение просвещения,
территориальные перемещения народных масс,
создание новой государственности,
развитие науки.
Теперь обсуждаются и другие факторы. Некоторые авторы книги 1996 года ищут причины засорения языка в «общих деструктивных явлениях в области культуры и нравов». Действительно, расслоение, поляризация общества идет и по критериям материальным, и по критериям нравственным. Но возможна иная интерпретация: происходит не деструкция нравов, а как бы их высвечивание.
В тех слоях общества, где была культура и прочная нравственность, они не так легко поддаются деструкции. Там, переживая трудности времени, люди дорожат своим делом, своими духовными ценностями, семейными традициями. Они и остаются носителями культурного языка. Там, где были неустойчивая мораль, поверхностная пленка культуры, где переходный период нередко воспринимается как возможность ловить рыбку в мутной воде, там и речь людей, связанная с иными коммуникативными намерениями, с групповыми вкусами, с чужими стереотипами, становится засоренной, обедненной, неряшливой.
Конечно, все не делится так прямолинейно, культура и язык – не геометрия. Важно, что существует возможность выбора способов общения. И для понимания общественного сознания, его дифференцированности значимо то, что именно внутри нас склоняет нас к тому или иному выбору. Еще Ларошфуко писал: «Величие человека не в том, чтобы упрямо держаться своих пристрастий, а в решимости расстаться с плохим ради хорошего». <…>
<…> Отношение человека к другому проявляется прежде всего в обращении, особенно к незнакомому. Во многих странах существуют традиционные обращения (мадам – месье, сеньор – сеньора, пан – пани), которые как бы содержат в себе аванс уважения.
В России все дореволюционные формы обращения, соответствовавшие той социальной структуре общества, были сметены и заменены словом товарищ.
Когда к 50-м годам возникли серьезные сомнения, действительно ли мы все товарищи друг другу, была дискуссия в прессе о том, какие обращения у нас возможны. Поэт Вл. Солоухин предложил тогда возродить сударь-сударыня, эту идею высмеивали: ладно еще: Сударыня, вы обронили перчатку, но: Сударыня, вы забыли свою авоську!?.
От великих умов Франции великие умы России восприняли замечательную идею равенства. На советской почве она проросла непредвиденным образом. Ревниво охраняя принцип «голого» равенства, люди были озабочены тем, как бы не переплатить другому в уважении и тем не принизить себя. Только в этом получает объяснение наконец найденная народом форма универсального обращения или оклика: Мужчина! Женщина! Все общественно значимые различия между людьми сведены к биологическому признаку пола, исключающему таким образом необходимость вежливости и учтивости.
Перестройка возвращает нам слова Дамы и господа! Так обращаются уже к присутствующим в публичных собраниях, по телевидению, в объявлениях и рекламах. Принятого вежливого обращения к отдельному незнакомому лицу пока еще нет.
Но вот оборотная сторона отстаивания равенства. Отказавшись от старомодных и громоздких формул речевого этикета (вспомним: «буду иметь честь прислать вам своего секунданта» – Тургенев; «не угодно ли вам будет немножко побеспокоиться и привстать» – Гоголь), не соответствовавших усложненностью ни отношениям между людьми, ни современному ритму жизни, с его динамичностью и лаконизмом, новое время ищет свои ресурсы вежливости. <…>
<…> Поддаваться или не поддаваться языковой моде, стремиться ли к ясности высказывания – это зависит от самостоятельности мышления, языкового чутья, от речевых намерений говорящего.
Еще в конце XIX века поэт говорил: «А у людей / такая уж порода / На фразы, и на те должна быть мода» (Я. Полонский).
Вероятно, эпоха масскультуры усиливает притягательность образов для подражания, и более достойных, и менее достойных.
Общественные перемены вызвали целые потоки новых слов, вливающихся сейчас в русскую лексику: это научно-технические термины, слова из международной политики, дипломатии, финансового дела, торговли, искусства и моды. Это естественно – новые понятия, технологии, новые предметы и явления требуют наименований. Думается, что в этом нет повода для тревоги о судьбах русского языка. Во все века взаимодействие культур служило обогащению лексики. Время покажет: нужное, полезное язык примет, лишнее – отторгнет.
Не межкультурными ли влияниями объясняются происходящие изменения в этикетных формулах приветствий? Вместо традиционного русского Здравствуйте! все чаще звучит Добрый день! Добрый вечер! А До свиданья вытесняется разговорным Пока! или Привет!, который произносится и при прощании и при встрече, либо пожеланием Всего доброго! Начинает стираться различие в употреблении падежных форм: Доброе утро! С добрым утром! говорится при встрече, а Доброй ночи! Спокойной ночи! – при прощании. Сейчас Доброе утро! звучит на радио как прощание ведущей, по окончании метеосводки, а Доброй ночи! – как пожелание в начале вечерней передачи.
Особую и интересную сферу языка составляет молодежный жаргон. Это один из самых подвижных пластов лексики. И потому, что вчерашние молодые завтра становятся взрослыми, и потому, что противопоставленность взрослым не создает единой среды; в разной среде различны отношения между литературным языком и жаргоном. С разной остротой ощущаются в разных кругах и группировках молодежи и потребность в самоутверждении, и корпоративный дух, и обделенность вниманием старших, и неблагополучия во взрослом мире, и целенаправленность собственных интересов.
Студенты поигрывают «своими» наименованиями реалий университетского, вузовского быта, жаждут свежей экспрессии в оценочных словах (классно! потрясно! фирма! клёво! кайф! беспредел), потом будут ностальгически щеголять ими при встрече с однокашниками.
Иной характер жаргона «приблатненных», криминализованных групп. Там жесткая зависимость молодых от хозяина, герметичность арготизмов, непонятных окружащим, узость интересов ведут к крайнему обеднению словарного запаса и потребностей в литературном языке. <…>
<…> У языка, как у людей, – свои проблемы, трудности, утраты, находки. В преодолениях, в поисках современная русская речь обретает новые силы, новые краски, новые средства выразительности.
Г.А. Золотова. У языка, как у людей, – свои проблемы…