Джон Мейнард Кейнс изменили наш мир, и рассказ

Перед нами еще одна атака на Маркса — на этот раз на­правленная на марксистскую идею о революционной мощи пролетариата. Это в корне неверно, утверждает Шумпетер. Пролетариат не может нести в мир перемены, ведь, будучи на­столько многочисленным, он обречен обладать весьма сред­ними, в целом, возможностями. Да, отдельные пролетарии могут обладать лидерскими качествами, но таких людей — единицы.

Наверное, именно поэтому в рассуждениях Шумпетера

0 наступлении социализма столько философии. Кто встанету
руля той экономики, что возникнет на развалинах капитализ­
ма? Конечно, самые способные, одним словом — буржуазия.
Вот что писал он сам: ...этот класс, образовавшийся в резуль­
тате процесса отбора и объединивший человеческий матери­
ал более высокого качества, представляет собой националь­
ное достояние, подлежащее разумному использованию при
любом общественном строе»¹. Следовательно, у управленцев
нет причин страшиться прихода социализма. Необходимые
для осуществления контроля над системой навыки настолько
напоминают таковые при капитализме, что буржуазная элита
с легкостью сохранит свое главенствующее положение.

Стоит ли считать рассуждения Шумпетера экономикой? Если руководствоваться традиционными определениями, ни в коем случае. Подобный анализ скорее уж можно отнести к исторической социологии. Ключевые посты достаются не классам, а элитам. Экономика описывает результаты деятель­ности обществ, где вознаграждается умение удачно выступать на рынке, а не на поле брани, кафедре проповедника или в офисе менеджера. Но о какой бы элите ни шла речь, заправ­лять всем будут Карузо.

Шумпетер использует свою экономическую модель для формирования всеобъемлющего видения общества.

1 Ibid., р. 204.

396

того, с этой точки зрения Маршалл оказывается прав: фунда­ментальных отличий между установлением цен на рубашки и станки не существует. От его взора ускользает различие на этапе производства того и другого.

Можно ли вообразить более красноречивый пример аналитических расхождений, вызываемых расхождениями в понимании мира? Если бы Маршалл, как и Кейнс, обратил свое внимание на поведение совокупного выпуска экономи­ки, он бы увидел то, что открылось последнему. Но он смо­трел лишь на цены и именно поэтому упустил шанс попасть на борт корабля Кейнса. Впрочем, он бы вряд ли воспользо­вался шансом, возникни он.

Что же, выходит, что экономика — это анализ того, что мы желаем видеть, не в силах отказать себе в этой прихоти, а вовсе не объективное изучение мира, существующего вне нашей воли и воображения? Мы вернемся к этому вопросу в следующей главе, где попытаемся подытожить достижения великих философов от мира сего, а также оценить перспек­тивы приземленной философии как таковой.

Осталось сделать последний штрих. Мы, конечно, пом­ним, как юный Шумпетер попал в школу для детей венских аристократов, где и впитал ценности, впоследствии ставшие неотъемлемой частью его самого. Сильно ли мы ошибем­ся, сказав, что именно благодаря этому его видение истории пополнилось осознанием ключевой роли элиты? Разумеет­ся, мы говорим об элите аристократической — воплощении веры во врожденное превосходство избранных, лежащей в основе любого аристократического общества. Заметьте, что шумпетеровские избранные становятся таковыми в силу сво­их личных качеств, а не богатой родословной. Согласно его видению, сам ход истории ведет к тому, что одна группа лю­дей — группа самого Шумпетера! — как и капитализм в целом, занимает свое место вовсе не только по праву рождения. Та­кое сплетение личного опыта и исторического видения раз­решает многие противоречия.


398

Что же предшествовало появлению этого способа вос­приятия жизни и функционирования общества? В той же самой главе мы говорили о том, как средневековые традиции и феодальное планирование уступили место новому обще­ственному порядку, и разъяснить его суть с использованием имевшихся методов было трудно. Спустя определенное время порядок этот нарекут капитализмом, способ организации нашей материальной деятельности — экономикой, а новое объяснение — экономической наукой.

Я не буду слишком подробно описывать принесенные капитализмом перемены. Во-первых, организация произ­водства и распределения необходимых обществу материаль­ных благ теперь положительно зависела от желания людей разбогатеть. Читатель может отметить про себя, что никогда еще стремление к обогащению не считалось достойным и уж тем более не встречало всеобщего одобрения. В случае с королями — да, конечно, с мореплавателями — может быть, но с представителями низших слоев общества — ни в коем случае.

Во-вторых, капитализм предоставил рынку возможность повелевать направлением производства и распределения с использованием как кнута, так и пряника. Подобная практи­ка отсутствовала не только во времена охотников и собира­телей, но и в тех случаях, когда направление жизни общества определялось наверху. Появление необходимых для жизни товаров в результате конкурентного процесса купли и пррда-жи не имеет аналогов в других устройствах общества.

В-третьих, капиталистическое общество впервые до­бровольно подчинилось двум источникам власти, частному и общественному, причем могущество каждого имело свои границы. Власть общества, то есть государство, обладает си­лой принуждения и принимает законы, но не берет на себя повседневные хлопоты, связанные с производством и рас­пределением товаров. Хлопоты эти являются прерогативой

402

нологий данные в числовой форме занимают особое место. Индустриальная экономика производит на свет и нуждается в объеме количественных данных, который нельзя было вооб­разить до прихода высокоскоростного производства и мгно­венных способов связи. Сегодня экономики отдельных стран зависят друг от друга сильнее, чем работники на булавочной фабрике Адама Смита, а с этой зависимостью растут в досе­ле невиданных масштабах как существующие объемы, так и спрос на новую информацию. Именно поэтому современная экономическая наука, не в состоянии обойтись без статисти­ки и математики. Без них мы вряд ли могли бы свести выпуск миллионов отдельных фирм к одному числу — Валовому Вну­треннему Продукту, или подсчитать другой интересный для нас показатель — Уровень Цен, иными словами — среднюю цену мириад представленных в экономике товаров и услуг. Это вовсе не означает, что математические модели помогают принимать наилучшие решения в свете обрушивающихся на наши головы потоков информации: если эконометрика — не так давно вошедшее в моду сочетание статистики и экономи­ческой теории — чем и знаменита, то уж по крайней мере не точностью своих прогнозов. В любом случае у нас нет друго­го выбора, кроме как использовать математику в различных ее проявлениях для упрощения анализа, ради проведения кото­рого, в общем, и существует экономическая наука.

В последнее время о ней много говорят, но математиза­ция не является тем важным изменением, которому посвяще­на данная глава. Математика наполняет экономику, форма­лизует ее выводы и закрепляется в качестве ее излюбленного способа выражения мыслей, но вряд ли две дисциплины мож­но спутать между собой. На мой взгляд, куда более глубоким и важным изменением следует считать признание принципи­ально иной концепции как центральной для всей экономиче­ской науки и, следовательно, уход со сцены концепции старой. В новом видении экономика является Наукой, а ее казавшаяся неразрывной связь с Капитализмом остается в прошлом.

404

ного журнала Американской экономической ассоциации, или «Экономик джорнал», его британского аналога. Думаю, сравни скептик выпуски до 1950-х годов и последних десяти лет, он обнаружил бы, что в последнее время заметно возрос­ло число отсылок к «научному методу», а слово « капитализм » возникает все реже и реже. Спорить о деталях можно беско­нечно, тем не менее я рискну выдвинуть несколько объясне­ний случившихся перемен.

Поговорим о науке. Существует по меньшей мере не­сколько причин того, почему сама концепция науки посте­пенно стала неотъемлемой частью багажа экономиста. Пер­вая и довольно убедительная причина такова: изучающие экономику, точно так же, как и те, кто исследует природу, прежде всего озираются в поисках закономерностей в пове­дении, которые привели бы к открытию «законов» — по всей видимости, венцу любой научной деятельности. В отсутствие законов притяжения мы едва ли могли бы объяснить (или предсказать) орбиты планет или траектории движения само­летов. Возникает естественный вопрос: нельзя ли отыскать своего рода законы экономического поведения?

Я специально говорю «своего рода законы», поскольку поведение отдельных людей, безусловно, гораздо сложнее и менее предсказуемо, чем прихоти двигающихся в простран­стве объектов. Стоит одежде подорожать — и, по всей веро­ятности, объем покупок сократится, но этого не произойдет, если наше внимание привлечет красочная реклама. При этом мало кто будет отрицать существование общей зависимости между ценами на продукты и спросом со стороны покупате­лей: когда цены меняются, меняется и величина спроса, при­чем, как правило, в обратном направлении.

Более того, подобное взаимоотношение между побуж­дением и результатом можно обнаружить и в случае с нашим доходом и расходами на товары потребления или в изменении ставки процента и инвестиционных расходов бизнеса. Полу-

406