Geum.ru

Книга вторая

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   68   69   70   71   72   73   74   75   76

XIV




В монастырской келье вдоль стен вместо лавок стояли тяжелые, окованные

железом сундуки, прикрытые рядниной. В углу перед образом Спасителя

теплилась лампада. Над нею на потолке темнело пятно копоти. Боком к оконцу

за широким столом сидел горбатый старик - Симеон-летописец. Дворский

осенил себя крестным знамением, подтолкнул к старцу Захария.

- Князем к тебе прислан. Поспрашивай.

И ушел. Симеон, разглядывая Захария светлыми, большими, как у

великомучеников на иконах, глазами, спросил:

- Язычник?

- Верую, отче.

- Чего же лба не перекрестишь?

Захарий, как дворский до этого, сложил пальцы, перекрестился, глядя на

огонек лампадки, обреченно вздохнул. Он еще не побывал на Подоле, дома

родного не видел - цел ли?- только то и делает, что рассказывает о своих

мытарствах. Но иное было там, в княжеских хоромах. От его рассказов польза

какая-то будет. Для чего знать старику о монголах и гибели хорезмийских

городов - не понятно.

- Какое великое деяние сотворить сподобился?- В тихом голосе старца

была усталая усмешка.

- Мне велено рассказать о виденном, тебе - записать.

- Записывать или нет - то мне ведомо. Князь шлет то одного, то

другого. Восхотел, чтобы не строкой, а многими листами глаголела летопись

о его времени. Но летопись каждому воздает свое по деяниям его. Дело же от

дела рознится. В затылке почесать - тоже дело. Только в летописи сего

отмечать ни к чему. Ну, рассказывай...

В келье пахло воском, сухими травами, в оконце просачивался мягкий,

рассеянный свет; было тихо и покойно, и собственный голос показался

Захарию громким, грубым, как звук медной трубы. Невольно перешел почти на

шепот. И - не чудно ли!- многое из того, что казалось важным, тут, в

тишине кельи, под взглядом все вбирающих глаз Симеона, отлетело само

собой, рассказ его вышел кратким, видимо, слишком кратким, потому что

старец стал его расспрашивать. Бледные руки старца лежали на закапанном

воском столе, тонкие, подвижные пальцы беспокойно шевелились, большие

глаза то темнели, взблескивали, то становились печальными. И Захарию стало

легко, словно отдал старцу свою душевную тяжесть и боль.

- Натерпелся ты, сын мой...- ласково сказал старец.- Но ты молод, горе

свое осилишь. Господь не оставит тебя, вознаградит за страдания. Все будет

хорошо... Абы Русь наша многотерпеливая не умучила себя неурядьем,

оборонилась от зла и напастей.

- Разве неурядье не кончилось?

- Одно заканчивается, другое возгорается... Ты побудь у меня. Кое-что

из сказанного тобою надо будет записать. А память у меня худая стала, не

напутать бы.

- Для чего, отче, летопись?

- У дерева есть корни, у людей прошлое. Осеки корни - усохнет дерево.

То же бывает и с людьми, если они жизнь своих дедов и отцов не пожелают

знать. Человек на землю приходит и уходит, а дело его - злое или доброе -

остается, и оттого, какое дело оставлено, живущим радость либо тягота и

горе. Дабы не увеличивать тягот и не множить горя, живущие должны знать,

откуда что проистекает.

- О каждом, кто у нас княжил, есть в летописи запись?

- О каждом...

- Хотел бы я знать, что написано о Рюрике Ростиславиче,- пробормотал

Захарий.

Симеон поднялся из-за стола. Горб его стал еще заметнее. Седая борода

торчком выставилась вперед, обнажив худую, жилистую шею. Открыв один из

сундуков, он достал книгу в черном кожаном переплете, с бронзовыми

уголками и застежками. Бережно обтер рукавом пыль, положил на стол и начал

переворачивать страницы.

- Ага, вот... <И сотворилось великое зло в Русской земле, такого зла

не было от крещения над Киевом. Напасти были, взятья были - не такие, что

ныне сотворилось. Не токмо Подолье взяша и пожогша, но и Гору ' взяша и

митрополью святую Софью разграбиша и Десятинную церковь святой богородицы,

разграбиша и монастыри все и иконы одраша...> Вот что записано о деянии

князя Рюрика Ростиславича, который навел на город половцев.- Симеон

перевернул лист.- А вот что сказано о нем после его смерти... <Князь не

имел покоя ниоткуда. Много питию вдавался, женами водим был, мало о устрое

земли печалился, и слуги его повсеместно зло творили. За все сие киянами

нелюбим был>.

[' Г о р а - центральная часть древнего Киева, где размещались дворцы

князей и знати, соборы, многие церкви.]

- Игорь Ростиславич стрый ' Мстислава Романовича?

[' С т р ы й - дядя (древнерусское).]

- Стрый...- Симеон захлопнул книгу.

- Ведомо ли Мстиславу Романовичу про эту запись?

- Ведомо.- Глаза Симеона повеселели.- Оттого-то восхотел, чтобы о нем

иное было записано.

Захарию вдруг стало отчего-то тревожно. У него в жизни осталось одно -

родной город. Как толпы половцев, он пришел сюда в поисках успокоения.

Город манил его и звал долгие годы. Пришел сюда не так, как думалось. Но

пришел. Ужли и сюда прикатится за ним яростное воинство хана? Ужли Киев

даст погубить себя?

- Скажи, отче, любим ли киянам князь Мстислав Романович?

Симеон вздохнул и, ничего не ответив, стал записывать его рассказ.

В его келье Захарий и переночевал. Утром в златоверхом Михайловском

соборе поставил свечу перед образом архангела Михаила-покровителя Киева,

помолился о благополучии города, помянул отца и безгрешную Фатиму...

Бестрепетное пламя свечей отражалось от камешков мозаики. Лицо крылатого

архангела с тонким, резко очерченным носом и маленькими, сурово сжатыми

губами казалось живым... Отовсюду - с граней опорных столбов, со стен и

сводов на Захария смотрели лики святых - и строгие, и отрешенные, и

мудро-задумчивые. Они были над людьми, над жизнью, олицетворяя что-то

незыблемое, вечное.

Ни Симеон-летописец, ни дворский князя больше не удерживали Захария. И

с княжей Горы он поехал на Подол. Дом отца на берегу Почайной, к его

удивлению, был цел. Бревна почернели, углы тронула гниль. Но это был тот

самый дом, где он родился и рос. Соскочил с коня, ввел его в ограду.

Просторный двор зарос лебедой н лопухами. У крыльца рылась курица с

выводком цыплят, возле амбара на траве ползала светловолосая девочка,

мальчик лет пяти, черноволосый, взлохмаченный, запрягал в игрушечные сани

кошку. Кошка мяукала, ложилась на спину и царапала своего мучителя. Увидев

Захария, мальчик вскочил, подбежал к нему, стал, заложив в рот палец. У

него были черные, косо разрезанные глаза, лицо испачкано землей.

- Ты к нам приехал?- спросил мальчик.

- К вам, сыне. Это мой дом.

- Ты наш отец?- В глазенках мальчика вспыхнула радость.

Захарий не посмел сказать <нет>, полой халата утер ему лицо. Догадался,

что отец этих детей где-то в отлучке и, видимо, давно - сын его в лицо не

знает.

- А где ваша мать?

- Ушла. Вечером придет. Как солнышко станет садиться, так и придет. Ты

не уйдешь?- вдруг забеспокоился мальчик.

Захарий снова не смог сказать <нет>.

- А мы есть хочем,- сказал мальчик.

- Подождите меня...

Поставив коня на заднем дворе, он пошел на торговище. Как и прежде, у

лавок, заваленных товарами, бурлил разный люд: Тут были торговые гости

всякого языка: угры, немцы, ляхи, волжские болгары, греки, арабы. Тут

можно было купить все - от иглы с мотком ниток до кафтана из златотканого

аксамита, от простенького гребешка из рога до воинских доспехов заморской

работы, от глиняного горшка до золотых, изукрашенных эмалью кубков и

братин, от берестянок с болгарским медом до восточных пряностей...Разменяв

часть золота на привычные ему дирхемы, Захарий купил себе сапоги из

крепкой кожи, полотняные русские порты, шелковую рубашку с расшитым

цветными нитками воротником, шапку, опушенную мехом бобра, и галицийскую

безрукавку. Связав все это в узел, отправился к рядам, где торговали

снедью. Взял несколько хлебцев, копченой осетрины, круг сыру, вяленого

винограда и берестянку с медом.

Мальчик встретил его веселым щенячьим визгом. Захарий разостлал на

траве халат, разложил перед детьми угощение. Сам спустился к Почайной,

умылся, потом на заднем дворе переоделся... Дети уплетали сладости. Он

смотрел на них и посмеивался... Спросил у мальчика:

- Тебя как зовут, разбойник?

- Федей.- Неожиданно пожаловался:- На улице меня дразнят: <Половецкий

хан>. Скажи им, чтобы не дразнили.

<Обличием ты, брат, и верно чистый половец>,- подумал Захарий.

- Скажу. А сестру как зовут?

- Она - Ясыня. Она много ревет.

Федя был мальчонка разворотливый. И отвечал, и не забывал цеплять

пальцем мед из берестянки, и кидал крошки хлеба курице. Она довольно

квохтала, цыплята с писком бегали вокруг, тоже клевали. Ясыня ела вяленый

виноград, подбирая по одной ягодке, и была чем-то похожа на цыпленка.

Во двор вошла молодая женщина. В первое мгновение показалось Захарию,

что она очень похожа на Фатиму. Но нет... Правда, лицо с заметными

скулами, смуглое, глаза продолговатые, волосы иссиня-черные - как у

Фатимы, но непохожа... Она словно бы запнулась, остановилась посреди

двора, поглядывая то на снедь, то на него. Захарий стал неловко

оправдываться:

- Забрел без спросу... Смотрю, дети...

Женщина взяла на руки девочку, устало опустилась на приступок амбара.

Целуя ее в испачканную мордашку, певуче проговорила:

- Ясынька моя маленькая, головушка светлая...

Захарию почему-то казалось, что она должна говорить плохо по-русски.

Его так и подмывало заговорить с ней по-тюркски. Не утерпел, спросил:

- Ты русская?

- Мать моя была половчанкой.

Теперь Захарию стало понятно, почему у нее и у сына такое обличие,

почему мальчонку дразнят половецким ханом.

- Умерла недавно моя матушка.- Лицо женщины стало горестным.- Отец еще

раньше помер. Муж поплыл в низовья с товарами - убили тати '. Осиротели и

мои деточки.

[' Т а т ь - грабитель, разбойник.]

Федя уловил слово <отец>, подошел к Захарию и, как Ясыня к матери, сел

к нему на колени, подергал за бороду.

- Мама, это наш отец.

- Цыть, глупый!- рассердилась женщина, строго спросила у Захария:-

Какое у тебя дело?

- Я не по делу. Это мой дом.

- Как... твой?

- Родился тут. И отец мой тут же родился.

- А-а... Вы купили себе новый...

- Да нет. Ничего мы не покупали, не продавали. Отсюда нас с отцом на

веревке увели в половецкий полон. Только что возвратился.

- Ты... ты хочешь...- Женщина встревожилась, поставила девочку на

землю.

- Да нет, я не к тому. Я только посмотреть хотел. Живите.- Захарию

стало неловко, будто он и в самом деле хотел отобрать родительский дом.-

Ну, я пойду.

Федя вцепился в него ручонками.

- Не ходи.- Оглянулся на мать, позвал на помощь:- Не пускай его.

Захарий пожалел, что так бездумно приласкал этого маленького человека,

тоскующего по крепким отцовским рукам. Подергал его за нос.

- Я буду приходить к тебе.- Это была еще одна ложь, и на душе стало

худо, сказал женщине:- Прости... По дурости моей...

- А-а, что там... Свои-то в городе есть?

- Нет. Никого нету.

- А каким делом занят?

- Пока никаким. Я же говорю: только что вернулся. Пока что дворской

князя при себе держит.

- Жить-то есть где?

- Пока нет. Но я найду. Много ли мне надо?

- Ну, вот что... Желаешь - поживи с нами. Когда что сыщешь, уйдешь.

Амбар пустой, спать в нем можешь.

- Спасибо. Я останусь.

- Зови меня Анной.

Дворскому Захарий был не нужен. И он каждый день ходил на торговище. Не

терял надежды найти кого-нибудь из товарищей детских лет. Но где найдешь,

если столько лет прошло. Жизнь всех пораскидала. Да и, встретив, как

узнаешь? Кто признает в нем, бородатом мужчине, того босоногого Захарку?

Присматривал и дело себе. На родной земле надо садиться крепко, навсегда.

Дай бог царство небесное Фатиме, ее золото тут очень пригодится. Оно - ее

благословение на новую жизнь. Но с выбором дела он медлил. Вести о

неведомых врагах все больше будоражили торговище. Сказывали всякие были и

небыли. Чужедальные гости спешили сбыть свое добро и поскорее убраться

восвояси... А в Киев собиралось войско. По улицам носились всадники в

островерхих шлемах. На низком, пологом берегу Почайной делали новые лодки

и смолили старые... Домой Захарий возвращался встревоженным. Немного

забывался, забавляя детей Анны. Федя прилип к нему - руками не оторвешь...

Вечером во дворе разводили огонь, Анна что-нибудь варила. Тут же

ужинали. Потом долго разговаривали с ней. Жилось Анне трудно. Почти все,

что от мужа осталось, распродала, теперь с утра до вечера работала - кому

постирает, кому дом обиходит, за любое дело бралась. Возвращалась вечером

усталая, с заметно выступающими скулами. Но на жизнь не жаловалась. Грех

жаловаться. Кому что дал господь, у того то и есть... На ее руках дремала

Ясыня, на его - Федя. Когда на небе проклевывались звезды, расходились. В

амбаре пахло сухой пылью, старым деревом, прелым зерном; в углу шуршали

мыши, бормотал во сне и жался к боку Захария маленький Федя. Тут память о

войне, о буйстве человеческой ярости начинала казаться наваждением. Ему

порой даже не верилось в то, что довелось видеть...

Но монгольские тумены на быстроногих конях уже приближались к Днепру.

От Джэбэ и Субэдэй-багатура прибыли посланцы - десять человек. Захарию

было велено переводить их речи. Подарков, от нойонов Мстислав Романович не

принял, посланцев в палату не позвал. Мстислав Романович, Мстислав

Удатный, Мстислав Святославич, Котян-хан сидели в открытых сенях, за

перилами с точеными балясинами. Посланцы стояли внизу, на каменных плитах,

мостивших двор. Говорил старший воин, кривоногий, с иссеченным шрамами

лицом. За его спиной теснились другие, помоложе. Они надменно озирали

широкий, как поле, княжий двор, дворцы с лепными карнизами, крутые купола

соборов с золотыми крестами.

- Мы ехали сюда и видели: много воинов в городе,- говорил старший

воин.- Вы собираетесь в поход на нас?- Подождал ответа, не дождался,

продолжал:- Ни сел, ни городов, ни земли вашей мы не брали - для чего

вооружаетесь?

- Антихрист нечестивый!- ругнулся Мстислав Романович.

- Спроси,- сказал Захарию Мстислав Удатный,- за каким бесом они пришли

сюда? Кто их звал? Что им надо?

- Мы заняли земли половцев. А они бежали к вам. Слышали мы, что

половцы вам много зла делали. Мы будем их бить с одной стороны, вы с

другой бейте и все их добро себе берите.

- Что ответим, братья?- спросил у князей Мстислав Романович.

- Прежде нас у хана спросить надо,- сказал Мстислав Удатный.

Котян-хан положил руку на рукоять меча, лицо его перекосилось.

- Обманщики! Они обманули нас, теперь то же делают с вами. Побить всех

надо!

- Истинно молвил: побить!- одобрил князь Мстислав Удатный.- Указчики

нашлись! Этих порубить сейчас же!

Посланцы о чем-то переговаривались и все так же горделиво поглядывали,

не чуяли, что все вокруг, быть может, последнее увиденное ими в этой

жизни. Захарию стало жаль их. На широком поле двора, пустого, чисто

подметенного, с поблескивающими плитами камней, оглаженных подошвами тысяч

и тысяч ног, они казались одинокими и беззащитными. Князь Мстислав

Романович медлил с решением, косился на князя Удатного, скреб пальцем в

бороде. И Захарий стал надеяться, что воины живыми уйдут с княжеского

двора. Но Мстислав Романович весь напыжился, изрек:

- Ин ладно! Кончайте.

Княжеские дружинники в кольчугах и шлемах сбежали с крыльца, похватали

посланцев и куда-то уволокли.

Князь Удатный положил руку на плечо Захарию.

- При мне будешь. Завтра тронемся.

Вечером Захарий проверил свой монгольский лук, навострил стрелы,

поправил лезвие сабли. Анна собирала в дорожные сумы съестные припасы. В

этот вечер после ужина у огня сидели молча. Захарию не хотелось покидать

двор, заросший сорной травой, расставаться с Федей и Ясыней, с Анной - все

трое за короткое время стали близкими его сердцу.

Достав из-за пазухи мешочек с золотом, Захарий ножом отрезал шнур.

- Возьми, Анна.

- Что это?- Она заглянула в мешочек.- Золото?

- Да. Помнишь, рассказывал о Фатиме? Это ее. Оно чистое, какой была ее

душа. Это золото должно принести счастье тебе и твоим детям.

- Ты это отдаешь нам? Ты не хочешь возвращаться?

- Хочу, Анна. Но с войны возвращаются не все. Не приведет господь

возвратиться - пусть судьба твоего сына будет более счастливой, чем моя.

Федя свернулся калачиком на старой шубейке, силился не спать, но глаза

его смыкались сами собой. Анна держала в опущенных руках мешочек с

золотом, смотрела на огонь. Дрова прогорели, но угли пылали ярко,

малиновый свет плескался на ее лице.

- Я не изведу твоего золота, Захарий. Возвратишься - все будет в

целости-сохранности.

- Беречь его не надо. Пусть будут сыты, обуты, одеты твои дети. Золото

высоко ценят, за крупицы лишают жизни, но и горой золота нельзя купить

жизни.

Уехал со двора Захарий рано утром, когда дети еще спали. Анна,

повязанная белым платочком, вышла за ворота. Неловко поцеловала его в

щеку, надела на шею бронзовый крестик с распятьем.

- Храни тебя господь!

Проехав мимо пустого в этот час торговища (бродячие собаки шныряли

между лавок, подбирая что-то на земле, злобным лаем отпугивали друг

друга), повернул на дорогу Боричева спуска, сбегающего с горы. Оглянулся.

У ворот все еще белел платочек Анны. Он приподнялся на стременах, помахал

рукой.

Близился восход солнца. И Днепр, и Почайная пылали золотисто-розовым

светом. Сверху, с Боричева спуска, был виден почти весь Подол. Вокруг

торговища стояли дома богатых торговцев, рубленные из толстых бревен, с

каменными подклетями, кружевной резьбой по карнизам, крытые тесом, к ним

примыкали дворы с глухими заплотами и крепкими надворными постройками. За

ними были улицы ковалей, гончаров, косторезов, камнерезов, стеклодувов...

Их дома, обмазанные глиной, крытые камышом, вросли в землю, их окружали

огороды с узкими грядками. А над домиками умельцев и другого люда, над

домами торговцев возвышались церкви: у торговища снежно-белая, с

розоватыми бликами зари - святой богородицы Пирогощей, подальше

светло-серая, как бы вырезанная из цельного камня,- святых Бориса и Глеба,

еще дальше размытая утренним светом, словно плывущая над тесовыми и

камышовыми крышами,- архангела Михаила. Захарий перевел взгляд в то место,

где стоял дом его отца,- хотелось еще раз увидеть платочек Анны-горюньи,-

но и дом, и улица уже не видны.

Через подольские ворота он въехал в город Владимира, обнесенный крутым

земляным валом. Сразу за воротами стоял каменный дворец, по левую руку -

церковь Воздвижения, по правую - Десятинная церковь с огромным крутым

куполом в середине и четырьмя куполами поменьше на углах. Захарий слышал,

что стоит эта церковь без малого две с половиной сотни лет и построена во

времена князя Владимира Святого.

Воины, княжеские служки, простолюдье шли и ехали через город Владимира

в город Ярослава. В соборе святой Софьи митрополит Киевский и всея Руси с

князьями, боярами, воеводами молился господу богу о даровании победы

воинству христианскому. Огромная площадь перед собором была заполнена

народом. Захарий слез с коня, подняв взгляд на сияющие золотом кресты,

вознесенные над куполами, попросил бога вразумить монгольских нойонов,

отвратить их острые мечи и сабли от земли Русской, не допустить того

позора и погибели, что пали на земли хорезмийцев...

Полки русские двинулись вниз по Днепру. Плыли по течению ладьи, по

правому берегу рысили всадники. А на левом появлялись и исчезали вражеские

дозоры, изредка пускали стрелы в ладьи, заставляя веселее шевелиться

гребцов.

Нойоны второй раз прислали людей для переговоров. На этот раз разговор

был коротким.

- Вы послушались половцев, наших послов перебили. Идете против нас -

идите. Небо нас рассудит.

Мстислава Удатного это взбесило.

- Они еще будут грозить. Камень на шею - и в воду!

Мстислав Романович, не споря с ним, послов отпустил. Князья слегка

повздорили. Отъехав, Мстислав Удатный сказал своему зятю Даниилу

Волынскому:

- Старый лисовин, крутить-вертеть начинает.

С тысячей воинов Мстислав Удатный и Даниил переправились на другой

берег, ударили на дозорные сотни, побили многих, захватили в полон

нойона-тысячника из сартаулов Гемябека и отдали его на растерзание

половцам.

Следом переправилось и все войско. Удатный опять напал на монголов,

смял караулы, отбил много скота и почти без урона возвратился к своим. Эти

две победы вознесли его над Мстиславом Святославичем Черниговским и над

Мстиславом Романовичем Киевским. Началась меж князьями распря и стужа.