Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 |   ...   | 21 |

Странные звонки внезапно прекратились, а поночам перестала являться старуха, сны стали спокойными и вялыми, какпозднеосенние дни. Даже одно из своих излюбленных удовольствий — баню — он отменил — к чему все это И таким вотплавным и замедлен­нымобразом уныние переползло в апатию. Душа словно бы задре­мала и перестала реагировать насигналы окружающего мира. Но в то же время какая-то глубинная часть личностисопротивлялась это­мусостоянию, она пыталась активизироваться и пробиться на по­верхность, чтобы утвердить себя иутвердить жизнь. Герман чув­ствовал ее смутные шевеления, ее попытки, пока еще слабые, ноупорные и настойчивые. И в какой-то миг он осознал, что стремится помочь этойчасти развиться, укрепить силы и позиции, что он ищет более тесного контакта сней. И наконец в один момент он снял те­лефонную трубку, следуя за тонкойниточкой интуиции, и позвонил Скульптору, чей глуховатый голос не замедлилоткликнуться на том конце провода.

— А, это ты,старик, ну как дела

— Дапотихонечку.

— Ну этохорошо, что потихонечку, потихонечку и надо. Страсти улеглись

— Вродебы...

— Слушай, уменя тут как раз Даниил сидит. А что если мы сочи­ним что-нибудь этакоеипровизированное

— А почемубы и не сочинить

— Ну вот иотлично. Давай подкатывай. А отсюда недалеко, на одну дачку дернем.

Увидев Даниила, Герман на некоторое времяощутил легкое бес­покойство, почти волнение, которое, однако, через несколько секундпрошло. Перед ним стоял человек, лицо которого поражало своим чистымспокойствием и в то же время полной включенностью в зем­ное, без отрешенности. В глазахчувствовалась глубина, но без про­блесков скорби и отпечаткой пережитого, как это зачастую бывает.Для того, чтобы познать природу человеческую, нужно многое ис­пытать и выстрадать, даже ликНиколая Павловича несет на себе некоторый оттенок мученичества. Но у этогопарня, скорее всего, ровесника Герману, полностью отсутствовали все атрибутыпознав­шего трагизмбытия мудреца. Он смотрел прямо, безмятежно, и взгляд его был полонсилы.

— Радзнакомству, —ответствовал Герман и затем, повернувшись к Скульптору, спросил: — А куда двинем

— А ко мнена дачу и двинем, —сказал Даниил, — здесьнедале­ко. Подышим,попаримся, подзарядимся.

— Ну ипрекрасно.

Машина повернула на проселочную дорогу,скрипя утрамбован­нымснегом, и тихо подъехала к двухэтажному бревенчатому дому, за которымначинался, или вернее, продолжался лес. Из-за забора выглянула черно-рыжаяморда ротвейлера Гошки, приветствуя хо­зяина, и Герман почувствовал, какплавно растворяется в прекрас­ной бездумности накатывающего блаженства. На какой-то миг онвыскользнул из ситуации и вспомнил давно забытые студенческие дни, когдаиспытывал нечто подобное.

*

А снегу то, снегу навалило в эту зиму!Геометрические плоско­сти крыш, выбеленные до ослепительности, парят над чернымипря­моугольниками окон.Оконные стекла действительно кажутся на рас­стоянии черными. Черные квадраты,пересеченные коричневыми или белыми рамами. Снег везде. Он заполняет воздух, онзаполняет про­странство,и иногда кажется, что он залетел откуда-то из четвертого измерения. А иначе какже объяснить такое непостижимое количе­ство снега Когда идет снег, наулице всегда тихо, можно сказать, что снег несет с собой тишину, можно дажесказать больше: снег —это застывшая тишина. Когда концентрация тишины становится пре­дельной, она выпадает в осадок, иосадок этот является в виде снега. Но это все фантазии. Ты помнишь, как мылюбили сочинять самые невероятные предположения относительно самых различныхявле­ний, окружающих инеокружающих нас Это было пленительное время, ни к чему не обязывающее инаполненное таинством, тогда мир представал как мистерия, и мы сами себеказались посвящен­ными вэту мистерию. А потом время распадалось на атомы, и тома впечатленийраспадались на отдельные страницы отдельных воспо­минаний, а то и на крохотные строчкив записной книжке, а то и просто — на обрывки слов, шершавые и шелушащиеся, как старые газетныелисты. И по поводу этого ты любил спрашивать: А мы то не атомы Вопрос звучалриторически, но кто из нас не любил ри­торики Мы все любили в той или инойстепени повитийствовать или поораторствовать, или поспорить, или подебатироватьо смыс­ле мироздания,которое оказалось зашифрованным. А мироздание-то зашифровано. Как мы хохотали,когда поняли это. Мы долго блуж­дали около, пока случайно не попали в крохотную комнатку, котораяназывается пониманием. Да, оказалось, что так: понимание — это пространство, в которое надовойти. В честь этого мы наполнили свою замусоленную, но просторную авоськудешевым портвейном и устроили поминки по утраченным иллюзиям в одном уютномособ­нячке, которыйсторожил один наш знакомый мыслитель и смысло-искатель. Он, кстати, и сейчассторожит все тот же особнячок, уют­ный маленький музей, по-моему он даже сегодня работает.Помин­ки проходиличрезвычайно экстраординарно. Оранжевый портвейн закусывали пирожками изблизлежащей пельменной, крякали от наслаждения, которое рождает теснаякомпания, теплая каморочка, согревающие напитки и горячая закуска.

Крякали от наслаждения и упивались свободоймысли и в конце концов упились портвейном. И остаток ночи провели в сладкойдре­ме на колченогихстульях в позе кучера. А утро принесло новые ощу­щения в виде головной боли, но, какни странно, головная боль толь­ко усиливала остроту восприятия. Воспрянув духом, мы допили идоели, попили чайку с карамельками, которые почему-то слегка попахивали мылом,наш мыслитель-самоучка (ему нравилось называть себя — мыслитель-автодидакт) сдал смену,после чего мы вышли из уютного особнячка и на заснеженном крылечке обнаружили,что перед нами раскинулась бесконечность. Бесконечность проявлялась вразлетающихся улицах, машинах, домах, а также в чувстве некото­рой неопределенности и подсасывающейтоски. Пространство на­валилось на нас, и начальным нашим неосознанным импульсом былостремление опять войти внутрь, в нашу каморку, к нашему столику подсесть ипродолжить прерванное таинство, но мы поняли, что это не выход, что нельзясоединить разорванную нить, не оставляя узла, и что каморка уже не та, и мыбудем не те, и даже если мы войдем внутрь, чувство неопределенности останется,правда уже с другим оттенком — оттенком незавершенности. А между тем пространство началорасслаиваться и грозило поглотить нас, и понимание куда-то уползало, и мырисковали остаться в подвешенном состоянии, пока кто-то из нас не предложилпойти в баню. Это предприятие обещало совершенно новый поворот событий и новыевпечатления, и даже новые идеи, и мы пошли в баню, и пока тело парилось, душапарила в эфирных сферах. А в той же самой авоське позвякивали радостно бутылкис морозным пивком, дожидаясь нас, томящихся в полын­ных ароматах парилки. Николаша, нашфилософ-автодидакт, под­брасывал парку и приговаривал: Счастье — это значит вовремя вспомнить, чтотебе хорошо. И на бревенчатых стенах благоухали веточки полыни. И хмельной басНиколаши вплывал в разомлевшие уши: Счастье — это когда живешь в сейчас, так чтодавайте жить в сейчас... и мы жили в сейчас, и уже не чувствовалосьподсасы­вающей ирасслаивающейся тоски, а уж тем более — печали. И уже мироздание не пугалонас своими изощренными шифрами. И за окошком падал снежок, и когда мы вышли избани, то воздух был чист и целомудрен, и не хотелось пачкать его словами, да ислов не было уже. Николаша был задумчив и светел в тот полуденныйпро­зрачный час, и челоего, обычно собранное и сконцентрированное, дышало первозданной отрешенностью иказалось умиротворенным и разглаженным. А я тогда на ходу прикурил сигаретку ипустил горьковатый дымок тонкой струйкой, и мимо нас почти в ту же секундупромчался трамвай, обдав нас с ног до головы рассыпча­тым звяканьем. И капельки этогозвяканья повисли на заснежен­ных облаках ясеней.

А наши шаги растворились уже в тишине, даразмазались силуэ­ты,очертания таяли, и пространство перемещалось во время, а вре­мя, сделав какой-то зигзаг, закинулонас в гущу снегопада, мы на миг окунулись в безмолвие, и, как окуни, сталибезмолвными, по­блескивая чешуей мгновений. А может быть, все это лишьсновиде­ния Снопы сновфейерверком видений рассыпались в разные сто­роны. И исчезли, исгинули.

И сами сны уснули.

А снегу-то, снегу навалило в эту пору!Дымок вьется из трубы соседнего дома, и псы где-то в переулке тявкают. Тявкаютгулко, слов­но пытаясьвспугнуть воспоминания, которые лезут ластящейся теп­лой кошечкой. Как не погладить ееНо осторожность насторажива­ется —кошечка кошечкой, а коготки в мягких подушечках спрята­ны. А снегу-то, снегу навалило в этузиму.

*

Да, а снегу сейчас тоже сколько намело!— подумалрастроган­ный Герман,задумчиво входя в калитку. — Однако уже декабрь бли­зится. Радостный пес резво ткнулся холодной влажной мочкой в егоруку, словно напоминая задумавшемуся гостю о настоящем, которое представлялосьпростым и естественным окружением, как проста и естественна сама природа. Это иесть реальность, в которой следует жить, просто жить и не изматывать себяпустыми амбициями и иссу­шающими поисками неведомой никому истины, которая ещенеизве­стно чем можетоказаться — правдой илиложью. Где она, эта высшая реальность Да вот же она и есть — потрескивающие сосны в снегу,пылающий камин, запах намокающих березовых веников. Герману на миг показалось,что он уловил мысли и ощущения Даниила. Это, конечно, фантазия,— несколько смутившись подумалдоктор, но тут Даниил обернулся к нему и понимающе улыбнулся.

— Что можетбыть жизненней самой стихии жизни — спросил он, эхом озвучивая молчание Германа и приглашая последнегов пред­банник.— Ты какпаришься

— Крепко.Люблю сильный пар.

— Я так идумал. Ну залезай тогда на верхний полог. Готов

—Готов.

Печка зашипела, поглотив ковшикэвкалиптового настоя, и одно­временно горячий веник шлепнулся на размягшую спину Германа. Скаждым ударом он все явственнее чувствовал, как исцеляющий жар проникает внутрьего тела, которое словно открылось этой волне силы и тепла. А через некотороевремя он испытал удивительное ощуще­ние —ощущение материальности, осязаемости своей души, будто это не какая-тотокоматериальная абстракция, некая загадочная энергия, а что-то свое, близкое,родное, живущее прямо здесь, рядом, внутри, то, с чем можно говорить и то, чтоможно слушать и что можно чув­ствовать непосредственно, и любить. И он незаметно, тихонечко, так,чтобы никто не увидел, заплакал. Слезы смешивались с каплями пота и стекали надощатый полог. Он догадывался, что мог бы и не пря­таться от этих людей, что они-то ипоймут его, как никто другой, но в то же время ему казалось, что он переживаетнечто сокровенное, и это сокровенное лучше не демонстрировать никому. Тут жеогромной мягкой волной на него накатило чувство любви, не какой-либоконк­ретной, а любвиобщей — ко всемусуществующему, просто любви, которая переживалась так же остро, как ипредыдущее состояние. Это была любовь как таковая, сама по себе, не какчувство, направленное на кого-то или на что-то, а именно как переживание,самостоятельное и самозначимое. Это было одновременно и ощущение любви иосоз­нание этогоощущения. И он почувствовал, как душа и тело становят­ся единым. Слезы сами собойпрекратились, и безбрежный, ровный, невозмутимый покой овладел им. Такой покойотличается удивитель­нойясностью сознания, чистотой восприятия и чувством гармони­ческого единства сжизнью.

Разгоряченный и раскрасневшийся, он сразбегу прыгнул в све­жий сугроб. По телу невидимыми искрами побежали тысячииголо­чек. И ужепочерневшее небо опрокинулось и взорвалось тысячами искрящихся звезд. А прямонад его телом вздымалась шуршащая громада леса. Рядом, в соседний сугробплюхнулись плотные телеса извергающего пар Скульптора. И Герман вновь ощутил,что и ма­ленькийбревенчатый домик с дымящейся трубой, и распластанное сияющее небо, и звонкотявкающий пес, и эти люди, его друзья, и есть жизнь, неповторимая, реальная,живая жизнь, самовыражаю­щаяся здесь и сейчас, в данный миг, который и являетсяединствен­ным настоящим,а все остальное —надуманное и придуманное, ту­манная зыбкая иллюзия, всего лишь блуждающий призрак, ищущийпристанище в уставших душах. Глубокий, густой крик вырвался из самых недр егоживота и плотным шаром покатился в сторону леса, который тут же отозвалсягулкими шорохами в тишине подступаю­щей ночи. И этот животный первобытный вопль принес ему чувствоокончательного освобождения.

Исполненный легкости и безмятежности, он,зажмурясь, прихле­бывалзаваренный на травах чай в натопленной и уютной дачной кухонке. По Даниилу иСкульптору можно было судить, что они испы­тывают то же самое. И никому нехотелось нарушать этого не отчуж­дающего, но соединяющего безмолвия, где внутреннее понимание другдруга не смешивается ни с какими словами и искуственными попыт­ками поддержать разговор. И все-такиГермана занимал один вопрос: Что же происходило с ним полчаса назад, чтотворилось в нем, что это было И, словно опять проникнув в его мысли, уловивего ду­шевные вибрации,Даниил просто и спокойно откликнулся:

— Что этобыло А это и было присутствие бога.

ПАДЕНИЕ

Ну ладно, с меня хватит этих наваждений,— внезапнопро­снувшись, резкосказал Лукин, в то время как воскресшая, но пред­ставшая в своем воскресении внесколько невнятном состоянии Лизочка продолжала посапывать, уткнувшисьпомявшимся личи­ком вбледную ткань наволочки. Он стиснул виски и задумался над своим страннымпутешествием и вообще над всем этим нео­бычным положением, которое окружилоего в последнее время. Он порядком устал и от своих изматывающих бдений, и отнео­жиданных поворотовсудьбы, на которых его заносило так, что каждый занос грозил чуть ли несумасшествием. После беседы с Николаем Павловичем и его сотрудниками он ощутилв себе не­которыеизменения, но все же что-то неприятное оставалось еще внутри. Ему трудно былоопределить, чем конкретно представля­лось это неприятное, он просто чувствовал, хотя и затруднялсяописать данное чувство.

Pages:     | 1 |   ...   | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 |   ...   | 21 |    Книги по разным темам