Рассказывается о его странствованиях по Средней Азии в 1863 г

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 28

были друзья, он пошел за теплым хлебом и другими дарами курбана

(праздничными дарами). Он вернулся изрядно нагруженный и разделил между нами

мясо, хлеб и кумыс (кис╜лый, острый напиток из кобыльего молока). Не прошло

и часа, как возле нас собралось много богобоязненных кочевников, чтобы

удостоиться нашего рукопожатия и таким образом со╜вершить благочестивый

поступок. Благословение здесь было прибыльным делом, потому что за четыре

или пять *[92] *благословений я получил порядочно хлеба и несколько кусков

верб╜люжьего мяса, конины и баранины.

Мы перешли через множество ябов (искусственные ороси╜тельные каналы) и

в полдень добрались до пустой цитадели под названием Ханабад, чья квадратная

высокая стена виднелась на расстоянии 3 миль. Здесь мы провели весь день и

вечер; солнце жгло, и было очень приятно дремать в тени стены, хотя я лежал

на голой земле, с камнем под головой вместо подушки. Мы выехали из Ханабада,

который находится в 25 милях от Хивы, еще до рассвета и были очень удивлены,

не увидев на всем нашем пути (30 мая) ни одной юрты; вечером мы даже

очутились между двух высоких песчаных холмов, так что я подумал, что опять

попал в пустыню. Мы как раз сидели за чаем, когда выпущенные пастись на луг

верблюды забегали как бешеные. Не успели мы еще и подумать, что их кто-то

преследует, как показались пять всадников, спешивших галопом к нашему

лагерю. Сменить пиалы на ружья и выстроиться в цепь для стрельбы было

секундным делом. Всадники между тем медленно приближались, и вскоре туркмены

по поступи коней заключили, что мы, к счастью, ошиблись и вместо врагов

приобрели дружескую охрану.

На следующее утро (31 мая) мы прибыли в узбекскую де╜ревню, которая

относится к каналу Ак-Яб: здесь кончается пустыня между Г╦мюштепе и Хивой.

Жители названной деревни, первые узбеки, которых мне довелось увидеть, были

очень хорошими людьми. По здешнему обычаю мы обошли дома и собрали хорошее

подаяние чтением первой суры Корана (╚Фатиха╩). Спустя долгое время тут я

снова увидел некоторые вещи с дорогого мне Запада, и сердце мое сильнее

забилось от радости. Мы еще сегодня могли бы доехать до дома нашего Ильяса,

так как здесь уже начинается населенная хивинскими йомутами деревня под

названием Ак-Яб, но наш друг был несколько честолюбив и не хотел, чтобы мы

явились незваными гостями; поэтому мы переночевали в двух часах пути от его

жилья, у его богатого дяди Аллахнаср-бая, (Бай или бий, в Турции бей,

означает ╚благородный господин╩53 .) который принял нас с особой

приветливостью. Тем временем Ильяс сумел известить свою жену о нашем

прибытии, и на следующее утро ( 1 июня) мы торжественно въехали к нему в

деревню, причем навстречу нам спешили с приветствием его бесчисленные

близкие и дальние родственники. Он предложил мне для жилья премиленькую

кибитку, но я предпочел его сад, потому что там росли деревья, чьей тени

жаждала моя душа. Давно уже я их не видел!

Во время моего двухдневного пребывания среди наполовину цивилизованных,

т. е. наполовину оседлых, туркмен больше всего меня поразило, какое

отвращение питают эти кочевники ко всему, что именуется ╚дом╩ или

╚правительство╩. Несмотря на *[93]* то что они уже несколько столетий живут

рядом с узбеками, они ненавидят их традиции и обычаи, избегают общения с

ними, и, хотя родственны по происхождению и языку, узбек в их глазах такой

же чужак, как для нас готтентот.

Немного отдохнув, мы продолжили путь к столице. Мы миновали Газават,

где как раз была еженедельная ярмарка, и нашему взору впервые предстала

жизнь хивинцев; переночевали мы на лугу перед Шейхлар Калеси, где я

познакомился с самыми большими и с самыми нахальными комарами в моей жизни.

Всю ночь они мучали верблюдов и путников, и я был не в самом лучшем

настроении, когда утром, после того как провел ночь, не сомкнув глаз,

садился на своего верблюда. По счастью, муки бессонницы вскоре были забыты

под впечатлением прекрасней╜шей весенней природы, которая при приближении к

Хиве стано╜вилась все пышнее. Раньше я думал, что Хива показалась мне такой

прекрасной по контрасту с пустыней, чей страшный образ еще стоял у меня

перед глазами. Но даже сегодня, после того как я вновь увидел прелестнейшие

уголки Европы, я по-прежнему нахожу прекрасными окрестности Хивы с ее

маленькими, похо╜жими на замки, ховли, (Ховли, т.е. буквально ╚луч╩, здесь

употребляется в значении нашего слова ╚двор╩. В ховли находятся юрты,

конюшни, хранилища для фруктов и другие помещения, относящиеся к жилью

узбека (сельского жителя)54 .) затененными высокими тополями, с ее

красивыми лугами и полями. Если бы поэты Востока настраи╜вали свои лиры

здесь, то они бы нашли более достойный материал, чем в ужасно пустынной

Персии.

И сама столица Хива, высящаяся среди этих садов, с купо╜лами и башнями,

производит издали весьма приятное впечат╜ление. Характерно, что узкая полоса

Мервской Великой песчаной пустыни находится в получасе ходьбы от города, еще

раз подчеркивая резкий контраст между жизнью и смертью. Этот песчаный язык

известен под названием Тюесичти, и, когда мы были уже у городских ворот, мы

еще видели песчаные холмы.

Какие чувства я испытывал 3 июня у ворот Хивы, читатель может себе

представить, когда подумает об опасности, которой я подвергался из-за любого

подозрения, вызванного европей╜скими чертами моего лица, сразу бросавшимися

в глаза. Я очень хорошо знал, что хивинский хан, чью жестокость не одобряли

даже татары, при таком подозрении поступил бы намного строже, чем туркмены.

Я слышал, что хан всех подозрительных чужеземцев отдавал в рабство, что он

совсем недавно проделал это с одним индусом якобы княжеского происхождения,

и тому отныне суждено наравне с другими рабами таскать повозки с пушками. В

глубине души я был взволнован, но мне совсем не было страшно. Я был закален

постоянной опасностью; смерть, которая легко могла стать следствием моих

приключений, уже три месяца маячила у меня перед глазами, и, вместо того

чтобы дрожать, я даже в самые трудные моменты думал о том, как* [94]

*обмануть бдительность суеверного тирана. По дороге я собрал точные сведения

обо всех знатных хивинцах, живших в Констан╜тинополе. Чаще всего мне

называли некоего Шюкрулла-бая, который в течение 10 лет был посланником при

дворе султана. Я тоже смутно припоминал, что много раз видел его в доме

Али-паши, теперешнего министра иностранных дел. Этот Шюкрулла-бай, думал я,

знает Стамбул и его язык, дела и нравы; и хочет он того или нет, я должен

навязать ему мое прошлое знакомство с ним, а так как в роли стамбульца я

могу обмануть даже самих стамбульцев, бывший посол хивинского хана не сможет

меня разоблачить и должен будет служить моим инте╜ресам.

У ворот нас уже ожидали несколько хивинцев, протянувших нам хлеб и

сухие фрукты. Уже много лет в Хиву не прибывало такой большой группы хаджи,

все глядели на нас с удивлением, и возгласы "Аман эсен гельдиниз!" ("С

благополучным при╜бытием!"), "Йа Шахбазим! Йа Арсланим!" ("О мой сокол! О

мой лев!") неслись к нам со всех сторон. При въезде на базар Хаджи Билал

затянул телькин, напряг свой голос и я; он звучал громче всех, и я был

искренне тронут, когда люди целовали мне руки и ноги, даже свисающие

лохмотья моей одежды с таким благо╜говением, словно я настоящий святой и

только что сошел с небес. По здешнему обычаю мы остановились в

караван-сарае, который служил одновременно и таможней, где прибывшие люди и

грузы подвергались строгому осмотру, причем, конечно, сведения, со╜общаемые

предводителем каравана, значили больше всего. Должность главного таможенника

в Хиве занимает первый мехрем (своего рода камергер и доверенное лицо хана);

не успел он задать нашему керванбаши обычные вопросы, как афганец пробрался

вперед и громко крикнул: "Мы привели в Хиву трех интересных четвероногих и

одного не менее интересного дву╜ногого". Первый намек относился к еще не

виданным в Хиве буйволам, а так как второй указывал на меня, то

неудивительно, что множество глаз тут же обратилось в мою сторону, и вскоре

я расслышал произнесенные шепотом слова: "Джансиз (Исковерканное арабское

слово "джасус".) (шпион), френги и урус (русский)". Я сделал усилие, чтобы

не покраснеть, и уже намеревался выйти из толпы, как меня остановил мехрем и

в крайне невежливых выражениях высказал намерение до╜просить меня. Только я

собрался ответить, как Хиджи Салих, чей вид внушал почтение, подошел к нам

и, не зная о случившемся, представил меня допрашивающему в самых лестных

выражени╜ях, так что тот, крайне озадаченный, улыбнулся мне и хотел усадить

рядом с собой. Хотя Хаджи Салих делал мне знак последовать приглашению, я

принял очень обиженный вид, бросил гневный взгляд на мехрема и удалился.

Мой первый визит был к Шюкрулла-баю, который, не неся *[95] *никаких

обязанностей, занимал тогда келью в медресе Мухаммед Эмин-хана, самом

красивом здании Хивы. Я приказал доложить ему обо мне как о прибывшем из

Стамбула эфенди, заметив, что я познакомился с ним еще там и теперь,

проездом, желал бы засвидетельствовать ему свое почтение. Приезд в Хиву

эфенди - небывалый случай - вызвал изумление старого господина, поэто╜му он

сам вышел мне навстречу и был очень удивлен, увидев перед собой страшно

обезображенного нищего в лохмотьях. Несмотря на это, он пригласил меня

войти; едва я обменялся с ним несколькими словами на стамбульском диалекте,

как он со все возрастающим жаром стал расспрашивать о своих бесчис╜ленных

друзьях в турецкой столице и о положении Османской империи при новом

султане. Как было сказано, я чувствовал себя в новой роли весьма уверенно;

Шюкрулла-бай был, с одной стороны, вне себя от радости, когда я ему точно

рассказал о его тамошних знакомых, с другой стороны, он был крайне удивлен и

сказал мне: "Но, бога ради, эфенди, что заставило тебя прийти в эти страшные

страны, да еще из Стамбула, этого земного рая?" Я отвечал с глубоким

вздохом: "Йа пир!" ("О пир!", т.е. священный владыка), положив руку на

глаза, что является знаком должного послушания, и добрый старик, хорошо

обра╜зованный мусульманин, смог легко догадаться, что я принадлежу к некоему

ордену дервишей и послан моим пиром в путешествие, которое обязан совершить

каждый мюрид (послушник ордена дервишей). Это объяснение доставило ему

радость, он спросил только о названии ордена, и, когда я назвал ему

Накшбенди, он уже знал, что целью моего путешествия была Бухара. Он хотел

тотчас же приказать, чтобы мне отвели жилье в упомянутом медресе, но я

отказался, сославшись на моих спутников, и уда╜лился, пообещав навестить его

вскоре снова.

Когда я возвратился в караван-сарай, мне сказали, что мои спутники уже

нашли пристанище в текке, своего рода монастыре и приюте для странствующих

дервишей, под названием Т╦шебаз. (Название происходит от Т╦рт Шахбаз, что

означает "четыре сокола" (или "четыре героя"), как называют четырех

правителей, чьи могилы находятся здесь; они были основателями святой

обители.) Я пошел туда, и оказалось, что для меня также при╜готовлена келья.

Не успел я появиться среди моих добрых друзей, как все стали расспрашивать,

где я пропадал, и выразили сожаление, что я не присутствовал при том, когда

нечастный афганец, который хотел меня скомпрометировать, вынужден был

бежать, преследуемый проклятиями и руганью не только их самих, но и

хивинцев. Очень хорошо, подумал я, что исчезло подозрение у народа; с ханом

я могу легко справиться, потому что Шюкрулла-бай наверняка расскажет ему о

моем прибытии, и, так как правители Хивы всегда выказывали величайшее

уважение султану, нынешний властелин определенно попытается прибли╜зить к

себе эфенди; вполне возможно, что меня, первого *[96] *константинопольца,

прибывшего в Хорезм, будут принимать даже с почетом.

Предчувствие не обмануло меня. На следующий день ко мне пришел ясаул

(дворцовый офицер); он вручил мне маленький подарок хана и передал

приказание явиться сегодня вечером в арк (дворец) и благословить хана

чтением первой суры Корана. так как хазрет (титул правителей в Средней Азии,

соответствую╜щий нашему "величество") непременно хочет получить

благосло╜вение от дервиша родом из святой земли. Я обещал явиться и за час

до срока отправился к Шюкрулла-баю, желающему при╜сутствовать на аудиенции;

он дошел со мною до расположенного неподалеку дворца правителя и по дороге

дал мне несколько кратких указаний относительно ритуала, который я должен

соблюдать в присутствии хана. Он рассказал мне также о своих натянутых

отношениях с мехтером (своего рода министром внутренних дел), который боялся

его как соперника и пытался ему во всем вредить; возможно, и меня во время

представления он встретит не лучшим образом. Так как кушбеги (первый

министр) и старший брат правителя были в походе против човдуров, мехтер

временно был первым лицом у хана. Как того требовал обычай, мне было

необходимо сначала представиться ему, тем более что он расположил свою

канцелярию под навесом в переднем дворе у ворот, ведущих прямо к хану.

Поскольку именно в этот час почти каждый день давался арз, т.е. публичная

аудиенция, главный вход, а также все комнаты ханской рези╜денции, через

которые мы проходили, были заполнены про╜сителями разного состояния, пола и

возраста, явившимися на аудиенцию в обычной домашней одежде, многие женщины

были даже с детьми на руках; тут никого не записывают, и первым пропустят

того, кому удастся протиснуться вперед. Толпа везде нам уступала дорогу, и я

был чрезвычайно рад, когда женщины. показывая на меня пальцем, говорили друг

другу: "Смотри, вот дервиш из Константинополя, он даст сейчас благословение

на╜шему хану; да услышит бог его слова!"

Я нашел мехтера. как мне и объяснили, под навесом, окру╜женного своими

чиновниками, сопровождавшими каждое его слово одобрительной улыбкой. По его

смуглому лицу и по длинной, до груди, густой бороде было видно, что он -

сарт, т.е. персидского происхождения55 . Его неуклюжий наряд, особенно

большая меховая шапка, очень подходили к его грубым чертам лица. Увидев

меня, он сказал, улыбаясь, что-то своему окру╜жению. Я подошел прямо к нему,

приветствовал его с серьезным лицом и занял почетное место в этом обществе,

как и полагается дервишам. Произнеся обычные молитвы, после чего все, сказав

"аминь", погладили бороды, я обменялся с мехтером обычными словами

вежливости. Желая показать свое остроумие, министр заметил, что в

Константинополе даже дервиши имеют хорошее образование и говорят по-арабски

(хотя я говорил только на стамбульском диалекте). Он сказал мне далее, что

хазрет (тут все *[97] *поднялись со своих мест) желает меня видеть и что ему

будет приятно, если я принесу ему несколько строк от султана или от его

посланников в Тегеране. На это я ответил, что причиной моего путешествия

были не мирские намерения, что я ни от кого ничего не желаю и только ради

безопасности ношу с собой фирман с тугрой (печатью султана). С этими словами

я вручил ему мой печатный паспорт; благоговейно поцеловав названный знак

верховной власти и потерев его о лоб, он поднялся, чтобы передать паспорт

хану; вскоре после этого он вернулся и при╜казал мне войти в зал для

аудиенций.

Шюкрулла-бай вошел первым, я должен был подождать немного, пока

делались необходимые приготовления, так как, хотя обо мне объявили как о

дервише, мой покровитель не преминул отметить, что я знаком со всеми

знатными пашами в Константинополе и посему желательно произвести на меня как

можно более благоприятное впечатление. Через несколько минут два ясаула

почтительно взяли меня под руки, полог поднялся, и я увидел перед собой

Сейид Мухаммед-хана падишаха Хорезм╜ского, или, говоря проще, хивинского

хана. Он сидел на ступен╜чатом возвышении, опираясь левой рукой на круглую,

крытую шелком и бархатом подушку, а правой держа короткий золотой скипетр.

Согласно предписанному церемониалу, я поднял руки, что сделали также хан и

все присутствующие, затем прочел маленькую суру Корана, потом два раза

"Аллахуму селла"56 и обычную молитву, начинающуюся с "Аллахуму раббена", и

заключил громким "аминь" и поглаживанием бороды. В то время как хан еще

держался за бороду, все воскликнули: "Кабул болгай!" ("Да будет услышана

твоя молитва!"). Я приблизился к повелителю, и он протянул мне руки. После

мусафахи (Мусафаха - предписываемое Кораном рукопожатие.) я отступил на

несколько шагов назад, и церемониал завершился. Тогда хан стал расспрашивать

меня о цели моего путешествия, о впечатлении, которое произвели на меня

пустыни Туркмении и Хивы. Я отвечал, что много выстрадал, но теперь мои

страдания щедро вознаграждены созерцанием джемал мубарек (благословенной

красоты) хазрета, я благодарен Аллаху, что удостоился этого высокого

счастья, и склонен видеть в этой особой милости кисмета (судьбы) хорошее

предзнаменование для моего дальнейшего путешествия. Хотя я старался

упо╜треблять узбекский язык вместо непонятного здесь стамбуль╜ского

диалекта, государь велел себе кое-что перевести. Далее он спросил меня, как

долго я думаю здесь пробыть и есть ли у меня средства, необходимые для

путешествия. Я ответил, что сначала посещу всех святых, покоящихся в

благословенной земле ханства, а затем отправлюсь дальше; относительно моих

средств я сказал, что мы, дервиши, не затрудняем себя такими земными

мелочами. Нефес (святой дух), данный мне моим пиром (главным лицом ордена) в

дорогу, может поддерживать меня 4-5 дней безо *[98] *всякой пищи, и

единственное мое желание - чтобы господь бог даровал прожить его величеству

120 лет.

Мои слова, кажется, понравились, потому что их королевское высочество

соизволили подарить мне 20 дукатов и крепкого осла. От первого дара я

отказался, заметив, что у нас, дервишей, считается грехом обладать деньгами,

но поблагодарил за другой знак высочайшей милости и позволил себе напомнить

о свя╜щенном законе, разрешающем паломникам иметь для путешест╜вия белого

осла, какового выпросил себе и я. Я уже хотел удалиться, когда хан пригласил

меня быть его гостем хотя бы на время моего краткого пребывания в столице и

каждый день брать на пропитание две тенге [танга] (около 1 франка 50

сантимов) у его хазнадара57 . Я сердечно поблагодарил, произнес последнее

благословение и удалился. Когда я спешил домой через ожив╜ленную толпу,

заполнявшую ханские дворы и базар, все при╜ветствовали меня почтительным

"Салям алейкум". Только ока╜завшись в стенах моей кельи, я вздохнул

свободно, будучи немало доволен тем, что хан, с виду такой ужасный и

распутный, каждая черточка в лице которого выдавала слабого, глупого и

дикого тирана, был против обыкновения добр ко мне и что я могу

беспрепятственно, насколько позволит мне время, разъез╜жать по ханству. Весь

вечер у меня перед глазами стояло лицо хана с глубоко запавшими глазами, с

жидкой бороденкой, блед╜ными губами и дрожащим голосом. Какое счастье для

чело╜вечества, часто повторял я себе, что темное суеверие ограни╜чивает

власть и кровожадность таких тиранов.

Намереваясь совершить дальние поездки в глубь ханства, я хотел по

возможности сократить время пребывания в столице; самое достопримечательное

можно было осмотреть довольно быстро, если бы повторные приглашения хана,

чиновников и ку╜печеской знати не отнимали у меня много времени. Прослышав,

что мне оказана милость ханом, каждый хотел видеть меня своим гостем в

Blog

Рассказывается о его странствованиях по Средней Азии в 1863 г