Рассказывается о его странствованиях по Средней Азии в 1863 г

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 28

В обход болот, образованных разливами Этрека, наш путь шел то на

северо-запад, то на северо-восток в основном по песчаной равнине, где

виднелись отдельные юрты. На краю ее стояло около 150 юрт туркменского

племени кем. Мне рас╜сказывали, что это племя в незапамятные времена

отделилось от туркмен-йомутов, к которым оно, собственно говоря, и

при╜надлежит, и поселилось на краю пустыни. Из-за сильной приверженности

этих туркмен к воровству все остальные относятся к ним враждебно и ведут с

ними войну, так что число их не возрастает. Вблизи их стана мы встретили

нескольких человек, отбившихся от нашего каравана; они не осмеливались идти

дальше без нас. По всей вероятности, туркмены напали бы на нас, если бы не

увидели во главе нашего каравана Кульхана, это всесильное пугало.

Проехав с четверть часа на север от лагеря, мы переправились через

узкий рукав Этрека, вода которого была уже очень солона на вкус, - признак

того, что вскоре он совсем пересохнет. На противоположном берегу, вплоть до

второго, еще более узкого рукава, солончаковая почва сменилась раскинувшимся

почти на целый час езды великолепным лугом, густо поросшим волошским

укропом. Переход через узкий, похожий на ров ручей из-за глинистых берегов

был очень затруднителен, несколько верб╜людов со всем грузом упали в воду.

Хотя ручей был мелкий, тюки намокли и стали намного тяжелее, так что мы с

большим трудом взобрались на возвышающийся по другую сторону холм, который

назывался Делили-Бурун. В общей сложности с раннего утра до двух часов

пополудни мы проехали всего четыре мили; несмотря на это, было решено

сделать здесь стоянку, потому что встреча с керванбаши должна была произойти

только завтра в полдень на другом берегу Этрека.

С упомянутого мною холма, представляющего собой своего рода предгорье

длинной, но невысокой горной цепи, прости╜рающейся к юго-востоку,

открывается широкий и очень краси╜вый вид. На западе, подобно синему облаку,

виднеется Каспий╜ское море, можно различить и персидские горы, но особенно

интересен вид лежащей к югу необозримой равнины, где местами рассыпаны

группы кибиток, напоминающие холмики возле кротовых нор. Виден почти весь

Этрек с рекою, а места, где она широко разливается, издали предстают взору

как ряд озер. Так как мы были вблизи стана кем, Кульхан, намеревавшийся

*[71] *остаться с нами этой ночью, посоветовал нам быть крайне осторожными;

к вечеру мы расставили повсюду караульных, которые, сменяя друг друга, до

самого утра следили за всяким передвижением вокруг нас.

Поскольку я слышал, что эта станция - форпост Великой пустыни, я

употребил послеобеденное время, пока мои товарищи спали, для написания

нескольких писем, чтобы отправить их с туркменами, которые сопровождали

караван и отсюда воз╜вращались домой. Кроме маленьких кусочков бумаги для

заметок, тщательно спрятанных в моей бухарской одежде, у меня еще было два

листка чистой бумаги в Коране, который я носил в небольшом мешочке, на них я

и написал два письма: од╜но - Хайдар-эфенди в Тегеран, а другое - Ханджану,

с просьбой отправить первое. (По возвращении я нашел в турецком посольстве

это письмо, уведомлявшее моих друзей о начале путешествия через пустыню, а

также другие, которые я отправлял из Г╦мюштепе. Добрый Ханджан со всем

усердием позаботился об их доставке.) Каково было у меня на душе, когда я

вспоминал о Тегеране, ближайшем и все-таки таком далеком островке

европейской жизни, легко можно себе представить, если подумать об опасности,

грозившей мне у кочевников, догадайся они только о моем инкогнито, и если

учесть те первые впе╜чатления, которые остались у меня от пятинедельного

пребы╜вания среди туркмен, главные земли которых мне теперь предстояло

посетить.

На следующее утро нам понадобилось всего четыре часа, чтобы добраться

до основного русла Этрека. Много времени мы потратили на поиски самого

мелкого места для переправы через реку. Это оказалось весьма нелегко, так

как, хотя обычная ширина реки всего 12-15 шагов, теперь она была в два раза

шире из-за размытых недавним наводнением берегов, ее вязкое гли╜нистое дно

было истинной мукой для верблюдов, так что медлительность наших туркмен была

вполне извинительна. Течение, правда, было не очень сильное, однако вода

доходила нашим верблюдам до самого брюха, и при вихляющем из стороны в

сторону шаге этих животных, с трудом отыскивавших брод, наше кеджеве то

слева, то справа окуналось в мутные воды Этрека; один неверный шаг, и мне

пришлось бы искупаться в грязи и иле и с немалым риском вплавь добираться до

противоположного берега. К счастью, все обошлось благопо╜лучно, и как только

мы прибыли на место, показался долгождан╜ный караван керванбаши, во главе

которого вышагивали три буйвола (две коровы и один бык); их прибытия,

предвещающего здоровье, больной повелитель Хивы едва ли дожидался с большим

нетерпением, чем мы.

Читатель помнит, что в Г╦мюштепе Хаджи Билалу, Хаджи Юсуфу, мне и еще

нескольким пешим странникам пришлось отделиться от основной группы, потому

что они не смогли так *[72] *скоро нанять верблюдов. Так как в Этреке мы не

получали от них известий, мы очень боялись, что им так и не удастся ехать

дальше с нами. Поэтому мы очень обрадовались, увидев, что все они

благополучно прибыли с этим караваном. Мы сердечно обнялись и расцеловались,

словно братья, свидевшиеся после многолетней разлуки. Я был глубоко

растроган, увидев подле себя Хаджи Салиха, Султан Махмуда и всех остальных

своих нищих то╜варищей, потому что, хотя я и считал Хаджи Билала своим

ближайшим другом, тем не менее должен признать, что был одинаково искренне

расположен ко всем, без всякого различия. Поскольку мутные воды Этрека были

для нас последним источ╜ником пресной воды и, вероятно, нам могло прийтись

туго за 20 дней пути до берегов Оксуса, я предложил не упустить случай и в

последний раз напиться чаю досыта. Мы выставили самую вместительную чайную

посуду, я потчевал всех свежеиспеченным хлебом, и потом мы еще долго

вспоминали о роскоши и изобилии праздника, устроенного в честь нашего

свидания.

Тем временем приехал керванбаши, наш вождь и защитник в пустыне. Так

как мне было очень важно предстать перед ним в должном свете, вскоре я

отправился к нему в сопровождении Хаджи Салиха и Хаджи Масуда, которые по

дороге сюда уже рассказывали ему обо мне. Представьте себе мое удивление и

даже замешательство, когда Амандурды (так его звали), дородный добродушный

туркмен, оказал моим друзьям вся╜ческие знаки внимания, меня же встретил

необычайно холодно. Чем больше старался Хаджи Салих повернуть разговор на

меня, тем равнодушнее он становился; на все его старания он коротко отвечал:

"Я уже знаю этого хаджи". Я взял себя в руки, чтобы справиться с сильным

замешательством, и уже хотел было уйти, но заметил, что Ильяс бросает

гневные взгляды на сидевшего рядом с ним Эмир Мухаммеда, небезызвестного

пожирателя опиума, давая понять тем самым, что считает его виновником

случившегося. Мы ушли, и, как только Хаджи Билал узнал об этой сцене, он

страшно рассердился и вскричал: "Этот гнусный свихнувшийся афганец еще в

Этреке болтал, что наш Хаджи Решид, который мог бы поучить его Корану и

арабскому языку, - просто переодетый френги (при этих словах он трижды

произнес "Астафаулла!", т. е. "Прости, господи, мои прегре╜шения!"), и,

несмотря на мои уверения, что мы приняли его из рук посланника нашего

великого султана и что у него было проездное свидетельство (паспорт) с

печатью халифа, (Наследник Мухаммеда, т е.* *константинопольский султан.) он

все-таки не верит и упорствует в злословии. Я вижу, что он успел затуманить

голову керванбаши, но он горько раскается, когда мы прибудем в Хиву, потому

что там, где есть кади и улемы, мы покажем ему, что значит выдавать

правоверного мусульманина за неверного".

*[73] *Теперь тайна начала раскрываться передо мною. Эмир Мухаммед,

уроженец Кандагара, вынужденный из-за какого-то преступления бежать из

родного города после захвата его англичанами, часто имел там возможность

видеть европейцев, и он признал во мне европейца по чертам лица. Он с первой

минуты принял меня за тайного эмиссара, путешествующего инкогнито в

нищенском одеянии со спрятанными сокровищами, которыми он собирался во что

бы то ни стало овладеть, запугав меня страшной угрозой - доносом. Он часто

уговаривал меня отделаться от этих нищих и идти в компании с ним. На это я

отвечал, что дервиш и купец, будучи элементами разнород╜ными, не подойду к

друг другу и что речь о настоящей дружбе может идти только в том случае,

если он откажется от пагубного порока употреблять опиум, совершит ритуал

омовения и прочитает молитвы. Мое упорное сопротивление - ничего дру╜гого не

оставалось делать - приводило его в бешенство, но, так как хаджи ненавидели

его за безбожную греховность, я принимал его открытую враждебность как

особое счастье.

Часа через два после этого инцидента керванбаши, при╜нявший теперь на

себя управление караваном, приказал нам наполнить наши меха водой, так как

до следующего колодца мы доедем только через три дня. Поэтому я взял свою

козью шкуру и вместе со всеми пошел к реке, но, поскольку до сих пор мне не

приходилось испытывать мук жажды, я наполнил свой мех довольно небрежно. Мои

товарищи указали мне на ошибку, заметив, что каждая капля воды в пустыне

стоит жизни и что мех, этот источник жизни, каждый должен беречь как зеницу

ока. По окончании приготовлений мы навьючили верблюдов, керван╜баши велел

всех пересчитать, и оказалось, что караван состоит из 80 верблюдов и 40

путников, из них 26 - безоружные хаджи, остальные - довольно хорошо

вооруженные туркмены из пле╜мени йомут, а также один узбек и один афганец.

Таким образом, мы составляли один из тех небольших караванов, которые

отправлялись в путь, полагаясь, по истинно восточному обычаю, на волю

случая. Усевшись на свои места, мы распрощались с провожатыми - туркменами,

которые ехали с нами до самого края пустыни. Прощальную фатиху затянул с

одной стороны Хаджи Билал, с другой - Кульхан, и мне стало жутко, когда я

подумал, что все надежды на благополучный исход нашего опасного предприятия

возлагаются на их благословение. После заключительного "аминь" и неизбежного

вслед за тем погла╜живания бород обе партии разъехались в разные стороны.

Переправившись через Этрек и потеряв нас из виду, наши бывшие провожатые

послали нам привет, несколько раз выстре╜лив в воздух. Отсюда мы поехали

прямо на север.

*[74]** **VII*

*Керванбаши настаивает на прекращении моих записей. - Клятва Мухаммеда

и благородное поведение его брата. - Вожак сби╜вается с пути. - К╦рен-таги,

старые, очевидно греческие, раз╜валины. - Большой и Малый Балхан. - Старое

русло Оксуса. - Кровавая месть. - Муки жажды.*

13 мая 1863 г.

Наш караван шел на север без всякой дороги, не было ни малейшего

признака следов верблюдов или других животных, мы ориентировались днем по

солнцу, ночью - по Полярной звезде, которую туркмены за ее неподвижность

называют Демир Газык, т.е. "Железный кол". Верблюдов, связанных один с

другим в длинную цепь, вел пеший проводник, и, хотя не существовало никакого

почетного места, считалось особой честью находиться вблизи керванбаши. Часть

пути за Этреком, образующую как бы преддверие Великой пустыни, называют

Богдайла [Бугдайли]. После захода солнца мы шли около двух часов по песчаной

почве, которая была не очень рыхлой и лишь слегка приподнималась волнами.

Постепенно пески кончились, и около полуночи под нами оказался такой твердый

и гладкий грунт, что мерные шаги верблюдов звучали издалека в ночной тишине

как отбивание такта. Туркмены называют такие места такырами, и, поскольку

земля, по которой мы шли, была красноватого цвета, она носила название

Кызыл-Такыр. Мы двигались без остановки почти до рассвета, однако прошли

лишь около 6 миль, так как не хотели переутомлять верблюдов в начале пути, а

в основном из-за того, что главными дейст╜вующими лицами в нашей

странствующей компании были буйволы, из которых одна буйволица была к тому

же в интересном положении; их неуклюжие тела никак не могли приноровиться

даже к шагу верблюдов. Поэтому привал за╜тянулся до 8 часов утра 14 мая, и,

пока верблюды насыщались колючками и другими растениями, у нас было время не

спеша съесть свой завтрак, в этот день еще роскошный, потому что в наших

мехах было достаточно пресной воды и мы могли позволить себе вдоволь

запивать наш тяжелый пресный хлеб.

Так как мы расположились недалеко друг от друга, я заметил, как

керванбаши, все время глядя на меня, переговаривался с Ильясом и

предводителями моих спутников. Я не мог догадаться о предмете их беседы,

однако сделал вид, что ничего не замечаю и, с усердием полистав Коран,

поднялся с места, намереваясь принять участие в разговоре. Когда я сделал

несколько шагов, добрый Ильяс и Хаджи Салих направились ко мне, отозвали

меня в сторону и сказали, что керванбаши не хочет, чтобы я шел с ними до

Хивы, так как моя наружность кажется ему очень подозрительной; особенно он

опасается *[75] *ханского гнева, потому что несколько лет назад он будто бы

привез в Хиву посланника - френги, который в течение этого единственного

путешествия нанес на карту весь путь и с дьявольской ловкостью не пропустил

на бумаге ни одного колодца и даже ни одного пригорка. И будто бы хан

поэтому был очень рассержен, повелел повесить двоих гонцов, а он,

кер╜ванбаши, смог спасти свою жизнь только благодаря влиятель╜ному

заступничеству. "После долгих споров и возражений, что мы не можем оставить

тебя в пустыне, - сказали мои друзья, - нам удалось уговорить его взять тебя

при условии, что, во-первых, ты дашь себя обыскать, нет ли у тебя с собой

рисунков и деревянных перьев (карандашей), которые обычно есть у френги, и,

во-вторых, если ты пообещаешь не делать тайком записи о горах и дорогах; в

противном случае тебе придется тут же остаться посреди пустыни".

Я терпеливо выслушал все это, однако, когда они кончили говорить,

притворился крайне возмущенным и обратился к Хаджи Салиху, сказав ему так

громко, что это слышал сам керванбаши: "Хаджи, ты видел меня в Тегеране, ты

знаешь, кто я, скажи Амандурды (так звали предводителя нашего каравана), что

ему, как честному человеку, вовсе не подобает обращать внимание на речи

пьяного бинамаза (человека, не совершающего молитв) вроде этого афганца. С

религией не шутят, он не должен более касаться этого опасного вопроса,

потому что в Хиве он узнает, с кем имеет дело". Я выкрикнул последние слова

так громко, что они были услышаны по всему каравану; мои товарищи, те, что

победнее, начали горячиться и, не удержи я их, бросились бы все на Эмира

Мухаммеда, злонамеренного аф╜ганца. Более всех был охвачен пылом сам

керванбаши, и я слышал, как на сыпавшиеся со всех сторон замечания он все

время отвечал: "Худаим билья", т.е. "Бог ведает!". Он был очень честный

доброжелательный человек, но, как истинный житель Востока, не столько по

злобе, сколько из любви к таинственности со всей силой хотел разоблачить во

мне переодетого чужака, хотя в некоторых вопросах религии (меселе) он брал у

меня уроки и еще в Г╦мюштепе слышал, что я прочел много книг.

На этот раз, как я уже заметил, опасность для меня уменьшилась, но, к

великому моему сожалению, я видел, что подозрение с каждым шагом возрастает

и мне будет стоить больших усилий делать даже краткие заметки. Меня очень

огорчало что я не мог узнавать названия станции. В пустыне, как бы велика

она ни была, каждому месту, каждому холму и каждой долине номады, населяющие

отдельные оазисы, дали особое имя, так что я получив точное указание, смог

бы обозначить каждую точку на карте Средней Азии. Против хитрости можно было

употребить только хитрость, и скудные заметки, собранные мною об этих

дорогах, есть бедный плод той уловки, описанием которой я не хочу докучать

читателю. Как горько бывает путешественнику, когда он после долгой борьбы и

великих *[76] *опасностей достиг желанною источника и все же не может

освежить свою изнемогающую от жажды душу!

Через восемь часов мы снова пустились в путь, но шаги наши после

двухчасовою непрерывного движения становились все медленнее. Несколько

туркмен спешились и очень тщательно осмотрели холмы справа и слева. Как я

узнал впоследствии, один из моих спутников, Aит Мухаммед, хотел отыскать

могилу своего брата, убитого в одной из битв в прошлом году; он даже привез

с собой гроб, чтобы забрать труп в Хиву. Было около 2 часов пополудни, когда

мы остановились и собрались вскрыть отыскавшуюся, к счастью, могилу. После

того как были про╜читаны соответствующие молитвы и отрывки из Корана, в чем

я вынужден был принять живейшее участие, полуистлевший труп положили в гроб

и укутали войлоком, затем один из очевидцев поведал нам подробности боя.

Этим он хотел возвеличить покойного, что ему и в самом деле удалось, так как

вос╜хваляемый поступок заслуживал самого высокого одобрения. "В нашем

караване, - начал рассказчик, - было много персов, иду╜щих из Хивы в

Астрабад, и среди них был очень богатый купец по имени Молла Касым из

Астрабада, который много лет вел торговлю между Персией и Хивой и не только

был гостем покойного в Хиве, но и в пути находился под его защитой. Судьбе

было угодно, чтобы Молла Касым в прошлом году отправился на родину с большой

суммой денег; и хотя он был одет по-туркменски и хорошо знал наш язык, все

же харамзаде (негодяи45 ) из Этрека узнали его. Они вышли навстречу

каравану и напали на нас. Противники значительно превосходили нас числом;

несмотря на это, мы сражались восемь часов, и, когда мы убили двоих из них,

они крикнули, чтобы мы выдали жирную персидскую собаку (имелся в виду Молла

Касым), тогда они прекратят бой, потому что от нас им ничего не надо. Легко

понять, что никто из нас, в том числе покойный, не мог пойти на это, и, хотя

перс, убоявшись пуль, просил о прекращении огня и хотел было сдаться, бой

все же продолжался. Вскоре после этого его (он показал на труп) сразила

пуля. Он упал с коня и поручил своего гостя, перса, плачущего от страха, как

дитя, своему брату Аит Мухаммеду, под чьим руководством мы продолжали бой до

следующего утра, когда разбойники с поте╜рями отошли. Похоронив покойного,

мы двинулись дальше, и три дня спустя перс невредимым был доставлен в

Астрабад".

Как бы благородна ни была эта картина туркменского гостеприимства, все

же его прелесть исчезает, если я сделаю здесь небольшое отступление, в

котором инстинктивный характер туркменского гостеприимства предстает в

причудливой форме. Один из моих нищих спутников во время моего пребывания

среди туркмен отправился наносить свои визиты за подаянием, облачившись в

худшие из лохмотьев. Настранствовавшись за день, он вошел вечером в стоявшую

особняком юрту, чтобы переночевать там. Как принято, он был встречен

дружески, но *[77] *вскоре он заметил, что хозяин дома был в большом

затруднении и бегал взад и вперед, словно искал что-то. Нищему уже

становилось не по себе, как вдруг туркмен приблизился к нему и, густо

покраснев, попросил взаймы несколько кранов, чтобы достать ужин, так как у

него есть только сушеная рыба, а гостю следовало бы предложить блюда

получше. В такой просьбе, конечно, нельзя было отказать. Мой спутник открыл

спрятанный в лохмотья кошелек, и после того, как он дал хозяину 5 кранов,

Blog

Рассказывается о его странствованиях по Средней Азии в 1863 г