Geum.ru

Рассказывается о его странствованиях по Средней Азии в 1863 г

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   28
VI


*Отъезд из Г╦мюштепе. - Характер нашего бывшего хозяина. -Туркменские

насыпи, или могильники. - Приключение с каба╜нами. - Плато на севере от

Г╦мюштепе. - Обычаи кочевников. - Туркменское гостеприимство. - Последняя

коза. - Персидский раб. - Начало пустыни. - Туркменская жена и раба. -

Этрек. - Персидские рабы. - Русский матрос-раб. - Предполагаемый союз

йомудов и теке. - Встреча с керванбаши. - Племя кем. - Прощание с Этреком. -

Афганец накликает беду. - Описание каравана.*


На следующий день в полуденное время я со своими верными спутниками

выехал из Г╦мюштепе. Нас провожали Ханджан и все мои друзья; они шли за нами

почти целый час, как это принято у кочевников, когда они провожают очень

дорогого гостя. Я несколько раз просил Ханджана вернуться, но напрасно: он

хотел в точности соблюсти все правила туркменского гостеприимства, чтобы в

будущем я на него не обижался. Действительно, у меня было тяжело на сердце,

когда он обнял меня в последний раз, потому что я нашел в нем исключительно

благородного человека, который, не преследуя корыстных целей, не только

надолго приютил меня и еще пять человек вместе со мною, но и давал мне

всевозможные разъяснения, что бы я ни захотел узнать. Мне было жаль, что я

не могу отплатить ему за его доброту, тем более что из-за принятой на себя

роли мне пришлось ввести в обман такого прямодушного человека.


Наш путь лежал на северо-восток, все дальше и дальше от моря, в

направлении двух больших валов, один из которых называется К╦ресофи, другой

- Алтын-Токмак. Кроме этих воз╜вышений тут и там виднелось еще множество

йоска, т.е. турк╜менских могильных холмиков, в остальном же вся местность

являла собою необозримую равнину. Вскоре, приблизительно на расстоянии

четверти часа езды от Г╦мюштепе, мы оказались среди буйно цветущих лугов,

где благоухающая, высотой по колено трава засыхает без всякой пользы, потому

что жители *[63] *Г╦мюштепе - чомуры, т.е. нескотоводы. Как много селений

могло бы процветать на этой хорошо орошаемой земле, какая кипучая жизнь

могла бы царить здесь вместо мертвой тишины! Наш маленький караван,

состоявший из верблюдов Ильяса и шести лошадей, держался как можно ближе

друг к другу, потому что Кульхан сказал, что здесь были каракчи, которые не

подчинялись его приказаниям и напали бы даже на него, будь они достаточно

сильны для этого. На этот раз Ильяс захотел избавить меня от езды на

верблюде и взял у Кульхана одну из украденных лошадей, на которой мне и

предстояло доехать до Этрека.


На мое несчастье, присоединившийся к нашему каравану Эмир Мухаммед,

афганец из Каратепе, употреблявший опиум, остался пешим. Всякий раз как мы

переходили большую лужу или иное сырое место, мне надо было брать его в

седло; при этом он так крепко хватался за мою одежду, что я боялся, как бы

он не стащил меня с лошади. Серьезной опасности я подвергся из-за совместной

езды, когда мы пересекали огромные тростниковые болота, буквально кишевшие

необозримыми стадами кабанов. Кульхан и Ильяс ехали впереди, отыскивая

окольные пути, чтобы избежать столкновения с сотнями этих бестий, близость

которых была очевидна по хрюканью, а особенно по треску, который они

производили, пробираясь через тростниковые заросли. Весь уйдя в слух, я

осторожно продвигался вперед, как вдруг моя лошадь чего-то испугалась, резко

шарахнулась в сторону, и я, не успев разобрать, в чем дело, вместе со своим

товарищем распластался на земле. К громкому смеху моих спутников, ехавших на

расстоянии нескольких шагов, примешивался какой-то странный вой; я обернулся

и увидел, что упал на двух совсем еще маленьких кабанчиков, их мамаша и

напугала мою лошадь; теперь же она, разъяренная воем своих сосунков, оскалив

зубы, остановилась неподалеку и наверняка кинулась бы на нас, если бы

Ширджан, двоюродный брат Ильяса, вовремя не заметил этого и не преградил ей

путь копьем. То ли испуганная храбростью юного туркмена, то ли успокоенная

молчанием своих поросят, выбравшихся из затруднительного положения,

рассвирепевшая мамаша отступила, поспешив к своему логову, а мы, в свою

очередь, со всей поспешностью поехали прочь от этого места. Между тем сын

Кульхана поймал ускакавшую лошадь и возвратил ее мне, заметив, что я должен

быть счастлив, ибо даже если самый благочестивый мусульманин умирает от ран,

нанесенных кабаном, он попадает на тот свет "неджис", т.е. "нечистым", и его

не может очистить пятисотлетнее пребывание в чистилище.


Проехав около четырех часов в том же направлении по лугам и болотам, я

заметил, что мы находимся у окончания плато, простирающегося к северу от

Г╦мюштепе, так как начали исчезать не только возвышения, но и горы на

персидской границе. На большом расстоянии виднелись разрозненные группы

*[65] *кибиток с пасущимися возле них верблюдами, и, хотя велико╜лепнейшая

зелень ласкала глаз со всех четырех сторон, местность на востоке, которую я

посетил с Кызыл Ахундом, была населена намного гуще. Причина заключается в

том, что Герген здесь не протекает и воды в источниках хватает людям лишь до

тех пор, пока они откармливают овец на тучных пастбищах. Поэтому юрты можно

встретить здесь только в мае и июне. В одной такой группе юрт, где жили люди

Кульхана, мы нашли приют на ночь, потому что до Этрека оставалось еще шесть

миль - целый день пути для наших тяжело нагруженных верблюдов. Здесь уже

заранее знали о нашем прибытии, и мои голодные спутники - хаджи сочли

поднимавшийся дымок предвестником хорошего ужина. Хотя Гемюштепе всего в

четырех милях отсюда, мы находились в пути восемь часов, и первый переезд

порядком утомил и нас, и наших животных.


Шагах в десяти от кибиток нас встретил молодой племянник Кульхана

Таджибай. Ильяса и афганца пригласил к себе в гости Кульхан, а я с

остальными хаджи разместился в тесной юрте Алла Назара. Этот уже старый,

крайне бедный туркмен был вне себя от радости, что небо послало ему гостей,

и у меня навсегда останется в памяти трогательная сцена, когда он, вопреки

всем нашим уговорам, зарезал свою единственную козу, чтобы угостить нас. Ко

второму обеду, которым он угощал нас на следующий день, он раздобыл еще и

хлеба, которого неделями не видели в его доме, когда мы принялись за мясное

блюдо, он сел напротив нас со своей дражайшей половиной и в буквальном

смысле слова проливал слезы радости. Алла Назар не захотел ничего оставить

себе от пожертвованной ради нас козы, рога и копыта были сожжены, а пепел он

передал нашему Ильясу для присыпания потертостей у верблюдов, как это

принято делать, из шкуры же, содранной одним куском, он определил сделать

мех для хранения воды и отдал ее мне, предварительно приказав как следует

натереть ее солью и высушить на солнце.


Прибытие раба, одного из тех пяти, коих столь предательски заманили в

ловушку, задержало здесь Кульхана и нас вместе с ним еще на один день. Этого

бедного перса в наказание отправили нашему покровителю Кульхану,

пользовавшемуся славой человека, который лучше всех умеет выжать из

пленного, есть ли у того достаточно средств, чтобы родственники его

выкупили, или же он одинок и беден и его следует отправить в Хиву. Туркменам

больше нравится первый вариант, потому что в этом случае они могут

потребовать любую сумму. Так как перс остается лукавым даже в несчастье и

всегда старается скрыть свое истинное положение, то, вымогая как можно более

высокий выкуп, его истязают до тех пор, пока он не начнет слать жалобы

домойю Второй случай хуже для обеих стороню Разбойник получает тогда после

значительных издержек цену, принятую на невольничьем рынке, а несчастного

перса отправляют за нес╜колько сот миль от родины, которую он вряд ли еще

увидит. *[66] *У Кульхана, как уже говорилось, был большой опыт в этом деле;

его новая жертва прибыла к вечеру, и на следующий день мы продолжали наше

путешествие, после того как славный Алла Назар, такой же туркмен, как и

Кульхан, сердечно обнял меня.


В этот день я впервые ехал на верблюде, сидя в своей деревянной

корзине; противовесом мне служили несколько мешков с мукой, потому что на

этот раз Хаджи Билал отказался от подобного удовольствия. Наш путь

по-прежнему лежал на север; не прошло и двух часов, как зелени вокруг не

стало, и мы впервые очутились в мрачной пустыне с сильно пахучей за╜соленной

почвой. То, что предстало нашим глазам, могло считаться настоящей пустыней.

Невысокое предгорье, называе╜мые Кара Сенгер (Черный Вал), возвышалось

приблизительно в восьми милях к северу от Г╦мюштепе. Чем ближе мы к нему

подъезжали, тем более зыбкой становилась почва; у самого его подножия мы

попали в настоящее болото; езда по этому месиву была сопряжена с величайшими

трудностями, и верблюды, поскальзываясь на каждом шагу на своих губчатых

стопах, грозили сбросить меня в грязь вместе с корзинами. Поэтому я

предпочел слезть добровольно и, прошагав полтора часа по болотной хляби,

добрался до Кара Сенгер, а вскоре показалась и ова Кульхана.


По прибытии туда меня поразило, что Кульхан сразу же провел меня в свою

юрту и убедительно просил никуда не выходить, пока он меня не позовет. Я уже

начал подозревать самое худшее, услышав, как он обрушивал проклятия на своих

женщин за то, что они опять куда-то убрали цепи, и велел побыстрее принести

их. Сумрачно озираясь по сторонам, он несколько раз заходил в кибитку, но со

мной не разговаривал; я все более утверждался в своих подозрениях, особенно

странным было то, что Хаджи Билал, очень редко оставлявший меня одного, не

появлялся. Погрузившись в тревожные мысли, я не сразу услышал приближавшееся

бряцание цепей и увидел вскоре, что в юрту вошел перс, волоча за собой

тяжелые цепи на израненных ногах; это его имел в виду Кульхан, разыскивая

цепи. Вслед за персом пришел Кульхан и велел поскорее принести чай. Когда мы

напились чаю, он попросил меня встать и перейти в другую юрту, которую успел

за это время поставить. Он хотел сделать мне сюрприз, и этим объяснялось его

странное поведе╜ние. Тем не менее я никогда не мог относиться к нему хорошо.

Насколько велика разница между ним и Ханджаном, видно лучше всего из того,

что за все десять дней, когда я гостил у него, этот чай был единственным

угощением, которым я обязан его гостеприимству. Впоследствии мне сообщили о

его предатель╜ских планах, которые он не преминул бы привести в исполнение,

если бы Кызыл Ахунд, которого он особенно боялся, строго-настрого не

приказал ему обращаться со мной возможно почтительнее.


*[67] *Юрта, в которой я теперь жил в компании с десятью другими

товарищами по путешествию, принадлежала не Кульхану, а другому туркмену,

который присоединился к нам для того, чтобы вместе со своей женой, бывшей

рабыней, украденной из племени каракалпак, отправиться в Хиву; его жена,

захваченная ночью во время разбойничьего нападения и привезенная сюда,

хотела узнать, остался ли в живых ее бывший муж, которого она покинула

тяжелораненным, и кто купил их детей, и где они теперь живут. Особенно ей

хотелось узнать, что сталось с ее двенадцатилетней дочерью, о красоте

которой она рассказывала со слезами на глазах. Бедная женщина своей

верностью и необычайным трудолюбием сумела настолько привязать к себе своего

нового повелителя, что он вместе с нею отправился на поиски. Я все спрашивал

его, что он будет делать, если найдется первый муж, однако это его мало

беспокоило, так как закон гарантировал ему его собственность. "Насиб

(судьбе), - говорил он, - угодно было послать мне Хейдгул (Собственно

Эйдгуль, т. е "праздничная роза"42 ) (так звали его жену), и люди не могут

ей противиться". Среди вновь присоединивших╜ся к нам спутников, которые

хотели совершить путешествие под началом Ильяса, был, кроме того, дервиш по

имени Хаджи Сиддик, необычайно искусный обманщик; он ходил полуголый и в

пути через пустыню взялся сторожить верблюдов, а при этом, как мы узнали

лишь в Бухаре, у него в тряпье было зашито 60 дукатов.


Вся эта компания обитала совместно в одной юрте, ожидая, что ханский

керванбаши в скором времени прибудет и тогда начнется наше путешествие через

пустыню. Ожидание было мучительным для всех нас. Меня больше всего

беспокоило уменьшение моих запасов муки, и я уже стал уменьшать свою дневную

порцию на две пригоршни; к тому же я предпочитал теперь печь хлеб без

закваски, в горячей золе, потому что, испеченный таким образом, он тяжелее

переваривается, дольше остается в желудке и голод не так скоро дает себя

чувствовать. К счастью, у нас была возможность совершать небольшие вылазки

за подаянием, и мы никоим образом не могли по╜жаловаться на отсутствие

благотворительности у этрекских туркмен.


Здесь же, в Этреке, в юрте знатного туркмена по имени Кочак-хан я

встретил одного русского, бывшего матроса из Ашуры. Мы зашли отдохнуть к

Кочак-хану, и, как только меня отрекомендовали как руми (османа), хозяин

сказал: "Сейчас я доставлю тебе удовольствие. Я знаю ваше отношение к

рус╜ским, и сейчас ты увидишь одного из твоих заклятых врагов в цепях". Мне

пришлось сделать вид, будто я очень обрадовался. Привели бедного русского в

тяжелых цепях, его больной, очень печальный вид глубоко растрогал меня, и я

опасался, что не сумею скрыть этого чувства и выдам себя. "Что бы ты сделал

*[68] *с этим эфенди, если бы встретил его в России? - спросил Кочак-хан. -

А теперь ступай и поцелуй ему ноги". Бедный русский хотел уже было подойти

ко мне, но я запретил ему это, сказав, что только что совершил мой гусл

(великое омовение) и не хочу, чтобы неверный осквернил меня своим

прикосновением, и вообще мне было бы намного приятнее, если бы мои глаза не

видели его, потому что терпеть не могу этот народ. Ему дали знак, он

пристально посмотрел на меня и удалился. Позже я узнал, что это был один из

двух русских матросов военного флота, попавших несколько лет назад в руки

каракчи во время ночного аламана. Другой умер в плену около года назад.

Правительство хотело их выкупить, но туркмены потребовали непомерную сумму

(500 дукатов за каждого), а так как во время переговоров Черкез-бай43 ,

брат Кочак-хана, был сослан в Сибирь и там умер, дело с освобождением

несчастных христиан еще более осложнилось, и вскоре этому матросу, так же

как и его товарищу, придется принять смерть в суровом плену за возлюбленного

царя и отечество. (Впоследствии, когда я обратил внимание русских на этот

случай, они попытались оправдаться тем, что русское правительство не хотело

приучать туркмен к большим выкупам, иначе отважные разбойники день и ночь

будут заниматься разбоем.)


Таковы постоянно меняющиеся впечатления, которые произ╜водит

гостеприимство номадов на путешественника, со всеми вытекающими отсюда

добродетелями и неслыханным коварст╜вом. Осыпанный благодеяниями, вкусно

поев, я часто приходил домой и уже собирался воздать хвалу всевышнему, когда

раб Кульхана, перс, о котором я уже говорил, просил несколько капель воды,

потому что вот уже два дня, как рассказал он однажды, ему давали вместо

хлеба сушеную соленую рыбу и, хотя он целый день работал на бахче, где росли

дыни, от╜казывали даже в капле воды. К счастью, я был один в юрте, вид

горько плачущего бородатого мужчины заставил меня забыть о всякой опасности,

я подал ему свой мех с водою и, пока он утолял жажду, стоял в дверях.

Сердечно поблагодарив меня, он поспешил выйти. Все в доме мучили этого

несчастного, но больше всего ему доставалось от второй жены Кульхана, бывшей

рабыни-персиянки, которая особенно старалась доказать свое рвение в новой

секте.


Эти сцены жестокости опостылели мне еще в Г╦мюштепе; как же возмущалось

теперь все мое существо, если Г╦мюштепе в сравнении с Этреком следовало

считать местом, где процветали гуманность и цивилизация. Юрта и ее обитатели

сделались мне ненавистны, я хотел бы очутиться в пустыне, на лоне

вели╜чественной, внушающей страх природы.


Известий о прибытии керванбаши все еще не поступало, хотя все желавшие

присоединиться к нашему каравану были уже в сборе. Скоро все

перезнакомились, и я часто слышал, как *[69] *обсуждали вопрос, какой путь

выберет керванбаши. Мы как раз вели подобный разговор, когда один туркмен из

Этрека принес нам радостную весть, что теке, чьих враждебных действий

караваны боялись почти на всем пути в Хиву, послали вестника мира к йомутам

с предложением заключить мир и объединен╜ными силами напасть на персов,

своих общих врагов. К этим политическим соглашениям мы еще вернемся во

втором разделе этого произведения, пока же достаточно заметить, что эта

случайность была нам очень полезна.


Из Г╦мюштепе в Хиву, как мне объяснили, ведут три разных пути, и выбор

зависит от численности каравана. Дороги эти следующие. 1. Первая идет за

Большим Балханом вдоль берега Каспийского моря; от названных гор следуют в

северном направлении еще два дня и лишь спустя шесть дней пово╜рачивают к

расположенной на востоке Хиве. Этот путь годится только для малочисленных

караванов, так как здесь мало воды, но зато и опасность нападений меньше,

разве что вследствие особых событий казахи44 (киргизы) или каракалпаки

направляли сюда аламанщиков. 2. Средняя дорога ведет в северном на╜правлении

только до бывшего русла Оксуса (Аму-Дарьи), затем проходит между Большим и

Малым Балханом и поворачивает на северо-восток к Хиве. 3. Третья дорога

прямая и самая короткая, так как если по первому пути надо ехать 24 дня, по

второму - 20, то по последнему можно доехать за 14 дней. Сразу за Этреком

направляются на северо-восток мимо г╦клен и туркмен-теке, причем на каждой

станции здесь есть колодцы с хорошей питьевой водой. Конечно, караван должен

либо быть в добрых отношениях с этими племенами, либо насчитывать 2-3 тысячи

человек, иначе идти этой дорогой нельзя.


Радость моя была велика, когда однажды вечером посыльный от Атабая

принес известие, что на следующее утро керванбаши выступает из своего лагеря

и в полдень рассчитывает встретиться с нами на противоположном берегу

Этрека, откуда мы сразу же все вместе тронемся в долгий путь через пустыню.

Ильяс приказал нам немедля готовиться к выступлению. Поэтому мы в тот же

вечер напекли хлеба, еще раз просолили большие куски верблюжатины,

полученные нами от кочевников за розданные благословения, и не было человека

счастливее меня, когда на другое утро я вместе с Хаджи Билалом взобрался в

кеджеве и в этом скрипучем сооружении медленно выехал из Этрека, покачиваясь

в такт волнообразному шагу верблюда. Для безопасности Кульхан счел нужным

проводить нас, так как, хотя мы насчитывали 15-20 человек, вооруженных

фитильными ружьями, разбойники могли напасть на нас значительно

пре╜восходящими силами, и в таком случае присутствие Кульхана оказалось бы

очень полезным, потому что он был духовным руководителем большей части

этрекских бандитов и они слепо повиновались ему. Я совсем забыл сказать, что

наш Кульхан был знаменит не только как седобородый среди каракчи, но и как

*[70] *суфи (аскет). Это звание он отразил на своей печати и немало гордился

им. Зачинщик многих гнусных преступлений, Кульхан являл собою яркий образец

бесстыдного лицемера, когда он, сидя среди своих учеников, чьи жестокие руки

успели уже разрушить счастье многих семей, излагал им предписания

ритуального омовения или правила короткого подстригания усов. И учитель, и

ученики казались одинаково воодушевлен╜ными, и многие из этих разбойников,

сознавая свою набожность, мечтали о сладких наградах рая.