Крупнейшие русские писатели, современники Александра Солженицына, встретили его приход в литературу очень тепло, кое-кто даже восторженно

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 ... 44

X. Лжец во стане русских воинов

Заодно с Власовым и Гессом

Солженицын со всей своей солженицынской серьёзностью уверяет нас, что едва ли не весь наш народ с радостью и нетерпением ждал прихода немцев.

Он прежде всего предлагает нам принять во внимание, как замечательно жилось в немецком плену, в концентрационных лагерях нашим военнопленным. Например, о лагере военнопленных под Харьковом пишет: "Лагерь был очень сытый". Ну, видимо, калорийнейшее трехразовое питание. И это весной 1943 года, после Сталинградского побоища, когда немцы могли особенно осерчать, но вот, дескать, не осерчали, однако же кормили наших пленных, как в санатории. А среди комендантов лагерей встречались прямо-таки гуманнейшие меценаты. Попал, допустим, в плен один наш солдат, который по довоенной профессии был пианистом, И что же? Да не позволили гитлеровцы сгинуть таланту! "В плену его пожалел поклонник музыки немецкий майор, комендант лагеря, - он помог ему начать концертировать".

Солженицын здесь ничего нового не говорит. Генералу предатель Власов в "Манифесте" от 12 апреля 1943 года, призывавшем бойцов Красной Армии сдаваться в плен, писал: "Лживая пропаганда стремится запугать вас ужасами немецких лагерей и расстрелами. Миллионы заключенных могут подтвердить обратное".

Власовско-солженицынскому дуэту можно было бы противопоставить высказывания советских воинов, побывавших в немецком плену, несколько конкретных судеб, кое-какие точно установленные цифры. Но мы не будем этого делать, сошлемся на генерала Гальдера и Альфреда Розенберга, известного теоретика расизма, автора книги "Миф XX века", позже - имперского министра Гитлера по делам оккупированных восточных территорий.

Первый из них, посетив несколько лагерей наших военнопленных в Белоруссии, сделал 14 ноября 1941 года краткую запись в дневнике: "Молодечно. Русский тифозный лагерь военнопленных. 20 000 человек обречены на смерть. В других лагерях, расположенных в окрестностях, хотя там сыпного тифа и нет, большое количество пленных ежедневно умирает с голода. Лагеря производят жуткое впечатление". Второй писал: "Судьба советских военнопленных - это трагедия огромных масштабов. Большая их часть умерла с голоду или от упадка сил и холода. В большинстве лагерей начальники (те самые, среди которых Солженицын находил "поклонников; музыки". - В.Б.) запретили передавать пленным какое бы то ни было продовольствие. Они предпочитают, чтобы те умирали с голоду... Во многих случаях, когда пленные были не в состоянии идти дальше от истощения, их убивали, а тела оставляли на произвол судьбы. Во многих лагерях отсутствуют какие-либо помещения для жилья. В дождь и снег пленные лежат под открытым небом". Вот, Александр Исаевич, подискутируйте с ними по затронутому вопросу, когда встретитесь.

29 ноября 1945 года на Нюрнбергском процессе над главными военными преступниками фашистской Германии обвинение предъявило документ N2430-Р - документальный фильм о концентрационных лагерях и лагерях уничтожения. Американским психологам Джильберту и Колли, посадив их по обеим сторонам скамьи подсудимых, поручили наблюдать и фиксировать реакцию этих зрителей. Фильм начинался "сценой" сжигания живьем пленных. Скорее всего, это были советские военнопленные. 15 апреля 1946 года привлеченный к процессу в качестве свидетеля Рудольф Хесс показал: "Я был комендантом Освенцима до 1 декабря 1943 года. Число жертв, казнённых и уничтоженных там в газовых камерах и печах крематориев, составляет за этот период, я думаю, по меньшей мере два с половиной миллиона человек. Кроме того, по меньшей мере полмиллиона человек погибло от голода и холода, так что общее число достигает трех миллионов... Среди казненных и сожженных в крематориях было около 20.000 русских военнопленных, привезённых перед этим гестапо воинскими эшелонами под охраной офицеров и солдат вермахта из лагерей для военнопленных". Вот как: три дивизии - в печку!

Американские психологи добросовестно выполнили задание. Сделанные ими записи чрезвычайно интересны, но полное цитирование их увело бы нас слишком далеко. Ограничимся в сокращении теми записями, которые они сделали, обойдя сразу после демонстрации фильма камеры всех подсудимых с целью узнать их впечатление.

" * Фриче * (ближайший сотрудник Геббельса, руководитель гитлеровского радио) был чрезвычайно возбуждён, бегал по камере и кричал сквозь слезы и рыдания: "Никакая сила ни на земле, ни на небесах не снимет этого позора с моей страны! Ни через поколение, ни через столетие!"

* Фон Ширах * (руководитель фашистской организации

"Гитлерюгенд"), стараясь держать себя в руках: "Не понимаю, как немцы могли

делать такие вещи".

* Функ * (министр экономики) был в состоянии депрессии,

разрыдался и повторял: "Ужасно! Ужасно!"

* Франк * (министр юстиции, генерал-губернатор Польши) был очень возбужден: "Подумать только, мы жили по-царски и верили в этого изверга! Не позволяйте убедить себя, что они не знали. Каждый чувствовал, что есть что-то страшно плохое в этой системе, даже если мы и не знали всех подробностей. Не хотели знать!.. Этот процесс ниспослан Богом".

* Заукель * (генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы) совершенно не владел собой. Его била Дрожь. Он вытягивал руки перед собой и кричал: "Я бы задушил самого себя этими руками, если бы знал, что имею хоть какое-то отношение к этим убийствам! Это позор! Это стыд для нас, для наших детей - и для их детей!"

* Кейтель * (генерал-фельдмаршал, начальник штаба верховного командования) уже сел за еду. "Ужасно. Когда я вижу такое, то мне стыдно, что я немец. Это все те скоты из СС. Если бы я знал об этом, я сказал бы своему сыну: "Я скорее предпочту застрелить тебя, чем разрешу вступить в СС". Но не знал. Я уже никогда не смогу посмотреть людям в глаза..."

У * Риббентропа * (министр иностранных дел) тряслись руки и он казался поражённым: "Даже сам Гитлер не смог бы смотреть такой фильм. Не понимаю. Не думал, чтобы Гиммлер мог отдавать такие приказы... Не понимаю".

Невозможно дать однозначное объяснение всему многообразию этих реакций. Вероятно, всё же определяющим тут был страх расплаты, и именно он у одних вызывал истерические рыдания, других заставлял говорить, что они ничего не знали, третьих побуждал всю вину сваливать на СС, четвертых - проклинать Гитлера, нацистскую систему и немецкий народ в целом, пятых - делать это все одновременно.

Но вот что крайне характерно: при всей пестроте реакций подсудимых на фильм никто из них не поставил под сомнение документальную достоверность и правдивость фильма. Только страдавший провалами памяти Гесс сразу же, как в зале зажегся свет, вякнул было: "Не верю я этому..." Но резко, словно испугавшись чего-то, Геринг велел ему замолчать.

Думается, что если бы тогда, 29 ноября 1945 года, в Нюрнберге на просмотре фильма присутствовал и Солженицын, то Гесс не оказался бы в одиночестве. Ей-ей, Александр Исаевич подхватил бы вслед за ним: "Не верю я этому! Весь фильм - советская фальшивка!"

Со-лженицын

По рассказам Солженицына, немцы были гуманны не только по отношению к военнопленным. Великие блага несли они всему населению. В оккупированных областях гитлеровцы, во-первых, поразили советских людей "любезностью, галантностью". Во-вторых, кто-то там надоедливо твердит, будто на захваченной земле они создавали лагеря уничтожения, открывали крематории и тому подобное, - это все чепуха, на самом деле открывали нечто совсем иное. Читаем: "Приходу немцев было радо слишком много людей. Пришли немцы - и стали церкви открывать". В-третьих, некоторым энергично-деятельным людям, томившимся в безвестности, захватчики создали весьма благоприятные условия для peaлизации их своеобразных способностей и честолюбивых надежд.

Кроме перечисленных, были и другие великие блага, которые несли с собой немцы. "Конечно, за это придется заплатить", - рассудительно замечает Солженицын. Чем заплатить? Да сущими пустяками! Например, "ёлку придется справлять уже не на Новый год, а на Рождество". Вот только такие мелкие неудобства и могла причинить оккупация. Блага явно перевешивали неудобства!

Да, летописец клевещет на свою родину вместе с фашистами, в один голос с ними. Впрочем, иногда он их, пожалуй, даже обгоняет, хотя бы там, где рисует картины умилительного единения жителей оккупированных областей с оккупантами. Вот, например, "мне рассказывали", говорит, что в городе Стародубе Брянской области стоял гарнизон, "потом пришел приказ его перебросить - и десятки местных женщин, позабыв стыд, пришли на вокзал и, прощаясь с оккупантами, так рыдали, как (добавил один насмешливый сапожник) "своих мужей не провожали на войну".

Пишет ещё и такое: когда захватчиков попёрли с нашей земли, то "за отступающей немецкой армией вереницей тянулись из советских областей

десятки тысяч беженцев..." Да что там десятки тысяч! - "население уходило

массами с разбитым врагом, с чужеземцами - только бы не остаться у

победивших своих - обозы, обозы, обозы..." Похоже, что тут ему мерещились

уже не десятки тысяч, а миллионы!

Мы видим, что в рассуждениях нашего исследователя о том, как вели себя немцы на советской земле и как держались наши люди под фашистской оккупацией, конкретных имен, дат, названий, ссылок и т.п. маловато. Ну, действительно, уверяет, например, что донские станицы встречали фашистов хлебом-солью или что "торжественное открытие церквей вызвало массовое ликование, большое стечение толп". Так назвал бы хоть одну станицу, хоть одну из открытых фашистами церквей, привел бы имя хоть одного участника этих "массовых ликований". Нет у него этих названий и имён, и слова его свидетельствуют лишь о том, что, осенив себя крестным знамением, он с такой же легкостью клевещет на верующих, к коим себя причисляет, как и на неверующих.

Но в некоторых историях и рассуждениях конкретные имена и иные атрибуции всё же имеются.

Есть адрес и у истории, якобы имевшей место в городе Стародуб Брянской области. Тут есть даже указание на источник: "Мне рассказывали". более того, кое-кто из рассказчиков назван и по профессии, и характер его определен: "один насмешливый сапожник", - разве это недостаточно чётко и точно?

Разыскать насмешливого сапожника мне, к сожалению, не удалось. Поэтому я обратился в Стародубский краеведческий музей. Его сотрудники Е. Короткая и Д. Алхазова, основываясь на живых воспоминаниях сограждан и на материалах музея, рисуют в своих письмах несколько иную, чем у Солженицына, картину обстановки в городе. Они, в частности, сообщили, что в годы оккупации в Стародубе существовала одна подпольная патриотическая группа. В ней состояли молодые жители города Евгений Велик, Алик Рыжков, Иван Египцев, Юрий Хомутов, Владимир Филонов и другие. Эта группа, пишут Короткая и Алхазова, "прятала раненых красноармейцев, доставала медикаменты, оружие, по радио принимала сводки "Совинформбюро". Кроме того, на её счету несколько диверсионных актов на железной дороге, вывод из строя двух городских предприятий. Подпольщики тайно собирались в доме Анастасии Дмитриевны Янчевской, бывшей дворянки... Вот мы опять даём конкретные имена, цитируем документы, можем и адрес дать хотя бы той же Янчевской: город Стародуб, улица Урицкого, 19. А летописец наш, как всегда, из "десятков местных женщин", будто бы заливавшихся слезами об оккупантах, не может назвать ни единой! "Один насмешливый сапожник" - это в его системе доказательства предел определенности.

В письме Е. Короткой и Д. Алхазовой ещё говорилось о том, что около 1400 жителей Стародуба были расстреляны фашистами. Население

старинного города за время оккупации сократилось с 13 тысяч до 6261

человека, то есть почти на семь тысяч, а население стародубского района -

на пять тысяч. Следовательно, всего население города и района убыло за

войну почти на 12 тысяч. Из них, пишут авторы письма свыше 1700 человек

было угнано в Германию, в рабство. Только из одного маленького Стародуба!

И вот этих-то несчастных, покидавших родную землю под дулами автоматов, обреченных на чужбине на скотское существование, а то и на смерть, Солженицын, при каждом слове поминающий Бога, пытается представить нам стихийными толпами людей, добровольно уходившими с фашистами, "чтобы только не оставаться у своих!".

Пьедестал из кровавых обломков и лжи

Захватывая наших пленных, немцы пытались создавать из них антисоветские формирования, так называемые "остлегионы". Их состав оказывался пестрым, сложным. Были тут, конечно, и сознательные, убежденные враги советского строя, готовые драться против него с предельным остервенением, но попадали люди и запуганные, сбитые с толку фашистской пропагандой, и такие, что, будучи поставлены перед выбором "немецкий мундир или смерть", выбирали первое в надежде при удобном случае бежать или перейти к партизанам.

Сдавшись летом 1942 года в плен немцам и перейдя на их сторону, генерал- лейтенант Власов А.А. стал добиваться разрешения объединять все имевшиеся к тому времени антисоветские формирования в единую армию под его командованием. Цели своей ему удалось добиться не скоро. Лишь в самом конце 1944 года он получил на сей счет приказ Гиммлера.

Будущее воинство включалось в состав соединений СС и должно было находиться в полном распоряжении Гиммлера и Кальтенбруннера. Слепили 1-ю дивизию под командованием Буняченко С.К., потом ещё одну под командованием Зверева Г.Л., и дальше дело не пошло. Так Власов и остался верховным главнокомандующим двумя дивизиями. Вот и вся "армия"!

Провозгласив Власова "настоящей фигурой", Солженицын во всю силу отпущенных ему природой способностей пыжится "фигуру" и возвысить, и героизировать. С этой целью, в частности, пишет, что 99-й стрелковой дивизией, которая нанесла агрессорам один из первых контрударов в самом начале войны, командовал именно он, Власов, тогда генерал-майор. Но вот что читаем о тех днях в воспоминаниях маршала И.Х. Баграмяна, который тогда в звании полковника был начальником оперативного отдела штаба Юго-Западного Фронта: "В полосе 26-й армии большой урон нанесла врагу 99-я стрелковая дивизия генерала Н.И. Дементьева". И двенадцатитомная "История Второй мировой войны" тоже называет Н.И. Дементьева командиром 99-й дивизии, "которая совместно с пограничниками 23 июня выбила гитлеровцев из города (Перемышль) и удерживала его до 27 июня". Наконец, на мой запрос Главное управление кадров Министерства обороны СССР в ответе за подписью начальника отдела т. Прокопьева сообщило мне, что генерал-майор Дементьев Николай Иванович, умерший 11.08.1954 года, вступил в командование 99-й дивизией

17.01.1941 года и в интересующий; нас период, связанный с боями за

Перемышль, оставался на этой должности. Может быть, Власов был начальником штаба? Нет, на должности начальника штаба 99-й дивизии тогда находился полковник С.Ф. Горохов.

Далее Солженицын пишет, что на Волховском фронте Власову довелось "получить 2-ю ударную армию и во главе её начать 7 января 1942 года попытку прорыва ленинградской блокады - наступление через р. Волхов на северо-запад. Операция была задумана комбинированной, с нескольких сторон, от Ленинграда тоже, в ней должны были в согласованные сроки принять участие также 54, 4-я и 52-я армии. Но те три армии либо не тронулись вовремя по неготовности, либо быстро остановились... Вторая же ударная (под водительством Власова, мол. - В.Б.) пошла успешно и к февралю 1942 года оказалась углубленной в немецкое расположение на 75 километров!"

Тут, как и всегда у нашего исследователя, много фактической путаницы и сведений, взятых с потолка. Укажем хотя бы на то, что наступление началось не 7, а 13 января. Но тут нам важно отметить другое: и при начале операции 13 января, и в феврале при наибольшем прорыве вражеской обороны по фронту, и в марте при достижении максимального успеха в глубину, и в первой половине апреля, когда для 2-й ударной уже настали тяжелые, поистине трагические времена, - все эти долгие месяцы во главе её стоял не Власов, как уверяет историк Солженицын, а генерал-лейтенант Клыков Николай Кузьмич. Но 15 апреля 1942 года он тяжело заболел, 16-го его вывезли в тыл, и только после этого командиром назначили Власова. Просто удивительно, с каким бесстыдством и напором наш правдолюб суёт своего любимца на должности, которые тот либо совсем не занимал, либо занимал в другое, не столь трудное и героическое время.

До назначения во 2-ю армию Власов полтора месяца был заместителем командующего Волховским фронтом. "Этот авантюрист, начисто лишенный совести и чести, и не думал об улучшении дела на фронте, - читаем в воспоминаниях маршала Мерецкова. - С недоумением наблюдал я за своим заместителем, отмалчивающимся на совещаниях и не проявлявшим никакой инициативы. Мои распоряжения Власов выполнял очень вяло. Во мне росли раздражение и недовольство. В чем дело, мне тогда было неизвестно".

Затем Солженицын пишет, что ещё с февраля 2-ю ударную "покинули умирать с голода в окружении" и не оказывали ей никакой помощи, а директиву

возвратиться за Волхов дали "в насмешку", когда возвратиться, мол,

оказалось уже невозможно. На самом же деле разрешение на отход даже без

тяжелого оружия и техники Ставка дала директивой от 21 мая 1942 года, когда

такой маневр не был безнадежным, ибо у мешка, в котором оказались наши

части, ещё оставалась свободная горловина. "Но Власов, - пишет известный

историк член-корреспондент Академии наук СССР, генерал-лейтенант П.А.

Жилин, - медлил, бездействовал, не принял меры по обеспечению флангов, не сумел организовать быстрый и скрытный отвод войск. Это позволило немецко-фашистским войскам перерезать коридор и замкнуть кольцо окружения".

Окружение завершилось 6 июня. Однако и после этого, как свидетельствует К.А. Мерецков, 10, 19 и 24 июня предпринимались энергичные попытки силами танков и пехоты вызволить 2-ю ударную из беды. И при этом удавалось несколько раз пробить коридор, по которому группами и в одиночку выходили измученные и обессилевшие бойцы окруженной армии. К вечеру 24 июня он был пробит последний раз. 25 июня в 9.30 немцы перекрыли его окончательно.

Оставшийся в окружении начальник связи армии генерал-майор Афанасьев возглавил группу солдат и офицеров, которая где-то в лесах встретилась с Лужским партизанским отрядом Дмитриева. Из этого отряда Афанасьеву удалось сообщить по радио в штаб Волховского фронта о своем местонахождении и сведения о штабе армии. Немедленно посланный самолёт вывез генерала и его товарищей. А сразу же по получении от Афанасьева радиограммы А.А. Жданов и К.А. Мерецков дали распоряжение командиру Оредежского партизанского отряда Ф.Н. Сазанову, используя новые сведения, разыскать Власова и всех, кто оставался с ним. Сазанов выслал три оперативные группы, которые обшарили всю указанную местность вокруг Поддубья на много километров и никого не обнаружили. Дело в том, что радиограмму от Афанасьева получили 14 июля, а 13-го в деревне Пятница бывший командарм-2 выкрикнул немецким солдатам, вошедшим в избу, где он сидел и поджидал их: "Не стреляйте! Я - генерал Власов!"

Между тем помянутый генерал Афанасьев докладывал Мерецкову: "Солдаты и командиры 2-й ударной сражались героически. Подавляющее большинство осталось преданным Родине до последней капли крови. А им было невыразимо тяжело: тяжело воевать и тяжело умирать с горькими мыслям ми, что их трудное положение - результат то ли глупости, то; ли измены". Им и в голову не могло прийти, что их не потерявший ни капли крови командующий - изменник!

Всего из окружения вышло 16 тысяч человек, остальные погибли, пропали без вести или оказались в плену, в числе последних был поэт Муса Джалиль. Жертвы эти не пропали даром: 2-я ударная оттянула силы немцев от осажденного Ленинграда и заставила их отказаться от штурма города в самый тяжелый период блокады. "Так закончилась трагедия этой армии", - со сдержанной болью и неизбывной горечью писал маршал Мерецков. И вот кровавые обломки такой-то трагедии Солженицын пытается использовать для сооружения пьедестала предателю.

Его "свидетельства" и наши факты

Солженицын и дальше продолжает досаждать читателю своей возней вокруг имени предателя. Пишет, например: "Весной 1943 года повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистских поездках - смоленской и псковской". По соображениям краткости не будем касаться смоленской поездки, остановимся только на псковской, тем более что наш летописец сам уделяет ей больше внимания, поскольку, мол, на Псковщине особенно "радушно" относились к власовским формированиям, у которых не было отбоя от "добровольцев" из местных жителей.

Обо всём этом автор ведёт речь в третьем томе "Архипелага", но мы помним, что в первом он же о власовцах сообщал нечто иное: "Жители оккупированных областей презирали их как немецких наемников". Разумеется, презирали. Как же иначе! Но этим их отношение к захватчикам и их пособникам далеко не исчерпывалось.

На Псковщине, которая тогда входила в состав Ленинградской области, действовали 29 партизанских бригад. А наш знаток уверяет, что был такой район, в котором "крестьянское население радушно относилось к тамошней власовской части - та часть не грабила, не дебоширила, имела старую русскую форму, помогала в уборке урожая... В нее приходили записываться добровольцы из гражданского населения". Божится, что у него есть доподлинное "свидетельство" о таких опереточно-идиллических отношениях между предателями, бесстыдно напялившими старую русскую форму, и колхозниками, умиленными созерцанием этой формы. Да кто ж ему выдал это "свидетельство"? Кто печать шлепнул? Чья подпись внизу красуется? По обыкновению - молчок. Но район, однако же, называет. Оказывается, Пожеревицкий. Ну, придётся и нам привести кое-какие свидетельства о том, что происходило в сём районе при немецкой оккупации.

Комиссар 3-й Ленинградской партизанской бригады старший лейтенант

А.И. Исаев и начальник политотдела бригады капитан М.Л. Воскресенский в докладе от 12 июня 1943 года штабу Северо-Западного фронта о боевой деятельности партизан в числе других дел отмечали и такое событие: "11 мая 2-й полк и штаб бригады на рассвете наткнулись на цепь только что выставленных в ночь немецких гарнизонов у деревни Сосново Пожеревицкого района. Начался бой. Противник крупными силами стал окружать партизан. Отряды 2-го полка и отряд штаба бригады в течение нескольких часов вели упорный бой, прорвали вражеское кольцо, ловким манёвром, имея только двух раненых, вышли в тыл противника. Отряды обеспечили отход штабу бригады и обозу с ранеными".

Blog

Крупнейшие русские писатели, современники Александра Солженицына, встретили его приход в литературу очень тепло, кое-кто даже восторженно