Глава
| Вид материала | Документы |
- Узоры Древа Жизни Глава Десять Сфир в четырех мирах Глава 10. Пути на Древе Глава 11., 3700.54kb.
- Узоры Древа Жизни Глава Десять Сфир в четырех мирах Глава 10. Пути на Древе Глава 11., 5221.91kb.
- Гидденс Энтони Ускользающий мир, 1505.14kb.
- Психологическая энциклопедия психология человека, 12602.79kb.
- План. Введение Глава Методы и типы монетарного регулирования Глава Операции на открытом, 411.98kb.
- Альберт Эллис Глава 11. Милтон Эриксон Глава 12. «Миланская школа» Глава 13. Коротенькое, 3401.28kb.
- Автор Горбань Валерий (соsmoglot). Украина Парадигма мироздания. Содержание: Глава, 163.17kb.
- 1 Характеристика представителей семейства врановых, населяющих Республику Татарстан, 168.07kb.
- Предисловие переводчика 4 Глава Соображая духовное с духовным 6 Глава Церковь в кризисе, 5180.11kb.
- Институт экономики города градорегулирование основы регулирования градостроительной, 1546.55kb.
3.2. Индивидуальность в масштабе мироздания: философское осмысление мира в творчестве Т.Кибирова
Понятие творческой индивидуальности включает в себя, помимо прочего, и мировоззрение поэта, которое предполагает осмысление автором своего места в мире не только в социальном плане, но и в масштабе целого мироздания. При этом предполагается, что автор должен так или иначе осмыслять общефилософские проблемы и понятия, такие, как жизнь и смерть, любовь, Бог. У поэтов эта сфера осмысления реальности обычно воплощается в философской лирике. Однако в случае с Т.Кибировым можно наблюдать ряд достаточно важных индивидуальных отличий, составляющих специфику философского самосознания поэта.
3.2.1. К вопросу о философской лирике Т.Кибирова
Прежде всего следует отметить, что философская лирика в творчестве Т.Кибирова, как таковая, отсутствует. Лирический герой, как правило, размышляет о конкретных вещах и проблемах, не пытаясь вывести некую общую закономерность или рассуждать в масштабе всего мироздания. Видимо, Т.Кибиров считает подобную попытку поэта осмыслять философские проблемы профанацией (по крайней мере, в современных условиях). Это видно из стихотворения «Для того, чтоб узнать…», где поэт, цитируя свое собственное раннее стихотворение, в котором банальные рассуждения о Боге и Вселенной сочетаются, по мнению критика А.Немзера, с «раритетным размером, игрой с синтаксисом, изящной инструментовкой»175, заканчивает цитату довольно резкой оценкой: «Вот такие вот пошлости / я писал лет семнадцать назад» (Кто куда, с. 381). Пошлость – в данном случае не только синоним банальности, как это понял критик176; у Т.Кибирова это слово может означать еще и глупость, причем с оттенком агрессии:
И Пошлость в обнимку со Зверством
За Правую Веру встает…
(Кто куда, с. 267).
Можно предположить, что здесь на уровне подтекста (окказиональная семантика распространенной лексемы) отразилось авторское осознание опасности принятия поэтом несвойственных ему функций – подобное мы видели на примере с А.Блоком.
Многие проблемы, ранее рассмотренные поэтом в рамках социального или политического дискурса, приобрели в современном творчестве Т.Кибирова философский смысл. Такова, например, проблема материализма, присутствовавшая в стихотворениях антитоталитарной тематики на уровне подтекста, что было нами отмечено в главе 1.
Сейчас, когда материализм утратил статус государственной идеологии, стало понятно, что борьба с ним поэта, рассмотренная нами ранее, имела не столько публицистико-социальный, сколько философский смысл. Итог этой борьбе поэт подводит в стихотворении «Переложение псалма», датированном 1982 – 1999 г. Столь протяженный период в сочетании со сравнительно небольшим (три четверостишия) объемом произведения подчеркивает нашу идею о подведении итога. То, что в раннем творчестве скрывалось в подтексте, теперь выходит на первый план, формулируется прямо. Поэт дает четкую концепцию материализма, уже в церковных терминах:
Тварь притворяется Творцом,
Материя – Отцом
(Кто куда, с. 381).
Поставив вопрос таким образом, увидев материю с религиозной точки зрения, поэт испытывает экзистенциальный ужас:
Как страшно первому лицу
В единственном числе!
(Кто куда, с. 381).
Т.Кибиров предпочитает не говорить о своих чувствах прямо: он скрывает личные переживания за грамматической категорией (первое лицо, единственное число), что убеждает в искренности и глубине этих чувств. В то же время, этот прием служит средством обобщения, так как это формализованное высказывание может относиться к любому человеку. Здесь, однако, возникает дополнительная коннотация: идиома «первое лицо» создает определенную претензию на значительность. Эта коннотация нежелательна для поэта, и он избавляется от нее в следующей же строке:
И нет почти на мне лица
(Там же, с. 381).
Осмысление социально ориентированного дискурса марксизма на философском уровне позволяет поэту отвлечься от случайных деталей и подойти к сути проблемы, подведя итог собственным исканиям. Т.Кибиров делает здесь философское обобщение, но исходит он при этом не из отвлеченных рассуждений, а из собственного жизненного и творческого опыта.
3.2.2. Поэтическое осмысление философии
В творчестве Т.Кибирова можно наблюдать и поэтическое осмысление некоторых философских идей. Это, прежде всего, популярные сегодня идеи постмодернизма и ницшеанства, которое во многом является предтечей постмодернизма: именно оттуда берет начало концепция переоценки ценностей, сформулированная Ж.-Ф. Лиотаром как «недоверие к метарассказам»177.
а) Т.Кибиров и ницшеанство
Имя Фридриха Ницше встречается в современном творчестве Т.Кибирова достаточно часто. Можно назвать еще только двух философов, которых поэт упоминает достаточно регулярно: это З.Фрейд и К.Маркс. При этом К.Маркс присутствует в стихотворениях Т.Кибирова не лично, а внутри дискурса марксизма (в итоговом на сегодня сборнике стихов Т.Кибирова «Кто куда, а я – в Россию» есть только одно упоминание имени Маркса, см. Кто куда, с. 428), а ироническая полемика с фрейдизмом проходит через все творчество поэта178. Тем не менее, Ф.Ницше выделяется из общего ряда: с ним Т.Кибиров дискутирует не вообще (как с З.Фрейдом), а по конкретным вопросам, важным и для поэта, и для читателя. Поэт не создает образов К.Маркса и З.Фрейда, ограничиваясь самым общим представлением их идей, Ф.Ницше же в его творчестве зачастую персонифицирован. Значимость Ф.Ницше для поэта показывает, наконец, уже тот факт, что имя этого философа можно встретить даже в оглавлении сборника Т.Кибирова «Кто куда, а я – в Россию» (с. 508): имен других философов в оглавлении этой и других книг Т.Кибирова нет. Присутствие имени этого философа в заглавии стихотворения может служить косвенным доказательством важности для поэта данной личности.
Чаще всего Т.Кибиров осмысляет ницшеанские идеи и образы иронически. Например, это можно видеть в стихотворениях «Ницше к женщине с плеткой пошел…» (Кто куда, с. 414) и «Ты идешь к женщине? Захвати плетку!» (Кто куда, с. 407). Сам Т.Кибиров относится к женщине совершенно иначе, что видно, например, из стихотворения «Ответ Ю.Ф.Гуголеву»: «Ведь она же человек!! / Уж почеловечней нас» (Кто куда, с. 433), а также из многих других стихотворений. Поэтому данная цитата из книги Ф.Ницше «Так говорил Заратустра» вызывает у поэта отторжение и насмешку: «Ницше к женщине с плеткой пошел. / Это грубо и нехорошо. // Да еще и смешно, между прочим, / Если Ницше представить воочью – // Заратустре придется несладко, / Если женщина эта в порядке…» (Кто куда, с. 414).
Продолжая эту мысль, Т.Кибиров дает собственный, по его мнению – оптимальный вариант коллизии в стихотворении «CREDO»: « Ты идешь к женщине? Захвати плетку – / Так говорил Заратустра. / А я говорю – закуску и водку! / тебе будет весело, женщине – вкусно!» (Кто куда, с. 407).
Здесь мы снова видим буквальное осмысление метафоры, как прием создания комического. Этот прием типичен для поэзии Т.Кибирова. Метафора, осмысленная буквально и доведенная до логического завершения, превращается в своего рода «антиметафору», доказывающую противоположную мысль, как мы это наблюдали на примере переосмысленной Т.Кибировым блоковской метафоры «Русь-жена».
Несмотря на шутливый, иронический повествовательный модус, значимость для автора высказанных здесь мыслей подчеркивает заглавие стихотворения. «CREDO» – католическое (латинское) название молитвы «Верую», которая также известна как «Никео-Царьградский Символ Веры», разрушает иронию и заставляет относиться ко всему сказанному в данном стихотворении всерьез. Сам текст стихотворения не содержит особого философского смысла, однако, будучи противопоставлен философской цитате, приобретает обобщающее значение. Можно предположить также, что здесь Т.Кибиров иронизирует над излишней, по его мнению, легкостью слога «Заратустры».
По тому же принципу иронически изображает Т.Кибиров и философов-постмодернистов, как наследников ницшеанских идей и, в какой-то мере, ницшеанской стилистики. Не называя конкретных имен, он рассматривает это философское направление целиком, обобщенно: на данном этапе поэта интересуют не конкретные идеи постмодернистов, а только некоторые общие интенции. Так, в стихотворении «Философия и хореография» поэт дает пародийное осмысление метафоры Ф.Ницше о «танцующей мудрости Заратустры»:
Ницше когда-то серьезно мечтал,
Чтобы не просто Сократ размышлял –
Чтоб он еще станцевал.
Лучше не надо, людей не пугай,
Зрелище так себе, принц Фогельфрай,…
Нам ли не знать, этот номер не нов,
Мы насмотрелись на сих плясунов:
наши сократики
и досократики
платочками машут,
с перипатетиками пляшут
и усердно воют: «Эван эвоэ!»
(Кто куда, с. 421 – 422).
«Сократики и досократики»179 – в данном случае постмодернистские философы, наследники «танцующей мудрости» ницшеанского релятивизма, осуждаемого Т.Кибировым, например, в «Двадцати сонетах к Саше Запоевой»: «хоть что-то, неподвластное ухмылкам / релятивизма» (Кто куда, с. 285), или в стихотворении «Кстати, еще о казарме…»: «…релятивизм, скептицизм / и пессимизм, и цинизм / и т.д., и т.п. / не обязательно связаны / с высшим развитием интеллекта…» (Кто куда, с. 420).
Основная тема, по которой Т.Кибиров полемизирует с Ф.Ницше, – это ницшеанский имморализм, сформулированный в заглавии книги Ф.Ницше «По ту сторону Добра и Зла». Это наиболее значимая философская идея ницшеанства, и, по сути, все претензии Т.Кибирова к данному философскому направлению могут быть сведены именно к этому вопросу. Два стихотворения Т.Кибирова посвящены этой теме: «Ницше к женщине с плеткой пошел…» (Кто куда, с. 414) и «P.S.» (Кто куда, с. 430). При этом второе стихотворение служит логическим продолжением первого, поясняя и завершая высказанную в нем мысль. Последняя строфа рассмотренного нами выше стихотворения «Ницше к женщине с плеткой пошел…» выглядит так:
По ту сторону зла и добра
Не отыщешь ты, Фриц, ни хера.
(Кто куда, с. 115).
Этот факт подтверждает нашу гипотезу о сводимости полемики Т.Кибирова с ницшеанством к проблеме имморализма. Раздражение, выразившееся в употреблении обсценной лексики, подчеркивает значимость данной проблемы для поэта. Стихотворение «P.S.», цитируя (с небольшим искажением) эти строки (нередкая у Т.Кибирова автоцитация), заканчивает высказанную в них мысль так:
По ту сторону зла и добра
Нету нового, Фриц, ни хера.
Кроме точно такого же зла
При отсутствии полном добра.
(Кто куда, с. 430).
Обращение «Фриц» (уменьшительное от имени Фридрих), с одной стороны, снижает образ Ницше, с другой, возможно, является аллюзией на распространенное название немцев – «фрицы», укоренившееся в русском языке в ходе Второй Мировой войны. В таком случае перед нами косвенная отсылка к дискурсу немецкого национал-социализма, воспринявшего, как известно, многие идеи ницшеанства, в том числе – имморализм и учение о Сверхчеловеке. Можно утверждать, что поэт критикует и отвергает ницшеанский имморализм, оценивая его на основе жизненного и исторического опыта. Он отказывает этой идее в новизне и крайне негативно оценивает ее последствия.
Основной прием, которым пользуется Т.Кибиров при осмыслении философских идей – буквализация философских метафор и, таким образом, воплощение философских образов в жизнь. Это процесс, обратный философскому осмыслению мира, воплощению своего опыта познания окружающей действительности в образах и метафорах. Т.Кибирову он служит инструментом «раскодирования» философских абстракций. Нередко таким образом создается пародийный модус, но, как мы могли убедиться, подобная пародия может служить поэту для высказывания серьезных философских мыслей.
b) Проблема смерти в творчестве Т.Кибирова
Существует, по крайней мере, одна философская проблема, осмысление которой в творчестве Т.Кибирова не связано с иронией или пародией. Это проблема смерти. Отсутствие иронии здесь вполне понятно и предсказуемо: сама тема не предполагает смеха, она слишком серьезна и трагична. Есть еще одно отличие от других философских тем: в этом случае Т.Кибиров рассматривает в качестве претекстов не философские, а литературные источники.
Тем не менее, проблема смерти рассматривается Т.Кибировым по той же схеме, что и остальные философские проблемы: здесь мы снова видим описание предыдущих трактовок, формирование авторского отношения к ним, и, наконец, собственную позицию поэта по отношению к данной проблеме. Можно сформулировать эту мысль иначе: поэтическое высказывание Т.Кибирова на данную тему является ответом на некоторые предшествующие высказывания других поэтов. Важно, что в данном случае авторы претекстов – не философы, а поэты, что становится понятным, если вспомнить, что речь идет все-таки не о философии, а о философской лирике.
Мы рассмотрим здесь три стихотворения Т.Кибирова, посвященные теме смерти: стихотворение «Однажды зимней ночью…»(Кто куда, с.383), «IBID» (Кто куда, с. 396) и «Не хочу умирать – и не буду!» (Кто куда, с. 497).
Стихотворение «Однажды зимней ночью…» рассматривает не философскую проблему смерти, а ее бытовое воплощение, свидетелем которого стал герой Т.Кибирова. Герой имеет много общего с биографическим автором: в стихотворении упоминается жена поэта Ленка, его собака Том, его друг Сема (видимо, Семен Файбисович), связанный с биографическим автором топоним (метро «Коньково»). Отсюда можно сделать вывод, что перед нами – автопсихологический герой180. Стихотворение композиционно делится на три части: описание происшествия, предыстория его и авторский вывод. Нерифмованный пятистопный ямб создает неторопливую повествовательную интонацию и иллюзию спонтанности. Сюжет стихотворения составляет рассказ о случае, свидетелем которого стал автопсихологический герой Т.Кибирова: «…наткнулись / на человека мы. В нелепой позе / лежал он на неоновом снегу / <…> Опасливо я подошел и понял, / пошевелив его, что это труп…» (Кто куда, с. 383). Предыстория, сообщаемая далее автором с чужих слов («наутро Ленке рассказали тетки…»), рисует банальную картину случайной смерти по причине пьянства. Все это служит факторами снижения концепта «смерть», создавая ее бытовой, а не философский или эстетический образ. Вывод, который делает поэт, также не претендует на философское обобщение: «Так что / Хотел бы я сказать рассказом этим? / Лишь то, что надо меру знать во всем, / Что смерть и опьянение противны / (ну, и страшны, конечно же, кто спорит), / но главное – противны и тупы» (Кто куда, с.384). Эта подчеркнутая простота мыслей и стиля контрастирует с эпиграфом к данному стихотворению: «Смерть, старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило! / Нам скучен этот край, о смерть, скорее в путь!». Интересно, что цитата из стихотворения Ш.Бодлера «Плавание» подписана следующим образом: «Ш.Бодлер. Плавание (перевод Марины Цветаевой)». Так Т.Кибиров расширяет круг своих оппонентов за счет еще одного поэта, эстетизировавшего в своем творчестве концепт «смерть». Намеренно сниженная, бытовая концепция смерти, данная в этом стихотворении, противопоставляется эстетизированному, романтическому образу Смерти в творчестве поэтов, чьи строки Т.Кибиров вынес в эпиграф.
Стихотворение «IBID», завершающее книгу стихов «Улица Островитянова», начинается цитатным вопросом «Куда ж нам плыть?». А.С.Пушкин не размышляет в данном стихотворении о смерти. Однако в качестве ответа на этот вопрос Т.Кибиров рассматривает стихотворение Ш.Бодлера, посвященное теме смерти, таким образом переосмысливая пушкинскую цитату. Тем самым поэт создает предпосылки для будущего противопоставления идей этих поэтов (Ш.Бодлера и М.Цветаевой) пушкинской традиции. По сути, поэт возвращается к стихотворению «Однажды зимней ночью…», продолжая начатую там дискуссию: «Бодлер с неистовой Мариной / нам указали путь». Здесь Т.Кибиров противопоставляет эстетизированному образу Смерти картину яркой и разнообразной жизни. Это не философское обобщение, а сопоставление абстрактной идеи и живого бытия. Изображая множество не связанных между собой деталей и событий, поэт старается заинтересовать ими читателя, что выражается в обилии риторических вопросов и восклицаний: «Забавно, правда ведь?<...> / А вот, гляди, Чубайс!! А вот – вот это да! – / С Пресветлым Рождеством нас поздравляет «Правда»! <...> / Ну, улыбнись, дружок! Потешно, правда ведь?» (Кто куда, с. 397).
Опора на авторитет А.С.Пушкина выражается в пушкинских цитатах, которыми поэт выражает свое несогласие: « Но, други, умирать / Я что-то не хочу <.…> / Нет, лучше подожду, чтоб мыслить и страдать!» (Кто куда, с. 397). Даже будучи иронически переосмыслены («Упьюсь и обольюсь с улыбкою прощальной», Кто куда, с. 397), пушкинские цитаты не теряют в контексте стихотворения Т.Кибирова своего жизнеутверждающего смысла. В конце стихотворения поэт оспаривает известную пушкинскую цитату:
На свете счастье есть! А вот покоя с волей
Я что-то не встречал. Куда ж нам, к черту, плыть?
(Кто куда, с. 398).
Надо отметить, что по отношению к этой цитате Т.Кибиров прошел путь от безоговорочного согласия:
…и все же – для того ли
уж полтораста лет твердят – покой и воля –
пииты русские,– свобода и покой! –
чтоб я теперь их предал?... –
(Кто куда, с. 225), –
через частичное признание:
екнуло сердце, сердце устало.
Нету свободы, – но вот он, покой! –
(Кто куда, с. 252),
к полному неприятию. Однако не стоит понимать это неприятие слишком категорично: вспомним, что у А.С.Пушкина эта цитата не стояла в контексте вопроса о жизни и смерти, а контекст с неизбежностью изменяет смысл высказывания. «Покой и воля» как атрибуты смерти уже не имеют отношения к А.С.Пушкину, и, значит, Т.Кибиров полемизирует в данном случае не с ним.
В стихотворении есть еще одна классическая цитата. Знаменитый гамлетовский вопрос «Быть или не быть?» Т.Кибиров также подвергает переосмыслению, не вступая при этом в спор с У.Шекспиром. Возможность переосмысления без конфликта с классиком Т.Кибиров получает, благодаря ссылке на книгу И.Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса»181, в которой подвергается сомнению авторство У.Шекспира:
…вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец дурацкий Бисер Киров)
“to be or not to be?” когда-то вопросил,
а некий Рэтланд, граф. Ведь интересно, правда?
(Кто куда, с. 397).
Если возможно сомнение в том, что «to be or not to be» когда-то вопросил» именно У.Шекспир, то возможен и другой ответ на этот вопрос, который и предлагает Т.Кибиров: «Конечно же, to be! Сколь велико пространство! / Как много времени! Пожалуйста, уймись!».
Таким образом, осмысляя поэтические претексты в условиях реальной жизни и многообразия бытия, Т.Кибиров приходит к концепции отрицания смерти, – пока только в форме нежелания поэтизировать смерть.
Концепция эта наиболее полно представлена в стихотворении «Не хочу умирать – и не буду!», где она приобретает уже религиозно-мистическое звучание. В данном стихотворении прежде всего обращает на себя внимание сочетание серьезной тематики с разговорным синтаксисом и просторечной (грубой, часто – нецензурной) лексикой. Возможно, такая «народная» речь лирического героя призвана подчеркнуть простоту его концепции и общечеловеческую важность проблемы. В данном случае нельзя говорить о философской идее: скорее, это жизненная позиция, психологический настрой автора, принципиально игнорирующего смерть и стремящегося с максимальной полнотой прочувствовать и изобразить жизнь. Поэтому Т.Кибиров не приводит никаких аргументов в пользу своей позиции:
Не хочу умирать – и не буду!
Накось, выкусь! Нашло дурака
А пошло бы ты на хрен отсюда,
Ты мне, падло, давно не указ.!
(Кто куда, с. 497).
То, что автор говорит о смерти в среднем роде («нашло дурака», «а пошло бы ты…»!), исключает намек на одушевленность, то есть персонификацию. Образ смерти сближается с образом Дьявола («князь ли мира сего ты, Отец ли / всякой лжи…») и снижен здесь до предела: ругательства, такие, как «чмо», «мразь» и т.п., служащие свидетельством избавления поэта от страха смерти («и не надо пугать меня, хватит»), соединяются в 4 строфе с библейской цитатой:
Эй, ничтожество, где твое жало?
Знать, напало ты не на того.
(Кто куда, с. 498).
Единственное, что можно противопоставить смерти, это настойчивая воля к жизни («Не хочу умирать – и не буду!») и христианская вера в бессмертие. Этот мотив появляется в 5 и 6 строфах:
И надежнее всех дезинфекций
Галилейское это вино.
Что текло по усам, не попало
В искривленный ухмылкою рот.
Но и этого хватит, пожалуй.
Не умру. И никто не умрет.
(Кто куда, с. 498).
Отказ Т.Кибирова от самостоятельного философского осмысления проблемы смерти продиктован очевидной тщетностью подобного осмысления: избежать смерти или узнать о ней что-то новое таким образом не представляется возможным, а надежду, высказанную в последнем стихе, поэту дает обращение к религиозному мировоззрению. Позиция Т.Кибирова – это, по существу, позиция житейского благоразумия: он отрицает романтические представления о смерти, отказывается от ее философского осмысления и приходит к религиозным взглядам на эту проблему. Однако это позволяет ему избавиться от ненужной риторики и страха смерти, сосредоточившись всецело на описании жизни во всем ее многообразии.