Книга вторая
| Вид материала | Книга |
- Ал. Панов школа сновидений книга вторая, 799.92kb.
- Книга первая, 3542.65kb.
- Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
- Книга тома «Русская литература», 52.38kb.
- Изменение Земли и 2012 год (книга 2) Послания Основателей, 4405.79kb.
- Изменение Земли и 2012 год (книга 2) Послания Основателей, 4405.03kb.
- Вестника Космоса Книга вторая, 2982.16kb.
- Комментарий Сары Мэйо («Левый Авангард», 48/2003) Дата размещения материала на сайте:, 2448.02kb.
- Книга вторая испытание, 2347.33kb.
- Книга вторая, 2074.19kb.
Обнаружила я у себя и еще один более поздний сценарий, который тоже скрупулезно претворила в жизнь. С пятнадцати лет я зачитывалась «Лезвием бритвы» Ивана Ефремова, одним из главных героев которой был врач-психофизиолог Иван Гирин, темноволосый интеллектуал с пронзительным взглядом серых глаз. Он произвел на меня неизгладимое впечатление. И когда через несколько лет я повстречала Генриха Петровича, то влюбилась в него без памяти, следуя этому своему юношескому сценарию.
Ну, хорошо, пусть, как нам кажется спонтанно, мы выбираем свой жизненный путь на основе фольклорной или художественной литературы!.. Но почему именно эти герои — ведь не «достали» же меня Татьяна Ларина или Бедная Лиза!.. Почему мы подсознательно подражаем одним персонажам и совершенно игнорируем других? Может, в нас заложены не только архетипы, но и весь план нашей жизни? Что-то вроде компактной матрицы, которая начинает разворачиваться в жизненный сценарий, едва мы наталкиваемся на приемлемый объект для подражания в литературе или реальности. Существует ли подобная матрица на самом деле, или это только мой домысел? Но — слишком уж много тому примеров из жизни, чтобы быть просто случайностью!..
Осознав, почему все мои матримониальные попытки с самого начала были обречены на неудачу, я как-то сразу успокоилась. Теперь следовало заново привыкнуть к тому малознакомому образу себя самой, который выявился в процессе моего психоаналитического расследования. Заложенные в моем подсознании поведенческие сценарии самым роковым образом влияли на мою судьбу. Но — что нам известно о своей судьбе?.. Имеем ли мы право ругать, или хвалить ее, не понимая ни изначальной цели своего прихода в этот мир, ни смысла неизбежного ухода?!
* * *
Наша жизнь воспринимается нами как некая данность, нечто целостное и вполне определенное. Мелкие события и случайности, которым мы поначалу не придаем значения, накладываясь одно на другое, сцепляются, цементируются, чтобы в конечном итоге образовать причудливую конфигурацию нашей судьбы. Но однажды я остановилась и задумалась: а почему я, собственно, попадаю именно в подобные обстоятельства?! Почему эти события происходят конкретно со мною именно в это время, — а не раньше и не позже?.. Почему внешние обстоятельства вроде бы совершенно спонтанно выстраиваются таким образом, что я оказываюсь как бы опутанной невидимой и крепчайшей сетью, в которой бьюсь, как попавшая в клейкую паутину муха, — и чем больше сопротивляюсь, тем сильнее в ней увязаю?..
Наблюдая за собой со стороны, я с удивлением обнаружила, что мои жизненные коллизии имеют явную тенденцию к повторению. Словно кто-то там, наверху, снова и снова ставит передо мной определенную задачу, и если я с ней успешно справляюсь — ситуация рассасывается как бы сама по себе. Но если всеми правдами и неправдами я пытаюсь уйти от решения, ничего путного не выходит: на какое-то время моя жизнь стабилизируется, будто мне дали передышку, а потом похожая ситуация возвращается, причем в более усложненном, иногда почти безвыходном варианте.
Открыв для себя эту необычную закономерность, я усомнилась в собственных выводах и долго потом проверяла и перепроверяла свои умозаключения. Выглядели они настолько невероятно, — на грани бреда сумасшедшего, — что я никогда и ни с кем не делилась на сей счет. Короче — предлагаемые мне Судьбой обстоятельства, без сомнения, служили ситуационным обучающим тренингом, уроки которого я должна была усвоить на земном плане. И то, что я не понимала подоплеки происходящего, не означало ровным счетом ничего, потому что смысл подобных «уроков», а это я осознала гораздо позднее, состоял в создании условий для моего духовного роста. Разруливая запутанную житейскую ситуацию, мы всегда приобретаем тот бесценный жизненный опыт, который позволяет нам сделать очередной, пусть крохотный, шажок вперед.
Истинность этой гипотезы подтверждалась на практике. Принимая предлагаемые мне судьбой обстоятельства как возможность с максимальной для себя пользой пройти «курс обучения», я совершенно поменяла свою точку зрения на восприятие событий. Ведь одно и то же событие практически всегда можно рассматривать по-разному: как трагедию, фарс или даже комедию, — смотря какой угол зрения выбрать, а это резко расширяет поле для маневра. Подобный подход кардинально поменял мою жизнь: отныне я старалась разрешать сложные жизненные коллизии, избегая всяческой двусмысленности и доводя до логического конца. И — о, чудо! Негативные флуктуации событий, словно по волшебству, стали исчезать с моего горизонта и, более того, за «хорошее поведение» меня периодически поощряли разными приятными неожиданностями.
Вероятно, политика кнута и пряника популярна и в Тонких мирах!
И все же то, что складывающиеся вокруг меня обстоятельства подталкивают меня к определенным действиям, буквально заставляя меня заниматься вещами, которые противоречат моим устремлениям, я осознала лишь взглянув на собственную жизнь в обратной перспективе. Раньше я уже упоминала, что на протяжении многих лет, сначала в школе, затем и в университете, мечтала стать астрофизиком. Мысленно возвращаясь в прошлое, можно пронаблюдать, как моя судьба вначале мягко и ненавязчиво, а затем все более жестко и настойчиво, пыталась направить мою жизнь в нужное ей русло, раз за разом подавая мне недвусмысленные знаки. Увы, я оставалась слепа и глуха!.. Первым «звоночком» судьбы, насколько я теперь понимаю, стала школьная характеристика, где черным по белому было записано, что у меня имеются способности к литературе и истории. Тогда эта запись вызвала у меня только раздражение и насмешку: ни литература, ни тем более история не входили в круг моих интересов. Да и что за профессия такая — литератор?! Школьный предмет под названием «литература» вызывал у меня острую идиосинкразию своими «образом Онегина», «лишними людьми», «социальной направленностью романа «Отцы и дети» и т.п. Историю же я вообще терпеть не могла! Перипетии русской и мировой истории под маркистско-ленинским соусом мои мозги напрочь отказывались переваривать; я честно заучивала необходимый к уроку материал, с тем чтобы после урока тотчас выбросить всю эту дребедень из головы. По-настоящему меня занимала только астрофизика, одна астрофизика — и ничто более.
Когда я сравнительно легко, сдав только один экзамен по математике на «отлично», поступила в университет на физический факультет, это явно не входило в планы моей судьбы. Через месяц после начала занятий я заболела, причем настолько серьезно, что пришлось добиваться академического отпуска. Диагноза мне толком так и не поставили, из психоневрологической клиники (у меня была жуткая депрессия) выписали домой, где большую часть времени я проводила за вязаньем. Меня мучили страшные головные боли, но жаловаться я не любила и, вообще, была человеком скрытным, — а тут еще бабушка при смерти, — поэтому я была фактически предоставлена самой себе, своей болезни и депрессии. На следующий учебный год восстановилась в университете, однако учиться не смогла: болезнь не отступала, — и пришлось мне распрощаться с моей мечтой! Я снова попала в больницу. Там мне провели курс лечения от энцефалита. Я почувствовала себя лучше и, будучи человеком упертым, опять поступила в институт, теперь уже на оптико-механический факультет: все-таки ближе к космосу! И вот тогда судьба подала мне второй знак. Произошло это как бы случайно, — но запомнилось на всю жизнь. Как-то раз в постели мой любовник, — начальник городской милиции, о котором я уже рассказывала, — ласково назвал меня «моя поэтесса». Почему-то это меня обидело и задело: ну, какая там еще поэтесса!.. Написала несколько рассказов (слабеньких) и фельетон о спекулянтах по материалам дела, которое он мне давал. Реакция более чем странная. А еще более странно, что я тогда не прислушалась к его словам: он обладал редкими познаниями в области человеческой психики. Да и как иначе — знание человеческой природы является одной из составляющих профессии настоящего сыщика.
Вот это-то, вырвавшееся у него в порыве нежности, «моя поэтесса» и было второй подсказкой судьбы, указывающей мне правильное направление моей жизни! Подсказкой, на которую я вновь не обратила внимания. И тогда, поменяв милость на гнев, моя судьба применила ко мне жесткие санкции: я опять тяжело заболела. Но стоит ли распространяться о жестокости судьбы?.. Здесь наша человеческая логика бессильна. К тому же, оттуда все может выглядеть иначе, стоит лишь предположить, что человеческая душа бессмертна, и через какое-то время, пусть в другом обличье, снова возвращается на землю…
Мучительное ощущение потраченного впустую времени преследовало меня всю сознательную жизнь. Особенно обострилось оно во время болезни, сделавшись одной из составляющих драйва. Во мне изначально присутствовало интуитивное знание того, что я должна совершить нечто значимое, тем самым оправдав свое присутствие на земле. Именно должна, а не могу!.. Долгие годы, пока меня гипнотизировала наука, я полагала, что это и есть область приложения моих сил. И только написав «Повесть о Леночке», а затем, поступив в Литинститут, окончательно поняла, что угадала планы своей судьбы. Отныне меня не покидала уверенность, что я должна трудиться на пределе, иначе меня вычеркнут из списка живущих, — просто убрав за ненадобностью, как робота, вышедшего из повиновения Высшей воле, следовать которой он (я!) обязан неукоснительно, невзирая на все его желания и устремления.
Я уже рассказывала в подробностях, как, оставшись совершенно одна после смерти матери, бесконечно переживала боль утраты самого близкого мне человека. Однако через какое-то время стали восстанавливаться мои отношения с отцом, много лет тому назад уехавшим на свою родину в Благовещенск-на-Амуре. Я не держала на него зла за развод с матерью, на мой взгляд, им следовало разойтись гораздо раньше: слишком уж несовместимые натуры! Домоседка-мама предпочитала всем видам отдыха санаторий «Заельцовский бор» поблизости от города, тогда как отцу, чтобы чувствовать себя счастливым, необходимо было мотаться по стройкам всего Советского Союза. Более несхожих по характерам и темпераментам людей, чем мои родители, трудно себе представить! Для меня до сих пор остается загадкой, как они умудрялись сосуществовать на протяжении целых пятнадцати лет?.. Несколько раз отец, будучи командирован в Новосибирск, гостил у меня, обещал помогать, привозил с БАМа консервы. Мы понемногу сблизились и стали лучше понимать друг друга. Мои с ним бурные ссоры в подростковом возрасте проистекали из сходства наших характеров. Не зря ведь, сердясь на меня, мама в сердцах бросала: «У, маленький папочка!» — на что я неизменно обижалась. И вот теперь, повзрослев, наконец, разглядела в нем не только своего отца, но и на редкость замечательную личность, обладавшую колоссальной жизнестойкостью и огромной позитивной энергией. Хотя, надейся я только на него, — никогда бы не окончила Литературный институт: помогал он нерегулярно, спонтанно, от случая к случаю.
Общались мы, как правило, по телефону — к эпистолярному жанру ни отец, ни я не тяготели. Звонил с работы, чтобы не ревновала Люба, его вторая жена. Меня это только забавляло: ведь столько лет прошло! И хотя она была моложе отца на семнадцать лет, ее холерический темперамент привел к тому, что однажды, приревновав его к прошлому, она порвала все мои фотографии, о чем отец очень сожалел. Впрочем, я на нее не сердилась, отчасти понимая ее чисто женский порыв, отчасти потому, что их семейная жизнь меня не интересовала. Зато теперь у нас прекрасные родственные отношения, и бывая в Новосибирске, она всегда останавливается у меня. Неисповедимы пути Твои, Господи!
Но вернемся в тот день, вспоминая который, я испытываю мистический трепет и одновременно угрызения совести.
Отец позвонил мне 17 октября, и мы проговорили непривычно долго. Прежде он никогда со мной не откровенничал, а тут вдруг принялся изливать душу. Я даже не представляла себе, насколько его мучило чувство вины, что он когда-то меня бросил. Дело было прошлое, к тому же я тогда его отъезду обрадовалась: не будет больше компостировать мозги, вбивая мне приличные манеры! В настоящее время, на мой взгляд, не было никаких причин снова к этому возвращаться: я окончила Литературный институт и подрабатывала литературным трудом, хотя мои случайные заработки оставляли желать лучшего и приходилось считать каждую копейку в надежде на грядущее благосостояние, достигнутое праведным писательским трудом. Настроение в тот день у меня было хорошее, сказывались многолетняя привычка обходиться немногим, а также недавняя поездка в Коктебель, где мы с Наташей провели три восхитительных недели, — поэтому мне хотелось избежать любых объяснений.
Но отец никак не желал переходить на более легкий тон. В нашем разговоре присутствовала удивительно щемящая и печальная нота. Он будто извинялся за прошлое, и мне приходилось успокаивать его, убеждая, что я нисколько не в обиде за развод с мамой, что они были слишком разными людьми и т.п. Его беспокоила моя неустроенность, и он настойчиво расспрашивал о моих планах, каким я представляю свое будущее. Я старалась уйти от прямого ответа. Какое к черту будущее?! Да никаким я себе его не представляю!.. Пару месяцев тому мне вернули из журнала уже подготовленный к публикации роман: не сложились личные отношения с новым главным. Единственная радость — в отместку мне удалось вытащить деньги по договору и прокатиться на юга. А отец все говорил и говорил, с какой-то непривычной тоской и надрывом, как сильно он за меня переживает, как хочет встретиться… В конце концов он меня достал, и я со смехом сказала: «Ну, что ты, пап, увидимся еще! Какие наши годы?..»
Весь следующий день я провела дома. На улице было холодно и сыро — поздняя осень в самой своей отвратительной фазе. Около часа дня на меня вдруг напала тоска. Не просто пониженное настроение, вполне объяснимое мерзкой погодой, когда серые низкие тучи сыплют мелким, холодным дождем и кажется, что никогда не было теплого зеленого лета с яркими безоблачными днями и непреходящей радостью в душе, — нет! — на меня навалилась черная, страшная, какая-то экзистенциальная тоска. Я металась по квартире, не находя себе места. Мне было плохо. Господи, как же мне было плохо!.. Отчаянная тоска словно рвала мою душу на части. Я плакала, сходя с ума от охватившей меня безысходности. В какой-то момент я почувствовала, что меня спасет только музыка, и поставила на проигрыватель православные песнопения. Исполнение «Ныне отпущаеши» потрясло меня. Снова и снова я ставила именно эту молитву, повторяя за певцом слова, которые проникновенным басом выводил Евгений Нестеренко, словно провожая в мир иной близкого ему человека. «Ныне отпущаеши раба твоего с миром…с миром…» В каком-то экстазе я ловила каждое слово молитвы, по моему лицу безостановочно текли слезы — и это приносило моей душе облегчение.
И вдруг, примерно через час, мне сразу сделалось легче. Страшная тоска внезапно отступила, и я вернулась к своему нормальному состоянию. Что это было?.. Почти с испугом спрашивала я себя. Откуда эта смертная тоска?.. Это ужасное чувство, будто мою душу с мясом выдирают из моего тела?.. Теперь на меня снизошел благостный покой, и я не могла взять в толк, что со мной творилось совсем недавно. Почему всего несколько минут назад моя душа рыдала от нестерпимой тоски и горя.
А утром из Благовещенска позвонила жена моего брата и сообщила о внезапной кончине отца. Он умер на работе от сердечного приступа. Лекарства при нем не оказалось. Приехавшая минут через двадцать «скорая» констатировала смерть. И происходило это как раз в то время, когда на меня напала смертная тоска…
Я испытала двойное потрясение. От известия о смерти отца. И оттого, что переживала его смерть вместе с ним. Сам факт, что, находясь от Благовещенска за тысячи километров, я проводила отца в последний путь, поразил меня невероятно. Я не сомневалась, что в свои последние мгновения на земле он думал обо мне и тосковал, — и я почувствовала его смертную тоску. Каждая новая встреча со Смертью пугает и надолго выбивает меня из колеи, в очередной раз подтверждая реальность Ее присутствия в нашем мире и мою с Ней необъяснимую связь.
Если бы не последний звонок отца и наше с ним посмертное прощание, я бы, наверное, не полетела на похороны, ограничившись телеграммой с соболезнованиями: мы слишком давно не виделись. К тому же, я вернулась в Новосибирск только несколько дней тому назад, сначала позагорав в Крыму, а затем гостила у друзей в Москве и Питере. Денег не было. Но я знала, что если лично не побываю на похоронах отца, душа моя никогда не успокоится. Поэтому, назанимав по знакомым на билет, на следующее утро вылетела в Благовещенск.
Люба встретила меня настороженно. Потом-то я сообразила: она подозревала, что я буду претендовать на наследство. Но этого у меня и в мыслях не было! Ей нужно было поднимать двоих детей, моих единокровных брата и сестру. С отцом они жили дружно, за что я ей была благодарна. Она его любила по-настоящему, кочевала с ним по многочисленным стройкам, жила в вагончике на БАМе, в общем, хлебнула лиха. Вернувшись с БАМа, отец преподавал в строительном техникуме и вел сравнительно размеренную жизнь, что при его холерическом темпераменте было сложно. Их старший сын Андрей жил своим домом, и уже воспитывал собственного сына Артема. В тот год у Наташи вдруг открылся псориаз, и ей потребовалось санаторное лечение. Уезжая вместе с ней в санаторий, Люба беспокоилась за мужа: отец страстно любил шахматы, иногда ночи напролет играл со своим приятелем, тоже заядлым шахматистом, и очень много курил. Он всегда много курил. И даже после того, как выяснилось, что он на ногах перенес микроинфаркт, не избавился от этой вредной привычки. Наказав ему беречься и выслушав клятвенное заверение в том, что он будет меньше курить и, вообще, вести себя осторожней, данное не без юмора, который всегда был свойственен отцу, Люба вместе с младшей дочерью уехала. Наташа принимала ванны, налицо было явное улучшение: псориаз отступал. Люба подробно рассказывала мне, что в тот день, когда отец умер, с ней творилось нечто ужасное. Без всякой видимой причины, ей вдруг сделалось плохо, она просто места себе не находила, предчувствуя беду. Тогда-то я поняла, насколько она любила своего мужа и была с ним связана, и прониклась к ней родственными чувствами.
Не так давно она была в Новосибирске проездом. В Казахстане проживает ее мать. Я приехала на вокзал, — между поездами было несколько часов, — и мы проговорили всю ночь. Она показывала фотографии внуков, повзрослевшего Артема и Володи (сына Наташи), названного в честь деда. Наташа заочно учится в Московском вузе на экономиста, Андрей работает анестезиологом в детской больнице, а ночами подрабатывает извозом — врачи получают копейки. Характером он вылитый отец и такой же жадный до работы. Пока мы тихонько беседовали в зале ожидания, мне вспоминалась маленькая Наташка, с которой однажды заезжал ко мне отец. И как я смеялась над ней, когда она напяливала мой купальный халат, полы которого тянулись по полу наподобие шлейфа, красила помадой губы и вертелась перед зеркалом, подражая мне. Потом в телефонном разговоре отец говорил, что Наташка хвасталась дома, какая у нее есть сестра «тетя N.» И действительно я была для нее сестра-тетя: разница в возрасте между нами двадцать два года. После смерти отца уже минуло пятнадцать лет. На его могиле теперь стоит памятник из редкого черного мрамора, привезенного с БАМа друзьями. Люба замуж так и не вышла, а когда я как-то поинтересовалась, почему, ответила, что не может даже представить себе чужого мужчину в их с Володей квартире… Отец был и остается для нее единственным.
По странному совпадению — или это не совпадение? — перед тем, как нанести очередной удар, судьба словно дает мне передышку, предоставляя возможность собраться с силами. Дед умер, когда я находилась в санатории под Новосибирском, мама — почти сразу после моего возвращения из Сочи, а отец скончался всего несколько дней спустя после моего приезда из Коктебеля.
Коктебель… Моя душа прикипела к этим тонущим в голубоватой дымке горам, к узким долинам, в которых царствует виноградная лоза; к скалистым берегам, которые неустанно подтачивает морской прибой. Здесь во мне пробуждается глубинная генетическая память, когда кажется, что по прошествии долгих веков я, наконец, вернулась домой. Такого безоблачного счастья и покоя, как на земле древней Киммерии, я не ощущала нигде и никогда.
Мы с Наташей прилетели в Симферополь в первых числах сентября. Дождались выдачи багажа, а потом долго тряслись в старом автобусе, который, пыхтя и выбиваясь из последних сил, карабкался по горной дороге в самое чудесное место на земле — Коктебель. Сколько легенд связано с этим уголком Крыма!.. Какие имена всплывают в памяти, когда проходишь по набережной мимо дома Волошина, наслаждаясь вечерним бризом, смешанным с горьковатым духом полыни, который ветер приносит с выжженных солнцем гор!.. Здесь встретились и полюбили друг друга юные Марина Цветаева и Сергей Эфрон… Здесь бродил по окрестным горам в венке из полыни и развевающейся белой хламиде мистический Макс Волошин… Его профиль можно разглядеть в причудливых изломах Кара-дага, если смотреть на потухший вулкан с определенного места набережной. Здесь долгие годы бил из древней крымской земли неиссякаемый духовный источник Иппокрены.
Поселились в крохотном летнем домике, глинобитном, беленом известью, в окружении фруктового сада. «Удобства» и умывальник на улице. Тропинка к туалету пролегала мимо вольера с легавыми собаками, которых разводил хозяин, — молодцеватый старик с лихо торчавшими усами и в неизменной казацкой фуражке. Когда ночью, едва различая под ногами тропинку, я направлялась к белевшему в отдалении «скворечнику», меня охватывало необычное чувство. Остановившись посередине пути, я озиралась в удивлении и восторге: в лунном свете рельефно выделялись мрачные отроги Кара-дага, под покровом ночи, казалось, приближавшиеся к Коктебелю; одуряюще пахли подсушенные солнцем и ветром травы на склонах Кок-Ая; а цикады трещали так, что в ушах стоял грохот и звон. В такие мгновения у меня слегка начинала кружиться голова, и происходило словно бы смешение реальностей: на меня накатывало острое ощущение