Geum.ru

Книга вторая

Вид материалаКнига

Содержание


Объяснение приходило всегда.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   21
на грани, он не пытался отговорить меня от самоубийства, но просил описать переживаемое мною чувство. Я откровенно пыталась рассказать о своих эмоциональных ощущениях, и вот что странно, они как бы отделялись от меня, превращались в некоторую абстракцию, становились менее страшными и болезненными, а потом мы подолгу разговаривали на другие, отвлеченные темы.

Так что же, в конечном итоге, удерживало меня от последнего рокового шага: наши беседы, или — моя замешанная на смерти любовь, ставшая проявлением извечного инстинкта самосохранения?.. Не знаю. Быть может, и то, и другое.

После того, как мой написанный вопреки всему роман ушел в большой мир и обрел свою самостоятельную жизнь, — я “зависла”. Это состояние довольно трудно объяснить, но я все же попытаюсь. Ну, во-первых, я рассталась с той уже ставшей для меня привычной романной реальностью, в которой я просуществовала несколько лет, вынырнула на поверхность жизни и огляделась. Окружающая действительность, представшая моему взору, явно оставляла желать лучшего и показалась мне скучной, пресной, малоинтересной. Никогда прежде я столь остро не воспринимала зыбкость этой самой реальности, присущую ей неуловимую внутреннюю текучесть. У меня словно заново открылись глаза, и страстно захотелось приподнять вуаль Майи, за которой прячется истинное лицо материального мира. Состояние ускользающей неопредленности “мира таковости”, как говорят дзен-буддисты, вызывает у западного человека настоящий ужас, заставляя сомневаться в самом факте своего существования. Чем яснее ты ощущаешь зыбкость привычных с детства вещей, тем неуловимее и призрачнее кажется реальная жизнь. И даже глядя на собственное зеркальное отражение, ты уже ни в чем не уверен.

Словно задавшись целью окончательно свести меня с ума, мне начали сниться странные, наполненные символикой и каким-то скрытым смыслом, сны. Вот я танцую на какой-то прозрачной плоскости… Льдисто гладкая, она удивительно красива и словно подсвечена снизу. Яркие световые лучи, падающие ниоткуда на эту хрустальную плоскость, по которой я вальсирую, резко контрастируют с чернотой бесконечности, в которой эта плоскость как бы парит, отчего у меня нарастает ощущение сиюминутности и уязвимости собственного бытия. Я ощущаю себя осенним листком, подхваченным вихрем, который несет, несет его куда-то в неизвестность… Сверху, снизу, вокруг этой освещенной площадки — бездонные провалы космоса… Я — лишь мотылек, пляшущий в луче света, а моя жизнь — мгновение между двумя ничто.

Но это еще не все. Как только роман отпочковался от меня и зажил собственной жизнью, со мной стали происходить необычные вещи. Теперь мне казалось, что я утрачиваю свою человеческую форму, словно медуза, которая грациозно парит в голубоватой морской воде, однако тут же начинает расползаться и таять, оказавшись на берегу под палящими лучами солнца. Романная среда являлась для меня той живительной морской влагой, в которой я могла существовать достаточно комфортно, и вот теперь, будучи выброшенной из него вовне, я задыхалась и гибла, как угасающая на прибрежном песке медуза. Жесткая архитектоника романа каким-то парадоксальным образом структурировала и меня, давая мне ту внутреннюю опору, которую я мгновенно утратила, оставшись наедине с реальностью действительной, а не мнимой.

Однажды вечером я испытала мгновения мистического ужаса. Было довольно поздно, я уже собиралась погасить свет, как вдруг на меня накатило это. Сначала возникло предчувствие, что сейчас что-то произойдет. Знакомая до мелочей картина моей комнаты вдруг сделалась какой-то напряженной, хотя все предметы продолжали оставаться на своих местах и выглядели, как обычно. Однако было четкое ощущение, что еще миг — и привычная картина окружающего мира треснет, словно старое стекло, на котором она, эта самая картина, намалевана — и моим глазам предстанет нечто… Само ожидание, даже сама вероятность того, что мне откроется неизведанное, существующее где-то рядом, параллельно с нашим миром, способны вызвать панический страх. Привычный облик предметов прибретает привкус тайны и несет в себе угрозу. Письменный стол, пишущая машинка, пепельница — все, знакомое до последней царапины или выщербленки, кажется каким-то не таким. Нарастает мучительное чувство, что все это разом может измениться до неузнаваемости, перевернуться с ног на голову, вывернуться наизнанку, — и тогда вся привычная, обжитая с детства реальность в мгновенье ока разрушится, обреет иные черты и формы, проявит новые, загадочные свойства. Объявший меня в те минуты иррациональный страх не поддается описанию. Это был изначальный ужас перед обнаженной Истинной, той неведомой реальностью, которая прячется за иллюзорной видимостью привычного нам мира. Всем своим существом я взмолилась о пощаде: Господи, я не хочу! Я не могу видеть это! Я еще не готова!.. Интуиция подсказывала, что моя психика этого не выдержит, — я просто сойду с ума. Как была, босиком и в ночной рубашке, я сорвалась с постели и кинулась звонить Генриху Петровичу. Но трубку так никто и не взял. Мгновения тянулись бесконечно, однако напряжение, которое было разлито в атмосфере комнаты, стало понемногу ослабевать, — и я поняла, что спасена: Иллюзия снова возобладала над Истиной. Потом я ушла в кухню, выкурила несколько сигарет подряд и мало-помалу пришла в себя.

Почему-то в те годы я особенно боялась лишиться рассудка. Хотя, по большому счету, в сумасшествии есть своя странная прелесть, которую понимаешь, и главное принимаешь, далеко не сразу. Но меня угнетала сама возможность сойти с ума, тем более, что причины для подобных опасений были. Странные, не поддающиеся никакой логике происшествия, необычайные переживания какого-то космического масштаба и мистические озарения (к которым я отнюдь не стремилась), со временем превратили мое обывательское существование в перманентный хэппенинг. Вполне естественно, я жила в постоянном страхе и напряжении перед неведомыми силами, оказывавшими свое недоброе воздействие, и каждое последующее необъяснимое событие оборачивалось для меня сильнейшим стрессом.

Наше сознание, такое привычное и родное, воспринимается нами, как нечто само собой разумеющееся и, в основном, ассоциируется с рассудком. Хотя непредвзятый и отстраненный взгляд рисует совершенно иную картину; перед нами предстает сложная и неодназначная структура, больше напоминающая слоеный пирог, нежели блин, в которой причудливым образом перемешаны расудок, разум, интеллект, подсознание, генетическая память и память души, пережившей уже не одно воплощение, а также эмоции и чувственное восприятие, — и все это каким-то хитроумным образом встроено в человеческое сознание, придавая ему поразительную объемность и остроту.

Вследствие того, что я была человеком нерелигиозным, я воспринимала смерть матери как страшную трагедию. Ибо для меня смерть означала не только окончание земного пути человека, но и конец существования вообще. К тому же меня снедало чувство вины перед матерью, казалось, что в ее смерти виновна непосредственно я, что это я ее убила: ведь не будь у нее такого “чуда природы”, как я, со всеми моими “состояниями” и драйвами, она бы прожила гораздо дольше!.. Непреходящее чувство вины вызывало постоянную и мучительную душевную боль, не позволяло мне забыться, снова и снова возвращало памятью в прошлое.

Впервые умершая мать навестила меня в день моего рождения — со дня ее смерти тогда прошло немногим более полугода. Дело происходило утром. Я находилась в своей крохотной спальне-кабинете совершенно одна. Уже не помню, чем я занималась, возможно, вытирала пыль, потому что назавтра, в субботу, ожидала гостей. Родилась я в начале марта, но Сибирь есть Сибирь — и за окнами царил типично зимний пейзаж с высоченными, грязными городскими сугробами, поверхность которых под воздействием все набирающих силу солнечных лучей кое-где покрылась черной ноздреватой коркой. Однако дома было тепло и особенно, по-зимнему, уютно. Работы еще было невпроворот, я присела на диван передохнуть — и вдруг явственно почувствовала присутствие мамы. Это было именно присутствие, которое отчетливо ощущалось каждой клеточкой моего тела. Это ощущение было очень ясным и несомненным, — ведь для того чтобы знать, что рядом с вами находится близкий вам человек, вовсе необязательно слышать его дыхание или звук его шагов. Шестое чувство подсказывает: “Он здесь, совсем близко…”

Подобное чувство и возникло у меня в тот момент.

Каким-то образом я знала, что сегодня, в день моего рождения, мама пришла ободрить и утешить меня, — что ей известно, насколько мне тяжело без нее, как глубоко я переживаю ее смерть и как плохо и одиноко мне было без нее все эти долгие месяцы… Ее драгоценное присутствие, пронизавшее мою душу, вызвало у меня смешанное чувство боли, печали и умиротворения. Она пришла побыть со мной… Но — откуда?.. В тот момент я не задавалась этим вопросом — это не имело значения. Значимо было одно: она здесь, рядом, пришла меня навестить. Значит, моя мама жива. Потому что жива ее Душа. И — мне сделалось так хорошо!.. Сами собой хлынули слезы облегчения. Я не искала ее глазами, откуда-то знала, что все равно не увижу, — но стала рассказывать обо всем, что произошло со мной за время ее отсутствия, и главное: я почти закончила роман, который посвящаю ей, — ведь я так ее люблю! Ну а весной приду на могилку и посажу алиссумы, запах которых ей так нравился, и еще ландыши и бархатцы… Я помню ее каждую минуту, понимаю, что она сделала для меня, и — прошу у нее прощения… Я старалась не жаловаться и не ныть. Но — мама была единственным человеком, который любил меня просто так.

Не знаю, сколько длилось наше общение, — а это было именно общение, хотя и без слов! — но вдруг я почувствовала, что она уходит. Ощущение ее присутствия рядом — протяни руку и дотронешься — стало ослабевать и потом исчезло вовсе. Не уходи! Мысленно умоляла я. Побудь со мной еще хоть немного!.. Но ее уже не было в комнате, и вообще в этом мире…

Переживают ли души умерших за нас, оставшихся на земле?.. Или целью их прихода является нечто, не доступное нашему понимаю?.. По-видимому, ответов на эти вопросы в нашей земной жизни не существует. Могу только сказать, что мамино посещение принесло мне умиротворение. Конечно, потом я наревелась, вспоминая ее смерть и мучительную агонию, длившуюся на моих глазах несколько часов, — но все же… все же затем наступило облегчение. И еще, мне было хорошо: в день моего рождения ко мне приходила мама…

Пожалуй, странно, что ни в этот день, ни позднее, мне не хотелось думать о том, что же это было на самом деле? Не хотелось размышлять в контексте того, галлюцинация это, другая реальность, или попросту “сдвиг по фазе”. И даже если предпочесть последнее, то есть банальное сумасшествие, — черт с ним! — раз мне хорошо в этом моем сумасшествии, и оно приносит мне радость, пусть так! — потому что будучи нормальным человеком, я лишусь и этого.

Тот период моей жизни был весьма необычен. Внутри меня протекал какой-то непонятный процесс, я интуитивно ощущала, как во мне что-то меняется, мучительно и страшно. Процесс был неуправляемый, скрытый и неподвластный разуму. Словно бы я постепенно теряла и утрачивала собственную личность — не тело, нет, но привычное с детства “я”, с которым за долгие годы сроднилась и полностью себя идентифицировала, и потому теперь ни в какую не желала с ним расставаться, как не хочет расставаться человек с поношенной, но такой привычной и удобной одеждой.

Помню, как однажды внезапно пробудилась среди ночи. В комнате стояла редкостная тишина и было совершенно темно: фонари на улице уже выключили. Я лежала одна в абсолютном мраке и безмолвии, однако страха не испытывала, — как вдруг между мной и вселенной открылся черный бесконечный коридор. Или колодец… Бездонный колодец, который начинался от моей груди и уходил вверх, слегка суживаясь по мере подъема. Это была дорога в космическое пространство, где мерцали звездные системы и парили гигантские спирали галактик. В ушах нарастал низкий, вибрирующий гул — голос вечности, — и тогда я почувствовала себя Вселенной, то ли сама расширившись до ее безграничных пределов, то ли вобрав ее всю в себя целиком. Это было переживание невероятной силы и мощи — всего на один миг мне открылась безграничность пространств и бесконечность времен. А потом коридор закрылся и все закончилось. Но это было потрясение, шок, прорыв в невозможное. Это мгновение перевернуло всю мою душу. Мне открылось нечто, стоящее за гранью человеческого понимания и настолько превосходящее мой крохотный разум, что любая попытка передать свои ощущения на вербальном уровне априори обречена на неудачу. На каком-то надчеловеческом, необъяснимом уровне я отчетливо сознавала, что случившееся не плод моего воображения, но тогда как же я — песчинка, микроб в масштабах космоса — могу вместить в себя все это?! Говорят, микроскопический кусочек голограммы дает возможность восстановить изображение в целом, каким бы гигантским оно ни было. Не так ли и наша душа суть бесконечно малая частичка голограммы, вмещающей бесконечность вселенной?!

Описание подобного переживания я позднее обнаружила в сочинении Шри Ауробиндо. ^ Объяснение приходило всегда.

Это теперь я знаю, что внешнее давление на меня было необходимо и, в конечном счете, инспирировано мной самой, моим стремлением усидеть одновременно на двух стульях. Я упорно не желала отказываться от примитивно понятого материализма, полностью отрицающего наличие Тонких миров, Высшего Разума и, вообще, всего, выходящего за рамки приземленного обывательского сознания — кто эти рамки выдумал?! — не хотела — или боялась? — посмотреть на окружающую меня реальность открытым непредвзятым взглядом.

Усидеть между двух стульев и в самом деле невозможно — рано или поздно наступает момент выбора.

Остановлюсь еще раз на том, что я не прикладывала никаких особых усилий, чтобы проникнуть в Тонкие миры (для этого я слишком ленива), — все происходило само собой. Я с интересом поглощала разного рода эзотерическую литературу, случайно попадавшуюся под руку, — однако никогда не зацикливалась на каком-либо одном учении. Мне вовсе не улыбалось становиться апологетом “Агни-йоги”, “Тайной доктрины”, “Интегральной йоги”, “Дзен-буддизма” и т.п., или же чокнутым приверженцем Кастанеды, повсюду видящим магические знаки, хотя каждое из этих своеобразных учений оказало на меня свое влияние и о многом заставило задуматься. Тем не менее, я вовсе не стремилась отказываться от своей изначальной женской сути, которая с течением времени представлялась мне все более привлекательной и интригующей.

Жила я теперь одна, но в одиночестве оставалась редко. Незамужняя молодая женщина, вольно или невольно, становится центром притяжения для особей противоположного пола. Телефонные звонки, внеплановые визиты многочисленных друзей и знакомых — проблема, скорее, состояла в том, чтобы побыть наедине с собой. И тут я нисколько не преувеличиваю! Проживание на отдельной площади, плюс маленькие радости интимного характера, в которых я не отказывала ни себе, ни мужчинам, подняли мой сексуальный рейтинг на небывалую высоту, — к тому же “Повесть о Леночке” сильно этому поспособствовала. Затронула, ох, затронула моя беззащитная Леночка заветную струнку в суровых мужских душах! Было для них в этом образе что-то чертовски привлекательное, причем настолько, что еще долго влюбленные мужчины видели во мне не меня, а столь милую их сердцу Леночку, которой и стремились овладеть. И если вначале меня это искренне развлекало, то постепенно стало раздражать, а со временем даже злить: ну что они находят этой очаровательной и наивной дурочке, черт возьми?! К счастью, мало-помалу подобное поветрие сошло на нет, и все вернулось на круги своя. Ну а я только по прошествии длительного времени, наконец, поняла, что читатели всегда ищут во мне — и находят! — моих героинь, даже если те совершенно на меня не похожи.

Успехом у мужчин я пользовалась несомненным, но вовсе не из-за своей доступности. И хотя внешне производила впечатление мягкой, интеллигентной и беззащитной женщины — и отчасти, безусловно, таковой являлась — внутри меня скрывалось сильное, жесткое, а иногда и безжалостное, существо, способное причинить душевную боль. Мне нравилось флиртовать и кокетничать — но не слишком. Макияжем пользовалась минимально — только губы подкрашивала. Пыталась в меру возможности пристойно одеться, однако при моих доходах это требовало больших усилий, к чему я была не склонна. Тем не менее, поклонники находились всегда, причем, не из последних… Все происходило как-то само собой, без особых затрат с моей стороны. “В тебе есть изюминка…”, “ты — ведьма…”, “в тебе есть что-то русалочье…”, “колдунья”, “стерва”, — такими “ласковыми” словами награждали меня мужчины, объясняя свое чувство ко мне. Довольно долго я пропускала мимо ушей все эти эпитеты, а потому стала задумываться, в чем же здесь дело?.. Внимательно понаблюдав за собой со стороны, я заметила, насколько сильно меняюсь в присутствии понравившегося мне “объекта”. Откуда ни возьмись голосе появлялись незнакомые и не свойственные мне в обычной жизни, нотки, низкие, проникновенные, завораживающие… Изменялся не только голос, походка тоже делалась другой: мягкой, вкрадчивой, пружинистой, как у дикого зверя. Пристальным и интенсивным становился взгляд и, вероятно, призывным… Все эти превращения происходили спонтанно и неосознанно, словно внутри меня вдруг включалась особая программа — дьявольская программа соблазнения, о которой я длительное время даже не подозревала, хотя всегда беспардонно ей пользовалась.

Только много лет спустя, познакомившись с трудами Карла Юнга, я кое-что для себя прояснила. По Юнгу, в подсознании каждого индивидуума, будь то мужчина или женщина, заложен некий архетипный образ, соответственно, женский или мужской, который он назвал “анима” и “анимус”. Это изображение нашей идеальной половинки. И если вдруг в реальной жизни мы встречаем похожего человека, мгновенно происходит “узнавание”, мы сразу понимаем: это он, единственный!! — и влюбляемся насмерть. Так вот я обнаружила у себя одно странное качество, дарованное природой: необъяснимым образом мой облик совпадал с анимой самых разных мужчин, отчего их влекло ко мне чувство сродни колдовству. Меня любили, ненавидели, страстно желали, проклинали, пытались расстаться навсегда — и всегда возвращались. Сама того не желая, я пробуждала в мужчинах сильные страсти, представляясь их воображению то ведьмой, то русалкой, то женщиной-вамп…

Конечно, в теории Генрих Петрович знал про все эти анима-анимус, но к реальной жизни это как-то не относил, и уж тем более не догадывался о присущем мне свойстве активировать мужскую анима. И когда через некоторое время я заметила, что он начал описывать возле меня все сужающиеся круги, то не предприняла даже слабой попытки ускорить или притормозить процесс развития наших отношений, — честно говоря, проблем с любовниками у меня и так было выше крыше, с этими бы разобраться... Удивительно, насколько возбуждают мужчин шлюхи! Не проститутки, которые предоставляют платные услуги за деньги, а шлюхи вроде меня, занимающиеся сексом ради удовольствия. Похоже, мои телефонные откровения о собственных похождениях стали для Генриха тем допингом, которого ему не доставало, чтобы, наконец, очутиться в моей постели: почему-то на самцов Homo sapience наличие соперника действует, как красная тряпка на быка, — хотя не исключаю, что главной причиной нашего сближения (как это ни банально!) явилась внезапно свалившаяся на меня после выхода “Повести о Леночке” известность. Итак, сначала он просто зачастил ко мне “на кофе”, а потом мы плавно перешли к постельным сценам…

Что может чувствовать женщина, одержавшая победу над мужчиной? Над любимым мужчиной!.. Ведь заполучить Генриха в постель было моим самым заветным желанием на протяжении, наверное, десятка лет. Странно, но я никогда не мечтала стать его женой, как любая нормальная женщина, — только любовницей. Почему именно любовницей, не знаю. Жизнь нашего подсознания сокрыта во тьме, и что там происходит во мраке ночи — черт его знает! Впрочем, я была настолько счастлива, заполучив вожделенного Генриха и настолько преисполнена женского торжества — совершенно особенного торжества самки, целенаправленно охотившейся за избранным ею самцом и наконец получившей свою добычу, — что разные там “почему” просто не приходили мне в голову. А действительно, почему я не стремилась стать его женой, и вообще чьей-либо женой?.. Этим вопросом я задалась гораздо позднее и даже кое-то для себя поняла, — но не раньше, чем познакомилась с “Теорией сценариев”.

Рядом с Генрихом сразу возникало чувство: вот человек необыкновенный. В нем было намешано столько всего, что поначалу я даже не пыталась разобраться в его личности, к тому же он был чрезвычайно скрытен и практически всегда “застегнут на все пуговицы”. Но порой в нем приоткрывались такие бездны, что я только мысленно ахала! Со временем я, конечно, постаралась залезть ему в душу, покопалась в его подсознании и многое поняла, однако сейчас речь не о том, — я получила то, к чему стремилась не один год. И еще, мне было с ним комфортно в особом шизофреническом плане, быть может потому, что и сам он был в доску сумасшедшим, хотя всегда очень точно видел грань между нормой и патологией и никогда не демонстрировал свою шизу “непосвященным”. Это был мужчина, с которым мне не было скучно, — помните пророчество моего милиционера?.. Думаю, и ему со мной скучать не приходилось.

Полнолуние сводит меня с ума. В такие дни я теряю остатки разума и становлюсь невменяемой, в чем нет ничего удивительного, — Рыбы водный знак!.. Какая-то таинственная энергия, бьющая из подсознания, буквально “сносит у меня башню”, и я окунаюсь в буйство чувств и отдаюсь на милость мощным энергетическим потокам, вибрацию которых ощущаю в каждой клеточке своего тела. Тогда я совершаю настоящие сумасбродства, о каких в нормальном состоянии духа и помыслить не смею. Конечно, не каждое полнолуние оказывает на меня подобное влияние, но именно то оказалось “тем самым”. И надо же было совпасть, чтобы именно на такой день мы с Генрихом Петровичем назначили рандеву! Дело происходило летом, или поздней весной, потому что дома было очень жарко. О, как же я Его ждала!.. Меня переполняла бешеная энергия, казалось, захоти я сейчас — и полечу: на метле, на швабре, — все едино! Хотелось встретить Генриха как-то особенно, необычно…

И вот, наконец, звонок в дверь. Я отозвалась не сразу. Спросила — кто? — и только убедившись, что там действительно он, отперла замок. На мне был веселый передничек желто-канареечного цвета; длинные черные волосы, с которыми я никогда не могла сладить, в художественном беспорядке падали на плечи и спину, их пряди словно жили собственной жизнью, извиваясь и закручиваясь гибкими блестящими змейками. Немного усталый Генрих Петрович водрузил свой портфель на столик в прихожий и закрыл входную дверь. Я с улыбкой наблюдала за ним, потом сделала приглашающий жест, повернулась и пошла в комнату. Шла чинно и благородно, но все же не удержалась и бросила взгляд через плечо — и получила огромное удовольствие. Тихое обалдение — пожалуй, именно это состояние отразилось на его лице. Стоит отдать ему должное, он быстро справился с собой и двинулся следом. Молча уселся за стол. Я предложила ему кофе, он кивнул. Вышла в кухню, потом вернулась с двумя чашками и тоже присела к столу. Скромненько, как истинная пай-девочка, расправила на коленях передничек: все-таки он был слишком коротким и едва прикрывал… ну, понятно, что именно…

Мы пили кофе и вели серьезную беседу. Внешне Генрих полностью владел собой и даже виду не подавал, насколько в первый момент был ошарашен, — я же вела себя, как невинное дитя, честно глядя на него зелеными глазами. Ведьмовскими глазами, если быть точной, потому что, как я ни сдерживалась, в них то и дело вспыхивал адский огонь, прорывавшийся из самых глубин моего естества, и этот огонь заставлял нервно ерзать на стуле и подрагивать от возбуждения сидевшего напротив мужчину. Понять его состояние было несложно, кроме канареечного передничка на мне больше не было ничего, — то есть