Другом две значительные личности Вольтер и Екатерина Великая

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Тема «Екатерина Великая», 79.95kb.
• -, 763.12kb.
• Реферат по теме Екатерина, 225.09kb.
• М. А. Великая английская Азаркин Н. М. Монтескье. М., 1988. Акимова А. А. Вольтер., 76.13kb.
• Екатерина II великая, 166.75kb.
• 1 Вольтер, как противник церкви, 37.87kb.
• Тема. Страницы истории Отечества. Екатерина Великая, 45.91kb.
• Кубанские новости №196. 2008 «Имя России Екатерина великая» Историческая справка, 61.35kb.
• Список новых поступлений литературы в библиотеку в марте 2008 года, 183.22kb.
• Анри Труайя Екатерина Великая, 5265.13kb.

пленников. Барбаросса махнул рукавицей. Курфюрста опустили пониже, чтоб он повис

прямо напротив главного гада. Тот показал ему клыки: "Не бойся, тиран народа,

больше кусать не буду, ты не сладкий. А вот дочки у тебя очинно даже сладенькие.

Ну, говори, где злато награбленное прячешь, а не скажешь, мы девок у тебя на

глазах обдерем!"


Магнус замычал, как бы силясь что-то выговорить. Безумная идея путешествовала в

его умирающей голове. Надо время протянуть как можно дольше, и тогда весь этот

кошмар внезапно кончится, как кончилось поражение при Цукеркюхене, как будто его

и не было. Еще, еще протянуть время, и тогда "наши" войдут во всем блеске

молодости и силы имперской, а мы все живы и целы, словно просто за фриштиком

сидим и пьем полезный свекольный сок. Тут всего-навсего смешалось то, что

существует, и то, что не существует, но кошмарами подразумевается. Надо просто

выговорить зацепку и еще время протянуть. Тут наконец он выговорил зацепку:


"Злато есть, ваша честь. В подвале замка, там, где крипты, там нужно стенку

сломать. Найдете двенадцать бочонков, ваша честь, в них злато".


Через некоторое время, которое, к вящему огорчению умирающего курфюрста, шло

своим чередом, дюжина гадов, куражась и приплясывая, вошла с бочонками. Один из

гадов, некогда бывший трудолюбивым ковалем на Волыни, содрал обруч и ножом

развалил бочонок, как арбуз. Вместо ожидаемого золота внутри оказались соленые

огурцы, сия любимая закустка руссише фолька. Барбаросса несказанно удивился.

"Ты, значит, покуражиться над нами решил, поразвлечься? - сказал он Магнусу

Пятому. - Ну чаво ж, давай вместе не скучать. Ну-ка, хлопаки, подвесьте его

теперь за нуссе!"


Еще не успели хлопаки вдосталь позабавиться над царскими гениталиями, как десять

бочонков были в ярости разбиты о стену. Из одного действительно на пол рухнуло

злато, если так можно сказать о германских монетах не всегда перфектного чекана.

В других были где огурцы, а где и икра, эти паршивые рыбьи яйца, кои русские

дурни ценят на вес золота. Двенадцатый бочонок остался неоткрытым. Кто-то в

злобе пнул его сапогом, и он, самый, между прочим, интересный, беспрепятственно

прокатился почти до церемониальных дверей. Красно-бородый поскучнел. Надоть было

теперь закруглять казацкое веселье, кончать всех, кто еще шевелился из

Грудерингов, и своих подбирать павших бойцов, дабы не опознали отряд прусские

альбо датские власти. Впрочем, девки вон еще остались нетронутые. "Эй,

аффеншванцы, давай позабавьтесь с принцессами, вы этих путан заслужили!"


Далее произошло нечто обескуражившее отважных гадов. В руке у одной из

курфюстиночек оказался нож, явно острый, как бритва. Мгновенно она рассекла

путы, и обе девочки бросились к разным выходам из зала. Одной из них -

затрудняемся среди сего ужаса сказать кому, Клаудии или Фиокле, - удалось

убежать. Другая, именно та, что была с ножом, стала добычей рассвирепевших

гадов. Целая куча смердящих навалилась на нее. Лишь один, первый, рухнул на бок,

захлебываясь своей кровью. Остальные пошли друг за другом, выстроилась гогочущая

в полном безумии очередь.


Из угла тронного зала за этой сценой наблюдал задумчивый Видаль Карантце. Так,

собственно говоря, и получилось, как он задумал, когда передавал нож и шептал

"ESPERER!". Именно так и нужно было, чтобы не обе спасли свой девичий цвет, а

одна, чтобы одну изнасиловали, а не обеих. А теперь нужно сделать так, чтобы обе

остались живы, порченая и нетронутая. Вот такую мы и представим загадку сему

куртуазному веку.


Придя к сему решению, Карантце извлек из карманчика на своем захудалом кафтанце

серную спичку (надеемся, что к этому времени сии полезные предметы уже были в

ходу, если же нет, не важно, заменим ее какой-нибудь одноразовой шпучкой), зажег

ее об одну из своих видавших виды подошв и бросил сей почти невесомый огнь через

весь огромнейший зал. Пролетев столь солидное расстояние, огнь упал на

оставшийся неоткрытым двенадцатый бочонок, и поджег случайно пролитое на него

факельное масло. Бочонок рванул (правильно, там был порох)! Тут же вспыхнуло

огромное пламя. Лишь немногие из гадов, да и те с горящими задницами и головами,

сумели выбраться из пожара. Карантце же беспрепятственно прошагал через огонь,

то есть через довольно знакомую ему стихию, к неподвижно лежащей девочке - то ли

Клоди, то ли Фио, - за ногу вытащил ее в каменную галерею, бросил там, а сам

спрыгнул в море.


Так в то безмятежно солнечное утро погибла вся династия Грудерингов за

исключением двух несчастных курфюрстиночек.


* * *


То ли в тот же день, то ли не совсем через пролив Свиного Мунда переправились на

пароме два шевалье, Николя Буало и Мишель Террано. Уже сидя в седлах, они

созерцали с палубы парома вырастающий на горизонте столь желанный их сердцам

замок. Тпру и Ну проявляли необычное для боевых коней беспокойство; косили

глазами, размахивали хвостами и даже норовили встать на дыбы. Коля и Миша

молчали и только ободряюще улыбались друг другу: сегодня они намеревались

коленопреклоненно просить у августейшей четы их дочерей.


Паром, что уже две недели как перестал из-за недостатка субсидий соединять

остров с материком, теперь был куплен уношами, как говорится, от киля до

клотиков. Щедрый дар Вольтера плюс вексели Гран-Пера Афсиомского внушили

всадникам несколько преждевременную мысль о том, что теперь в их жизни наступил

возраст богатства. Не чурались они и фантазии купить весь остров с замком, чтоб

объявить себя герцогами Оттецкими и таким образом вступить в европейскую

матримонию на правах равных.


Сначала они увидели дым, это выгорали крыша и рамы каменного великана. Вскоре

все строение выросло на горизонте. Кони заржали и, не дожидаясь приближения и

медлительной швартовки, спрыгнули в воду и поплыли к близкому пологому берегу.

Едва копыта коснулись дна, Коля и Миша пустили верных друзей во весь опор.

Теперь видны были местные жители, выносившие из дыма мертвые тела. Пастор

Блюмендааль, стоя на краю террасы с поднятым крестом, возносил молитвы. Не

спешиваясь, уноши взлетели по парадной лестнице и заколотили копытами вдоль

галереи. Буря разорванных чувств охватила их, но среди сих чувств, как у каждого

военного человека, преобладала жажда мести. Только после нескольких минут

безумных метаний они овладели собой и подскакали к священнику.


"Грудеринги все убиты, царствие им небесное!" - поведал тот.


"Принцессы тоже?!" - возопили Николай и Михаил.


Подбежали несколько местных жителей, взялись за стремена весьма популярных на

острове вольтеровских красавцев и стали сбивчиво передавать, что знали о

трагедии. Бандиты с материка вырезали всех, перепились и учинили пожар. Одна

курфюрстиночка жива, она прячется в северной башне, мы видели ея ангельский лик,

однако, господа офицеры, она явно не в себе, играет на флейте, а взять ее из

башни нельзя, потому что все внутри выгорело. Вот сейчас наши мужчины побежали

за лестницей.


Уноши грянули с коней, помчались по восточной галерее к северной башне,

перепрыгивая через обгоревшие останки неопознаваемых людей. Коля проскочил

вперед, а Миша вдруг споткнулся перед поворотом: одно мертвое тело, вернее,

тельце, увидел он, приподнялось на локте, попыталось убрать с лица волосы и

рухнуло, разметав руки. Боже, да ведь это она, Клоди, моя девочка! Она жива! Он

не решался подойти и с нескольких шагов смотрел на растерзанное платье, на ножки

ея в шрамах и кровоподтеках, на текущие из нее жидкости, на обезображенную левую

половину лица и вдруг с чудовищной пронзительностью понял, что с ней произошло.

Не в силах выговорить ни слова, он бухнулся на колени и так на коленях стал к

ней приближаться. Едва он нагнулся над ней, открылся правый глаз, а разбитый рот

исторг хрип непостижимого, нечеловеческого свойства.


Николай между тем с седла вовремя подскочившего Ну взялся карабкаться по стене

северной башни. Он видел: она там, его Фиокла, сидит в проеме узкого окна и

играет на флейте безмятежную пьесу Телемана. Дым разъедал ему глаза, но он

продолжал, цепляясь за каждый малый выступ в грубой кладке, подниматься вершок

за вершком, не понимая, что слезть оттуда вместе с ней он никогда не сможет.

"Фио, се муа, Николя! - кричал он вверх на своем отменном французском. - Иду к

тебе, моя Фио!" Игра оборвалась, и он услышал ответ: "Ах, вы вернулись из

Швейцарии, господа офицеры, как это мило! Значит, ничего не случилось, и все

сейчас за столом, пьют сок корнеплодов, под эгидой Их Высочеств папеньки и

маменьки. Ах, Николя, вы напрасно меня называете Фио, ведь я Клоди. Фио сейчас

кружится где-нибудь в занебесье, а я ей играю на флейте, я скоро тоже буду там,

в занебесье, вместе с сестрою, однако я пока что Клоди, мой дорогой, а вы больше

кто, Мишель иль Николя?"


Наконец он перекинул ногу в проем окна, или, вернее, бойницы. Девочка

погрузилась в его объятья, сияя безмятежным счастьем. Он целовал ее щечки, и

ушки, и губки, не чувствуя близости Эроса, а просто как дочь, хотя никогда

прежде не ведал за собой ничего отцовского.


Появились наконец местные увальни с лестницей и веревками. Узница северной башни

была спасена, за ней по веревке соскользнул и спаситель. Он посадил девушку в

седло и медленно повел верного коня по восточной галерее. За поворотом им

встретился Михаил. Тот нес на руках вторую - иль первую? - сестру, обвисшую, как

убиенный олененок. Впрочем, она была еще жива, если судить по ручкам и ножкам,

которые иной раз на мгновение приходили в спазматические вздрыги, словно от

кого-то защищаясь. Тпру шел за ними следом.


"Кого ты несешь?" - осторожно спросил Николай Лесков.


"Кто бы она ни была, это Клаудия, моя земная и небесная невеста, и ты тому

свидетель, мой друг и брат", - ответствовал Михаил Земсков.


И оба разрыдались, держа друг друга за темляки сабель. Над ними новыми трелями

пела флейта.


Две уцелевших кровати вытащили на террасу замка и в них уложили сестер. Местные

тетушки истово хлопотали вокруг. Опыт рыбацких жен вельми тут сгодился, понеже

нередко в сезоны штормов с моря им приносили полусознательных тружеников. Ныне

через пролив побежали челны за медицинской услугой. Оба офицера сидели на камнях

террасы возле кроватей, сами не в полном порядке.


Сумерки наступали, и небо уже начинало сиять осколками изумрудов. Встал Михаил и

подошел к краю, облокотился о балюстраду. Внизу, под отвесной стеною,

закручивались и взлетали темно-зеленые волны с белою бахромою. Миша смотрел

вниз, медленно страшную мысль соображая. Пора уже прыгнуть мне вниз и уйти

навеки отсюда туда, куда так влекло при каждом по голове ударе. Вопрос только в

том, взять ли ее с собою, чтоб перестала мучиться здесь и там красотой засияла

рядом со мною.


Вдруг из крутящихся прорв поднялось нечто в форме обширного ската и обернулось

внешностию Видаля Карантце. С насмешкой он взирал снизу. "Для пущего сведения

спешу донести, что злодеяние было совершено по заказу графини Амалии

Нахтигальской. Чтоб знали, кому мстить". - "Кого изнасиловали, Клаудию или

Фиоклу?" - с жадностью вопросил Михаил, хотя не раз давал себе зарок не общаться

с нечистой силой.


"А вот этого не скажу, чтоб мучился всю жизнь. Это отмщенье мое тебе за грубый

пинок сапогом в сраку-с". И с этими словами ушел в глубину.


На этом, собственно говоря, мы можем и завершить нашу отчаянно правдивую

историю, которой могло и не быть, о том, как филозоф Вольтер общался со своими

единомышленниками из Санкт-Петербурга. Старинная традиция, впрочем, дает

возможность рассказать в эпилоге также о том, как сложилась и вне романа судьба

наших любезных - и не очень - персонажей.


Эпилог


как таковой, в завлекательных авансах не нуждается


Лето 1812 года в Рязанской губернии задалось важное: и на посевы, и на косьбу

выходило вёдро, а меж страдой случались обильные ливни, способствующие

вызреванию злаков и бахчевых культур. В июле, то есть ровно сорок восемь лет

спустя после описанных в сей повести событий, опять выдалась стойкая жара, что

радовало хозяев поместий, равно как и крестьянский люд. Клавдия Магнусовна

Земскова, несмотря на почтенный возраст, слыла самой рачительной сельской

деятельницей Ряжского уезда. Об эту пору просыпалась она с петухами и до заката

колесила на легкой бричке по своим обширным угодьям, обходила поля и огороды,

посещала и дальние хутора и везде вела просветительные и указующие беседы с

артельными. Возвращаясь же домой, Клавдия Магнусовна отнюдь не падала замертво,

а усаживалась к пиано, чтоб услаждать мужнин слух и говорить с ним о прекрасном.


Что касается мужа ее, Михаила Теофиловича Земскова, ему, как всегда, было не до

угодий, однако никто в уезде не ставил ему за то лыка в строку, хоть и считали

почтенного отставного генерала заядлым вольтерьянцем. Все знали, что занят

Михаил Теофилович делом, быть может, более важным, чем сбор урожая или

пестование скота, ведь каждое утро, усаживаясь в своем кабинете под портретом

главного вольтерьянца, месье Вольтера, перед собранием различных стеклянных

емкостей, перед весами с полупрозрачными чашками, перед выстроившимися, что твоя

орудийная батарея, микроскопами, мыслил Михаил Теофилович о сугубых

внутренностях человека, о разных его жидкостях, осадках и слизях, равно как и о

секретных его "эциях", и все это ради поддержания человеческого, отнюдь не

бычьего, здоровья.


Однажды в одно из подобных утр услышал Михаил Теофилович через открытое окно и

ветви многолиственного сада шум дюжины копыт и окрики кучера с проселочной

дороги. Вынес на террасу свое корпулентное тело и увидел, что в поместье

въезжает запряженная тройкой щегольская иноземная карета. Так и есть, Николай

пожаловал с регулярным визитом; откуда на сей раз?


Седовласый, хоть и с подкрученным коком, весьма подтянутый в талье - небось

усильями корсета, - Николай Галактионович Лесков чуть ли не выпрыгнул из

экипажа, чуть ли не побежал к нему на крыльцо, однако что-то, видно, пронзило

седалищное сплетение, и он остановился в мгновенной задумчивости. Тут же,

впрочем, двинулся дальше, слегка припадая на ступенях.


"Мишка, видишь, я сразу к тебе, не заезжая даже к Фекле! Черт бы побрал

хваленого "честертона", растряс всю задницу, защемил мускулюс глютеус! Ну, как

ты, друг мой братский? Дай-ка огляжу! Хорош, хорош, как всегда, со своей

неотразимостью! Небось из младенцев-то на селе половина твои, ха-ха-ха?!"


Они обнялись.


"Ах, Коля-Николя, соскучился я уже по твоему бонвиванству", - проговорил Михаил

Теофилович.


"А я-то как соскучился по тебе, эскулапус мой уединенный! - в прежнем духе

продолжал выкрикивать Николай Галактионович. - Не знаю уж, что и делать-то буду

без тебя на сей грешной планете!"


"Это как же прикажешь понимать?" - опешил Земсков.


"Ну ведь когда-нибудь, хоть к ста-то годам, небось преставишься, а, Миша?" -

весело предположил Лесков.


Земсков с интересом посмотрел на Лескова: "А ты, стало быть, не собираешься еще

в дорогу к тем-то годам?"


Лесков с огорчением потрепал дружескую холку: "Ох, не люблю я этих "еще", ох, не

приветствую! Ну ладно, хватит шутить, давай начнем с дела".


Земсков провел Лескова с жаркого крыльца в прохладу кабинета и крикнул, чтобы

принесли из ледника квасу. "И шампанского!" - крикнул Лесков вдогонку. Адъютант

Зодиаков (сын упомянутого в главах секретаря Зодиакова) внес за ним в кабинет

кожаный саквояж, как и все у Лескова, превосходной работы. Друзья уселись в

кресла напротив друг друга, выставив колена, как бы спецьяльно, чтоб бить по ним

стариковскими дланями.


В саквояже были карманы с флаконами. Быв извлечены и расставлены на столе,

флаконы демонстрировали этикетки с именами петербургских кавалерственных дам и

знатных законодателей общества: Шерер, Курагины, Нессельроды и даже главный

политический специалист-мыслитель Сперанский. Так уж повелось за последние годы,

что в петербургских политических салонах стал появляться чуть ли не на правах

отечественного Калиостро известный в прошлом боевой екатерининский генерал

Николай Лесков, маркграф Бреговинский. К нему обращались со своими малыми и

большими недугами представители высшего света, кои были либо пресыщены, либо не

удовлетворены светилами официальной медицины. Точно не известно, в какие

таинства посвящал свою клиентуру сей представительный и до чрезвычайности

светский господин, женатый, как гласила молва, на уцелевшей представительнице

одной изчезнувшей в одночасье династии остзейских принцев. Поговаривали, что

вовлекает он свою паству, сиречь пациентов, в некое сиамское шаманство,

совместную экзальтацию с камланием и тряскою, почерпнутое якобы из трудов своего

морганатического родителя, одной из наиболее загадочных личностей екатерининской

эпохи, шпиона, писателя и путешественника Ксенопонта Петропавловича Афсиомского,

автора прогремевшей во второй половине прошлого столетия повести "Земные и

внеземные шествия Ксенофонта Василиска". Доподлинно было известно, что раз в

месяц Лесков покидает столицы с образцами высокородной урины, экскрементов,

лимфы в форме экссудативных выделений, запекшейся сангвы, бронхиальных мокрот и

даже комочков спекшейся или, наоборот, разведенной до полупрозрачности джизмы.

Генерал не делал секрета из того, что направляется он на консультацию к своему

партнеру, гениальному целителю и такому же, как и он сам, отставному

екатерининскому генералу Михаилу Земскову, барону Оттецкому и Анштальтскому,

обладающему даром проникновения в тайны человеческих организмов путем

прочитывания индивидуальных выделений. Возвращался в столицы Лесков с саквояжем,

полным тщательно рассортированных порошков в облатках из подсушенной лягушачьей

кожи, микстур, запечатанных в рыбьи пузыри, пропитанных кое-какими отравами

кусочков сахара, пучочков горьких трав, кои надобно было жевать всухую или

растворять в перепелячьем бульоне, и тому подобных, всякий раз весьма

неожиданных, снадобий. Все это было приготовлено собственноручно самим великим

затворником, кому, как гласила молва, случилось быть в молодости конфидантом

великого Вольтера и негласным фаворитом Ея Императорского Величества. Все эти

процедуры, предоставляемые такими исключительными личностями, стоили огромных

денег, однако общество готово было за них платить и больше, и оно платило все

больше и больше, поскольку видело, что лечение приносит пользу и что люди

улучшаются. Толстые пачки ассигнаций, а временами и золото Лесков привозил в

рязанское поместье своего друга, где и делил пополам, без утайки.


Кто бы думал, что так благоприятственно все сложится, когда в возрасте

пятидесяти двух лет, сразу после кончины матушки-государыни, оборвалась обоих

столь блистательная с начала и до конца имперская служба.


В молодости своей, еще в том памятном 1764 году, после возвращения с острова,

получения чинов, титулов и наград, Коля и Миша по совету Гран-Пера вышли из

секретной экспедиции. Совет сей, как они поняли, пришел то ли от исчезнувшего

без остатка барона Фон-Фигина, то ли от Той, кого он на острове представлял с

толь неповторимой куртуазностью. Кажется, было сказано примерно так: "Пусть

пребудут теми, кто они есть, ибо секретственные машкерады не всегда способствуют

становлению личностей". SIC!


Карьера Миши проходила в кавалерии, в то время как Коля в силу своего раннего