Geum.ru

Презентация тайны 3

Вид материалаПрезентация

Содержание


ПЕРВЫЙ МАСОН (из дневника)
Масонство в романе Л. Толстого «Война и мир»
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   37
^

ПЕРВЫЙ МАСОН
(из дневника)


Принеся в мой дом свои книжки, аккуратно подстригая бороду, ты, в основном, лежал на диване. Изредка, — тщательно и подробно одеваясь, подолгу выбирая галстук, носочки, платочки, туалетную воду, ты выходил. Конечно, — то в библиотеку, то на кафедру, то по магазинам «за вкусненьким», но чаще всего целыми неделями оставался дома. Иногда брал гитару и меланхолически напевал: «Мне звезда упала на ладошку, я ее спросил: откуда ты? Дайте мне передохнуть немножко, я с такой летела высоты...» Это называлось, «работал»... Откуда всегда была в тебе такая немощь? Мне только теперь становится понятно: состояние это не физическое, а духовное.

Я дома почти не бывала. Во-первых, съемки. От Японии и Курил до могилы Канта в Калининграде, от экватора до северного полюса. Месяцами я то болталась со своей съемочной группой в водах Тихого океана, то «барражировала» воздушный океан на стратегических бомбардировщиках, то в ожидании погоды вязала тебе свитерочки в какой-нибудь жуткой гостинице города Коврова, Ташкента, Амдермы или Чибаркуля.

Во-вторых, даже в монтажный или подготовительный период работы над фильмом я чуть ли не круглосуточно торчала на студии. За двадцать лет в моей творческой карточке накопилось 46 картин. И они, разумеется, налезали друг на друга, требовали бешеного напряжения и непрерывного присутствия.

В-третьих — обмены. Жилищным вопросом я занималась с такой же страстью, как и кинематографом... Мой самый лучший оператор Ваня звал меня Хорек. Это не только производное от фамилии, но и намек на агрессивность, настырность, непредсказуемость и наглость. Вот, правда, хитрости хорьковой, у меня не было. Скорее перла напролом, открыто и уверенно как танк. Запускать в производство по несколько короткометражек сразу надо было не только потому, что этого требовала моя неуемная творческая энергия. Это приносило деньги. Рубли же нужны были не только для того, чтобы содержать семью. Немногим приходило тогда в голову: ценою денег и грандиозных «цепочек» можно совершенствовать жилплощадь. Мне требовались все большие квадратные метры, все большая высота потолков, все ближе к метро и т.д. Заботу о Глебе целиком взяли на себя мои родители. Но это больше сорока километров от Москвы, а мне так хотелось, чтобы ребенок рос с нами. Значит: хороший район, музыкалка, английская школа...

Сегодня ты говоришь, что всю жизнь терпел мое невыносимое давление, мои упреки. Были, были вопли с моей стороны, а как же! Доползая до порога после двух смен монтажа, озвучания или со съемок с неподъемными сумками и, хватаясь за кастрюлю или тряпку, я взвизгивала порой: «Ты что, за две недели ни разу веник в руки не взял?!!»

Но чаще я «зверела», как ты говорил, — по поводу твоей работы. Она не получалась. Свою первую и, практически, единственную статью ты писал полтора года. Кандидатскую диссертацию, ставшую расширенным и потому еще более тусклым и тавтологическим вариантом все той же статьи, мы выдавили из тебя года за четыре с половиной. При этом ты постоянно ныл, что лишен общения, лишен людей. Тебе казалось, что где-то там, за стенами нашего дома кипит какая-то интересная жизнь, а ты, бедный, обречен на затворничество из-за этой жуткой необходимости — стать кандидатом философских наук.

После того, как ты наконец-то стал им, сделалось почему-то еще хуже. Ассистентская должность денег практически не прибавила, занятости тоже. Мученический путь кандидатства заставлял отказаться от надежды на докторство. Конечно, мысль о том, что твои гениальные идеи, основанные на Юнге и Канте, слишком смелы для марксистско-ленинской эстетики, утешала, но не окрыляла.

Хороший способ набирать «листаж» публикаций придумала моя подруга, работавшая тогда в Госполитиздате. Я выдумывала «самоигральные» темы и броские заголовки для статей, ты выдавал глубокомысленные «тезисы» из четырех-шести фраз, а я потом лихо наращивала на твои сухие скелеты толстое мясо. Получались довольно умные и даже вполне читабельные статьи. На них потом живо откликались графоманы и шизофреники. Ну, еще бы! Мы ведь писали о глубинах бессознательного, о тайнах творчества, загадках инсайта... и прочую чушь.

Карьера, однако, серьезная научная карьера явно не получалась. Я просто с ума сходила от этого. В моем взгляде, наверное, горел в то время тот же пламень неукротимой отваги, решимости, отчаянной тревоги, который так пугает в глазах кошки, мечущейся со своим котенком в зубах, когда она не может найти безопасное место.

Видимо, ты был, да и сейчас остаешься, неплохим преподавателем. Конечно, дать глубокие знания своим студентам ты вряд ли в состоянии. Откуда? Ведь у тебя нет базового философского образования. Зато ты можешь читать «завлекательные» лекции. Чуть-чуть не по программе, с туманными намеками на загадочное, непознанное, зашифрованное, глубокое... Плюс неброское обаяние с налетом таинственности, шарм интеллигентности в манерах... Но ведь это студентам тоже нужно! Кто-то заинтересуется, сам книжки почитает. Словом, была ведь, да и сегодня, я думаю, возможна твоя нормальная самореализация!

Годы шли. Ты вяло пытался пристроиться то каким-то клерком в Философском обществе, то в Министерстве Культуры, то уехать поработать за границу. Перешел в ГИТИС. И везде все как-то не ладилось. Тебя обижали, обманывали, обходили. Я продолжала бешено молотить фильм за фильмом и судорожно искать какой-то путь. Для тебя...

В режиссуре тоже есть своя теория. Меня привлекли самые простые и самые загадочные штучки на экране — точки, кружочки, треугольнички... Я попыталась проникнуть в символический смысл элементарных частей изображения. Переводила с английского энциклопедию традиционных изобразительных символов. Ты до сих пор используешь в своих лекциях эти переводы?

Ковыряясь в расшифровках символических значений, я все время натыкалась почему-то на каббалу, на тексты древнееврейские, египетские и масонские... А в 1985 году, когда к нам в гости приехал твой французский друг, вдруг выяснилось, что масонство существует по сей день. Оказалось, что этот Жан-Пьер совсем недавно стал членом Всемирного Ордена. Началом всех этих выяснений и послужили разговоры о моих научных изысканиях в символике.

Жан-Пьер говорил о вольных каменщиках... А мы-то с тобой помнили только странный сюжет из «Войны и мира». Пьер Безухов, помнится, разочаровался в них и еле ноги унес... Но в моей голове уже тогда зароились какие-то смутные образы. «Тайное общество»? Тайна! Это ведь как раз то, что будет так органично для тебя! Это как раз твой жанр, твой стиль... Кстати, о Толстом. Среди прочих моих «досок» обнаружилась и такая.
^

Масонство в романе Л. Толстого «Война и мир»


Историки и литературоведы не раз поднимали вопрос о том, насколько достоверно изображение масонства у Толстого и о прототипах образа Безухова. На второй вопрос сам Толстой не раз отвечал, что за исключением двух персонажей (Денисова и Ахросимовой) все остальные герои романа — вымышленные, точнее собраны по мельчайшим черточкам с очень многих конкретных людей. Даже такие исторические лица как Бонапарт и Александр описаны Толстым достаточно своеобразно. Что же касается вопроса первого, то тут достоверного и точного несомненно больше. Толстой с необычайной достоверностью пользовался источниками, а их у него было множество, и все они были превосходны. В закрытых фондах главной Российской Библиотеки и сегодня скрываются такие неисчерпаемые богатства, какими не может похвастаться ни одно другое книжное собрание мира. Специальные хранилища для одних только масонских изданий и рукописей занимают многие этажи громадного здания и это известно всем. Далеко не всем, однако, удается взглянуть на них. Во времена Толстого все это было, разумеется, доступно. Поэтому и речи, и отдельные слова — взятые всегда в кавычках — также, как и дневник Пьера, списаны дословно в библиотеке, где до сих пор хранится сборник ритуалов с автографами Толстого. Бросаются в глаза, однако, и некоторые неточности. Во-первых, сказано, что сердце Пьера «не лежало к мистической стороне масонства», причем Толстой это еще и дважды повторяет. Но в этом случае Пьер не мог бы быть учеником и почитателем Баздеева (Позднеева), который был одним из самых глубоких мистиков, не признававших масонства вне православного христианского мистицизма...

Очевидна и неправдоподобность поездки «в целях масонской тайны за границу в начале XIX в. Такая поездка могла бы иметь место только в екатерининское время. Навеяна она, очевидно, поездкой Шварца или путешествием В.И. Зиновьева, но, конечно, в XIX веке ехать было незачем...

Тем не менее, все эти неточности не существенны по сравнению с тем, как точно и проникновенно великий писатель передал главный смысл и значение принадлежности к братству вольных каменщиков. И это несмотря на то, что сам Толстой относился к масонству достаточно настороженно, поскольку в то время, когда он жил и творил, российское масонство начало вырождаться, приобретая все большие черты политических организаций будущих экстремистов — большевиков и эсеров. Толстой противопоставлял масонским поучениям философские рассуждения Платона Каратаева. Это противопоставление «каратаевской правды масонскому лабиринту лжи, которую ощущал разочаровавшийся в масонстве Пьер», звучит осуждением масонству, которое хотел высказать Толстой, проецируя, видимо, вольно или невольно современное ему российское масонство на всю историю всемирного ордена.

И все же в смысле популяризации братства вольных каменщиков эпопея Толстого сделала, вероятно, не меньше, чем вся историческая литература, и сделала так, что в кругах интеллигенции любили и ценили старое русское масонство. Глубокий читатель всегда мог понять, что метания и разочарования Пьера связаны с его личной драмой, что он сам отчасти повинен в переживаемых неудачах и ударах судьбы. И не один раз, как свидетельствует автор, масонство являлось для его героя не только источником утешения, но и давало возможность подняться на большую духовную высоту. А эти страницы написаны Толстым с такой яркостью и убедительностью, что впечатление от них не меркнет несмотря на последующие колебания и сомнения. И даже семьдесят с лишним лет советской истории, когда официальная пропаганда объявляла масонство чуть ли не главным источником мирового зла, люди продолжали читать «Войну и мир» и многие стали верить, как Пьер, после разговора с Баздеевым «в возможность братства людей, соединенных с целью поддержать друг друга на пути добродетели».