Кулеба профессор и аня маленькая повесть
| Вид материала | Документы |
- Аня, опять заснула? Аня, вздрогнув, начала натягивать колготки. Новые колготки кусались, 40.03kb.
- Анализ воспитательной работы в 4 классе за 2005 2006 учебный год, 198.46kb.
- Главы Республики Мордовия Н. Меркушкина. Фестиваль представляет собой комплекс различных, 100.61kb.
- Оскар Уайльд, 378.5kb.
- Восьмиклассникам, 5.16kb.
- В в. Список произведений: И. С. Тургенев повесть «Первая любовь» Л. Н. Толстой повесть, 189.91kb.
- Литературоведческие термины, 12.01kb.
- Список литературы на лето для будущих восьмиклассников, 20.5kb.
- Некоторые направления эволюции агиографического жанра Глава, 666.78kb.
- Тематическое планирование уроков чтения по учебнику «Маленькая дверь в большой мир», 82.7kb.
Владимир КУЛЕБА
ПРОФЕССОР И АНЯ
Маленькая повесть
«ДЛЯ ВСЕХ ДРУГИХ Я ДАВНО УЖЕ УМЕР». В сущности, подумал Профессор, если разобраться, я давно уже не востребован, а значит - не живу, то есть - умер. Кому, собственно, я нужен сейчас? Ученикам, ради которых корячился всю жизнь, передавая не столько знания по политэкономии и философии, сколько умение применять законы диалектики в экстремальных жизненных ситуациях? Какое-то время огонек еще тлел, задуваемый порывами жизненных неурядиц, если не встречались – хотя бы перезванивались. Когда узнал в прошлом году, что у них традиционный сбор, 30-летие выпуска, решил: если не позовут – все равно пойду! Не выгонят же.
Когда наметились первые признаки отчуждения? Должно быть, после распада Союза. Да, точно, в начале 90-х, все как-то сразу обнулилось, перевернулось с ног на голову.
Смешно сказать – студенты несли преподавателям вермишель в пачках и разбавленное подсолнечное масло, а те, закрыв глаза, ставили зачеты. Иногда не хватало на автобус, и Профессор ездил «зайцем». Впрочем, за проезд тогда почти никто не платил, стервозных и крикливых кондукторш смыло волной, так что контроля, почитай, никакого.
Вот чем отличается теперешнее время – полное отсутствие какого-либо контроля во всех сферах общественно-политической и культурной жизни. Профессор потянулся за блокнотом во внутренний карман. Формулировка, безусловно, заслуживала, чтобы быть зафиксированной. Вот, скажем, Фрейд, Ницше и Шопенгауэр, за саму попытку заглянуть одним глазом в труды которых, Профессора в свое время чуть не исключили из университета, лежат свободно на раскладках, а нынешние поколение студентов даже не пытается их понять. Смотрят на нынешних властителей дум с тем же чувством отвращения и досады, с каким мы зубрили Маркса или, как сейчас говорят, Карлсона и Энгельсона.
Как говорится, не станем апеллировать личным примером, но смог же я вывернуться, и вписаться в контекст времени. Тема кандидатской диссертации, которую защитил еще при Союзе – «Анализ содержания и последствий неоконсервативной стратегии социального реванша на Западе». Казалось, не оставляет места для маневра в период перехода к рыночной экономике. Ан нет, уловил тенденции, два года – ночи напролет – но докторскую все же выжал. Нашлись, правда, умники – в газету тиснули о «странном превращении Профессора», но кто теперь об этом помнит.
Нет, ученикам он точно не нужен. Друзьям? По большому счету, у Профессора их и не было никогда – настоящих, таких, чтобы круглосуточно. Сослуживцы, коллеги по работе, начальники, несколько случайных женщин – вот и весь актив.
Остается семья. Внучка Сашенька, которая вьет из него веревки, и из-за которой он каждый день мотается на молочную кухню за детским питанием. Дочка Саша – когда-то надежда и гордость семьи, погрязшая в многочисленных и одинаково несчастливых любовях, но так и не устроенная, мать-одиночка, готовая в любой момент ради «своего единственного» сигануть с моста и прямо в реку.
Наконец, супруга Александра Александровна, беспокойная и нервная его нынешняя соседка по кровати. С которой они прожили тридцать и еще сколько там лет, уцелели, что является сегодня исключением из общих правил и, если поразмыслить объективно, немыслимым совпадением случайных чисел.
«Итак, для всех других я давно умер, жив же только для нескольких избранных близких». Придя к такой ясной и красивой формулировке, Профессор успокоился и повернулся в залитое мутными потоками и никогда не протираемое окно маршрутки секонд-хенд. Вывести с утра формулу – Профессор мыслил формулами и афористическими фразами – для него хороший знак, комфортное начало дня, ощущение былых научных побед.
И тут же он увидел Аню. Уж не мерещится – нет, это точно, стопроцентно была она, застывшая у светофора на переходе Бульвара Леси Украинки и Кутузова. Какой-то миг, и всплыла картина: теплое море где-то в Алуште, песчаный пляж, он стоит по щиколотку в мокром песке, смотрит, как тихие волны, набегая, ласкают его ноги.
«Да ведь сегодня я видел ее во сне! Или померещелось?»
ПРОСНУЛСЯ ОН ПРОСВЕТЛЕННЫЙ. И сразу – маленькое чудо: в голове возникла мелодия стиха, сразу нащупался ритм, а затем – и слова пришли. Давно забытый стих, которым они бредили студентами в 60-е, страшно сказать, прошлого века. Впервые прочла его Аня, своим гортанным, волнующим голосом тогда, в Болгарии, где у них случилось что-то типа медового месяца.
Думал, ее сочинение, оказалось – известного поэта-шестидесятника, слава Богу, ныне здравствующего. Профессор не был уверен, что стихотворение вошел в собрание сочинений. «Впрочем, надо проверить, сейчас это легко, книги намного доступнее, чем тогда. Правда, мало кому они сейчас нужны».
«Окно выходит в белые деревья. Профессор долго смотрит на деревья. Он очень долго смотрит на деревья и очень долго мел крошит в руке. Ведь это просто - правила деленья! А он забыл их - правила деленья! Забыл - подумать - правила деленья. Ошибка! Да! Ошибка на доске!»
Да, что-то в таком роде, в таком порядке, да я и сам это стихотворение с тех самых пор ни разу не перечитывал, не вспоминал. Как там дальше, в самом конце, те щемящие строки?
«Окно выходит в белые деревья, в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья, мы, молча, на профессора глядим. Уходит он, сутулый, неумелый, под снегом, мягко падающим в тишь. Уже и сам он, как деревья, белый,
да, как деревья, совершенно белый, еще немного - и настолько белый, что среди них его не разглядишь..
Когда они, запивая то и дело вспыхивающую любовь, дешевым красным вином, курили, лежа в постели, одну сигарету на двоих, и Аня читала этот стих, Профессор вдруг заплакал.
Впрочем, тогда он еще не был профессором, всего лишь доцентом, здоровый, как бык, перемахивал через ступеньку на пятый этаж их кафедры. На шестом - чердак, куда он когда-то со страшной голодухи поволок ее туда, где обычно слонялась свободолюбивая молодежь и прогульщики всех мастей. Он разложил Анну на старой деревянной парте, так что ее ноги на высоченных каблуках аккурат упирались в низкий потолок неправильной формы. При этом Анна, как она полюбляет, громко стонала и время от времени повторяла: «Не в меня! Только не в меня, милый!». Пришлось одной рукой закрывать ей рот, пока она не замолчала и не впилась в руку зубами со всей дури. Повезло, в поздний час на чердаке никого, не застукали.
А вот в Болгарии – застукали. В такую лажу оба чуть не влетели! Поездка, в которую он добился включения Ани, что вызвало немалые пересуды на кафедре («секретаршу-то куда с собой тащит?!»), предполагала конференцию, а затем – под конец – недельный отдых на море.
Как-то тогда на прощальном банкете получилось, что они неожиданно напились, вдвоем улизнули, и в каком-то парке на лавочке из «залободал» патруль – парк оказался резиденцией премьер-министра, каждые два часа полицейские объезжали с фароискателями, застукали, в чем мать родила. Плюс – оба лыка не вязали, не сразу и оторвались друг от друга.
В участке Профессор гневно вопрошал:
- Кэн ай си рашен консул?
Не было тогда в Болгарии человека, который бы не знал русского. Когда дошло, забубнил, будто заклинило его напрочь:
- Я ничего не буду говорить без своего адвоката!
Трудно сказать, чем все обернуться, если бы не приехал коллега доктор Славен Иванов, уладивший за 150 долларов инцидент. Но стыд-то какой, а?
ПОЧУВСТВОВАЛ ПРИЛИВ. Совсем, как в молодости. Просыпаться с такими строчками в голове приятно, бодряще и радостно. Обязательно сегодня перечитать. А что - вдруг хороший денек выдастся! Не все ж сплошная черная полоса, будто не август на дворе, а беспросветный киевский февраль, тянется и тянется - конца краю нет.
Профессор машинально перевернул лежавшую на тумбочке под ночником вчера купленную по случаю книгу Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Книжка была раскрыта на 35-й странице. Значит, он перед сном столько осилил? Но, как часто бывало в последнее время, не мог ничего вспомнить: не то, что эпизода - ни единой строчки, сплошное белое пятно! Будто с сумасшедшего, большого бодуна.
И это он, с его памятью, которому завидовали все на курсе, и потом, на работе в институте, когда мог цитировать страницами наизусть, любой прочитанный отрывок, сразу же, не отходя, так сказать, от кассы.
В последнее время пропала память на фамилии. Недавно на семинаре рассказывал студентам о фильме режиссера Салтыкова, сценарий Юрия Нагибина, «Председатель» - все из той же своей юношеской поры, и заклинило на фамилии актера, игравшего главного героя. Какой позор! Хоть головой о стену. Помнил, что Михаил – а вот как фамилия этого всенародного любимца – забыл позорно и напрочь, пока одна студентка не выдохнула вопросительно: «Ульянов?». Вот что, ребята, старость делает!
Так и с книгой сегодня. Ни строчки, хоть убей! И вместо того, чтобы идти готовить себе овсяную кашу на молоке, но без единого грамма масла, он сел на разбросанную кровать, взял раскрытую книгу – то был старый верный способ: просмотреть несколько абзацев дальше, чтобы восстановить в памяти все прочитанное накануне. Увы, ничего не восстанавливалось.
«Жизнь и судьба». Да уж, сама история появления этой книги, написанной в конце 50-х, такая, что о ней надо захватывающий триллер писать. КГБ выкрал рукопись, уничтожили не только оригинал, но и все копирки, обыскав и засадив в СИЗО машинистку.
Василий Гроссман ходил, страшно представить, к самому Суслова, тот, передернув плечом, изрек приговор: если и напечатают роман, то не раньше, чем лет через 200-300. Напечатали раньше. Редакторша «Нового мира» сохранила рукопись у себя на антресолях, долго тянулась резина, пока уже после пересторйки напечатали. Но толку-то, толку – что? Никакого, считай. Все прошло буднично и незаметно, сейчас, пожалуй, бессмертная эта вещь, подвиг писательский известны лишь в узком кругу литературоведов. Понятно, не Чейз какой-нибудь, не Малинина и даже не Акунин.
Профессору повезло: на доживающем свой век книжном рынке, что у метро «Петровка», он всех знал, да и его кое-кто, пообещали, как раньше, в былые годы, «посмотреть». И вот когда заветная книга в руках, оказывается, из 35 прочитанных накануне страниц, ничего не помнится. Придется начинать заново.
«Какие наши годы!» - сказал ректор Миша Копальский, вручая Профессору на 65-летие большую и никому не нужную ручку «Паркер» в тяжелом темном футляре. Это был типичный «отдарок» - таких ручек самому Мишке несли по сто штук на день.
– Пишите больше романов о нашей повседневной жизни! - пафосно, как обычно на юбилеях, пожелал он. – А Нобелевскую премию – не забудьте перечислить в Фонд мира!
«Спасибо, я возьму деньгами!» - съязвил Профессор.
Это напомнило давным-давно забытый дух «конторы», где он трудился руководителем, был молод и азартен, два раза в неделю ездил с друзьями в сауну, волочился за женщинами, а в перерывах еще и писал модные тогда среди молодежи повестухи. Его «прорабатывали» на собраниях и в газетах, не принимали в Союз украинских, как пел Галич, «письменников», призывали – так же, как недавно Миша - писать о «наших современниках», «молодых гвардейцах пятилетки».
И Профессор, дурачась, вместе с товарищем, к сожалению, так рано ушедшим, написали рассказ-пародию, состоящий из расхожих газетных штампов. Поднялась ужасная шумиха, их обвинили во всех смертных, и в национализме, и в антисоветизме. После того наката он и решил рвать когти в науку. Слушая Мишку, подумал, что, кажется, все опять возвращается. Или ничего - или почти ничего - с тех пор, оказывается, не изменилось.
Профессор ответил Мишке той же монетой: « Я всего лишь выполняю свой долг, Михаил Михайлович. Хотя, заметь, уже три года не был в отпуске. Но что такое отпуск, когда мы все, я в этом глубоко убежден, являемся активистами твоего фан-клуба!». Как обычно, никто не понял: Профессор шутит или говорит «на полном серьезе». Чтобы разрядить обстановку:
- Всем выпивку за мой счет!
Сам Миша – подавал пример и служил прекрасным образчиком преуспевающего конъюнктурщика, у Профессора чесались руки описать его в какой-нибудь очередной своей вещи, а то и вывести главным героем. Особенно - после прихода к власти нынешних, чьи флаги раскрашены в сине-темные тона. Миша – на глазах и в момент - перекрасился, стал носить такого же цвета рубашки галстуки. Рубахи ему шили вручную, на воротничке и манжетах ниткой в масть вышиты инициалы. До этого носил галстуки исключительно оранжевой раскраски. А начинал – с красных пиджаков, его даже молодежная газета подколола тогда: «Вместо красного цвета знамен – красные пиджаки!»
ОН ТОЛЬКО С ВИДУ ПРОСТОФИЛЯ. Но, если рассудить здраво, их шеф был не таким лохом, как могло показаться при первом приближении. Одним из первых в Киеве он «прихватизировал» институт, который все сразу стали называть «Копанкой», весьма прозрачно намекая на фамилию ректора. «Куда поступает твой ребенок? – «В «Копанку!». Голова варила, и Миша, пока другие колебались, перевел «Копанку» на платную основу, ввел ноу-хау - систему круглосуточного набора, так что деньги в кассу, вернее, мимо нее, поступали более чем исправно. Едва ли не первому в Украине вузу Копальского было даровано звание национального, то есть, и бюджетное финансирование Копальскому капало – извините за неудавшийся каламбур.
Сильным его активом стало оформление через Киевсовет - через сессию! и голосование депутатов! - 32 сотки «золотой» киевской земли в центре Печерска - для строительства нового корпуса, а также возведения трех жилых домов для преподавателей, аспирантов и студентов (якобы). Как раз вовремя успел – самое главное - до кризиса, когда Киев переживал невиданный строительный бум. Трехкомнатная квартира в Печерском районе на вторичном рынке стоила – страшно подумать – миллион долларов. А новенькая - в «высотке» им. М. Копальского - в три раза дороже. И это только «голые» стены, без отделки!
Успел «вложиться» в пяток ресторанов с небольшими уютными гостиницами и саунами по Одесской трассе. Так что, когда «донецкие» там скупили все, что можно, Миша встречал их с готовой инфраструктурой. В его кабаки, где преобладала «справжня» украинская кухня, записывались за месяц вперед.
Мишка до того обнаглел, что начал подсовывать сильным мира сего длинноногих красоток с «хериографического». Эту работу он никому не передоверял, кастинг претенденток на практические занятия «в поле» проводил лично. Конечно, его акции стремительно повышались, и однажды – Профессор слышал своими ушами – как Мишка орал по мобильнику: «Алло! Это Копальский! Соедините меня с Президентом! Что-что? Отдыхает? Так разбудите, это очень важно! Да, и срочно!»
Хотел все это Профессор описать, хотел, да – совесть не позволяла. И потому, что знал Мишу триста лет, и немало поспособствовал в свое время, когда трудился в министерстве, чтобы именно Миша занял еще «живое» место ректора. Да что там, если уж совсем честно, Профессор был одним из трех (четвертым был Копальский) непосредственных участников физического выселения престарелого компартийного ректора Гудзя, агронома по специальности (диплом Уманского сельхозинститута), который два десятка лет «выпускал» работников культмассовой сферы без каких-либо угрызений совести.
Когда возникла вся эта «заваруха» с привлечением судебных исполнителей и знакомых бандитов Копаля с Дарницкого рынка, Профессор лично вкручивал новенькие шурупы в дверь ректорского кабинета, когда срочно потребовалось менять замки. Как бы то ни было, но он – мой друг, и это не обсуждается!» - считал Профессор.
Миша умел дружить, именно он позвал его, когда Профессора банально «прокинули», цинично и жестко, и он сидел без работы. Тогда с ним предпочитали не только не общаться, но и не здороваться, телефон сразу и надолго умер, и Миша в определенной мере, конечно же, рисковал.
И второй раз, уже после т.н. «оранжевой революции», когда Профессора опять смыло волной, он вынужден был снова просить Копаля, и тот не отказал. Да и сейчас, между нами девочками, мог давно бы отправить на пенсию Профессора, но держал исключительно из жалости.
А ведь имел полнейшее право послать! Однажды возникла ситуация, когда одному, ну очень известному деятелю, чье имя как-то неловко и упоминать в данном тексте, в то время лидеру и фавориту президентской гонки, понравилась Аня, в то время уже девушка Профессора, и он попросил через Мишу уступить ее:
- Потім розрахуємося, за мною не заржавіє, я добро завжди пам»ятаю!
Профессор не уступил и послал того кандидата на фиг. Да еще при личной охране, и многие слышали, как он сказал:
-Хочешь нарваться - пойдем выйдем!
Миша взбеленился тогда, елки-моталки! Орал в сауне:
- Идиот! Ты хоть представляешь, кому отказываешь?! Он же – без пяти минут президент! Из-за какой-то шалавы! Да у меня на «хериографическом» (Миша никогда не отличался шибкой грамотностью, говорил «лабалатория», «хериография» и пр., хотя считался кандидатом наук) – таких блядей – вагон! Не хочешь о себе – обо мне подумай! Я мог бы, в конце концов, министром стать! А ты – ректором, мудишвили заморский! В его понимании пост ректора, доставшийся с такой кровью и скандалом, являлся воплощением достатка, исполнением всех надежд. Так оно, впрочем, и было. Да Мишка и не собирался никому уступать, деньги-то какие, придумал бы что-нибудь типа «почетного ректора».
Но что поделать, если они тогда с Аней переживали пик любви. Словами это не расскажешь, да и не важны слова, неуместна. Здесь все – на нюансах, рефлексах, на биохимии. Зомбировали друг друга так, что скажи кто-то из них: «Надо немедленно прыгнуть с 16-го этажа!», ни минуты не колебались бы. Организмы слились в один.
На зависть всем она, в эффектном, укороченном до невозможности, красном платьице, с распущенными до плеч иссиня черными волосами, с великолепными своими модельными ногами, показательно вращалась на высоком барном табурете с бокалом виски в тонкой длинной руке, с таким же под цвет ярко-красными коготочками и томной улыбкой. Профессор до сих пор слышит эту тишину, у мужиков разом перехватило дыхание.
Разговоры как-то сникли, все больше затягивались и сучили под столамим ногами, но Профессор знал: никому не обломится, сей показ предназначается исключительно для него. Потому и послал тогда этого хмыря в вышиванке. О, как те коготочки впивались Профессору в плечи, в спину, в грудь, когда они остались, наконец, одни!
В ТЕ ЛИХИЕ 90-е. Работали рядом, на кафедре, а столкнулись на «туче», в которую одномоментно превратился любимый стадион. В магазинах – пустые полки, а здесь – покупай, что надо, с рук. Советская власть дошла до пустых полок в прямом смысле. Ни зубной пасты, ни мыла, ни сахара, ни колбасы, ни пудры, ни детского крема, ни водки – решительно все покончалось! Зато на стадионе - навалом! И ходили туда больше народу, чем на футбол! А вообще – был ли тогда сам футбол? Как-то и не вспомнишь сразу. Вот как жизнь переменилась на изломе социализма.
Профессор успел прихватить две болгарские зубные пасты «Поморин», считавшиеся тогда жутким дефицитом, и, не успев спрятать в сумку, заинтересовался импортным стиральным порошком у подозрительного вида юнца с россыпью угрей на лице и шее. «Стопроцентно – ворованный! А, черт с ним, взять, что ли, хотя бы пачку? Какие-то они мятые, будто на этих пачках лежали. Контрабанда, чистой воды!». Вдруг что – скажу, что провокация, и мне это подкинули!». И парень неприятный, гундосит что-то под нос, ишь, как задом вихляет, никак педик какой, еще приставать начнет.
На этом самом месте Анна, секретарша Деканши, его и окликнула, он не сразу и врубился - девушка в модном тогда импортном «батнике».
- Профессор, не подскажете, где брали зубную пасту?
Блузка у нее вызывающе расстегнута, вся грудь видна, и грудь, надо сказать, весьма и весьма. Он заставил себя поднять глаза, она скорчила гримасу, что должно было обозначать: «Хороша? И вы туда же, значит? Вам всем только этого и надо! Ну-ну!»
На кафедре Анна пользовалась репутацией, как бы сейчас сказали, стопроцентной блондинки, хотя была яркой брюнеткой. Ее «перлы» сразу же расходились на цитаты. Профессору, вечно витающему в облаках в обнимку со своей наукой, стоило немалого труда расшифровать двусмысленные реплики секретарши. Например, входя в столовую, она приветливо махала официантке Шурочке: «Приветик! Как всегда – две бутылки водки, пожалуйста!». Вокруг нее всегда образовывался кобеляж. Местные остряки ходили и облизывались, их, впрочем, Анна сразу и навсегда отшила, и Профессор как-то спорил «на всю пенсию», что ее словарь короче, чем у Эллочки-людоедки.
Позже, когда они узнали друг друга до самого донышка, до кончиков ногтей, Профессор тайком записал фразы, без которых Аня не обходилась. Их, вправду, оказалось немного.
Но это - потом. Тогда же, на стадионе, Профессор никак не мог оторвать глаз от вызывающе расстегнутой блузки, м-да… Если б он знал, сколько времени Аня провела перед зеркалом, чтобы выбрать головокружительную комбинацию пуговиц, золотого крестика, падающего в ложбинку, и правильно подобранного лифчика. Он, наконец, заставил себя поднять глаза, она скорчила понимающую гримасу. Профессор отвел глаза.
- Да вот, буквально рядом, постойте, только что стоял здесь… Так и быть, одну вам презентую. Не устала? Может, кофейку где-нибудь дерябнем? Да по рюмашке ликера хлопнем!
Верный способ наладить контакт с молодежью – перейти на их лексику. По крайней мере, он так считал. Хотя и эти «дерябнем», «хлопнем» в исполнении уважаемого на кафедре Профессора звучали, наверное, не очень органично. Впрочем, Анна, кажется, не заметила.
- Знаю этот кофе, из желудей… Не мой, мягко говоря, статус. Впрочем, мне безразлично, что обо мне думают.
- Здесь рядом вполне приличный турецкий, в джезлах. Соглашайтесь, пока не передумал!
Рассмеялись.
- Давно меня никто не кадрил на улице да еще на турецкий кофе. Да и ваще: меня никто не любит!
Это «ваще» через слово явно отдавало провинциализмом. Что всегда поражало: при бросающейся в глаза безграмотности и «лимите», Анна, тем не менее, отличалась удивительно симпатичной бесшабашностью и такой загадочной киевской удалью.
Смело и запросто взяла его под руку. – Вы мне нравитесь, Профессор.
- Вы мне тоже, Анна. Но, что поделать – я женат.
И сразу почувствовал, как сжала локоть. Да так, что Профессор невольно напряг мускулы.
«Он обязательно разведется из-за меня!» - подумала она.
«Жизнь, кажется, налаживается», - подумал Профессор.