З.А. ЗОРИНА,
докт. биол. наук, зав. лабораторией МГУ О мышлении животных
Одно из обширных «белых пятен» школьных учебников – сведения об особенностях поведения животных. Между тем именно поведение является важнейшей особенностью, позволяющей животным приспосабливаться ко всему многообразию факторов среды обитания, именно те или иные поведенческие акты обеспечивают выживание вида как в естественных условиях, так и в измененной хозяйственной деятельностью человека среде.
«Универсальность» поведения, как основы приспособления к внешним условиям возможна потому, что в его основе лежат три взаимодополняющих механизма. Первый из них – это инстинкты, т.е. наследственно запрограммированные, практически одинаковые у всех особей данного вида акты поведения, которые надежно обеспечивают существование в типичных для вида условиях.
Второй механизм – способность к обучению, которая помогает успешно приспосабливаться уже к конкретным особенностям среды, с которыми сталкивается та или иная особь. Привычки, навыки, условные рефлексы образуются у каждого животного индивидуально, в зависимости от реальных обстоятельств его жизни.
Долгое время считалось, что поведение животных регулируется только этими двумя механизмами. Однако удивительная целесообразность поведения во многих ситуациях, совершенно не типичных для вида и возникающих впервые, порой совершенно неожиданно, заставляла и ученых, и просто наблюдательных людей предполагать, что животным доступны и элементы разума – способность особи успешно решать совершенно новые задачи в ситуации, когда у нее не было возможности ни последовать инстинкту, ни воспользоваться предыдущим опытом.
Как известно, образование условных рефлексов требует времени, они формируются постепенно, при многократных повторениях. В отличие от них разум позволяет действовать правильно с первого же раза, без предварительной подготовки. Это наименее изученная сторона поведения животных (она долгое время была – и отчасти остается – предметом дискуссий) и составит основную тему данной статьи.
Ученые называют сообразительность животных по-разному: мышлением, интеллектом, разумом или рассудочной деятельностью. Как правило, добавляется еще слово «элементарный», потому что как бы «умно» ни вели себя животные, им доступны лишь немногие элементы мышления человека.
Наиболее общее определение мышления представляет его как опосредованное и обобщенное отражение действительности, дающее знание о наиболее существенных свойствах, связях и отношениях объективного мира. Предполагается, что в основе мышления лежит произвольное оперирование образами. А.Р. Лурия уточняет, что акт мышления возникает в ситуации, для выхода из которой нет «готового» решения. Приведем также формулировку Л.В. Крушинского, который определяет некоторые стороны этого сложного процесса более узко. По его мнению мышление, или рассудочная деятельность животных, – это способность «улавливать простейшие эмпирические законы, связывающие предметы и явления окружающей среды, и возможность оперировать этими законами при построении программы поведения в новых ситуациях».
Надо заметить, что в естественной среде решать новые задачи животным приходится не очень часто – потому что благодаря инстинктам и способности к обучению они хорошо приспособлены к обычным условиям существования. Но изредка все-таки такие нестандартные ситуации возникают. И тогда животное, если оно действительно обладает зачатками мышления, изобретает что-то новое, чтобы выйти из положения.
Когда говорят о сообразительности животных, обычно в первую очередь имеют в виду собак и обезьян. Но мы начнем с других примеров. Существует много историй об уме и сообразительности ворон и их родичей – птиц семейства врановых. О том, что они могут бросать камни в сосуд с небольшим количеством воды – чтобы приблизить ее уровень к краям и напиться, упоминали еще Плиний и Аристотель. Английский естествоиспытатель Фр.Бэкон увидел и описал, как таким приемом пользовался ворон. Совершенно такую же историю нам рассказал наш современник, который вырос в глухой деревне на Украине и ни Аристотеля, ни Бэкона не читал. Зато в детстве он с удивлением наблюдал, как выращенный им ручной галчонок бросал камешки в банку, на дне которой находилось немного воды. Когда ее уровень достаточно поднимался, галчонок пил (рис. 1). Так что, по-видимому, попадая в такую ситуацию, разные птицы решают задачу сходным образом.
Рис. 1
К похожему решению прибегают врановые и когда им нужно искупаться. В одной из американских лабораторий грачи любили плескаться в углублении цементного пола около отверстия для стока воды. Исследователям удалось наблюдать, что в жаркую погоду один из грачей после мытья вольеры затыкал отверстие пробкой прежде, чем вся вода успевала стечь.
Особенно умной птицей по традиции считается ворон (хотя экспериментальных доказательств того, что он в этом отношении чем-то отличается от остальных врановых, практически не имеется). Ряд примеров разумного поведения воронов в новых ситуациях приводит американский исследователь Б.Хейнрих, который долгие годы наблюдал за этими птицами в отдаленных районах штата Мэн. Хейнрих предложил задачу на сообразительность птицам, жившим в неволе в больших вольерах. Двум голодным воронам предлагали куски мяса, подвешенные на ветке на длинных шнурах, так что просто достать их клювом было невозможно. Обе взрослые птицы с задачей справились сразу, не делая никаких предварительных проб, – но каждая по-своему. Одна, сидя на ветке на одном месте, подтягивала веревку клювом и перехватывала ее, придерживала лапой каждую новую петлю. Другая же, вытягивая веревку, прижимала ее лапой, а сама отходила на ветку на некоторое расстояние и тогда вытягивала следующую порцию. Интересно, что похожий способ достать недоступную приманку в 1970-е гг. наблюдали на подмосковных водоемах: серые вороны вытягивали леску из лунок для подледного лова и добирались таким образом до рыбы.
Однако самые убедительные доказательства того, что у животных есть зачатки мышления, получены благодаря исследованию наших ближайших родственников – шимпанзе. Их способность решать неожиданно возникшие задачи убедительно продемонстрирована в работах Л.А. Фирсова. Молодые шимпанзе Лада и Нева, родившиеся и выросшие в виварии института в Колтушах, разработали целую цепь совершенно нестандартных действий, чтобы достать забытые лаборантом в комнате ключи от их клетки и выйти на свободу. Шимпанзе отломили кусок столешницы от стола, который стоял в вольере несколько лет, потом с помощью этой палки подтянули к себе штору с удаленного от вольеры окна. Сорвав штору, они бросали ее как лассо и в конце концов зацепили и подтянули к себе ключи. Ну а открывать замок ключом они умели и раньше. Впоследствии они охотно воспроизвели всю цепь действий снова, продемонстрировав, что действовали не случайно, а в соответствии с определенным планом.
Рис. 2. Дж.Гудолл
Дж.Гудолл – знаменитый английский этолог, которая приучила шимпанзе к своему присутствию и на протяжении нескольких десятилетий изучала их поведение в природных условиях (рис. 2.), собрала много фактов, которые свидетельствуют об уме этих животных, их способности экстренно, «с ходу» изобретать неожиданные решения новых задач. Один из наиболее известных и впечатляющих эпизодов1 связан с борьбой молодого самца Майка за достижения статуса доминанта. После многодневных бесплодных попыток обратить на себя внимание с помощью обычных для шимпанзе демонстраций, он схватил валявшиеся поблизости канистры от керосина и стал греметь ими для устрашения конкурентов. Сопротивление было сломлено, и он не только добился своей цели, но оставался доминантом долгие годы. Для закрепления успеха он время от времени повторял этот прием, принесший ему победу (рис. 3, 4).
Рис. 3, 4
Майк оказался героем и другой истории. Однажды он долго не решался взять банан из рук Гудолл. В бешенстве и возбуждении от собственной нерешительности он рвал и швырял траву. Когда он увидел, как одна из травинок случайно коснулась банана в руках женщины, истерика сразу же сменилась деловитостью – Майк отломил тонкую ветку и тут же ее бросил, затем взял достаточно длинную и крепкую палку и «выбил» банан из рук экспериментатора. Увидев в руках Гудолл еще один банан, он уже не мешкал ни минуты.
Наряду с этим Гудолл (как и ряд других авторов) описывает проявления еще одного, обнаруженного в лабораторных опытах аспекта мышления, – умение шимпанзе планировать (подобно Ладе и Неве) многоходовые комбинации для достижения поставленной цели. Она описывает, например, разнообразные уловки (каждый раз сообразно ситуации) самца-подростка Фигана, которые он изобретал, чтобы не делиться добычей с конкурентами. Например, уводил их от контейнера с бананами, который только он умел открывать, а затем возвращался и быстро съедал все сам.
Эти и многие другие факты привели Гудолл к заключению, что для человекообразных обезьян характерно «рассудочное поведение, т.е. умение планировать, предвидеть способность выделять промежуточные цели и искать пути их достижения, вычленять существенные моменты данной проблемы»2.
Фактов такого рода собрано достаточно много, их приводят разные авторы. Однако не всегда интерпретация случайных наблюдений столь однозначна. Причина многих невольных заблуждений – недостаток знаний о репертуаре поведения данного вида. И тогда человек, становясь свидетелем какого-нибудь удивительно целесообразного поступка животного, приписывает его особой сообразительности этой особи. А на самом деле причина может быть в другом. Ведь животные так хорошо приспособлены природой к выполнению некоторых, на первый взгляд «умных» инстинктивных действий, что их можно расценить как проявления разума. Например, широко известные дарвиновы вьюрки используют «орудия» – палочки и иглы кактусов – для извлечения насекомых из-под коры. Однако это не результат особой сообразительности отдельных особей, а проявление пищедобывательного инстинкта, обязательного для всех представителей вида.
Еще один пример весьма распространенного заблуждения, с которым часто приходится сталкиваться, – размачивание сухой пищи, к которому прибегают многие птицы, в частности, городские вороны. Подобрав сухую корку хлеба, птица отправляется к ближайшей луже, бросает ее туда, ждет, пока она немного намокнет, достает, клюет, потом снова бросает, снова достает. Человеку, увидевшему это впервые, кажется, что он стал свидетелем уникальной изобретательности. Между тем установлено, что этот прием систематически используют очень многие птицы, причем делают это с самого раннего детства. Например, воронята, которых мы воспитывали в вольере в изоляции от взрослых птиц, пытались размачивать в воде и хлеб, и мясо, да и несъедобные предметы (игрушки) уже в начале второго месяца жизни – как только начинали самостоятельно брать пищу. А вот когда некоторые городские вороны кладут сушки, которые слишком тверды, чтобы размокнуть в луже, на трамвайные рельсы – это уже, по-видимому, действительно чье-то индивидуальное изобретение.
Случаев, когда самое обычное, характерное для вида, поведение принимают за проявление разума, можно привести немало. Поэтому одна из заповедей специалиста в этой области – следовать так называемому канону К.Ллойда Моргана, который требует «... постоянно контролировать, не лежит ли в основе предположительно разумного действия животного какой-то более простой механизм, занимающий более низкое место на психологической шкале», т.е. проявление некоторого инстинкта (как у дарвиновых вьюрков) или результатов обучения (как при размачивании корок).
Подобный контроль может быть осуществлен с помощью опытов в лаборатории – как это было в упомянутых выше работах Б.Хейнриха с воронами или в экспериментах Л.В. Крушинского, о которых будет сказано ниже.
Бывает и так, что некоторые рассказы о «разумном» поведении животных – просто плод чьей-то фантазии. Например, английский ученый Д.Роменс – современник Ч.Дарвина – записал чье-то наблюдение, о том, что крысы якобы додумались совершенно особым способом воровать яйца. По его словам, одна крыса обнимает яйцо лапами и переворачивается на спину, а вторая тащит ее за хвост.
За прошедшие с тех пор более 100 лет интенсивного изучения крыс как в природе, так и в лаборатории никому не удалось наблюдать ничего похожего. Скорее всего, это была просто чья-то выдумка, принятая на веру. Впрочем, автор этой истории мог заблуждаться вполне искренне. К такому предположению можно придти, наблюдая за поведением крыс в вольере, куда им брошено сваренное «вкрутую» яйцо. Оказалось, что все животные (их было примерно 5–6) сильно возбудились. Они попеременно, отталкивая друг друга, набрасывались на новый предмет, пытались «обнять» его лапами, и часто падали на бок, захватив яйцо всеми четырьмя конечностями. В такой сутолоке, когда упавшую с яйцом в лапах крысу подталкивают остальные, вполне может возникнуть впечатление, что одна из них тащит другую. Иной вопрос – почему им так понравилось яйцо, которого они никогда в жизни не видели, ведь это были серые крысы-пасюки, выращенные в лаборатории на комбикормах...
Какие же формы поведения животных действительно можно считать разумными? На этот вопрос нет простого и однозначного ответа. Ведь и разум человека, элементы которого мы пытаемся обнаружить у животных, имеет разные проявления – недаром говорят о «математическом уме» или о музыкальной или художественной одаренности. Но и у «обычного» человека, не обладающего особыми талантами, разум имеет очень разные проявления. Это и решение новых задач, и планирование своих действий, и мысленное сопоставление своих знаний с последующим их использование в самых разных целях.
Важнейшая особенность мышления человека – способность обобщать полученную информацию и хранить ее в памяти в абстрактной форме. Наконец, самая уникальная его черта – способность выражать свои мысли с помощью символов – слов. Все это очень сложные психические функции, но, как ни странно, постепенно выясняется, что некоторые из них действительно имеются у животных, хотя и в зачаточной, элементарной, форме.
Итак, мы будем считать, что животное поступает разумно, если оно:
– успешно разрешает новые для него, неожиданно возникающие задачи, решению которых оно не могло научиться заранее;
– действует не наугад, не методом проб и ошибок, а по заранее составленному плану, пусть самому примитивному;
– способно к обобщению получаемой им информации, а также к использованию символов.
Источник современного понимания проблемы мышления животных – многочисленные и надежные экспериментальные доказательства, причем самые первые и достаточно убедительные из них были получены еще в первой трети XX в.
Рис. 5. Н.Н. Ладыгина-Котс с Иони
Крупнейший отечественный зоопсихолог Н.Н. Ладыгина-Котс впервые в истории науки в 1910–1913 гг. изучала поведение шимпанзе. Она показала, что воспитывавшийся у нее шимпанзе Иони был способен не только к обучению, но и к обобщению и абстрагированию ряда признаков, а также к некоторым другим сложным формам познавательной деятельности (рис. 5). Когда у Надежды Николаевны родился собственный сын, она столь же скрупулезно следила за его развитием и впоследствии описала результаты своего сравнения онтогенеза поведения и психики шимпанзе и ребенка в получившей мировую известность монографии «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх, привычках и выразительных движениях» (1935 г.).
Рис. 6
Второе экспериментальное доказательство наличия у животных зачатков мышления – открытая В.Келером в период 1914–1920 гг. способность шимпанзе к «инсайту», т.е. решению новых задач за счет «разумного постижения их внутренней природы, за счет понимания связей между стимулами и событиями». Именно он обнаружил, что шимпанзе могут без подготовки решать впервые возникающие перед ними задачи – например, берут палку, чтобы сбить высоко подвешенный банан или строят для этого пирамиду из нескольких ящиков (рис. 6). По поводу таких решений Иван Петрович Павлов, повторивший опыты Келера у себя в лаборатории, позднее говорил: «А когда обезьяна строит вышку, чтобы достать плод, это условным рефлексом не назовешь, это есть случай образования знания, улавливания нормальной связи вещей. Это зачатки конкретного мышления, которым и мы орудуем» .
Опыты В.Келера повторили многие ученые. В разных лабораториях шимпанзе строили пирамиды из ящиков и с помощью палок добывали приманки. Им случалось решать задачи и посложнее. Например, в опытах ученика И.П. Павлова Э.Г. Вацуро шимпанзе Рафаэль научился тушить огонь – заливал водой спиртовку, которая преграждала ему доступ к приманке. Воду он наливал из специального бака, а когда ее там не оказывалось, то изобретал способы выйти из положения – например, заливал огонь водой из бутылки, а один раз он помочился в кружку. Другая обезьяна (Каролина) в такой же ситуации схватила тряпку и ею загасила огонь.
А потом опыты перенесли на озеро. Контейнер с приманкой и спиртовка находились на одном плоту, а бак с водой, из которого Рафаэль привык брать воду – на другом. Плоты были расположены сравнительно далеко друг от друга и соединены узкой и шаткой доской. И вот тут-то часть авторов решила, что сообразительность Рафаэля имеет свои пределы: он приложил немало усилий, чтобы принести воду с соседнего плота, но не попытался просто зачерпнуть ее из озера. Возможно, это происходило потому, что шимпанзе не слишком любят купаться (рис. 7).
Рис. 7
Анализ этого и многих других случаев, когда обезьяны по собственной инициативе использовали орудия для достижения видимой, но недосягаемой приманки, позволил выявить важнейший параметр их поведения – наличие преднамеренности, способности планировать собственные действия и предвидеть их результат. Однако результаты описанных выше опытов не всегда однозначны, и разные авторы зачастую трактовали их по-разному. Все это диктовало необходимость создания других задач, где также требовалось бы применение орудий, но поведение животных можно было бы оценить по принципу «да или нет».
Т акую методику предложила итальянская исследовательница Э.Визальберги. В одном из ее опытов приманку помещали в длинную прозрачную трубу, в середине которой находилось углубление («ловушка»). Чтобы получить приманку, обезьяна должна была вытолкнуть ее трубы палкой, причем только с одного конца – в противном случае приманка падала в «ловушку» и становилась недосягаемой (рис. 8). Шимпанзе довольно быстро научились справляться с этой задачей, а вот с более низкоорганизованными обезьянами – капуцинами – дело обстояло по-другому. Им вообще долго приходилось втолковывать, что для получения приманки, в которой они были весьма заинтересованы, нужно использовать палку. Но как применять ее правильно, для них так и осталось загадкой. На рисунке 8 вы видите самочку по кличке Роберта, которая уже протолкнула в ловушку одну конфету, но, тем не менее, направляет туда и вторую, не прогнозируя результата своих действий).
Рис. 8
Есть и другие доказательства того, что способность к планированию действий, достижению промежуточных целей и предвидению их результата отличает поведение человекообразных обезьян – антропоидов от поведения остальных приматов, причем наблюдения этологов за антропоидами в природе полностью подтверждают, что такие черты типичны для их поведения.
Как бы ни были интересны и важны опыты, где шимпанзе тем или иным способом применяли орудия, их специфика состояла в том, что их нельзя было провести на каких-нибудь других животных – трудно заставить собак или дельфинов строить вышку из ящиков или орудовать палкой. Между тем как для биологии, так и для эволюционной психологии характерна традиция применения сравнительного метода, которая диктует необходимость оценить наличие той или иной формы поведения у животных разных видов. Большой вклад в решение этой задачи внесли работы Л.В. Крушинского (1911–1984) – крупнейшего отечественного специалиста по поведению животных, которое он исследовал в самых разных аспектах, включая и генетику поведения, и наблюдение за животными в естественной среде обитания.
Рис. 9. Л.В. Крушинский
На этой фотографии (рис. 9) вы видите Леонида Викторовича не в парадном костюме члена-корреспондента АН СССР, а в счастливую для него минуту, после возвращения из похода по лесам и болотам глухого района Новгородской области, где он долгие годы проводил лето.
Наблюдения, сделанные им во время походов, составили целую книгу «Загадки поведения, или В таинственном мире нас окружающих». А некоторые из них, как мы увидим далее, послужили основой для проведения экспериментов в лаборатории.
Работы Л.В. Крушинского ознаменовали новый этап в экспериментальных исследованиях зачатков мышления у животных. Он разработал универсальные методики, которые позволяли проводить опыты на животных разных видов и объективно регистрировать и количественно оценивать их результаты. Одним из примеров может служить методика изучения способности экстраполировать направление движения пищевого раздражителя, исчезающего из поля зрения. Экстраполяция – это четкое математическое понятие. Оно означает нахождение по ряду данных значений функции других ее значений, находящихся вне этого ряда. Идея этого опыта родилась при наблюдении за поведением охотничьей собаки. Преследуя тетерева, пес не стал ломиться за ним через кусты, а обежал их вокруг и встретил птицу точно на выходе. Задачи такого рода нередко возникают в естественной жизни животных.
Для изучения способности к экстраполяции в лаборатории используют так называемый опыт с ширмой. В этом опыте перед животным помещают непрозрачную преграду, в центре которой имеется отверстие. За щелью находятся две кормушки: одна с кормом, другая пустая. В момент, когда животное ест, кормушки начинают раздвигаться и через несколько секунд скрываются за поперечными преградами (рис. 10).
Рис.10. Схема теста на экстраполяцию («опыт с ширмой»)
Чтобы решить эту задачу, животное должно представить себе траектории движения обеих кормушек после того, как они скроются из поля зрения, и на основе их сопоставления определить, с какой стороны надо обойти преграду, чтобы получить корм. Способность к решению подобных задач была изучена у представителей всех классов позвоночных, и оказалось, что она варьирует в весьма значительной степени.
Было установлено, что ее не решают ни рыбы (4 вида), ни земноводные (3 вида). Однако все 5 исследованных видов рептилий оказались способны решать эту задачу – хотя доля ошибок у них была достаточно высока, и их результаты были существенно ниже, чем у других животных, статистический анализ показал, что они все же достоверно чаще обходили ширму в нужном направлении.
Наиболее полно способность к экстраполяции охарактеризована у млекопитающих – всего было изучено около 15 видов. Хуже всех задачу решают грызуны – с ней справляются только отдельные генетические группы мышей и дикие крысы пасюки, а также бобры. Причем доля правильных решений при первом предъявлении у этих видов, как и у черепах, лишь незначительно (хотя и статистически достоверно) превышала случайный уровень. Представители более высокоорганизованных млекопитающих – собаки, волки, лисы и дельфины – успешнее справляются с этой задачей. Доля правильных решений составляет у них более 80% и сохраняется при различных усложнениях задачи.
Неожиданными оказались данные по птицам. Как известно, мозг птиц устроен иначе, чем у млекопитающих. У них отсутствует новая кора, с активностью которой связано выполнение наиболее сложных функций, поэтому долгое время было распространено мнение о примитивности их умственных способностей. Тем не менее, оказалось, что врановые птицы решают эту задачу так же хорошо, как собаки и дельфины. В отличие от них куры и голуби – птицы с наиболее примитивно организованным мозгом – с задачей на экстраполяцию не справляются, а хищные птицы занимают на этой шкале промежуточное положение.
Таким образом, сравнительный подход позволяет ответить на вопрос о том, на каких этапах филогенеза возникли первые, наиболее простые, зачатки мышления. По-видимому, это произошло достаточно рано – еще у предков современных рептилий, Таким образом, можно сказать, что предыстория человеческого мышления восходит к достаточно древним этапам филогенеза.
Способность к экстраполяции – только одно из возможных проявлений мышления животных. Существует и ряд других элементарных логических задач, часть которых также разработал и применял Л.В. Крушинский. Они позволили охарактеризовать некоторые другие стороны мышления животных, например способность сравнивать свойства объемных и плоских фигур и на этой основе с первого же раза безошибочно находить приманку. Оказалось, например, что ни волки, ни собаки, такую задачу не решают, но с ней успешно справляются обезьяны, медведи, дельфины, а также врановые птицы.
Перейдем теперь к рассмотрению другой стороны мышления – способности животных к выполнению операций обобщения и абстрагирования, лежащих в основе мышления человека. Обобщение – это мысленное объединение предметов по общим для всех них существенным признакам, а абстрагирование, неразрывно связанное с обобщением, – отвлечение от признаков второстепенных, в данном случае не существенных.
В эксперименте о наличии способности к обобщению судят по так называемому «тесту на перенос» – когда животному показывают стимулы, которые в той или иной степени отличаются от использованных при обучении. Например, если животное научилось выбирать изображения нескольких фигур, обладающих двусторонней симметрией, то в тесте на перенос ей также показывают фигуры, часть из которых обладает этим признаком, – но уже другие. Если голубь (именно на этих птицах проводили такие опыты) будет и среди новых фигур выбирать только симметричные, можно утверждать, что он обобщил признак «двусторонняя симметрия».
После того как в результате обучения обобщен какой-то признак, некоторые животные могут осуществлять «перенос» не только на стимулы, сходные с использованными при обучении, но и на стимулы других категорий. Например, птицы, обобщившие признак «сходство по цвету», без дополнительной тренировки выбирают не только сходные с образцом стимулы новых цветов, но и совершенно незнакомые – например, не цветные, а по-разному заштрихованные карточки. Иными словами, они обучаются мысленно объединять стимулы по «сходству» самых разнообразных признаков. Такой уровень обобщения называют протопонятийным (или довербально-понятийным), когда информация о свойствах стимулов хранится в отвлеченной, хотя и не выраженной словом, форме.
Такой способностью обладают шимпанзе, а также дельфины, врановые и попугаи. А вот более просто организованные животные с подобными тестами справляются с трудом. Даже капуцинам и макакам для установления сходства признаков других категорий снова приходится учиться или, по крайней мере, доучиваться. Голубям, научившимся выбирать по сходству с образцом цветовые стимулы, при предъявлении стимулов другой категории приходится учиться совершенно заново и очень долго. Это так называемый допонятийный уровень обобщения. Он позволяет «мысленно объединять по общим признакам» только те новые стимулы, которые относятся к той же категории, что и использованные при обучении, – цвет, форма, симметрия... Следует подчеркнуть, что допонятийный уровень обобщения характерен для большинства животных.
Наряду с конкретными абсолютными признаками – цвет, форма и т.п. животные могут обобщать и относительные признаки, т.е. такие, которые выявляются только при сопоставлении двух и более предметов – например больше (меньше, равно), тяжелее (легче), правее (левее), сходный (отличающийся) и т.п.
Способность многих животных к высоким степеням обобщения позволила задаться вопросом о том, есть ли у них зачатки процесса символизации, т.е. могут ли они связывать нейтральный для них произвольный знак с представлениями о предметах, действиях или понятиях. И могут ли оперировать такими символами вместо обозначаемых ими предметов и действий.
Получить ответ на этот вопрос очень важно, т.к. именно использование символов-слов составляет основу наиболее сложных форм психики человека – речи и абстрактно-логического мышления. До недавнего времени на него отвечали резко отрицательно, считая, что подобные функции – прерогатива человека, а у животных нет и не может быть даже ее зачатков. Однако работы американских ученых в последней трети ХХ в. заставили пересмотреть эту точку зрения.
В нескольких лабораториях шимпанзе обучали так называемым языкам-посредникам – системе тех или иных знаков, которые обозначали предметы обихода, действия с ними, некоторые определения и даже отвлеченные понятия – «больно», «смешно». В качестве слов использовали или жесты языка глухонемых, или же значки, которыми были помечены клавиши.
Результаты этих экспериментов превзошли все ожидания. Оказалось, что обезьяны действительно усваивают «слова» этих искусственных языков, причем их лексикон весьма обширен: у первых подопытных животных он содержал сотни «слов», а в более поздних опытах – 2–3 тыс.! С их помощью обезьяны называют предметы повседневного обихода, свойства этих предметов (цвета, размеры, вкус и т.п.), а также действия, которые совершают они сами и окружающие их люди. Они правильно используют нужные «слова» в самых разных ситуациях, в том числе и совершенно новых. Например, когда однажды во время автомобильной прогулки за шимпанзе Уошо погналась собака, она не спряталась, а, высунувшись из окна машины, начала жестикулировать: «Собака, уходи».
Характерно, что «слова» языка-посредника связывались у обезьяны не только с конкретным предметом или действием, на примере которых проводили обучение, а применялись значительно более широко. Так, усвоив жест «собака» на примере жившей рядом с лабораторией дворняжки, Уошо называла так всех собак любой породы (от сенбернара до чихуахуа) как в жизни, так и на картинках. И даже услышав вдалеке собачий лай, она делала тот же жест. Сходным образом, усвоив жест «ребенок», она применяла его и к щенкам, и к котятам, и к куклам, и к любым детенышам в жизни и на картинках.
Эти данные свидетельствуют о высоком уровне обобщения, который лежит в основе усвоения таких «языков». Обезьяны правильно решают тесты на перенос и обозначают с их помощью весьма разнообразные новые предметы, относящиеся не только к той же категории (разные виды собак, включая их изображения), но и к стимулам другой категории, воспринимаемым не с помощью зрения, а с помощью слуха (лай отсутствующей собаки). Как уже упоминалось, такой уровень обобщения рассматривается как способность к формированию довербальных понятий.
Обезьяны, как правило, охотно включались в процесс обучения. Первые знаки они осваивали в ходе усиленной и направленной тренировки с пищевым подкреплением, но постепенно переходили к работе «за интерес» – одобрение экспериментатора. Они нередко изобретали собственные жесты для обозначения важных для них предметов. Так, горилла Коко, любившая молодые побеги банана, называла их комбинируя два жеста – «дерево» и «салат», а Уошо, приглашая к любимой игре в прятки, характерным движением несколько раз закрывала ладонями глаза и быстро их отнимала.
Гибкость владения лексиконом проявляется и в том, что для обозначения одного и того же предмета, название которого им не было известно, обезьяны использовали разные знаки, описывающие разные их свойства. Так, одна из шимпанзе – Люси – при виде чашки делала жесты «пить», «красный», «стекло», которые четко описывали данную конкретную чашку. Не зная нужных «слов», она называла банан «зеленый огурец сладкий», а редиску «боль, плакать, еда».
Более тонкое понимание смысла усвоенных жестов проявлялось в способности некоторых обезьян употреблять их в переносном смысле. Оказалось, что у многих из них, живших в разных лабораториях и, конечно, никогда не общавшихся друг с другом, слово «грязный» – любимое ругательство. Одни называли «грязным» ненавистный поводок, который им обязательно надевают во время прогулки, собак и мартышек, которых они не любят, наконец, тех сотрудников, которые им чем-то не угодили. Так, однажды Уошо посадили в клетку на время уборки во дворе, по которому она обычно свободно передвигалась. Обезьяна бурно выражала свое неудовольствие, а когда к ней пригляделись повнимательнее, оказалось, что она к тому же жестикулирует: «Грязный Джек, дай пить!». Горилла Коко выражалась еще более радикально. Когда ей не нравилось, как с ней обращаются, она жестикулировала: «Ты грязный плохой туалет».
Как выяснилось, обезьянам присуще и своеобразное чувство юмора. Так, однажды Люси, сидевшая на плечах у своего воспитателя Роджера Футса, нечаянно пустила лужицу ему за шиворот и просигналила: «Смешно».
Важнейший и вполне достоверныйфакт, установленный в опытах разных ученых на шимпанзе и гориллах, состоит в том, что антропоиды понимают значение порядка слов в предложении. Например, обычно воспитатель сообщал Люси о начале игры жестами «Роджер – щекотать – Люси». Однако в первый же раз, когда он прожестикулировал «Люси – щекотать – Роджер», обезьяна радостно бросилась исполнять это приглашение. В собственных фразах антропоиды также соблюдали правила, принятые в английском языке.
Наиболее веские доказательства того, что владение шимпанзе усвоенным «языком» действительно основано на высокой степени обобщения и абстрагирования, способности оперировать усвоенными символами в полном отрыве от обозначаемых предметов, о возможности понимать смысл не только слов, но и целых фраз, получены в работах С.Севидж-Рамбо. Она воспитывала с самого раннего возраста (6–10 месяцев) нескольких детенышей карликовых шимпанзе (бонобо), которые постоянно находились в лаборатории, наблюдали за всем происходящим и слышали ведущиеся при них разговоры. Когда одному из воспитанников, Кэнзи (рис. 11), исполнилось 2 года, экспериментаторы обнаружили, что он самостоятельно научился обращаться с клавиатурой и усвоил несколько десятков лексиграмм. Это произошло в процессе его контактов с приемной матерью – Мататой, которую обучали языку, но безуспешно. В этом же возрасте выяснилось, что Кэнзи понимал и многие слова, а к 5 годам – целые фразы, которым его специально не учили и которые он слышал впервые. После этого его, а затем и других бонобо, воспитанных сходным образом, стали «экзаменовать» – день за днем они выполняли серии заданий по впервые услышанным ими инструкциям самого разного рода. Часть из них касалась самых обычных повседневных действий: «положи булку в микроволновку»; «достань сок из холодильника»; «дай черепахе картошки»; «выйди на улицу и найди там морковку».
Рис. 11.
Другие фразы предполагали совершение мало предсказуемых действий с обычными предметами: «выдави зубную пасту на гамбургер»; «найди (игрушечную) собачку и сделай ей укол»; «нашлепай гориллу открывалкой для банок»; «пусть (игрушечная) змея укусит Линду (сотрудницу)» и т.д.
Особенности поведения Кэнзи и других бонобо полностью совпадали с поведением детей в возрасте 2,5 лет. Однако, если позже речь детей продолжала стремительно развиваться и усложняться, то обезьяны, хотя и совершенствовались, но только в пределах уже достигнутого уровня.
Эти удивительные результаты получены в нескольких независимо работающих лабораториях, что свидетельствует об их особой достоверности. Кроме того, способность обезьян (а также ряда других животных) оперировать символами, доказана и различными более традиционными лабораторными экспериментами. Наконец, московские морфологи еще в 1960-е гг. показали, что в мозге обезьян есть области коры больших полушарий, которые представляют собой прообраз речевых зон мозга человека.
Таким образом, многочисленные данные убедительно доказывают, что у животных имеются зачатки мышления. В самой примитивной форме они проявляются у довольно широкого круга позвоночных, начиная с рептилий. По мере повышения уровня организации мозга растет число и сложность задач, доступных для решения данному виду. Самого высокого уровня развития достигает мышление человекообразных обезьян. Они способны не только к планированию своих действий и предвидению их результата при решении новых задач в новой ситуации – им свойственна также развитая способность к обобщению, усвоению символов и овладению простейшими аналогами языка человека на уровне 2,5-летнего ребенка.
Рекомендуемая литература
Гудолл Дж. В тени человека. – М.: Мир, 1982
Зорина З.А., Полетаева И.И. Поведение животных. Я познаю мир. – М.: Астрель, 2000.
Зорина З.А., Полетаева И.И. Зоопсихология: элементарное мышление животных. – М.: АспектПресс, 2001.
Келер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. – М.: Комакадемия, 1930.
Крушинский Л. В. Биологические основы рассудочной деятельности. – М.: Изд-во МГУ, 1986.
Ладыгина-Котс Н.Н. Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх, привычках и выразительных движениях. – М.: Издание Гос. Дарвиновского Музея, 1935.
Линден Ю. Обезьяны, человек и язык. – М.: Мир, 1981.
1 Этот эксперимент можно увидеть в фильме Би-Би-Си «Разум животных», часть 1.
2 В видеопрокате имеется фильм «Жизнь среди обезьян» о работе Дж.Гудолл.
|
