Традиционная калмыцкая элита в пространстве российской империи в XVIII начале ХХ века
| Вид материала | Автореферат |
- Общий ход кодификационных работ в российской империи в XVIII – 1-й четверти XIX, 520.06kb.
- Гимнастическо-спортивная и общественно-патриотическая деятельность «союза русского, 364.57kb.
- Тематическое планирование «История России». 9 класс, 683.8kb.
- Дмитриев В. В. Деятельность градоначальств юга Российской империи в XIX – начале, 267.57kb.
- Реформирование аграрных отношений в российской империи в конце XVIII начале XIX, 333.66kb.
- Темы для обсуждения, 1211.01kb.
- История Российской империи в поисках масштаба и парадигмы, 580.83kb.
- Б. С. Губаева ассистент кафедры государственного и муниципального управления виу, 106.33kb.
- 1 Правовое положение русских сектантов в Российской Империи, 389.35kb.
- Алкогольный вопрос в Российской империи во второй половине XIX начале ХХ века, 618.05kb.
В первом параграфе « Хозяйство нойонов» указано, что на протяжении изучаемого периода основным видом хозяйственной деятельности нойонов являлось кочевое скотоводство, которое эволюционировало в рамках простого воспроизводства. Являясь одновидовым по сути, кочевое хозяйство владельцев было детерминировано природными условиями. Материалы диссертации свидетельствуют о постепенном сокращении поголовья скота в хозяйствах нойонов, особенно во второй половине XIX в. Под влиянием общероссийского социально-экономического процесса в Калмыцкой степи получили развитие товарно-денежные отношения. С отменой обязательных отношений нойоны модернизировали свои хозяйства, приспособив их к условиям всероссийского рынка. Они выступали крупными поставщиками скота и животноводческого сырья.
Господство экстенсивных методов хозяйствования было характерно и для земледелия, получившего развитие в улусах нойонов в XIX в. под воздействием переселенческих хозяйств. Следствием развития земледелия стал переход нойонов к оседлости.
Хотя земельная собственность была монополией нойонства, в зависимости от которого находились простолюдины, отношения владельцев с подвластными на протяжении изучаемого периода были сглажены хотонной (общинной) формой землепользования. В сознании нойонов преобладал мифологически-функциональный взгляд на зависимое население. Для владельцев были характерны стереотипные реакции, представления о подвластном населении как собственности нойонов и непоколебимая уверенность в строгой регламентации социальной пирамиды калмыцкого общества. Сглаживанию социальной напряженности в улусах способствовала патерналистская деятельность традиционной калмыцкой элиты, которая нашла выражение в благотворительности, заботе о развитии образования, здравоохранения.
Традиционная элита калмыков в XVIII – начале XX в., активно участвуя в войнах, которые вела Российская империя, деятельно способствовала укреплению безопасности страны, что нашло отражение во втором параграфе: «Служебная деятельность нойонов». Военная служба имела универсальное значение в субкультуре нойонов. Она заменила владельцам воинственные набеги на соседей, характерные для кочевников. Сказания о боевых подвигах нойонов культивировались как семейная традиция, передавались из рода в род. Военная служба традиционной элиты имела результатом не только материальное вознаграждение и награды. В зависимости от военной активности калмыков находилась политика правительства по отношению к Калмыкии. В первой половине XVIII в. активное участие нойонов с подвластным населением в охране имперских границ обеспечило сохранение относительной самостоятельности ханства. Сокращение военной активности калмыков в XIX в., связанное с исходом 1771 г., совпало по времени с ликвидацией их автономии и введением системы попечительства. Однако калмыки продолжали принимать участие в войнах России в XIX – начале XX в. Военная служба владельцев стала престижной. Она давала возможность расширить горизонты традиционного мира и способствовала аккультурации нойонов. Деятельность калмыцких нойонов в XIX – начале XX в. на низовом уровне региональной власти, в органах местного самоуправления, в российском парламенте является свидетельством сохранения в условиях централизации в регионах Российской империи «непрямого» правления.
Четвертая глава посвящена реконструкции социокультурного облика и составлению обобщенного психологического портрета нойонов.
В первом параграфе: «Обряды и обычаи жизненного цикла» анализируются основные обряды и обычаи жизненного цикла калмыков: свадьба, рождение детей и их инкультурация, похороны с точки зрения их устойчивости. Делается вывод, что в соблюдении обрядов и поддержании обычаев жизненного цикла нойоны проявляли завидное постоянство, что является свидетельством их консерватизма. В поддержании обычаев жизненного цикла традиционная калмыцкая элита видела гарантию сохранения национальной культуры. В этой области господствовала традиция. Разумеется, она также не оставалась неизменной, однако процесс ее трансформации во времени протекал гораздо медленнее, чем в других сферах.
Во втором параграфе: « Особенности быта и традиции повседневности» автор показывает, как культурная традиция калмыцких нойонов в империи подверглась трансформации в XVIII – начале XX в. В течение этого времени нойоны показали достойную внимания способность к адаптации к новому социокультурному окружению. Трансформация традиций повседневности сопровождалась выработкой адаптационно-деятельностной модели культуры. Оказалось, что калмыцкая элита, которая должна была противостоять инновациям, в действительности приспособилась к требованиям времени, часто выступая в качестве проводника современности в условиях традиционной социальной организации. Культурная адаптация позволила снять в картине мира нойонов фатальность дихотомии «мы-они».
Распространение инноваций сочеталось с сохраняющейся обособленностью по отношению к внешнему миру, которая выражалась, прежде всего, в попытках нойонов ограничить вмешательство имперских чиновников в управление калмыками, воссоздать автономию в составе империи в XIX – начале XX в. При этом традиция и современность не выступали в культуре нойонов в качестве антагонистических сторон, находящихся в постоянном конфликте, а были переплетены и взаимосвязаны, что продемонстрировано в третьем параграфе: «Эволюция социальной психологии нойонов». В системе констант ментальности в XVIII в. позитивную социальную идентичность нойоны сохраняли по отношению к своей сословной группе, служившей им опорой и защитой. Помимо «образа себя» в сознании традиционной элиты калмыков в качестве основных категорий сформировались такие парадигмы, как наличие друга, помощника («образ покровителя» – императора), локализация «источника зла» с иноплеменниками, способ действия – готовность к самообороне, борьбе, а в случае ее невозможности исход на новую территорию. На основе этих констант ментальности стоилась картина мира нойонов в Российской империи.
Исход калмыков во главе с наместником Убаши в Китай в 1771 г. изменил жизнь оставшихся в России нойонов и содержание констант их ментальности. «Источником добра» в сознании традиционной элиты выступала теперь уже не сословная группа, а этнос. Усиление этнической составляющей социальной идентичности объясняется уменьшением числа калмыков. Поиск новой идентичности был также связан с трансформацией правового статуса нойонов в результате административных преобразований первой половины XIX в. и закона 1892 г. В поисках новой локализации «источника добра» бывшие нойоны в начале XX в. поддержали призыв к переходу в казачество.
Глава пятая «Калмыцкие нойоны в контексте политической жизни империи и региона» изучает опыт взаимодействия традиционной калмыцкой элиты с властью и другими акторами, принимающими участие в развитие контактной ситуации в регионе.
В первом параграфе: « Центральная власть и традиционная калмыцкая элита: развитие взаимоотношений в XVIII веке» автор приходит к выводу, что власть не имела четко определенной имперской политики, она складывалась стихийно, постепенно, многовариантно, применяясь к политическим, экономическим условиям того или иного региона, учитывая при необходимости национальные особенности местного населения. Взаимоотношения самодержавия и традиционной калмыцкой элиты развивались в XVIII в. в рамках имперской асимметрии «центр-периферия». Вплоть до исхода Убаши в Китай в 1771 г. Калмыцкая степь играла роль буферного пояса на южных рубежах государства, которая была отведена ей еще в XVII в. Во взаимоотношениях власти и местной элиты в XVIII в. произошли изменения, связанные с трансформацией правительственного курса по отношению к колониальным окраинам, централизацией, изменением роли Российской империи в европейской политике. Начало реорганизации механизма взаимодействия с улусами было положено в 1715 г., когда в Калмыцкой степи появились колониальные чиновники, призванные обеспечить порядок в пограничном регионе и контроль над кочевниками. Главной в правительственной политике по отношению к калмыкам стала идея доминирования. Ограничив связи традиционной элиты с Тибетом, имперская власть в 1724 г. оставила за собой назначение и смещение правителей ханства. Следующим шагом, ослабившим ханскую власть, стала реформа Зарго 1762 г.
Вместе с тем прагматично-гибкая имперская политика в отношении традиционной калмыцкой элиты по-прежнему определялась тем, что она играла роль связующего звена, обеспечивающего сбор войска и исполнение прочих распоряжений, между центральной властью и основным населением улусов. Правительство использовало практику сохранения баланса между группировками местной элиты, ограничивая пределы интенсивности их конкурентной борьбы за местную власть. Вмешательство имперских чиновников во внутренние дела периферийного региона имело двойные последствия. С одной стороны, оно ущемляло в известной степени интересы традиционных элит, поскольку так империя легитимировала себя в восприятии местного населения без посредства нойонов. С другой стороны, наличие беспристрастного арбитра, предохранявшего периферийные элиты от взаимного уничтожения, являлось для них благом. Наличие в Калмыцкой степи инстанции, авторитет которой признавался всеми политическими акторами, несомненно, расширило возможности мирного разрешения многочисленных конфликтов нойонов в XVIII в.
В формировании политики по отношению к традиционной элите долгое время преобладал «ориентализм», подразумевавший консервацию обычаев и традиций кочевников, если они не противоречили имперской идее. В ханстве сохранилось традиционное административное деление на улусы-аймаки-хотоны; местная элита имела возможность решать свои внутренние дела в соответствии с обычным правом. «Ориентализм», не создающий угрозы стабильности отношений центральной власти и периферийной элиты, был частью имперского мышления. Правительство, с одной стороны, не возражало против консервации существующей в улусах национальной культуры, с другой – проявляло потребность к интеграции и желание «цивилизовать варваров». Наложение культурной сферы с теоретическими спекуляциями на политическую сферу, в которой имела место борьба реальных интересов, приводило порой к неожиданным результатам. Колониальная ситуация превращалась в «ситуацию взаимного непонимания» контактирующих народов, причиной которой являлось различие личностной структуры тех и других. Суть ментальной установки имперских чиновников в отношении калмыков выразил руководитель «Калмыцких дел» В.П. Беклемишев: «Народ несмысленный и неразсудительный, к тому же своевольный и упрямой, и кроме воровства ни к чему не потребнай». Искажение эксплицитных идеологических установок объяснялось культурными предрассудками колониальных чиновников. В таких условиях «каждое общество, – заметил М. Ходарковский, – видит в другом отражение своей собственной политической системы с присущими ей ценностями. Эта проекция политических ценностей и политических понятий ведет к фундаментальному непониманию и нереалистическим ожиданиям с обеих сторон». Имперская власть полагала, что занимается усовершенствованием постановлений для калмыков, и удивлялось, когда нойоны воспринимали нововведения как ограничение их автономии. Ситуация взаимного непонимания возникла и в конфессиональном вопросе. Власть, включив в состав государства буддийский этнос, который получил гражданство по факту проживания внутри имперских границ, рассматривала его пусть даже в отдаленной перспективе в качестве потенциально-православного. Предполагалось, что инородцы в контакте с русским православным населением адаптируются к новым условиям и примут религиозно-ценностную систему империи. Несмотря на огромную пропасть между имперской (универсальной) и калмыцкой (партикуляристской) ментальностью считалось, что в перспективе этот нерусский этнос плавно войдет в состав единого организма. Однако в то время как правительство рассматривало калмыков в контексте внутренних отношений Российской империи, последние продолжали видеть себя частью ойратского универсума и буддийского мира. Игнорирование этой традиционной связи обернулось для центральной власти исходом в Китай большей части калмыков, психологически защищавших себя от внешнего давления (ограничения автономии, сокращения территории кочевий, христианизации улусов, частого привлечения на театры военных действий). Оставшиеся после исхода Убаши кочевники уже не представляли былой силы, сократилась их военная помощь стране. Ликвидировав в 1771 г. калмыцкую автономию, правительство проявило гибкость к нойонам, сохранив их права в отношении подвластного населения.
Ощутимые сепаратистские и националистические настроения в Калмыцкой степи в 70-х гг. XVIII в. оказали серьезное воздействие на правительственную политику, что показано автором во втором параграфе: «Трансформация взаимоотношений имперской власти и нойонов в XIX – начале XX веке». В начале XIX в. после неудачной попытки реанимировать ханство правительство взяло курс на интеграцию калмыков. Расширяя область действия колониального контроля, центральная власть осуществила ряд мероприятий, изменивших правовой статус традиционной калмыцкой элиты. Преобразования 1825, 1834, 1847 гг., создавшие в Калмыцкой степи систему попечительства, стали частью политики административной интеграции. Отмена обязательных отношений в 1892 г. значительно ослабила политическую и экономическую мощь традиционной элиты. Выведенное из подчинения бывшим нойонам население улусов оказалось под властью колониальных чиновников.
Тем не менее, сила традиций была настолько крепка, что административная интеграция, призванная упразднить сословную власть, не сразу привела к прогнозируемым правительством результатам. Бывшие нойоны сохранили свое господствующее положение в обществе, однако реформы ускорили процесс трансформации традиционной калмыцкой элиты.
Их результатом стал симбиоз традиционной номадной и российской имперской систем политического управления обществом и определенное сращивание двух разнородных политических культур. Верхние и средние уровни управленческой иерархии функционировали здесь по принципам политической культуры метрополии, а нижние звенья, выступавшие носителями традиционных представлений о характере управления обществом, продолжали функционировать в соответствии с присущими данной политической культуре принципами.
В условиях модернизации в правительственных кругах возобладала тенденция, направленная на ограничение для традиционной элиты доступа в российское дворянство. Утратив возможность закрепить свое привилегированное положение в рамках российского законодательства, традиционная элита пыталась апеллировать к адату, который в XIX в. претерпел значительную трансформацию (Зинзилинские постановления).
В начале XX в. бывшие нойоны выступали выразителями общих интересов калмыцкого народа в I и II Государственных думах. Депутаты выдвинули требования закрепления за калмыцким народом земель, находящихся в его пользовании, возвращения тех земельных участков, которые были отведены под оброчные статьи, замены казенного сбора со скота подоходным налогом, отмены системы попечительства, снятия недоимок, числящихся за малоимущими. Ряд требований, к примеру, решение вопросов обводнения степи и закрепления движущихся песков, не утратил своей актуальности и на современном этапе. Административная модернизация катализировала процесс осознания калмыками себя как национальной общности. В эпоху пробуждения национального сознания, вслед за интеллектуальной элитой, объединившейся в союз «Хальмг тангчин туг», который сосредоточил свое внимание на лингвистике и культурных отличиях, традиционная элита выступила с идеей создания национального правительства буржуазного типа в степи и перехода калмыков в казачество. Анализ экономического, социального и правового положения бывших нойонов позволят сделать вывод о четко выраженной тенденции расслоения традиционной элиты, в составе которой встречались как крупные скотоводы и землевладельцы, так и мелкопоместные нойоны, по образу жизни приближающиеся к простолюдинам.
Правительственная политика по отношению к калмыцкой элите в начале XX в. носила двойственный характер. В целом, предпринятые правительством в отношении калмыцкой элиты в XIX – начале XX в. действия были направлены скорее на достижение административного единства, чем культурного синтеза. Несмотря на централизацию управления, местная власть имела достаточный простор для инициативы, не была скована изначально определенной системой.
Существовавшее административное устройство Калмыцкой степи и власть традиционной элиты рассматривалось как «переходная форма», которая должна иметь конечной целью путем последовательных преобразований введение окраины в административный строй, присущий европейским губерниям, который, предоставляя свободу и развитие в пределах областных интересов, поддерживает объединение действий в руках центральных учреждений. Направленность регионального процесса власть видела как последовательную смену управленческих форм, ведущую к политической и административной однородности. Поэтому организация управления в регионе и власть местной элиты, призванные обеспечить высший местный надзор и координацию деятельности периферийных государственных служб, признавались временными, переходными формами к единой общеимперской управленческой модели.
Аналогичная политика проводилась в отношении казахской, кабардинской и других региональных элит. Опыт управления одними окраинами империи учитывался при управлении другими, однако в целом наблюдалась разновариантность окраинного управления. Российская империя представляла собой систему взаимосвязанных географических, социально-экономических, административных компонентов с асимметричным распределением военно-политической власти. Комбинация регионов, их специфика и взаимосвязи придавали Российской империи свои неповторимые черты. Возможно, именно в разновариантности, разноплановости заключались успехи имперской политики, обеспечивающей долговечность существования территориально огромного и многонационального по составу государства.
В третьем параграфе: « Власть в системе политических представлений нойонов» автор предпринял попытку исследования образов власти в сознании традиционной элиты калмыков в XVIII – начале XX в. Установки на власть в сознании калмыцких нойонов изменялись под влиянием контекста политических событий. Отношение нойонов к власти характеризовалось, прежде всего, ее персонификаций и дифференцированным подходом к ее носителям. Структура образов власти традиционной калмыцкой элиты в изучаемый период была сложна и включала в себя образы верховной, колониальной, местной, религиозной власти. На формирование образов власти существенное влияние оказали традиции национальной политической культуры и особенности психологии нойонов: персонификация власти, патернализм, стойкий этатизм, потребительское отношение к государству и его институтам.
В заключении подводятся общие итоги исследования, подтверждающие вынесенные на защиту положения, подчеркивается, что региональный вариант модернизации лишь отчасти соответствует классической модели.
Калмыцкая модель модернизации имела целый ряд обусловленных динамикой местного исторического процесса специфических особенностей, среди которых первая – ее защитный характер. Эта модель экзогенной модернизации предусматривала частичное усвоение культурных новшеств ради сохранения глубинных основ традиционного порядка. Историю «калмыцкой» модернизации можно сопоставить с опытом афро-азиатских стран, к примеру, Египта, Туниса, в которых модернизация в XIX – начале XX в. развивалась как процесс вестернизации, связанный с колониальной экспансией. Экзогенная модернизация, коснувшаяся тонкого слоя интеллектуальной элиты, приняла в этих странах защитный характер, что позволило исследователям назвать эту модель defensive modernization.
Вторая особенность заключалась в том, что проводником модернизационных изменений в калмыцком обществе стал узкий слой традиционной элиты, что подтверждает исследовательскую гипотезу о гибкости традиции, видоизменении традиционных институтов и способности их приспосабливаться к современным условиям. Привилегированное положение этой группы способствовало развитию инноваций в калмыцком обществе, упорядочению новационного процесса.
Третья особенность состояла в том, что традиция и современность не выступали в культуре нойонов в качестве антагонистических сторон, находящихся в постоянном конфликте, а были переплетены и взаимосвязаны.
Нелинейный характер процесса интеграции калмыков (четвертая особенность) подтверждается волнообразными подъемами этнической активности и временным усилением сепаратистских черт. Традиционная калмыцкая элита, сыгравшая важную роль в интегративном процессе, вместе с тем, под влиянием политической ситуации выступала в роли «этнического антрепренера», инициируя этническую активность кочевников, что убедительно доказывают история исхода калмыков 1771 г. и этнический ренессанс последней трети XIX- начала XX в.
В начале XX в. архаичные провинции, вроде Калмыкии, ускоренно втягиваемые в модернизационное русло, вслед за наиболее продвинутыми регионами, в которых в соответствии с европейским сценарием образования национальных государств активизировалась борьба за независимость, вступили в полосу пробуждения национального сознания. Рост национальной напряженности в Российской империи совпал с кризисом традиционной политической системы и социально-экономических структур, оказавшихся в конфронтации к новым силам, сформировавшимся в ходе модернизации общества. Связанная с модернизацией реабилитация локальных культур, стремление их к обретению политического измерения своей самобытности затронула местные элиты, которые оказались за пределами действия унифицированных институтов. Универсализм имперской конструкции стал фиктивным после актуализации в ходе модернизации вопроса о прерогативах «коренного народа», закрытия для периферийных элит каналов доступа в состав центральной элиты. Модификация социальной структуры империи, повышение уровня социальной мобильности сопровождались смешиванием разных социокультурных групп. В условиях, когда наследуемый социальный статус сменялся индивидуально достигаемым, имперские механизмы интеграции разнородных групп не охватывали значительной части населения, чья самоидентификация строилась на новых основаниях. На смену горизонтальной стратификации пришла вертикальная. Произошло ослабление эффективности механизмов традиционной легитимации имперской власти, ранее сформированных с учетом специфики каждого региона. Ассиметричные отношения «центр-периферия» в условиях системной модернизации разрушались, снижался властный потенциал имперского центра. Крах всего имперского здания в 1917 г. стал следствием не только социально-экономического и политического кризиса, но и результатом разрушительного воздействия модернизации на все аспекты имперской идентичности.
Для традиционной калмыцкой элиты в этот период главной стала проблема воспроизводства. Мы полагаем, что механизмы ее формирования и функционирования находились в соответствии с социальной интерпретацией биологического «закона элитного ряда»: все виды растений и животных существуют и успешно развиваются лишь при условии выделения у них элитных групп, обеспечивающих жизнь популяции. В случае гибели или вырождения этих элитных групп популяция деградирует, а порой и исчезает вовсе. Проводя аналогии, заметим: если в том или ином обществе уничтожаются, «выбиваются» элитные группы и персоны, происходит деградация всего общества, прежде всего, его культуры. Октябрьская революция 1917 г. привела к смене в Калмыкии традиционной элиты (элиты крови) на новую, формируемую совершенно по иным принципам и обладающую иной исторической памятью. Проблема традиционной калмыцкой элиты, на наш взгляд, заключалась в ее закрытости, которая понижала уровень мобильности ее рядов, увеличивала вероятность вырождения и деградации. Вместе с тем, заслуживает внимания способность культурной традиции нойонов к видоизменению, адаптации к требованиям современности.