Geum.ru

Илья Ильф и Евгений Петров. Золотой теленок

Вид материалаЗакон
Глава xvii. блудный сын возвращается домой
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   36

ГЛАВА XVII. БЛУДНЫЙ СЫН ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ




Великий комбинатор не любил ксендзов. В равной степени он

отрицательно относился к раввинам, далайламам, попам,

муэдзинам, шаманам и прочим служителям культа.

-- Я сам склонен к обману и шантажу, -- говорил он, --

сейчас, например, я занимаюсь выманиванием крупной суммы у

одного упрямого гражданина. Но я не сопровождаю своих

сомнительных действий ни песнопениями, ни ревом органа, ни

глупыми заклинаниями на латинском или церковнославянском языке.

И вообще я предпочитаю работать без ладана и астральных

колокольчиков.

И покуда Балаганов и Паниковский, перебивая друг друга,

рассказывали о злой участи, постигшей водителя "Антилопы",

мужественное сердце Остапа переполнялось гневом и досадой.

Ксендзы уловили душу Адама Козлевича на постоялом дворе,

где, среди пароконных немецких фургонов и молдаванских

фруктовых площадок, в навозной каше стояла "Антилопа". Ксендз

Кушаковский захаживал на постоялый двор для нравственных бесед

с католиками-колонистами. Заметив "Антилопу", служитель культа

обошел ее кругом и потрогал пальцем шину. Он поговорил с

Козлевичем и узнал, что Адам Казимирович принадлежит к

римско-католической церкви, но не исповедовался уже лет

двадцать. Сказав: "Нехорошо, нехорошо, пан Козлевич", ксендз

Кушаковский ушел, приподнимая обеими руками черную юбку и

перепрыгивая через пенистые пивные лужи.

На другой день, ни свет ни заря, когда фурщики увозили на

базар в местечко Кошары волнующихся мелких спекулянтов, насадив

их по пятнадцать человек в одну фуру, ксендз Кушаковский

появился снова. На этот раз его сопровождал еще один ксендз --

Алоизий Морошек. Пока Кушаковский здоровался с Адамом

Казимировичем, ксендз Морошек внимательно осмотрел автомобиль и

не только прикоснулся пальцем к шине, но даже нажал грушу,

вызвав звуки матчиша. После этого ксендзы переглянулись,

подошли к Козлевичу с двух сторон и начали его охмурять.

Охмуряли они его целый день. Как только замолкал Кушаковский,

вступал Морошек. И не успевал он остановиться, чтобы вытереть

пот, как за Адама снова принимался Кушаковский. Иногда

Кушаковский поднимал к небу желтый указательный палец, а

Морошек в это время перебирал четки. Иногда же четки перебирал

Кушаковский, а на небо указывал Морошек. Несколько раз ксендзы

принимались тихо петь по-латински, и уже к вечеру первого дня

Адам Казимирович стал им подтягивать. При этом оба патера

деловито взглянули на машину.

Через некоторое время Паниковский заметил в хозяине

"Антилопы" перемену. Адам Казимирович произносил какие-то

смутные слова о царствии небесном. Это подтверждал и Балаганов.

Потом он стал надолго пропадать и, наконец, вовсе съехал со

двора.

-- Почему ж вы мне не доложили? - возмутился великий

комбинатор.

Они хотели доложить, но они боялись гнева командора. Они

надеялись, что Козлевич опомнится и вернется сам. Но теперь

надежды потеряны. Ксендзы его окончательно охмурили. Еще не

далее как вчера курьер и уполномоченный по копытам случайно

встретили Козлевича. Он сидел в машине у подъезда костела. Они

не успели к нему подойти. Из костела вышел ксендз Алоизий

Морошек с мальчиком в кружевах.

-- Понимаете, Бендер, -- сказал Шура, -- все кодло село в

нашу "Антилопу", бедняга Козлевич снял шапку, мальчик позвонил

в колокольчик, и они уехали. Прямо жалко было смотреть на

нашего Адама. Не видать нам больше "Антилопы".

Великий комбинатор молча надел свою капитанскую фуражку с

лакированным козырьком и направился к выходу.

-- Фунт, -- сказал он, -- вы остаетесь в конторе! Рогов и

копыт не принимать ни под каким видом. Если будет почта,

сваливайте в корзину. Конторщица потом разберется. Понятно?

Когда зицпредседатель открыл рот для ответа (это произошло

ровно через пять минут), осиротевшие антилоповцы были уже

далеко. В голове процессии, делая гигантские шаги, несся

командор. Он изредка оборачивал голову назад и бормотал: "Не

уберегли нежного Козлевича, меланхолики! Всех дезавуирую! Ох,

уж мне это черное и белое духовенство! " Бортмеханик шел молча,

делая вид, что нарекания относятся не к нему. Паниковский

прыгал, как обезьяна, подогревая чувство мести к похитителям

Козлевича, хотя на душе у него лежала большая холодная лягушка.

Он боялся черных ксендзов, за которыми признавал многие

волшебные свойства.

В таком порядке все отделение по заготовке рогов и копыт

прибыло к подножию костела. Перед железной решеткой, сплетенной

из спиралей и крестов, стояла пустая "Антилопа". Костел был

огромен. Он врезался в небо, колючий и острый, как рыбья кость.

Он застревал в горле. Полированный красный кирпич, черепичные

скаты, жестяные флаги, глухие контрфорсы и красивые каменные

идолы, прятавшиеся от дождя в нишах, -- вся эта вытянувшаяся

солдатская готика сразу навалилась на антилоповцев. Они

почувствовали себя маленькими. Остап залез в автомобиль,

потянул носом воздух и с отвращением сказал:

-- Фу! Мерзость! Наша "Антилопа" уже пропахла свечками,

кружками на построение храма и ксендзовскими сапожищами.

Конечно, разъезжать с требами на автомобиле приятнее, чем на

извозчике. К тому же даром! Ну, нет, дорогие батюшки, наши

требы поважней!

С этими словами Бендер вошел в церковный двор и, пройдя

между детьми, игравшими в классы на расчерченном мелом

асфальте, поднялся по гранитной банковской лестнице к дверям

храма. На толстых дверях, обитых обручным железом, рассаженные

по квадратикам барельефные святые обменивались воздушными

поцелуями или показывали руками в разные стороны, или же

развлекались чтением толстеньких книг, на которых

добросовестный резчик изобразил даже латинские буковки. Великий

комбинатор дернул дверь, но она не подалась. Изнутри неслись

кроткие звуки фисгармонии.

-- Охмуряют! -- крикнул Остап, спускаясь с лестницы. --

Самый охмуреж идет! Под сладкий лепет мандолины.

-- Может быть, уйдем? -- спросил Паниковский, вертя в

руках шляпу. -- Все-таки храм божий. Неудобно.

Но Остап, не обращая на него внимания, подошел к

"Антилопе" и принялся нетерпеливо надавливать грушу. Он играл

матчиш до тех пор, пока за толстыми дверьми не послышалось

бренчанье ключей. Антилоповцы задрали головы. Дверь

растворилась на две половины, и веселые святые в своих дубовых

квадратиках медленно отъехали вглубь. Из темноты портала

выступил на высокую светлую паперть Адам Казимирович. Он был

бледен. Его кондукторские усы отсырели и плачевно свисали из

ноздрей. В руках он держал молитвенник. С обеих сторон его

поддерживали ксендзы. С левого бока -- ксендз Кушаковский, с

правого -- ксендз Алоизий Морошек. Глаза патеров были затоплены

елеем.

-- Алло, Козлевич! -- крикнул Остап снизу. -- Вам еще не

надоело?

-- Здравствуйте, Адам Казимирович, -- развязно сказал

Паниковский, прячась, однако, за спину командора.

Балаганов приветственно поднял руку и скорчил рожу, что,

как видно, значило: "Адам, бросьте ваши шутки! "

Тело водителя "Антилопы" сделало шаг вперед, но душа его,

подстегиваемая с обеих сторон пронзительными взглядами

Кушаковского и Морошека, рванулась назад. Козлевич тоскливо

посмотрел на друзей и потупился.

И началась великая борьба за бессмертную душу шофера.

-- Эй вы, херувимы и серафимы! - сказал Остап, вызывая

врагов на диспут. -- Бога нет!

-- Нет, есть, -- возразил ксендз Алоизий Морошек, заслоняя

своим телом Козлевича.

-- Это просто хулиганство, -- забормотал ксендз

Кушаковский.

-- Нету, нету, -- продолжал великий комбинатор, - и

никогда не было. Это медицинский факт.

-- Я считаю этот разговор неуместным, -- сердито заявил

Кушаковский.

-- А машину забирать-это уместно? - закричал нетактичный

Балаганов. -- Адам! Они просто хотят забрать "Антилопу".

Услышав это, шофер поднял голову и вопросительно посмотрел

на ксендзов. Ксендзы заметались и, свистя шелковыми сутанами,

попробовали увести Козлевича назад. Но он уперся.

-- Как же все-таки будет с богом? -- настаивал великий

комбинатор.

Ксендзам пришлось начать дискуссию. Дети перестали прыгать

на одной ножке и подошли поближе.

-- Как же вы утверждаете, что бога нет, - начал Алоизий

Морошек задушевным голосом, -- когда все живое создано им!..

-- Знаю, знаю, -- сказал Остап, -- я сам старый католик и

латинист. Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер,

тенер.

Эти латинские исключения, зазубренные Остапом в третьем

классе частной гимназии Илиади и до сих пор бессмысленно

сидевшие в его голове, произвели на Козлевича магнетическое

действие. Душа его присоединилась к телу, и в результате этого

объединения шофер робко двинулся вперед.

-- Сын мой, - сказал Кушаковский, с ненавистью глядя на

Остапа, -- вы заблуждаетесь, сын мой. Чудеса господни

свидетельствуют...

-- Ксендз! Перестаньте трепаться! - строго сказал великий

комбинатор. -- Я сам творил чудеса. Не далее как четыре года

назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть

Иисусом Христом. И все было Б порядке. Я даже накормил пятью

хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил,

но какая была давка!

Диспут продолжался в таком же странном роде.

Неубедительные, но веселые доводы Остапа влияли на Козлевича

самым живительным образом. На щеках шофера забрезжил румянец, и

усы его постепенно стали подниматься кверху.

-- Давай, давай! - неслись поощрительные возгласы из-за

спиралей и крестов решетки, где уже собралась немалая толпа

любопытных. -- Ты им про римского папу скажи, про крестовый

поход.

Остап сказал и про папу. Он заклеймил Александра Борджиа

за нехорошее поведение, вспомнил ни к селу ни к городу Серафима

Саровского и особенно налег на инквизицию, преследовавшую

Галилея. Он так увлекся, что обвинил в несчастьях великого

ученого непосредственно Кушаковского и Морошека. Это была

последняя капля. Услышав о страшной судьбе Галилея, Адам

Казимирович быстро положил молитвенник на ступеньку и упал в

широкие, как ворота, объятья Балаганова. Паниковский терся тут

же, поглаживая блудного сына по шероховатым щекам. В воздухе

висели счастливые поцелуи.

-- Пан Козлевич! - застонали ксендзы. - Доконд пан иде?

Опаментайсе, пан!

Но герои автопробега уже усаживались в машину.

-- Вот видите, -- крикнул Остап опечаленным ксендзам,

занимая командорское место, -- я же говорил вам, что бога нету.

Научный факт. Прощайте, ксендзы! До свидания, патеры!

Сопровождаемая одобрительными криками толпы, "Антилопа"

отъехала, и вскоре жестяные флаги и черепичные скаты костела

скрылись из глаз. На - радостях антилоповцы остановились у

пивной лавки.

-- Вот спасибо, братцы, -- говорил Козлевич, держа в руке

тяжелую кружку. -- Совсем было погиб. Охмурили меня ксендзы. В

особенности Кушаковский. Ох, и хитрый же, черт! Верите ли,

поститься заставлял! Иначе, говорит, на небо не попаду.

-- Небо! -- сказал Остап. -- Небо теперь в запустении. Не

та эпоха. Не тот отрезок времени. Ангелам теперь хочется на

землю. На земле хорошо, там коммунальные услуги, там есть

планетарий, можно посмотреть звезды в сопровождении

антирелигиозной лекции.

После восьмой кружки Козлевич потребовал девятую, высоко

поднял ее над головой и, пососав свой кондукторский ус,

восторженно спросил:

-- Нет бога?

-- Нет, - ответил Остап.

-- Значит, нету? Ну, будем здоровы.

Так он и пил после этого, произнося перед каждой новой

кружкой:

-- Есть бог? Нету? Ну, будем здоровы.

Паниковский пил наравне со всеми, но о боге не

высказывался. Он не хотел впутываться в это спорное дело.

С возвращением блудного сына и "Антилопы" Черноморское

отделение Арбатовской конторы по заготовке рогов и копыт

приобрело недостававший ей блеск. У дверей бывшего комбината

пяти частников теперь постоянно дежурила машина. Конечно, ей

было далеко до голубых "бьюиков" и длиннотелых "линкольнов",

было ей далеко даже до фордовских кареток, но все же это была

машина, автомобиль, экипаж, который, как говорил Остап, при

всех своих недостатках способен, однако, иногда двигаться по

улицам без помощи лошадей.

Остап работал с увлечением. Если бы он направлял свои силы

на действительную заготовку рогов или же копыт, то надо

полагать, что мундштучное и гребеночное дело было бы обеспечено

сырьем по крайней мере до конца текущего бюджетного столетия.

Но начальник конторы занимался совершенно другим.

Оторвавшись от Фунта и Берлаги, сообщения которых были

очень интересны, но непосредственно к Корейко пока не вели,

Остап вознамерился в интересах дела сдружиться с Зосей Синицкой

и между двумя вежливыми поцелуями под ночной акацией

провентилировать вопрос об Александре Ивановиче, и не столько о

нем, сколько о его денежных делах. Но длительное наблюдение,

проведенное уполномоченным по копытам, показало, что между

Зосей и Корейко любви нет и что последний, по выражению Шуры,

даром топчется.

-- Где нет любви, -- со вздохом комментировал Остап, --

там о деньгах говорить не принято. Отложим девушку в сторону.

И в то время как Корейко с улыбкой вспоминал о жулике в

милицейской фуражке, который сделал жалкую попытку

третьесортного шантажа, начальник отделения носился по городу в

желтом автомобиле и находил людей и людишек, о которых

миллионер-конторщик давно забыл, но которые хорошо помнили его

самого. Несколько раз Остап беседовал с Москвой, вызывая к

телефону знакомого частника, известного доку по части

коммерческих тайн. Теперь в контору приходили письма и

телеграммы, которые Остап живо выбирал из общей почты,

по-прежнему изобиловавшей пригласительными повестками,

требованиями на рога и выговорами по поводу недостаточно

энергичной заготовки копыт. Кое-что из этих писем и телеграмм

пошло в папку с ботиночными тесемками.

В конце июля Остап собрался в командировку на Кавказ. Дело

требовало личного присутствия 1великого комбинатора в небольшой

виноградной республике.

В день отъезда начальника в отделении произошло

скандальное происшествие. Паниковский, посланный с тридцатью

рублями на пристань за билетом, вернулся через полчаса пьяный,

без билета и без денег. Он ничего не мог сказать в свое

оправдание, только выворачивал карманы, которые повисли у него,

как бильярдные лузы, и беспрерывно хохотал. Все его смешило: и

гнев командора, и укоризненный взгляд Балаганова, и самовар,

доверенный его попечениям, и Фунт с нахлобученной на нос

панамой, дремавший за своим столом. Когда же Паниковский

взглянул на оленьи рога, гордость и украшение конторы, его

прошиб такой смех, что он свалился на пол и вскоре заснул с

радостной улыбкой на фиолетовых устах.

-- Теперь у нас самое настоящее учреждение, - сказал

Остап, -- есть собственный растратчик, он же швейцар-пропойца.

Оба эти типа делают реальными все наши начинания.

В отсутствие Остапа под окнами конторы несколько раз

появлялись Алоизий Морошек и Кушаковский. При виде ксендзов

Козлевич прятался в самый дальний угол учреждения. Ксендзы

открывали дверь, заглядывали внутрь и тихо звали.

-- Пан Козлевич! Пан Козлевич! Чы слышишь глос ойца

небесного? Опаментайсе, пан!

При этом ксендз Кушаковский поднимал к небу палец, а

ксендз Алоизий Морошек перебирал четки. То" гда навстречу

служителям культа выходил Балаганов и молча показывал им

огненный кулак. И ксендзы уходили, печально поглядывая на

"Антилопу".

Остап вернулся через две недели. Его встречали всем

учреждением. С высокой черной стены пришвартовывающегося

парохода великий комбинатор посмотрел на своих подчиненных

дружелюбно и ласково. От него пахло молодым барашком и

имеретинским вином.

В Черноморском отделении, кроме конторщицы, нанятой еще

при Остапе, сидели два молодых человека в сапогах. Это были

студенты, присланные из животноводческого техникума для

прохождения практического стажа.

-- Вот и хорошо! - сказал Остап кисло. - Смена идет.

Только у меня, дорогие товарищи, придется поработать. Вы,

конечно, знаете, что рога, то есть выросты, покрытые шерстью

или твердым роговым слоем, являются придатками черепа и

встречаются, главным образом, у млекопитающих?

-- Это мы знаем, -- решительно сказали студенты, -- нам бы

практику пройти.

От студентов пришлось избавиться сложным и довольно

дорогим способом. Великий комбинатор послал их в командировку в

калмыцкие степи для организации заготовительных пунктов. Это

обошлось конторе в шестьсот рублей, но другого выхода не было:

студенты помешали бы закончить удачно подвигавшееся дело.

Когда Паниковский узнал, в какую сумму обошлись студенты,

он отвел Балаганова в сторону и раздражительно прошептал:

-- А меня не посылают в командировку. И отпуска не дают.

Мне нужно ехать в Ессентуки, лечиться. И выходных дней у меня

нету, и спецодежды не дают. Нет, Шура, мне эти условия не

подходят. И вообще я узнал, в "Геркулесе" ставки выше. Пойду

туда курьером. Честное, благородное слово, пойду! Вечером Остап

снова вызвал к себе Берлагу.

-- На колени! - крикнул Остап голосом Николая Первого, как

только увидел бухгалтера.

Тем не менее разговор носил дружеский характер и длился

два часа. После этого Остап приказал подать "Антилопу" на

следующее утро к подъезду "Геркулеса".