Управление архивами восточно-казахстанской области государственный архив восточно-казахстанской области коллективизация сельского хозяйства в Кировском

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 22

УПРАВЛЕНИЕ АРХИВАМИ ВОСТОЧНО-КАЗАХСТАНСКОЙ ОБЛАСТИ

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ ВОСТОЧНО-КАЗАХСТАНСКОЙ ОБЛАСТИ

«Коллективизация сельского хозяйства в Кировском

(Усть-Каменогорском) районе 1928-1936 г.г.»

СБОРНИК ДОКУМЕНТОВ

Усть-Каменогорск

2005

Редакционная коллегия:

А.А.Аубакиров

Т.А.Черных

Т.А.Павлова

О.Г.Полякова

Составитель: Л.П.Рифель

О.В.Жандабекова

Управление архивами Восточно-Казахстанской области, государственный архив Восточно-Казахстанской области. Коллективизация сельского хозяйства в Кировском (Усть-Каменогорском) районе. 1928-1936 г.г. Сборник документов. – Усть-Каменогорск, 2005 г. – 288 с.

Это второе документальное издание государственного архива Восточно-Казахстанской области, посвященное одному из самых драматических этапов в истории советского крестьянства – развертыванию «сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса». Документы публикуются впервые.

Сборник рассчитан на широкий круг читателей, интересующихся историей своего края.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Это уже второе документальное издание государственного архива Восточно- Казахстанской области, посвященное коллективизации сельского хозяйства в крае. Первый сборник вышел в 1998 г. В нем представлены 46 актовых («ненамеренных») источников.^¹ В настоящем сборнике их 146. В первом сборнике архива представлены источники по одному из важнейших вопросов в отечественной истории, в большей мере связанным с периодом коллективизации.^² В новом сборнике архива речь идет только о коллективизации, в основном, ограниченной рамками одного района, в 1928-1934 г.г., называвшегося Усть- Каменогорским, а с 19 декабря 1934 г. – Кировским.^³ Оба сборника – заметный вклад коллектива государственного архива Восточно-Казахстанской области в разработку конкретной проблематики, как в курсе отечественной истории в целом, так и истории края в отдельности.

Всем, кто обучался в советской школе, хорошо известно, что коллективизация сельского хозяйства в стране (занимавшей «1\6 часть света») началась сразу, как только на ее территории к власти пришли большевики. Однако, до XV съезда (состоявшегося в Москве 2-19 декабря 1927 г.)^⁴ она осуществлялась иначе в сравнении с курсом, обозначенным на съезде.

В основу большевистского понятия «коллективизация» положено слово «коллектив», имеющее латинское происхождение, со значением «собирательный».^⁵ До перехода к «массовой» («сплошной») коллективизации колхозное движение в советской стране в большей мере состояло из добровольных объединений, основанных на учете интересов не только коллективов, но и каждого индивида (конкретного человека) в отдельности (с предоставлением ему права выхода из коллектива, в соответствии с Уставом, с правилами, принятыми самим коллективом). До начала реализации «деревенской» программы XV съезда коммунистов, колхозное движение в стране преимущественно было «бедняцко-батрацким», которому оказывалась всяческая поддержка со стороны пролетарского государства. Зажиточные крестьяне и середняки в абсолютном большинстве продолжали вести одиночное хозяйство, расплачиваясь за свою самостоятельность с пролетарским государством большими налогами. После XV съезда коммунистов все резко изменилось. Страна взяла курс на ликвидацию частной собственности «в деревне», на «раскулачивание» одних и обязательное вхождение в колхозы других, с целью выполнения ими «госзаказов» (и, в первую очередь, «плана хлебозаготовок»). Именно поэтому в современной литературе (когда стали «прочитываться» ранее закрытые для исследователей источники) «сплошная», «массовая» коллективизация сельского хозяйства в СССР «однозначно» представляется как силовая модернизация всей жизни «в деревне», как великая трагедия, постигшая крестьянство.^⁶ Правда, и первый период колхозного движения в советской стране ныне удостаивается не очень лестных названий. Вот как, например, различные периоды «в довоенной истории страны» обозначил известный специалист по социально-экономическим проблемам развития Казахстана XX в., доктор исторических наук – Абылхожин Жулдузбек Бекмухамедович. Время появления в стране первых колхозов (в основном, коммун) он обозначил как время «бестоварной утопии» - политики «военного коммунизма». Следующую ступень в колхозном движении, по схеме Ж.Б.Абылхожина, следует представлять как время «экономического троевластия» - «борьбы и взаимодействия социалистической, товарно-рыночной и докапиталистической тенденции», как время НЭПа. Далее, по данным Ж.Б.Абылхожина, кооперация (в том числе и сельскохозяйственная) в стране Советов оказалась «между двух огней», борьба которых вернула страну к «алгоритму Октября» и в итоге привела к «концу нэповских иллюзий». А за ним последовал «апогей аграрной революции», «социально-классовый геноцид» - «раскулачивание»; жить для значительной части крестьянства стало не лучше и не веселее, миллионы из них лишились жизни, ушли в небытие.^⁷

Два документальных сборника архива рассказывают о том, как осуществлялась в крае «массовая» («сплошная») коллективизация. Чтобы сопоставить с ней предшествующий период в колхозном движении Верхнего Прииртышья, обратимся к одной диссертации. Ее защита состоялась в 1972 году, по рукописи, оформленной в 1971 году. Оставим в стороне все авторские оценки, обратимся только к фактам, приведенным в кандидатском исследовании (Федорова Виталия Сергеевича):

-в 20-е годы (XX в.) колхозное движение в Казахстанском Прииртышье развивалось «в трех основных организационно-хозяйственных формах - коммуны, артели, тозы. Главное их различие заключалось в степени обобществления средств производства, понижающимся от коммун к тозам, формах распределения и места коллективного хозяйства в бюджете его членов, понижающимся в том же направлении»;^⁸

- первые коллективные хозяйства на востоке Казахстана появились в 1918 году. Их создали рабочие, прибывшие из Петрограда по собственной инициативе и поддержанные (материально и словом) В.И.Лениным. Обосновавшись в Бухтарминском крае, рабочие из Петрограда (Обуховского, Семянниковского и Охтинского пороховых заводов) создали здесь два «Общества землеробов-коммунистов» (1-е и 2-е), а так же коммуну «Солнечная». В сентябре 1919 года они, при «белом режиме», были разгромлены;^⁹

- с восстановлением в крае власти большевиков, в нем «в большей мере стихийно стали возникать новые коллективные хозяйства». Важным событием в жизни колхозов Верхнего Прииртышья стал их губернский съезд, состоявшийся в Семипалатинске 10-18 августа 1920 года. На нем было представлено 65 хозяйств (в том числе и совхозы). Съезд в своих документах записал, что преимуществами «при практическом решении «вопросов», связанных с землеустройством колхозов, с оказанием им материальной, ветеринарной и другой помощи, будут пользоваться те хозяйства, которые справляются с продразверсткой. В Казахстанском Прииртышье ее ввели только после окончания в крае гражданской войны, в 1920 году. Она выполнялась в крае «почти до осени 1921 года». При этом, колхозы края, в большинстве, с продразверсткой не справлялись. Однако, льгот своих не лишались;^¹0

- НЭП «вызвал в первое время спад колхозного движения в стране». Если еще в декабре 1922 года в Семипалатинской губернии (совсем недавно освободившейся от продразверстки и состоявшей тогда из шести уездов – Бухтарминского, Зайсанского, Каркаралинского, Павлодарского, Семипалатинского и Усть-Каменогорского)^¹1 насчитывалось 57 колхозов (37 коммун, 19 артелей и 1 тоз), то в октябре-ноябре 1923 года в ней осталось только 6 коммун и 8 артелей. С развитием товарно-денежных отношений выход из колхозов приобретает массовый характер. Отпала необходимость (у определенной части населения) укрываться «от тягот времени за рамками коллективного хозяйства». В диссертации В.С.Федорова в этой части отмечено, «что на востоке Казахстана» до начала реализации в нем положений НЭПа было много «лжеколхозников». Его источники «полны констатаций», что возникновение колхозов в 1920-1921 г.г. «не происходило из-за чисто идейных убеждений», что часто в колхоз вступали «с целью сохранения имущества», «во избежание продразверстки», «получения материальной помощи» и т.д. Им же отмечено: «в аулах в это время колхозов не было»;^¹2

- к концу восстановительного периода число коллективных хозяйств в Семипалатинской губернии вновь возрастает: в 1924 году в ней насчитывалось 20 коммун и 22 артели, а в 1925 году – 13 коммун и 30 артелей. Артель в это время заняла ведущее положение в колхозном движении в крае. Анализ уставов коллективных хозяйств губернии исследователю показал, что «вступление в коммуну сопровождалось безоговорочным обобществлением всего имущества, в том числе и денежных средств» (как в начале, так и в середине 20-х годов). Вступавшие в артель передавали в общее пользование только рабочий скот, землю и более или менее значительный инвентарь (с оговоркой «исправный»). Обобществление же денежных средств и полная ликвидация личного хозяйства не предполагались. Это обусловило в значительной мере различный имущественный уровень коммунаров и артелей. Будучи в общей массе бедняцкими, в коммуну шли хозяйства более бедные, а значит и менее обеспеченные средствами производства, из которых слагались производственные возможности колхозов. Артели стали в середине 20-х годов предусматривать для вступающих вступительные взносы и обязательные членские ссуды (очень невысокие), некоторые можно было внести деньгами или имуществом сразу или в рассрочку. Предусматривалась также ответственность по обязательствам артели (обычно равная десяти паевым взносам). «Все это, несомненно, дисциплинировало членов, повышало их заинтересованность в ведении общественного хозяйства». Положения уставов, касающиеся распределения доходов между членами, говорят о том, что в коммунах принцип распределения по потребностям на деле превратился в уравнительный. Устав коммуны исключал также всякую возможность личных побочных доходов как внутри, так и вне хозяйства. Артельный устав в этом отношении был более глубок. Предлагая общему собранию выбор формы распределения по едокам или рабочей силе вначале, он уже в середине 20-х годов дает такой критерий оценки труда, как его качество и количество. Таким образом, личная заинтересованность в артелях получила больший простор для своего проявления, чем в коммунах. Это импонировало крестьянству и способствовало укреплению хозяйства в целом. Ликвидация коллективных хозяйств (в 20-е годы явление довольно частое), проводившаяся по постановлению общего собрания или земельных органов, условия добровольного и вынужденного выхода, также существенно различны в коммунах и артелях. Отсутствие всякого намека на возвращение имущества при ликвидации коммуны или выхода из нее в начале 20-х годов и очень ответственная постановка вопроса о выдаче пособий при выходе в середине 20-х годов наводит на мысль о том, что в коммуны объединялись такие слои населения, когда всякий разговор об имуществе был излишним. Это отталкивало всех сколько-нибудь маломощных собственников. В уставе артели возвращение имущества оговорено на все случаи. Выходящему из хозяйства, возвращался живой и мертвый инвентарь. За вычетом долгов, если таковые окажутся, а также земельный участок, если это не вызывало чересполосицу на артельной земле. С введением НЭПа во внутренней жизни коммун все настойчивей пробиваются тенденции к переходу на устав артелей, тозов и даже простейшей кооперации. Принцип личной заинтересованности в труде, пришедшей с введением НЭПа на смену уравниловке, проникал и в коммуны. Однако, здесь он получил однобокую трактовку и применялся лишь для наказаний за плохой труд. Так, в коммуне «Мелитопольская» (Семипалатинского уезда) для лиц, уклонявшихся от работы, была введена «урезка от средней нормы распределения до 50 %». Нужно отметить, что строгое соблюдение и этого принципа, обеспечило «мелитопольской коммуне», прошедшей через трудности 1920-1922 г.г., относительно безбедное существование. Это была одна из самых долголетних коммун в крае». Имели место случаи введения в коммунах распределения по труду, с учетом его количества и качества. Введение оплаты по труду в коммунах на деле являлось шагом к артели;^¹3

- в 1926 году Семипалатинский губземотдел обследовал около 60 % коллективных хозяйств края. Оказалось, что имущественный уровень вступивших в коммуны был ниже, чем в артелях и тозах. «В коммуны вступило 56 % безлошадных, 44 % бескоровных и

72 % безинвентарных хозяйств. В артели соответственно – 36 %, 22 %, 54 %. В тозы – 18 %, 18 %, 11 %»;^¹4

- в диссертации В.С.Федорова, с опорой на значительное число архивных источников, о колхозах края 20-х годов сказано, что почти все они («за исключением, может быть, тозов») были экономически слабыми, не способными самостоятельно, без государственной помощи, вести хозяйство. И она им оказывалась. За счет государственного и местного бюджета они получали денежные и семенные ссуды, сельскохозяйственный инвентарь, рабочий скот. Но распределялась эта помощь непропорционально, с явной ориентацией на коммуны. В 1926 году Семипалатинский губземотдел, обследовав колхозы края по инвентарю, записал на этот счет следующие данные: «в среднем на коммуну приходилось – 3,6 плугов, 4,3 бороны, 0,6 сеялок, 1 жатка, 1,3 сенокосилки, 1,3 конных граблей, 0,6 конных молотилок, 0,3 сортировок, 1 веялка, 0,6 тракторов». В артелях средняя обеспеченность инвентарем в 1926 году была такой: «2,6 плугов, 3,2 борон, 0,4 сеялки, 0,2 жатки, 0,2 сенокосилок, 0,2 конных граблей», а в тозах – «2,3 плугов, 0,6 борон, 0,3 косилки». Получалось, что коммуны, имевшие при образовании более слабую материальную базу, за счет оказанной им помощи, не только выравнивались, по инвентарю, с артелями и тозами, но и превосходили их в этом отношении. Однако, вместе, они все же были слабо оснащены орудиями и средствами производства. В коммунах на 1 плуг в крае в 1926 году приходилось 98 десятин, в артелях – 118 десятин, в тозах – 36 десятин. При этом, в коммунах весь инвентарь находился в общественном пользовании. В артелях он обобществлялся тогда на 54 %. В личном хозяйстве членов артели оставалась некоторая часть и плугов, и борон (иногда эта часть превосходила долю обобществленных). В тозах и вовсе процент обобществленного инвентаря был невелик – 19 %. Что касается землепользования, то и в данном деле коммуны находились в более выгодном положении. Им представлялись большие по количеству и лучшие по качеству земли, тогда как артели и тозы «главным образом использовали надельные участки». Причины предпочтительного (в 20-е годы, по всем направлениям) отношения к коммунам исследователь В.С.Федоров считал необходимым искать «в социальных мотивах… Ведь в коммунах была сосредоточена в основном беднота… батрачество»;^¹5

- в конце восстановительного периода колхозы в Семипалатинской губернии «еще не играли сколько–нибудь заметной роли в сельскохозяйственном производстве края. Их посевы составляли 0,08 % посевной площади губернии, валовый сбор зерна – 0,09 % губернского вала… гораздо более значительна была их роль в общественно-политической жизни… Колхозы были в то время немногочисленными культурными центрами. Так, по трем уездам (Семипалатинский, Усть-Каменогорский, Павлодарский) в них было 12 школ, 15 библиотек, 16 изб-читален, которыми пользовались не только колхозники, но и окрестные жители… Колхозники… выступали инициаторами больших общественно-полезных дел – сбор средств на сооружение больниц, … оказание помощи голодающим… В первый период своей деятельности колхозы в Семипалатинской губернии были, «по сути дела (особенно коммуны), общественной организацией деревенской бедноты в крае, не знавшем комбедов»;^¹6

- «в первой половине 20-х годов аул практически не знал колхозов, казахи входили, главным образом, в смешанные объединения, но их было так мало, что источники их не выделяют».^¹7 С 1926 года ситуация в казахских аулах начинает меняться. Советская власть «пошла в наступление на богатых», организовав передел сенокосных и пахотных угодий. Курс на такую реорганизацию землепользования в казахском ауле «был определен на V Краевой партийной конференции и V съезде Советов Казахстана». 20 мая 1926 года «ЦИК и СНК КАССР приняли соответствующее Постановление «О распределении сенокосных и пахотных угодий между хозяйственными аулами и отдельными хозяйствами». Правительство Автономной Республики «обязало аульные Советы и ячейки Кошчи немедленно приступить к уравнительному распределению сенокосов и пашен, предоставляя в первую очередь наиболее ценные и близкие к зимовкам участки бедноте».^¹8 В целом результаты передела сенокосных угодий в 1926 году «были незначительны. Даже в лучше справившихся с этой работой Семипалатинском и Усть-Каменогорском уездах, по которым имеются обобщенные сведения, площадь распределенных сенокосов составила лишь 37 571 дес.».^¹9 Опыт передела 1926 года «стал предметом пристального изучения», на его основе вырабатывались рекомендации «на предстоящий год». Семипалатинское «Губзу наметило провести в 1927 году передел в 323 аулсоветах с 762 населенными пунктами, где проживало 533 тысячи человек или 76 % казахского населения губернии… Весной со сходом снега, повсеместно в губернии развернулись работы по переделу сенокосных угодий в ауле» (у одних отнимали, другим передавали, насильственная модернизация в ауле «заработала»). К лету 1927 года в Семипалатинской губернии закончился «в основном передел сенокосных угодий». Перераспределением было охвачено более 200 тысяч десятин, около 70 тысяч хозяйств, «байство лишилось более 17 тыс. дес. ценнейших угодий, а безземельные и малоземельные хозяйства получили около 37 тыс. дес.».^²0 Документы, которые имел возможность проработать В.С.Федоров, в числе «ошибок», допущенных при переделе сенокосных угодий у казахов, указывают на факт изъятия в этой кампании, «в ряде мест», у середняка «ценных угодий» (площадью, достигшей «почти … 8 тыс.дес.»);^²1

- передел пахотных угодий проходил в основном осенью 1927 года, «но в ряде мест, с особо запутанным землепользованием, затянулся до весны и осени 1928 года.^²2 Надо сказать, что он не получил большого масштаба, так как охватил, главным образом, только оседлый аул. В ряде волостей передел пахотных угодий обострил противостояние в казахском ауле. Так было, например, в Буконьской волости Усть-Каменогорского уезда. Когда в аулах «Мечеть» и «Кукира» баи попытались помешать переделу, бедняки за помощью обратились к власти. В Тарбагатайской волости Зайсанского уезда события разворачивались следующим образом: а) «бедняки засеяли по десятине хлеба на новых землях», б) «баи лишили их воды», в) аулсовет оказался на стороне баев, г) потребовалось «вмешательство Зайсанского уисполкома, чтобы призвать баев к порядку»;^²3

- в 1927 году в Семипалатинской губернии «всего» насчитывалось 55 колхозов: 8 коммун, 44 артели, 3 тоза.^²4 Но вот состоялся XV съезд ВКП (б) и численность колхозов «стремительно нарастает». В Семипалатинском округе (образованным без двух уездов упраздненной Семипалатинской губернии, без Каркаралинского и Павлодарского) в начале 1928 года колхозов было 31, а в конце года стало 370.^²5 В феврале 1929 года численность колхозов в округе еще более возросла. Их стало 414.^²6 По данным В.С.Федорова, особенно «бурное развитие производственной кооперации» в это время происходило в казахском ауле. Так, в 1928 году процент казахских артелей в Семипалатинском округе составлял 38,4 %, а тозов – 57,4 %;^²7

- «Что же представляли из себя колхозы Прииртышья накануне «массовой» коллективизации?» На вопрос, поставленный в диссертации В.С.Федорова, ответ в ней дан следующий: в Павлодарском округе преобладали артели, в Семипалатинском округе – тозы. При этом, автор диссертации уточнил: «… тозы конца 20-х годов существенно отличались от предыдущих лет. По степени обобществления и организации труда они приблизились к артелям»;^²8

- по данным В.С.Федорова, с 1927 года в СССР «тракторы продавались исключительно коллективам» (что явилось одним из проявлений «наступления» пролетарского государства на «деревенского частника»). В 1928 году «колхозы обработали тракторами 22 % своей посевной площади», в 1929 году – 34 %;^²9

- в диссертации В.С.Федорова отмечено: колхозное движение и в 1929 году продолжало быть все «еще батрацко-бедняцким». Однако, процент вступивших в колхозы середняков заметно возрос. Если в 1926 году число середняков в колхозах не превышало 5-6 %, то летом 1929 года этот показатель был равен 23,5 % (причем, в артелях он составил 28 %);^³0

- по данным В.С.Федорова (в завершающей части диссертации), в октябре 1929 года Каз.Крайком партии большевиков констатировал: «степень развития колхозного движения в Казахстане такова, что выдвигает задачу сплошной коллективизации в ряде районов».^³1

И так, «социалистическое переустройство сельского хозяйства вступило в свою решающую фазу».^³2 Но какой ценой? О том, каких жертв потребовала «массовая» («сплошная») коллективизация, стало возможным говорить сравнительно недавно. Ранее скрытые источники ( многие с особым грифом: «секретно», «совершенно секретно»), ставшие доступными для исследователей, не могли не привести их к новым, более точным формулировкам, отражающим суть методов, применявшимся в период подготовки и проведения «сплошной» коллективизации. Это, действительно, была силовая модернизация всей жизни аула, села, обернувшаяся трагедией для значительного числа крестьянства (счет которым ведется не в десятках и не в тысячах, а в миллионах, в том числе «раскулаченных», высланных из родных мест, погибших от голода, в «трудовых» лагерях).

Оба документальных сборника архива открываются «ненамеренными источниками», составленными «по ходу дела» в 1928 году. В сборнике, изданном в 1998 году, их шесть. В трех из них рассказывается о задержании на границе «откочевников» из Зайсанского уезда (в марте, апреле, мае), пытавшихся уйти в Китай. Четвертый документ свидетельствует о состоявшейся «укочевке» в Китай («в ночь на 16 августа) целого аула, «в количестве 65 юрт» и, что самое удивительное, - «под руководством председателя союза «Кошчи» (объединения бедняцкой массы – Р.Ф) … и члена ВЛКСМ». В двух документах (1928 г.) первого архивного сборника раскрыто содержание «Постановления Президиума ВЦИК о незаконных мероприятиях, допущенных при проведении сельскохозяйственных кампаний в бывшей Семипалатинской губернии…». Постановление датировано 25 октября 1928 года, а некоторые «изменения» в нем были произведены 31 декабря 1928 года. Оба документа говорят об одном (секретно, имея в качестве обозначенного в них адресата только представителей власти): в бывшей губернии допущены нарушения «революционной законности … при проведении кампаний по сбору сельхозналога, хлебозаготовкам, самообложению, размещению крестьянского займа, а так же при проведении выселения баев и конфискации их имущества».^³3

В диссертации В.С.Федорова отражена, в деталях, информация источников, касающихся «экспроприации крупных баев-полуфеодалов», на территории Семипалатинского округа, всего Казахстанского Прииртышья. Его сведения наводят на следующие размышления. Сначала, как и полагалось, было принято специальное Постановление (28 августа 1928 г.) – «О конфискации и выселении баев-полуфеодалов». Затем, чтобы «обеспечить большую организованность и четкость в проведении кампании» (которую планировалось провести за 64 дня, к 1 ноября 1928 года), ЦИК КАССР, на третий день со времени принятия Постановления, утвердил (30 августа) специальную Инструкцию, разделил с ее помощью, «скопом», все районы республики на три группы: кочевые, полукочевые, оседлые, упростив тем самым процедуру конфискации имущества у зажиточных хозяйств казахов и выселения их владельцев. Бельагачский, Жанасемейский, Зайсанский, Курчумский и Маркакольский районы Семипалатинского округа причислили к оседлым. А это означало, что в их пределах под конфискацию и выселение попадают все, кто был собственником стада в 100-150 голов скота (в пересчете на крупный). Реальная хозяйственная деятельность конкретного владельца, состав его семьи в конфискационной работе не учитывались. Остальные районы Семипалатинского округа, по данным В.С.Федорова, попали в разряд полукочевых. К баям в них Советская власть отнесла владельцев стада в 300 голов скота (и так же в пересчете на крупный), опять же без учета фактического положения конкретного владельца. «Оригинальным» в процедуре выполнения постановления, касавшегося баев, было то, что под его действие «подпадали» также баи, имевшие менее указанного количества скота, но признанные Советской властью «социально опасными». В разряд обязательных «лишенцев» и «переселенцев» по этому Постановлению автоматически включались, без учета состояния, отношения к «пролетарской» власти, «и лица, принадлежавшие до Октября к привилегированному сословию» (султаны, потомки ханов, бывшие «несменяемые волостные управители, получившие от царского правительства особые награды»). Для реализации принятых в республике репрессивных решений, направленных на экономическое и политическое уничтожение баев, а с ними и причисленных к ним (обернувшегося для многих физическим уничтожением), в округах и районах автономии были созданы специальные комиссии, в добавление к ним – «комиссии содействия конфискации», состоявшие «повсеместно из бедняков, середняков, членов Кошчи». В Семипалатинском округе создали 50 «комиссий содействия». В них вошли 924 человека (78 коммунистов, 85 комсомольцев, 299 членов Кошчи, 144 батрака, 181 бедняков, 28 середняков, 7 учителей, 15 женщин). Баи, узнав о предстоящей кампании, естественно, приложили все усилия, чтобы сорвать ее. «Они скрывали, уничтожали, распродавали скот», «по Семипалатинскому округу вместо 12 тыс. голов скота, числившихся на 1 января 1928 года, у конфискуемых оказалось… 9 тыс. голов». Дело доходило до того, - свидетельствуют документы, приведенные в диссертации В.С.Федорова, - «что старики разводились со своими старухами». Баи «дробили» свое хозяйство, «использовали уговоры, взятки, угрозы, иногда имевшие успех… В целом кампания по конфискации имущества и выселению … баев-полуфеодалов прошла в Прииртышье в течение 2-х с половиной месяцев. Экспроприации подверглись 150 баев, в том числе по 1-й статье… крупные скотоводы… 118, по 2-ой… бывшие султаны антисоветчики ..32». Распределение конфискованного имущества проходило между аульной беднотой, колхозами и совхозами. Дома и кибитки передали «советским учреждениям, ветеринарным и медицинским пунктам, избам-читальням, батрачкомам». При распределении скота «в первую очередь и в большей степени наделялись малоимущие слои аула. Активное участие в распределении принимала сама беднота.. в Семипалатинском округе.. в неделимый фонд 112 казахских колхозов было передано 2 761 голов скота (в переводе на крупный)… При распределении конфискованного имущества скот получили 5,7 5 % кедеев (4076 хозяйств)… в 1928 году в крае было 71 тыс. бедняцких, 80 тыс. середняцких и 9 тыс. байских хозяйств». За 125 дней 1928 года (в отсчете от даты принятия ликвидационного для баев Постановления) конфискации имущества и выселению в Семипалатинском округе подверглись 1,7 % байских хозяйств. Их удельный вес 1928 году сократился «незначительно», а потому кампания по ликвидации зажиточных частных хозяйств (среди казахов) была продолжена в год «великого перелома», начала перехода к «сплошной» коллективизации.^³4

В новом документальном сборнике архива события 1928 года отражены в 16-ти «ненамеренных» источниках. Есть среди них «Телеграмма», посланная 23 октября Семипалатинским окружкомом ВКП (б), «всем райкомам ВКП (б) о выселении баев, полуфеодалов, конфискации их имущества». Окружком партии большевиков требовал подходить к «начавшейся кампании», как к «чрезвычайно важному политическому мероприятию».^³5 По своему красноречив «Циркуляр» Наркомата финансов РСФСР, составленный 1 ноября, в ответ на поступающие «с мест жалобы» налогоплательщиков, что им неверно начисляют сельскохозяйственный налог («в сторону завышения»).^³6 Есть два документа, непосредственно связанные с колхозным строительством в Усть-Каменогорском районе.^³7 Шесть документов рассказывают о трудностях выполнения в крае явно завышенного плана хлебозаготовок.^³8 Еще четыре документа, тоже связанные с проблемами хлебозаготовок, рассказывают о том, кого в 1928 году в Усть-Каменогорском районе привлекли к уголовной ответственности: а) «за укрывание хлебных излишков»; б) «за несдачу хлебных излишков»; в) «за укрывание и несдачу хлебных излишков».^³9 Два «Протокола», составленные в августе 1928 года, посвящены одной проблеме: как исправлять допущенные «ошибки» при конфискации имущества.^⁴0 Те, кто «на местах» проводил «установки» вышестоящей власти, опасались вызвать недовольство у бедноты, если придется у нее забирать для возврата владельцам «незаконно конфискованное имущество». Очень «интересный» на данный счет прозвучал «информационный доклад прокурора Верхсуда», прочитанный 22 августа 1928 года на «внеочередном заседании бюро Усть-Каменогорского ВКП (б)». Он «прямо» заявил: а) новые директивы о более высоких нормах хлебозаготовок появились потому, что в стране «случился хлебный кризис»; б) при выполнении плана новых хлебозаготовок было допущено «много… перегибов»; в) «были задеты .. и середняки и даже бедняки, с каковыми мы должны идти рука об руку»; г) «с кулаками бороться нужно, но не такими методами, как здесь проводились, … мы еще не достаточно окрепли … от кулака… получаем хлеб и скот..»; д) «кулак, видя, что против него ведутся репрессивные меры, стал резко сокращать посевную площадь и скот, наши же совхозы, колхозы … удовлетворить нужды государства хлебом не могут. Это, возможно … будет не ранее 2-3 лет, а поэтому такими методами бороться с кулаками и баями пока преждевременно».^⁴1

«Год великого перелома» (1929 г.) в сборнике архива, опубликованном в 1998 году, собственными «ненамеренными» источниками не представлен. В нем лишь последствия этого «перелома» отражены (в частности, в «Донесении» начальника Зайсанского погранотряда, что было составлено 10 апреля 1930 года^⁴2). Из содержания этого довольно объемного документа напрашивается вывод: в ответ на «сплошную» коллективизацию и «сплошную» социально-экономическую, а также политическую ликвидацию «полуфеодалов», всех к ним причисленных, значительная часть казахского населения края отозвалась «сплошной» откочевкой за рубеж, главным образом, в Китай. «Советские аулы» «за кордон» уводили «бывшие баи», «бывшие крупные баи» (слог документов). С помощью откочевок они пытались защитить себя, свои семьи, собственное имущество, собственный скот и, конечно, собственную власть в аулах, изъятую у них Советами. А Советы, не сомневавшиеся в праведности своих действий, надеялись с их помощью приблизить время оформления «справедливого», без нищих, бедняков общества. Где «тут» причина, а где следствие, легко определяется лишь на первый взгляд. Но одно бесспорно, трагедия тех лет «затронула» все слои общества.

В новом документальном сборнике архива 1929 год представлен солидным числом «ненамеренных» источников. 31 документ связан в этом сборнике с годом «великого перелома», с началом «сплошной» коллективизации.^⁴3 Однако, речь о колхозах в них «почти» не ведется. Все внимание в документах сосредоточено на хлебозаготовках, на борьбе с теми, кто по мнению специальных комиссий уклонялся от сдачи «излишков», выполнения начисленных норм. Есть среди документов и оправдательные объяснения обвиненных. Лишь в одном документе (составленном 30 июня 1929 г.) хлебозаготовительная программа и порожденные ею конфискации напрямую связаны с помощью «бедняцким колхозом и вообще для коллективизации бедноты».^⁴4 Еще в одном документе упоминается колхоз «Непобедимый», отказавшийся сдавать хлебные излишки. Как только данное обстоятельство стало известно Усть-Каменогорскому райисполкому, «срочно», «секретно» (от 24 октября 1929 г.) на место отправили письмо, с требованием проверить состав колхозного общества, вывести из него «зажиточные элементы», «на руководителя колхоза немедленно составить материал.. на предмет привлечения… к судебной ответственности». В адрес самого колхоза в письменном послании прозвучал грозный приказ: «закончить немедленно на 100 %» возложенные на него налоговые обязательства. Так колхоз «Непобедимый» из-за «уклонения от сдачи хлебоизлишков и других платежей» «мгновенно» оказался среди побежденных.^⁴5

Три документа, из числа составленных в 1929 году и включенных в новый сборник архива, связаны не с изъятием «излишков» у разных групп населения края (в том числе и у горожан), а , напротив, с выдачей хлеба нуждающимся, «голодающим беднякам»,^⁴6 каковых в Усть-Каменогорском районе в то время особенно много оказалось в «с.Бобровское» - 42 человека.^⁴7 При чтении этой группы «ненамеренных» источников невольно вспомнились некоторые сведения о голоде, приведенные в докторской диссертации Малышевой Марии Прокопьевны.^⁴8 По ее данным, голод, начавшийся в Поволжье в 1921 году, не завершился в 1922 году. На убыль этот голод пошел только с 1923 года и был побежден, «где-то», спустя год, а «где-то» он продолжался «по 1925 год включительно». С 1930 года наступило время «голодомора». Первые сообщения о нем в Центр стали поступать в апреле 1930 года. По сведениям источников, учтенных в диссертации М.П.Малышевой, голод 20-х годов прошлого столетия не обошел стороной и «благополучные» части Казахстана, Сибири, в том числе и Семипалатинскую губернию. А «голодомор» 30 –х годов и вовсе раньше всех охватил именно эти территории. Три документа (из числа составленных в 1929 г.), что помещены на страницах нового сборника архива, есть самые ранние сигналы о приближающемся «голодоморе».^⁴9

1930 год. В издании архива 1998 года в собственных «ненамеренных» источниках он представлен лишь в трех документах.^⁵0 Зато в новом сборнике архива их 28.^⁵1среди этой группы источников самым «безобидным» выглядит извлечение «Из информационного письма секретаря Усть-Каменогорского райкома ВКП (б) в Семипалатинский окружком ВКП (б) о колхозном строительстве в районе в 1927-1929 г.г.». Из названного источника следует: а) в 1927 году в районе было 11 колхозов, в 1928-33, в 1929 – 42; б) обобществление в колхозах прошло «самым быстрым темпом»; в) план хлебозаготовок колхозы района выполнили на 107 %; г) совхозов в нем «только 2»; д) «заключено договоров на соцсоревнование между отдельными колхозами пока 12»; е) крупных колхозов в районе 2; ж) для дальнейшего в нем колхозного строительства приняли план коллективизации, по которому предусмотрели «коллективизировать население района до 30 %, а «в отдельных местах провести сплошную коллективизацию». В плане, в этом отношении, представлен «Донской куст». «Бухтарминский куст» собирались «коллективизировать на 50 %, Васильевский до 30 %»; з) для осуществления плана решили командировать «на постоянную работу в колхозы» коммунистов и комсомольцев «в количестве 15 человек».^⁵2

Среди «ненамеренных» источников 1930 года в новом сборнике архива есть несколько заверенных копий, оригиналы которых хранятся в других архивах. Представим эти документы по отдельности.

11 января 1930 года на свет появилась «Записка заместителя председателя ОГПУ Г.Г.Ягоды» с пометкой в конце: «Записку прошу никому и никуда не передавать». Адресовалась она «руководящим работникам ОГПУ», с набросками конкретного предложения – как следует вести разработку «репрессивно-административных мер в отношении кулачества».^⁵3

30 января 1930 года (с грифом: «Совершенно секретно») Политбюро ЦК ВКП (б) принято постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации».^⁵4 Казалось бы, все ясно. Однако, в тот же день (30 января 1930 г.) И.В.Сталин (без которого не обошлось принятие указанного постановления Политбюро) дает «Директиву … всем парторганизациям», которая по своему названию, вроде, противоречит указанному постановлению. В директиве говорилось «об опасности увлечения раскулачиванием в ущерб коллективизации».^⁵5 При сравнении текстов постановления и директивы выясняется: а) противоречия в них нет. Директива лишь уточняет: не увлекайтесь раскулачиванием там, где не провели сплошную коллективизацию, иначе, кто будет выполнять налоги; б) колхозы, «опирающиеся на действительно массовое движение бедноты и середняков», должны были «подменить» кулаков, а тех, в ходе сплошной коллективизации, следовало изолировать от односельчан, дабы они не мешали строительству социализма «в родном селе»; в) после конфискации имущества (большая часть которого должна была быть передана колхозу), раскулаченные сельские «богачи» должны были следовать «на новое место жительства», в зависимости от причисления к категории раскулаченных: а) «в концлагеря» - из «первой категории»; б) «в отдаленные местности СССР и в пределах данного края в отдаленные районы края» - из «второй категории»; в) «на новые отводимые им за пределами колхозных хозяйств участки» - из «третьей категории». В Казахстане, по постановлению, в концлагерях из раскулаченных планировалось разместить 5-6 тысяч человек, а «подлежащих высылке» планировалось иметь 10-15 тысяч человек. Как после таких данных не говорить о силовой (насильственной) модернизации «аграрного сектора» страны, строившей социализм?

1 февраля 1930 года ЦИК и СНК СССР принимают «свое» постановление (с грифом: «Опубликованию не подлежит»). О чем в нем идет речь? «о воспрещении самовольного переселения кулацких хозяйств и распродаже ими имущества».^⁵6 Документы свидетельствуют, «с одной стороны» о попытке «как-то» спастись от раскулачивания тех, кто был уверен: «чаша сия его не минует», а, «с другой стороны», государство данным запретом боролось «с уклонением кулацких хозяйств от уплаты налогов» (снова «материальный интерес» государства на первом плане).

Главные решения Центра, как правило, на местах дополнялись новыми разъяснениями, обращенными к конкретным территориям. 26 февраля, например, председатель Усть-Каменогорского райисполкома отправил «всем сельсоветам и уполномоченным» специальное «указание… о запрещении самовольного переселения из пределов Казахской АССР». В документе признается, что в связи с проводимой в районе программы «ликвидации кулачества», замечается массовый побег … кулаков»; следует предотвратить «такое переселение».^⁵7 Видимо, выполнить «качественно» данное указание не смогли. И поэтому в декабре был составлен «Список кулаков, бежавших из пределов Усть-Каменогорского района в 1929-1930 г.г.». В него попали 30 человек.^⁵8

После получения документов из Центра, Усть-Каменогорский райисполком разослал «всем сельсоветам и уполномоченным» несколько писем, посвященных проблемам проведения в районе коллективизации: а) «о недопустимости перегибов»;^⁵9 б) «об объявлении полуторомесячника коллективизации и кооперации населения»;^⁶0 в) «с призывом ликвидации кулачества как класса и переходу к сплошной коллективизации бедняцко-середняцких хозяйств».^⁶1

30 марта 1930 года Усть-Каменогорский райком ВКП (б) разослал «всем ячейкам, уполномоченным по весенней кампании» «Циркуляр …о проработке статьи Генерального секретаря ЦК ВКП (б) И.В.Сталина «Головокружение от успехов». В первом абзаце «Циркуляра» акцент сделан на том, что статью И.В.Сталина «кулацкие и контрреволюционные элементы», оказывается, не только сами читали, но и пересказывали другим, использовали ее против коллективизации». Активистам колхозного движения предписывалось «срочно» провести соответствующую разъяснительную работу. Во втором абзаце подчеркивается, что в статье И.В.Сталина, действительно, обращено внимание не только на успехи колхозного строительства, но и на допущенные «перегибы в вопросах насильственной (!) коллективизации». В ней сказано «о недопущении перегибов… в дальнейшей работе». В чем именно проявились в 1930 году «перегибы» в «сплошной коллективизации»? На этот вопрос ответы дают два следующих абзаца «Циркуляра» (третий и четвертый). По словам И.В.Сталина, в 1930 году крестьян (бедняков и середняков) надо было объединять в сельхозартелях, для сельхозкоммун «основная масса» крестьян тогда была «неподготовлена».Выходит, «перегибом» № 1 были воздаваемые в то время (насильственным путем) сельхозкоммуны. Из них же «произрастал» и «перегиб» № 2 – «неправильное обобществление имущества». Но этот «перегиб» допускался и в сельхозартелях. В статье И.В.Сталина дано следующее пояснение: обобществлять в сельхозартелях требуется «труд, землепользование, машины и прочий инвентарь, рабочий скот, хозяйственные постройки, товарно-молочный скот». В последнем абзаце «Циркуляра» указано: итоги переработки статьи «Головокружение от успехов» представить в райком к 25 апреля 1930 года, с данными о количестве проведенных собраний, бесед, «Громких читок статьи тов.Сталина и об исправлении выявленных перегибов».^⁶2

«Сплошная» экспроприация зажиточной части крестьянства и тех, кого к ним причисляли, а также «перегибы» в «сплошной» коллективизации вызвали «бурный» протест у «деревни». Проявлялся он по-разному, в том числе: а) в массовом убое скота;^⁶3 б) в отказе вступать в колхоз, совхоз;^⁶4 в) в массовом выходе крестьян из колхозов (особенно после появления статьи И.В.Сталина);^⁶5 г) в форме вооруженной борьбы в ответ на насилие.^⁶6

С представленными в новом сборнике архива источниками, рассказывающими о восстании в крае крестьян (в 1930 г.), хорошо сочетается «Документальная повесть» Мусина Мангали Шаймардановича – «Толстоуховский мятеж».^⁶7

Четыре источника (из числа составленных в 1930 г. и включенных в новый сборник архива) информируют еще об одной страшной проблеме года: в стране начался очередной голод. В его орбиту попали все районы Семипалатинского округа. Среди причин «оголодивших» население края, в секретных донесениях, кроме неблагоприятных погодных условий, названы также: высокие нормы хлебозаготовок и безответственное отношение к собственным посевам их производителей. При этом, в наиболее сложном положении в 1930 году оказались, как раз, колхозы. В селе Верх-Таловке, например, единоличные хозяйства свои хлеба убрали полностью до мороза, а колхоз, из-за неорганизованности, убрал, «из посеянных 80 га», только 14.^⁶8

1931 год. В сборнике архива, изданном в 1998 году, он представлен в собственных «ненамеренных» источниках более солидно, в сравнении с предыдущим годом (в 22 документах).^⁶9 В новом сборнике архива их 28 (как и за 1930 г.).^⁷0

В исследовании трех авторов, опубликовавших совместную работу в 1992 году, отмечено: «Казахстан, волею сталинского руководства, был отнесен к той региональной группе, где коллективизацию необходимо было в основном завершить весной 1932 года (за исключением кочевых и полукочевых районов)». Однако, уже к началу осени 1931 года в республике насчитывалось 78 районов (из 122), где коллективизацией было охвачено от 70 до 100 % дворов.^⁷1 В статье М.Ескендирова также отмечено: «темпы коллективизации были максимально ускоренными… К сентябрю 1931 г. в КАССР было коллективизировано 65 % хозяйств».^⁷2 О том же свидетельствует и «Циркулярное письмо», составленное 31 января 1931 года «Усть-Каменогорской районной рабоче-крестьянской инспекцией» и включенное в состав нового документального сборника архива. В данном актовом источнике уже в его названии четко указано: довести уровень коллективизации сельского хозяйства в районе до 72 % к 1 апреля 1931 года.^⁷3 Неудивительно поэтому, что среди документов, составленных в 1931 году и попавших в новый сборник архива, большая часть отражает деятельность в крае (в одном, Усть-Каменогорском районе) его сельскохозяйственных объединений. При этом, «бросается в глаза»: жизнь в колхозах района в 1931 году «радужной» не была. В первую очередь, много было трудностей «чисто бытовых»: а) не поделили два колхозника одни, выдаваемые колхозом, брюки; б) не смогли продать в городе собранные с полей помидоры и капусту, привезли в колхоз и … сгубили, не раздав колхозникам, ибо такое действие было бы наказуемым; в) хлеб поменяли на «сапоги, ботинки, тес и прочее», за что попали «в черный список» и т.д.^⁷4 Были проблемы в колхозной жизни района (в 1931 г.) и «потяжелее», за которые привлекали к уголовной ответственности – отказ многих колхозов района от сдачи хлеба государству до завершения хлебоуборочных работ (так как колхозники опасались оказаться без хлеба для себя, без семян для последующего посева), «срытие излишков хлеба от хлебозаготовок».^⁷5

Некоторые документы, из составленных в 1931 году и вошедших в новый сборник архива, свидетельствуют о том, что «ликвидационная» борьба с кулачеством в стране (в районе) все еще продолжалась,^⁷6 что «перегибы» в действиях по отношению к середняку по-прежнему имеют место, пополнившись значительным числом «перегибов», допущенных теперь и к бедняку, а также «к служителям культов».^⁷7 Все чаще стали наказаниям подвергаться «свои» же люди: председатели сельсоветов, колхозов, уполномоченные по хлебозаготовкам и т.д.^⁷8

С осени 1931 года «из Казахстана началось массовое бегство населения от голода».^⁷9 Но данный трагический «эпизод», видимо, в документах Усть-Каменогорского района не проявился, в связи с чем и не был представлен в архивном сборнике, составленным из его «ненамеренных» источников, времен подготовки и проведения «сплошной» коллективизации.

В статье М.Ескендирова, из которой процитировано вышеизложенное сообщение, отмечено: а) казахстанские историки считают, что в годы голода из пределов республики выбыли «1030 тыс. человек, из которых 414 тыс. вернулись впоследствии в Казахстан». Автор статьи говорит о том, кто «откочевал» в годы голода, т.е. о казахах; б) чтобы спастись от голодной смерти они «перебрались на работу в города и промышленные районы», в том числе и на стройки края – «на строительство Иртышского медеплавильного и свинцового заводов, а так же Семипалатинских мясокомбината и кожевенного заводов. Спастись удалось таким путем немногим»; в) «от голода и связанных с ним эпидемий казахский народ потерял 2 млн.200 тыс. человек, т.е. 49 % всего своего состава… Угроза полного вымирания коренного населения Казахстана стала в пик голода грозной реальностью».^⁸0

По данным М.П.Малышевой, «свыше 60-ти районов ЗапСибкрая оказались местами, куда пришли…казахи», принужденные «казахстанским голодомором уйти из родных мест». Рассекреченные источники, по словам М.П.Малышевой, говорят о том, что «казахов Северного и Восточного Казахстана с начала 30-х годов гнал в Сибирь голод. Не добровольцы, а вынужденные наниматься по контракту ехали работать в Кузбасс, на новостройки в Новосибирск, в Барнаул и другие места, где возводились промышленные гиганты». Трудоустроенных в Сибири, «в городе и сельской местности», «казахов-беженцев от голода», по источникам М.П.Малышевой, к 1932 году «достигло 150 тысяч человек».^⁸1

В документальном сборнике архива, опубликованном в 1998 году, автор «Предисловия» (кандидат исторических наук, почетный профессор ВКГУ – Петров Василий Игнатьевич), родившийся в Китае, рассказал, что «семилетним мальчишкой» он, «в 1932 и 1933 годах, в Синьцзяне, видел толпы голодных людей на улицах г.Чугучака… то были казахи-беженцы из приграничных аулов Восточного Казахстана».^⁸2

Что касается самих «ненамеренных» источников, появившихся «на свет» в 1932 –1933 г.г., их в издании архива 1998 года всего лишь два (составленные 22 июня 1932 г. и в августе 1933 г.).^⁸3

В новом документальном сборнике архива «ненамеренных» источников, созданных в 1932 году, насчитывается 14,^⁸4 а появившихся в 1933 году – 17.^⁸5 Тема голода в этих актовых источниках присутствует, главным образом, в документах, составленных в 1932 году.^⁸6 Среди них особого внимания заслуживает «многоговорящий» документ, составленный 9 апреля 1932 года – «о большом притоке безработных в п.Глубокое». В секретном донесении названа цифра: «на сегодня зарегистрировано 1300 безработных». Автор донесения рост в поселке числа безработных связал с «наплывом кулаков из других районов, которые… заполняют ночлежные места… Есть случаи смертности от голода… откапывают… отбросы для питания». Если это были действительно кулаки, то, безусловно, бывшие, скорее, раскулаченные по второй или третьей группам. В «Резолюции», зафиксированной на секретном донесении, дано весьма «оригинальное» указание: объявите соседним районам, что у нас безработных хватает».^⁸7

Еще одна «оригинальная» деталь зафиксирована в источниках нового сборника архива (в источниках, составленных в 1932 г.). В документе (за 17 апреля) «черным по-белому» записано: «о трудностях в проведении скотозаготовок в связи с отсутствием кулацко-зажиточных хозяйств» (данные затруднения были зафиксированы в 7-м районе г.Усть-Каменогорска).^⁸8

Колхозная история в документах, составленных в 1932 году, в новом сборнике архива, в основном, представлена через освещение проблемы создания в сельскохозяйственных объединениях Усть-Каменогорского района бригад – их «центральных звеньев». Они создавались на основе двух главных «решений» - ЦК ВКП (б), принятого 4 февраля 1932 года, и Колхозцентра, «от 11 февраля 1932 года». В дополнительных директивных письмах, составленных в том числе, и в Усть-Каменогорском районе, на местах рекомендовалось «из актива» создавать бригады имени «3-й большевистской весны».^⁸9

По данным М.Ескендирова, к концу 1932 года в Казахской АССР было уже коллективизировано 87,3 % хозяйств.^⁹0

Из документов 1933 года, вошедших в новый сборник архива, выделим только один, не умаляя при этом и все остальные. Имеется в виду «Заявление трудополченца … в Усть-Каменогорский райисполком с просьбой о восстановлении его в правах гражданства». Документ составлен 8 августа 1933 года. Речь в нем идет о человеке, исключенном в 1931 году из колхоза (при его «чистке»), как сына «крепко-зажиточного хозяйства», несмотря на то, что их хозяйство «никогда не имело наемной силы». После «чистки», автора будущего заявления отправили «на трудовой фронт» - «для отбытия долга перед рабоче-крестьянским государством». Человек «прошел школу перевоспитания», в связи с чем и просил восстановить его «в правах гражданства».^⁹1

О том, какую школу «трудового перевоспитания» прошла огромная масса раскулаченных, теперь рассказывается во многих публикациях, в их числе и в монографии Абылхожина Жулдузбека Бекмухамедовича.^⁹2

1934 год. Три его «ненамеренных» источника представлены в архивном сборнике, изданном в 1998 году. Они свидетельствуют о том, что в 1934 году на территории Катон-Карагайского района встретились два потока людей, спасавшихся бегством от голода: одни направлялись в Китай (оставляя колхозы района), а другие возвращались «домой» (потеряв при бегстве в Китай свое богатство, или «просто» минимальный источник жизни). Итог двух потоков одинаково был печальным, трагическим.^⁹3

Из документов 1934 года, включенных в состав нового сборника архива, выделим только один (и снова, не умаляя достоинства, значимости всех остальных. «Всего» за этот год в новом сборнике представлено 9 документов^⁹4).

«Из отчета Усть-Каменогорского райисполкома о советском, хозяйственном и культурном строительстве в районе за 1931-1934 г.г.) (составленным в декабре 1934 года) следует: а) борьба с «кулацкими элементами» в колхозах района не завершена; б) не все сельсоветы смогли «повысить классовую бдительность»; в) «в ряде с\советов вместо массовой работы преобладает метод администрирования, с нарушением революционной законности»; г) «целая армия разъезжает… ведомственных инструкторов и инспекторов… ездят специально взять сведения, а не оказать практической помощи в работе сельсовета; д) «отживший паразитический класс… в городе… и в деревне напрягает все усилия против успешного социалистического строительства»; е) «мы должны… применять… репрессии к нарушителям революционной законности, в особенности к расхитителям социалистической собственности; ж) к 17-й годовщине «Октябрьской революции…обеспечить 100 % выполнения плана хлебозаготовок»; з) «добиться 100 % охвата детей школами и обеспечить в текущем году 100 % ликвидации неграмотности всего населения»; и) «эти задачи требуют твердого большевистского руководства».^⁹5

1935-1936 г.г. В сборнике документов, опубликованном архивом в 1998 году, есть только один «ненамеренный» источник данного времени. Он связан с событиями 1930-1934 г.г., развязка по которым наступила в 1935 году. Называется «бай-лишенец» из Катон-Карагайского района, 75 лет, несколько раз переходил границу, обвиненный в связях «с зарубежными бандами», чье «дело» в 1935 году передали на рассмотрение в Катон-Карагайский райсуд.^⁹6

В новом документальном сборнике архива 1935 год представлен двумя «ненамеренными» источниками.^⁹7 Столько же их и по 1936 году.^⁹8 При чем, два последних документа нового сборника архива посвящены одному событию – «вручению государственного акта на вечное пользование землей». Вручили его, по документу, ведущему колхозу Кировского (бывшего Усть-Каменогорского) района колхозу имени Якова Ушанова.^⁹9

В завершение «Предисловия» подчеркнем: «сплошная» коллективизация была Красным Молохом^¹00 для всех, кто имел хоть какое-то отношение к сельскому хозяйству. Тому наглядное свидетельство – «ненамеренные» источники, включенные в состав двух документальных сборников государственного архива Восточно-Казахстанской области.

Читать рассекреченные и обнародованные источники следует с пониманием: прошлое осуждает себя само, своими словами, делами. Все последующие поколения призваны прошлое изучать, извлекать из него уроки (какими горькими они бы не были).

Кандидат исторических наук,

доцент кафедры истории Казахстана

Восточно-Казахстанского

государственного университета Р.С.Федорова

***

В сборник включено 146 ранее не публиковавшихся документа. Большинство из них были закрыты для исследователей. При подготовке сборника просмотрены документы фондов Усть-Каменогорского городского Совета народных депутатов и его исполнительного комитета, Кировского районного комитета Коммунистической партии Казахстана, фонды сельсоветов и сельских партячеек, находящихся на хранении в государственном архиве Восточно-Казахстанской области.

Подготовка предлагаемого сборника и его археографическая обработка проведены в соответствии с «Правилами издания исторических документов в СССР» (М., 1990 г.). Материал расположен хронологически.

Документы достаточно разнообразны. Это директивные указания, резолюции, циркуляры бюро Усть-Каменогорского райкома ВКП (б) и Семипалатинского окружкома ВКП (б), протоколы заседаний президиумов, совещаний уполномоченных, комиссий по хлебозаготовкам, общих собраний, спецсообщения, заявления и жалобы граждан, акты описи имущества и др.

Основная масса документов публикуется полностью. В извлечениях даются только обширные документы. Опущены части, не относящиеся к кругу вопросов сборника. В тексте сокращения отмечены отточиями и оговорены в заголовках предлогом «Из».

Текст по возможности передан в современной орфографии и пунктуации, стилистические особенности документа сохранены. Пропущенные в тексте документов и восстановленные составителем слова и части слов заключены в квадратные скобки. Опечатки, явные ошибки исправлены без оговорок. Сокращенно написанные слова, не допускающие двоякого толкования, раскрыты без применения квадратных скобок. Случаи не возможности восстановить пропуск в тексте отмечены отточием. Редко встречающиеся сокращения раскрыты без оговорок. Основная масса сокращений и сокращенных слов раскрыта в списке сокращений. Тексты телеграмм воспроизводятся с восполнением недостающих союзов и предлогов. Непонятные места текста, не поддающиеся восстановлению или исправлению, оставлялись без изменения с оговоркой «так в тексте». Написание фамилий и имен дано в соответствии с орфографией документа. Подписи под всеми архивными документами сохраняются. В случае невозможности прочтения подписи дается оговорка «подпись неразборчива».

Примечания по тексту даны подстрочно и обозначены цифрами, помещаются после документа и пронумерованы в пределах документа. Заголовки документов принадлежат составителю, но сохранились и собственные заголовки документов (некоторые документы ОГПУ).

Текст каждого документа сопровождается легендой, в которой указывается название архива, номер фонда, описи, дела, листа, подлинность или копийность

В состав научно-справочного аппарата сборника входят предисловия (историческое и археографическое), именной указатель, географический указатель, список сокращений, перечень публикуемых документов, оглавление.

Именной указатель дается глухим и содержит алфавитный перечень фамилий и инициалов, встречающихся в тексте. Указаны не страницы, номер документа.

Указатель географических названий является алфавитным перечнем административно- территориальных единиц в обозначении, принятом в 1928-1935 г.г. (указан номер документа)

В список сокращений внесены в алфавитном порядке сокращенные наименования и другие сокращения, и дается их раскрытие.

В выявлении документов для сборника участвовали сотрудники государственного архива Восточно-Казахстанской области О.В.Жандабекова, М.Г.Шустер.

Л.П.Рифель

№1

Blog

Управление архивами восточно-казахстанской области государственный архив восточно-казахстанской области коллективизация сельского хозяйства в Кировском

Содержание

СБОРНИК ДОКУМЕНТОВ