Geum.ru

Б. А. Рыбаков язычество древhей руси москва 1987 Книга

Вид материалаКнига

Содержание


Гальковский H. М. Борьба христианства..., т. II, с. 25.
Келтуяла В. А. Курс..., с. 704.
Рыбаков Б. А. Прикладное искусство, с. 26, рис. 24-25.
Подобный материал:
1   ...   38   39   40   41   42   43   44   45   ...   53
Келтуяла В. А. Курс..., с. 704-705.)

Hе исключено, что торжественные золотые колты, украшенные многоцветным эмалевым узором, являлись подвенечным свадебным убором киевских княжон, в котором весенняя символика с её семенами и цветами была созвучна самому событию, ради которого они изготовлялись. Даже "леторасли", молодые древесные побеги, упомянутые Кириллом как признак весны, есть на этих колтах, но на лицевой стороне, между двух птиц. Тема орнаментики колтов этой группы, как и слова туровского епископа на послепасхальную неделю, - обновленная весенняя Природа.

6. Особняком стоит пара золотых киевских колтов (Макарова, т. 3, p. 4-5), y которых оборотная сторона близка к нашему типу № 5, но голубой зигзаг здесь показан четче, а срединная композиция содержит внутри крест и пять точек-семян; ростков нет. Четырехлепестковые цветки заменены четкими крестиками.

Резко отличается лицевая сторона, на которой вместо древа и двух птиц изображена одна черноголовая утка. В клюве y утки - крохотный шарик. Это сближает данное киевское изделие (явно подражающее остальным киевским колтам типа № 5) с височными кольцами Волжской Болгарии, на которых часто изображалась утка с золотым шариком в клюве.( Гущин А. С. Памятники художественного ремесла древней Руси X - XIII вв. Л., 1936, табл. XXXIV, рис. 1-3.) (Рис. 103).

И киевские и болгарские украшения отражают одну и тy же средневековую космогоническую легенду, в которой мир сотворен уткой, плававшей по мировому океану.

Согласно мордовскому варианту легенды, наиболее близкому территориально к Волжской Болгарии, мир произошел так: по первичному океану плавала утка (гоголь, нырок), которая нырнула на дно, достала комочек земли и из этого комочка возникла земля и все живое на ней. Болгарские височные кольца с их характерными яйцевидными бусами заставляют вспомнить карело-финскую Калевалу, где в создании мира участвует божественная утка. До создания мира уже существует всевышний бог Укко и Ильмать "мать воды", но мир творят не они, а утка, снесшая одно железное и шесть золотых яиц, из которых посреди водного пространства и образуется земля: "Из яйца из нижней части вышла Мать-земля-сырая; из яйца из верхней части стал высокий свод небесный".(Калевала. Л., 1933, с. 6.)

Болгарское височное кольцо с уткой, держащей в клюве комочек земли, снабжено не только этим космогоническим символом, но и шестью золотыми яйцами, упомянутыми в Калевале: три яйцевидных бусины надеты на кольцо, а три подвешены на отдельных цепочках. Hа золотых яйцах мелкой зернью изображены женские фигуры. А. H. Афанасьев в своем общем обзоре приводит целый ряд различных космогонических преданий, в которых мир рождается из яйца. (Афанасьев А. H. Поэтические воззрения славян на природу... М., 1865, т. I, с. 535-536.)

В космогонические мифы вплетается очень древнее дуалистическое начало: мир творят добрый бог и Сатанаил. Это было использовано в средние века болгаро-дунайскими богомилами. (Ангелов Д. Богомилството в България. София, 1969, с. 209. ("Тивериадская легенда") .)

В этнографических материалах наблюдается такое разделение: украинский фольклор, как правило, оставляет бога и сатану в антропоморфном виде (они плавают по морю в лодке), а фольклор северо-восточный (марийцы, мордва, русские в районах с финским субстратом) главное место отводит птицам. В марийском мифе строение мира осуществляет селезень, нырнувший в море и доставший со дна ком земли, из которого и был сотворен мир. Записанная в Заонежье легенда гласит: "По досюльскому (давнишнему, первичному) окиян-морю плавало два гоголя; первый бел-гоголь (бог), а другой черен гоголь (сатана). Черная птица достала со дна комок земли, из которой бог сотворил земной мир. Другой вариант легенды связан с апокрифической "Тивериадской легендой": бог, создав безбрежное Тивериадское море, "сниде на море по воздуху и виде на море гоголя плавающа ... и рече господь Сатанаилу (гоголю) "понырни в море и вынеси мне песку и кремень" и взяв господь песку и камень и рассея песок по морю и глаголя: буди земля толста и пространна!" (Афанасьев А. H. Поэтические воззрения..., т. II, с. 463.)

Для нашей цели чрезвычайно важно, что непременным участником сотворения мира в разных легендах от средневековых апокрифов до финно-угорских преданий северо-востока, является гоголь, утка из породы нырковых. Белый гоголь - бог, творец мира. Hа киевском колте XII в. изображен именно белый гоголь, птица с белым оперением и черной головой. Оборотная сторона в таком случае должна рассматриваться не как выражение идеи аграрной магии (полив полей русалками из рогов), пережитком которой являются на колтах типа № 5 трапецоидные, как бы усеченные рога с синим (водным) зигзагом, а как выражение идеи мирового океана, окаймляющего землю. Стремление изобразить первичность творимого мира, его зачаточное состояние, выразилось в том, что центральная четырехчастная композиция из ростков здесь заменена только показом семян, что встречаем на позднем изделии из Владимира Суздальского.(Гущин А. С. Памятники..., табл. XX № 2б, найдены в Кремле.)

Для киевского прикладного искусства эта пара колтов не характерна. Мастер явно подражал киевским изделиям типа № 5, но внес свое, идущее из глубин, представление о рождении мира. Учитывая технические детали ("семена"), можно предполагать, что это представление отразило владимиро-суздальский вариант космогонической легенды о гоголе, воспринявший влияние финно-угорского субстрата (сравни шумящие привески славяно-финского пограничья). Эта единственная пара с космогоническим гоголем не вызвала откликов в киевском эмальерном деле XII-XIII вв.

7. Сюжет, заменивший русалок-сиринов - две птицы y древа (тоже космогонический, как и изображение гоголя), обогащается совершенно новым дополнением: на одной из сторон колта в центре, на месте прежней четырехчастной композиции из ростков мастера помещают женскую голову.(Кондаков H. П. Русские клады... табл. XV, рис. 12, 14, 18,19.) (Рис. 104). Женщина изображена в кокошнике, от верхних углов которого спускаются рясны, оформленные как кружки и четырехлепестковые цветы. По сторонам того срединного круга, который в данном случае соответствует кругу с четырехчастной композицией на колтах типа № 5, изображены массивные, красиво изогнутые сильно стилизованные ветви. Мне довелось слышать, как стиль барокко был определен одним экскурсоводом как "выгибасы". Это своеобразное слово очень хорошо подходит к тому новому стилю XII в., который проявился в колтах с девичьими головками.

Под срединным кругом помещен маленький кружок с символом ростка. Трудно сказать, которая из сторон нового колта рассматривалась современниками как лицевая. Одна сторона украшена стандартным "древом животным" и двумя птицами по сторонам его; ранее она была безусловно лицевой, но теперь, когда появилась девичья голова в цветочном оформлении (но не в венке) и окружении пышных "выгибасов", эта сторона с новым сюжетом получила право считаться лицевой.(Колты с женской головой были в пропавшем кладе 1906 г. (Киев, y Михайловского монастыря). См.: Корзухина Г. Ф. Русские клады..., с. 124, № 108. По записи Корзухиной, на обороте были: "две птицы по сторонам кружка и треугольника", т. е. нечто близкое к типу № 3.)

Очень интересна другая пара колтов с женской головой.(Килиевич С. Р. Детинец Киева..., рис. 74. Лучшее красочное воспроизведение этого великолепного колта, найденного близ Михайловского монастыря.) На лицевой стороне - в кругу девичья головка в золотом кокошнике; над нею - два сердцевидных символа ростка с красной точкой между ними; по сторонам круга - два рога с ветками хмеля. Hа оборотной стороне кружок с четырехчастной композицией, образованной папоротникообразными листьями, два коротких рога с завитками и два "выгибаса" тоже с завитками внутри. Сам колт обрамлен 29 лучами, образующими 30 гнезд для жемчуга, сохранившегося лишь частично.

Головки на колтах этого типа следует считать девичьими, так как y них короткие локоны и юные лица. Кокошники в обоих случаях золотые, украшенные цветными вставками. Судя по цветочным ряснам и символическому ростку, здесь изображалась некая покровительница растительности, олицетворение весны. По ряду формальных признаков (четырехлепестковые цветы, папоротник, трехлепестковые ростки) колты с девами сближаются с орнаментикой креста Ефросиньи Полоцкой, изготовленного Лазарем Богшею в 1161 г. (Алексеев Л. В. Лазарь Богша, мастер-ювелир XII в. - Сов. археология, 1957, № 3, с. 234-235, рис. 10 и 11.)

Кроме того, орнамент на колтах с девичьими головками по тем же самым признакам оказывается типологически, а следовательно, и хронологически близким к диадеме из Сахновки с вознесением Александра Македонского. Во-первых, и там и здесь есть одинаковые круги с четырехчастной композицией; во-вторых, объединяет наличие и там и здесь четырехлепестковых цветов и ростков в виде папоротника. Третьим объединяющим признаком являются "выгибасы", щедро представленные на сахновской диадеме. Новый для колтов сюжет - девичья головка с гирляндами цветов - находит отражение в письменных памятниках XII в. В начале столетия автор "Слова об идолах" (возможно, игумен Даниил) порицает своих современников за поклонение какому-то изображению женщины:

"... и недели день и кланяются, написавше

жену в человеческ образ тварь ..."

( Гальковский H. М. Борьба христианства..., т. II, с. 25.)

По всей вероятности, здесь подразумеваются народные вышивки с женской фигурой, дожившие в крестьянском быту до XIX в. Глагол "писать" означал не только написание букв, но и живопись, вышивку. "Расписной", "писаный" - определение раскрашенного, снабженного рисунком. До сих пор мы говорим, что художник "пишет" картину. Мы знаем, что языческие моления в древности часто проводились y священных деревьев, увешанных убрусами - полотенцами ("набожниками"), а именно на полотенцах и встречается чаще всего изображение женских божеств: Макоши, Лады, Лели. (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. Раздел: "Русские вышивки и мифология", с. 471 - 527.)

В "Слове об идолах" подразумевается иной персонаж, прямо названный автором - Неделя, т. е. Воскресенье, слово, которым переводилось греческое anastasis-воскресение, возрождение, оживление. А это вводит нас в круг древних мифологических представлений о весенней богине, оживляющей воскресающую природу, богине, родственной античной Персефоне и умело прикрытой в "кощюне" о смерти Кощея-Аида христианским именем Анастасии. Цветы, обрамляющие девичью головку на киевском колте, как нельзя лучше подходят к облику античной Персефоны, миф о которой начинается с того, что девушка собирает цветы на лугу.

В речевой практике древней Руси слово "въскресение" означало прежде всего первый день пасхи, весеннего праздника. Для обозначения первого дня седмицы существовало слово "неделя", сохранившееся ныне в украинском языке ("недiля"). Богине Макоши была посвящена пятница; воскресный же день был, как свидетельствует автор начала XII в., посвящен другому женскому божеству, изображения которого ("тварь", сотворенная) были объектом тайного поклонения ("нъ то творять акы отай").

В середине XII в. в представлениях русских книжников произошел некоторый перелом: продолжая антитезу, заложенную в "Слове о законе и благодати" Иллариона, Кирилл Туровский противопоставляет библейской субботе евангельское воскресенье, сопоставляя первую с луной, а второе с солнцем:

"Ныне солнце, красуяся, к высоте въсходить и радуяся землю огреваеть ... Ныне луна с вышьняго съступивъши степени болшему светилу честь подаваеть.

Уже ветхый закон по писанию с суботами преста и пророкы христову закону с неделею честь подаетъ ...". ( Келтуяла В. А. Курс..., с. 704.) Далее идут известные слова: "Днесь весна красуется ...". Епископ, современник княгинь, носивших колты с девичьими головками, прославлял, разумеется, не языческое почитание Недели, а установление христианской "благодати", но косвенно он, как бы, оправдывал празднование недели, как дня, посвященного "большему светилу".

В то самое время, когда строилась церковь Покрова на Нерли близ Владимира, украшенная целым поясом строгих девичьих ликов, изваянных из белого камня, владимирский князь Андрей Боголюбский получил от константинопольского патриарха Луки послание по поводу нарушения русскими постов (с языческой подосновой). В патриаршем послании, как бы в противовес появившемуся в эти годы увлечению девичьими ликами в русском искусстве (тоже с языческой подосновой), неожиданно и не к месту говорится о том, что девичьи лики следует понимать как символ "софии, премудрости божией" или как монашеское отречение от суетного мира. Патриарх неоднократно говорит о "неизглаголанного девьства чистоте", о мудрости "любящих девство". "Имат же убо девьство лице девиче огнено; огнь бо есть божество, попаляя страсти телесныа и просвещая душу чисту ..." (Никоновская летопись 1160 г. - ПСРЛ, т. IX, с. 226.)

Хотя главная мысль патриаршего послания относилась к защите монашества, как института, внимание к девичьим ликам как бы направляло русских людей по христианскому пути толкования этого образа. Покров на Нерли - монастырская церковь и там, быть может, действительно именно так трактовалась символика девичьих ликов, вознесенных под закомары.

В прикладном же искусстве девушки с цветами, очевидно, истолковывались несколько иначе.

Что же касается языческого оригинала того женского божества, которое уже к началу XII в. скрылось под нейтральным обозначением "недели", то это, вероятнее всего, младшая из двух славянских весенних богинь (Лады и Лели) - Леля. Календарные праздники в честь Лады нам неизвестны, а "ляльник" в честь младшей богини зафиксирован этнографически вплоть до середины XX в. Одна из дат - 22 апреля, накануне Юрьева дня, время, наиболее близкое к среднему сроку христианской пасхи. (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 405-407.)

Девушки на колтах середины XII в., по всей вероятности, замаскированные изображения языческого божества, известного в фольклоре и в письменных памятниках под именем Лели или Ляли, дочери Лады, и восходящего к архаичным индоевропейским представлениям (Латона и Артемида, Деметра и Персефона). Анастасия, дочь Димитрия, заменила в русских былинах Персефону по смыслу этого христианского имени и, вероятно, еще и потому, что празднование дня святой мученицы Анастасии приходилось на 15 апреля - на срок, близкий и к языческому ляльнику и к христианской пасхе - воскресению. Одновременно со св. Анастасией, 15 апреля, церковь отмечала и мученицу Василису; оба эти имени первых христианок прочно вошли в русский фольклор, как имена героинь волшебных сказок: Настасья Прекрасная и Василиса Премудрая. Hе скрывается ли за Василисой Премудрой древняя Лада - Латона - Деметра?

Языческий характер девичьих головок на колтах, сменивших языческих русалок-вил и апокрифических птиц y "животного древа", подтверждается как отсутствием нимба и каких-либо надписей, так и окружающим их символическим орнаментом (русалочьи рога-ритоны, ростки, папоротник и т. п.). Языческое было хорошо законспирировано, но современники, очевидно, понимали, в чем сущность нового сюжета, так как очень скоро появились поучения, направленные против женского божества, скрывшегося под удобным псевдонимом "недели".

К рубежу XII и XIII вв. относится новое сочинение, специально посвященное культу недели; сущность его ясна из пространного заголовка: "Слово, истолковано мудростью от святых апостол и пророк и отець о твари и о днии рекомом неделе, яко не подобает крестьяном кланятися неделе, ни целовати ея, зане - тварь". (Гальковский H. М. Борьба христианства..., т. II, с. 78.)

В самом слове речь идет о том, что русские люди изображали небесный свет в виде какого-то идола ("болвана"), выдолбленного и раскрашенного. Сотворенный человеком предмет и назван "тварью". И. И. Срезневский верно отметил, что в этом слове содержится несколько разных тем. (Срезневский И. И. Сведения и заметки о малоизвестных памятниках древней письменности. СПб., 1867-1879, с. 14.)

Пространные рассуждения о неосязаемом свете следует, очевидно, относить к культу Дажьбога, который прямо не назван автором. Часть, посвященная культу недели, изложена отрывочно и неясно. Можно понять только, что воскресный день олицетворяется в виде женщины, что её живописное или вышитое изображение передается по традиции ("... се есть писана неделя та предана нам кланятися ей и чтити ю").

Можно думать, что в какой-то мере поучение против "твари" относилось и к живописным полихромным эмалевым изображениям на колтах и диадемах великих княгинь второй половины XII в., которые исчезают к концу XII в. и заменяются изображениями христианских святых.

Последние девичьи головки, сопровождаемые рисунком опыляемого растения, умещаются на боковых пластинках золотой диадемы, семь килевидных зубцов которой заняты христианским деисусным чином XIII в. (Кондаков И. П. Русские клады, табл. VIII.)

Одновременно с появлением на колтах изображений Недели-Воскресения-Анастасии (Персефоны-Коры) вновь возрождаются изображения вил-русалок. Примером могут служить великолепные золотые колты из Мирополья на Волыни (p. Случь)(Корзухина Г. Ф. Русские клады..., с. 134, табл; Макарова Т. И. Перегородчатые эмали..., табл. 2, рис. 1-2.). Между двумя вилами-сиринами помещен не маленький росток, а пышное стилизованное древо. Hа обороте в среднике - четырехчастная композиция из папоротника, два "устья рогов", красивые "выгибасы", аналогичные подобному узору на колтах с девичьей головой из усадьбы Лескова в Киеве (1876). Внизу вместо небольшого ростка помещена еще одна композиция из четырех цветков (не ростков, как на рисунке Корзухиной).

Волынские колты синхронны и колтам клада 1876 г. и диадеме из Сахновки.

8. Особый локальный вариант представляют золотые колты из Княжьей Горы близ Канева ( Рыбаков Б. А. Прикладное искусство, с. 26, рис. 24-25.). Hа обеих сторонах колта изображены птицы; на одной - птица, стоящая на земле, а на другой - распростертая в полете. Hа вщижских арках птицы в приземленной позе соответствуют восходу и закату солнца, а летящая - полдневной позиции солнца. Вероятно, и здесь им придавался тот же смысл.

Hа крыльях распростертой птицы на концах особых лучей даны четырехлепестковые цветы, что объединяет данный тип с № 7 и с диадемой. Крыло y идущей птицы сильно отличается от всех предшествующих и дано в стиле "выгибасов", что подкрепляет синхронность с типом № 7. Иногда вместо летящей птицы использовался щиток от колта с двумя рогами. Возможно, что это уже переделки из старого. Этот же сюжет встречен и на ряснах, где летящей птице полдня противопоставлены птицы, широко шагающие по земле, и где мотив динамики солнца дополнен древом жизни и символом повсеместности.

9. В этот раздел отнесены немногочисленные золотые колты из разных великокняжеских городов XIII в.: Киева, Чернигова, Владимира на Клязьме и Рязани с изображениями христианских святых. ( Все колты этого типа собраны на таблицах 4 и 16 в указанной работе Т. И. Макаровой (за исключением оборота колта № 8, опубликованного в книге: Ross M. С. Catalogue of the Byzantine and Early Mediawal Antiquities... Washington, 1965, t. II.)

Следует отметить крайне ограниченное количество колтов со святыми в каждом городе; только во Владимире их найдено две пары, а в остальных городах (в том числе и в Киеве) только по одной паре. Очевидно, они появились в самом конце домонгольского периода. Владимирские колты явно подражают киевским колтам 6-го и 7-го типа с "выгибасами" и папоротником. Один из владимирских колтов сделан рукой того же мастера (учившегося в Киеве?), который изготовил киевские колты с гоголем: и там и здесь символы ростков заменены семенами.

Интересен выбор святых. Это почти всегда двое молодых мучеников в русских плащах-корзнах, обильно украшенных растительными сердцевидными символами и с крестами в руках. Hе подлежит сомнению, что это Борис и Глеб, праздники в честь которых преднамеренно были установлены в сроки языческих аграрных празднеств.(Рыбаков Б. А. Славянский весенний праздник. - В кн.: Новое в советской археологии. М., 1965.) До XIX в. дожили выражения "Борис-Хлебник", "Борис-Глеб - сеять хлеб!"

Черниговские и рязанские колты с Борисом и Глебом (а также беспаспортные из американской коллекции) воскрешают старую идею двух турьих рогов с архаичным городчатым орнаментом и сильно увеличенным символом ростка, принявшим здесь древовидный облик. Дата колтов с христианскими изображениями примерно от 1190-х до 1230-х годов.

Характерно то, что, несмотря на появление изображений православных покровителей земледелия, на золотых колтах великих княгинь (князья Чернигова и Владимира титуловались в XII в. великими князьями) продолжали существовать атрибуты языческого культа вроде русалочьих рогов для полива полей и множество растительных символов. Наличие христианских святых придает особую убедительность истолкованию всех сопутствующих и предшествующих образов (вилы-русалки, древо жизни, турьи рога, цветы, семена и дp.) как образов мировоззренческих, отражавших космогонические (древо и две птицы, гоголь) и аграрно-магические представления княжеских верхов стольного Киева.

* * *

Проследим, насколько возможно это сделать по кладам, зарытым в 1240 г., эволюцию языческих сюжетов на предметах золотого убора киевских княгинь XI - XIII вв.

Первой компактной и очень целостной по продуманности всех звеньев символически-заклинательной орнаментики группой являются колты с двумя сиринами-вилами (русалками) с символическими ростками на лицевой стороне и с двумя турьими рогами, атрибутами русалок, поливающих поля влагой на оборотной стороне (тип № 2). Эмальерное дело появилось в Киеве, по-видимому, во второй половине XI в. (тип № 1); к концу этого столетия относится известная фраза придворного летописца, отражающая поворот столичной моды к золоту, когда даже бояре перестали дарить своим женам серебряные украшения и "воскладаху на своя жены златые обручи".

Временем появления сравнительно большого количества колтов этого типа следует считать конец XI и первую четверть XII в., когда династия Ярославичей сильно разрослась. В Киеве было много княгинь: жены и снохи великих князей, сестры Мономаха (Анна, Екатерина, Евпраксия). Правнучки и праправнучки этих княгинь и прятали свои наследственные сокровища во время нашествия Батыя. Клады с золотыми колтами найдены в трех близко расположенных аристократических районах Киева: на теремном дворе великих князей, на усадьбах потомков Святополка близ Михайловского монастыря и на усадьбе Мономашичей, южнее теремного двора.

Золотые колты с вилами и турьими рогами по существу были целиком языческим талисманом, но по форме они казались вполне пристойными для русских княгинь рубежа XI и XII вв., которые могли появиться в них и на торжественном приеме и даже в церкви, так как русалки были закамуфлированы под райских птичек-сиринов и даже снабжены нимбами. Мастер умело хитрил. Что же касается русалочьих рогов-ритонов, то они, очевидно, воспринимались как неясный элемент полихромного узора: ведь даже исследователи XX в. называли их просто "сегментами".

Символика парадных украшений киевских княгинь должна была интересовать высших церковных иерархов. Греки-митрополиты были блюстителями показной строгости и аскетизма. Трудно представить себе равнодушие митрополита Георгия (1062 - 1072) или митрополита Иоанна II (1077-1089) к языческим сюжетам в уборе первых дам державы. (