Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |   ...   | 21 |

Как бы то ни было, но загадочнаязачарованность этих мест на­кладывает свой отпечаток и на здешних жителей, которые, порою самине ведая того, несут на себе или в себе некую приобщенность к таинственнымхитросплетениям бытия.

Ибо быт здесь и бытие неразделимы. Каквысказался один мест­ныйфилософ: Наш быт определяет ваше бытие.

Так изрек один любитель оригинальноймудрости, который при­надлежал к числу тех, кто являлся постоянным посетителемизвест­ного салонаНиколая Павловича, седовласого мэтра в области пси­хоанализа, получившегосоответствующее образование за границей. В этом плане он, разумеется, былчеловеком уникальным и един­ственным в своем роде. Пройдя пятидесятилетний рубеж, онподы­тожил своесуществование и пришел к выводу, что прожил хотя и трудно, но совсем не зря. Несорвав громких оваций, на которые он уповал в молодости, будущий мастерпсихологического нюанса ре­шил развиваться не в ширь, а в глубь и направил свой интересвнача­ле набихевиористику, то есть науку о человеческом поведении, а затем и напсихоанализ, где и создал себе прочное, солидное и вну­шающее доверие имя.

Разумеется, на первых порах он не могафишировать свое искус­ство в отрасли, на которую распространялось священное проклятиелума, чести и совести нашей эпохи, и потому вынужден был де­монстрировать в светлое время сутокскромные достоинства образ­цового ординатора одной из психиатрических клиник. Однакобли­же к вечеру онпреображался, а к ночи превращался в совсем уж иного человека — вальяжного хозяина подпольногосалона, где с компанией единомышленников обсуждал животрепещущиепробле­мы потемокчеловеческой души или консультировал клиентов (и при этом бралденьги!).

Но время шло своим чередом. Эпоха сошла сума, потеряла честь и лишилась совести, и салон Николая Павловича вышел изподпо­лья. Официальнаяидеология согласилась, что брать деньги за свою работу не есть преступление, иНиколай Павлович задышал свобод­нее и даже опубликовал несколько работ, касающихся новыхподхо­дов к терапииневрозов психоаналитическим методом. И теперь многие начинающие душеведыпочитали за честь попасть под его патриаршее крыло, уютно пристроившееся водном из особняков на стыке Б. Сергиевского и Последнего переулков.

А в этот вечер в зеленом бархате его гостинойрасположились вдумчивые интеллектуалы, чьи способности вполне отвечалисоб­ственнымпотребностям.

Наслаждаясь процессом, творил мысль ГерманРостков, извест­ныйпсихотерапевт, автор книг и участник телепередач, молодой че­ловек, чей ум пребывал в состоянииперманентного саморазвития, и склонный к лингвистическим изыскам. Емублагосклонно оппониро­вала Рита, склонная к психологии и сексапильноеЩ. Впрочем, она ибыла профессиональным психологом и сексапильной женщиной. Матвей Голобородько,поэт — верлибристнекоторых научных вещей не знал, но точно чувствовал их интуитивно, а потому ивписывался органично в этот кружок исследователей человеческойприроды.

— Видишь ли,Рита, — протянуГерман, позвякивая ложечкой, погрузившейся в черный омут восточного кофе,— наш старина Фрейд былсам невротиком, и еще каким, а иначе бы он и не сумел вывернуть наизнанку душучеловеческую. Ведь его все открытия представляют собой не что иное, какописание своих собственных переживаний. В этом он близок Достоевскому, своему,можно ска­зать,предтече, духовидцу и провидцу, который черпал материал из колодца собственныхоткровений. Все эти митеньки, алешеньки, раскольниковы, смердяковы и т.д.:— все это сам Федор Михайло­вич. Не так ли, Николай Павлович— быстро переключилсяГерман на мэтра. Тот невозмутимо приподнял уголок брови и слегкакив­нул. — Иными словами, — продолжил Ростков, — быть настоящим душеведом значитбыть очень смелым человеком. Ведь только очень смелый человек может подойти ккраю собственной пропасти, заг­лянуть в нее и не отшатнуться. За это он получаетзнания.

— За это же ирасплачивается, —произнесла Рита, царственно забрасывая ногу на ногу и сияя лайкровым блескомтуго обтянутых бедер.

— Ты хочешьсказать, что он закладывает свою душу себе же самому — ухмыльнулся Герман.

— А что,неплохой пассаж, —заметил мэтр, позволяя себе неко­торую уважительную небрежность, — послушайте, как неплохозву­чит: Человекзакладывает свою душу себе же самому и за это несет неизбежную расплату.Большинство людей, уверяю вас, так и по­ступает. Но мало кто из них получаетзнание.

— Знание отБога, — вмешалсяверлибрист, почесывая бородку.

— Верно!— воскликнул НиколайПавлович.

— А незнание— эхом откликнулсяГерман, ожидая некоторого замешательства и готовясь к очередному каскадусиллогизмов.

— Э-э,батенька, — мягкосказал Николай Павлович, — сейчас Матвей попадется на вашу удочку, и тут-то вы его иприхлопнете.

Матвей клюнул бородкой и с христианскимвыражением в глазах произнес:

— А вот и нет,Николай Павлович, а вот и не прихлопнет. Я знаю, что он готовит: ждет, чтобы ясказал, мол, незнание от дьявола. А тут он и выдаст: А что, Матвей, согласись— знание, которым тыобла­даешь, всего лишькрупица с той бездной незнания, в которой ты пре­бываешь или которая в тебепребывает, что в сущности одно то же.

Все легко рассмеялись, а Рита грациозно приэтом еще и откину­ласьна спинку кресла, отчего ее круто взмытое вверх бедро еще раз заманчивоблеснуло в бархатистых полутонах уютного кабинета.

— Да, Матвей,тебе дано читать в книге сердец, — откликнулся элегантный Герман.

— С кемповедешься, от того и наберешься, — пробурчал поэт — верлибрист, и его бородка взлетела победоноснымклинышком.

— И тем неменее, — произнесГерман... но тут его фраза про­должилась музыкально изысканным телефонным тенором,просо­чившимся вгостиную из соседней комнаты.

— Прошу меняизвинить, господа, —Николай Павлович воспа­рил над своим креслом и тихо уплыл в кабинет, шурша лодочкамитапочек о мягкие половицы. Часы отозвались и звякнули двенадцать раз. Былаполночь.

УКИН. БДЕНИЕ ВТОРОЕ

И я куда-то провалился. Я упал. Я пал. Я— убийца. И теперь всновидениях мне будет являться призрак Лизочки с теплым ше­потом Убивец, и ее бледно-синюшныеуста будут тянуться к мо­ему горлу. А я, печальный и распятый на кресте собственнойсове­сти, измученныйпосещениями кошмарных видений, подвешу себя на подтяжках в каком-нибудь клозетеи перед судорожной кончи­ной пущу последнюю струю оргазма. В штаны. Впрочем, этотоль­ко возможныйвариант, но не последний. Но что же мне делать те­перь Что Вокруг все тот же ноябрьи та же ночь. И рядом совсем темнеют силуэты мрачных домов. И канал с ледянойводой. Я стою на набережной, облокотившись на чугунный парапет, и смотрю вчерную воду... вот второй возможный вариант. А может быть, все варианты ужепозади и теперь я в аду Сартр сказал: Ад — это другие. Но если я сейчас ваду, то я могу сказать, что ад — это точка абсолютнейшего, сконцентрированного одиночествапосре­ди пустойвселенной. В данном случае этой пустой вселенной ока­залась кадашевская набережная с ееночным пронзающим ветром. Ветер забирается под мой плащ, в котором неизвестнокак я ока­зался, ипытается забраться внутрь меня. А я не понимаю, холодно мне или нет. Я несодрогаюсь от промозглой сырости осеннего ночного часа, потому что я в аду.Только высохшие губы беспо­мощно шамкают, тоскуя по сигаретке. И в бездонном кармане рукапытается отыскать заветное курево, но едва лишь нащупывает по­мятую тряпочку — безвольно повисший и вялый пенис,потеряв­ший всякуюориентацию в жизненном пространстве. Мой пенис повесили за его прошлые боевыезаслуги. Или он сам повесился От тоски и отчаянно безуспешных попыток найтиидеал Чье жен­скоеубежище скучает сейчас по нему Ничье! Он одинок, как и я. Он — тоже в аду. Хотя он и не убийца.Но... вот он, то ли под исся­кающей энергией моих пальцев, то ли почуяв что-то неладное,на­чал постепеннонадуваться и теплеть. Чуть поодаль от меня ше­вельнулась смутная тень. Членуказывал в ее направлении. Сделав несколько шагов вдоль набережной, я повернулк переулку, на ост­ройокраине которого обозначилась фигура, чье равновесие не от­личалось особой устойчивостью, ночей бюст напористо и агрес­сивно выступал из темноты. Над бюстом маячила голова,увенчан­ная вязанойспортивной шапочкой. А рот фосфоресцировал, поиг­рывая сигаретой. Я подошел почтивплотную, и, словно отделив­шийся от меня, мой голос шлепнулся к ее ногам:

— Мадам,закурить у вас не будет

Она сверху вниз окатила меня водянисто-серымисвоими очами и, вынув сигарету изо рта, передала ее мне. Я вцепился зубами вслюнявый фильтр и глубоко затянулся. Голос вернулся ко мне, и те­перь я мог членораздельно что-тосказать. Это что-то не поражало оригинальностью, но зато это уже было кое-что.Чуть успокоившись, я сказал:

— Ночнаяпрогулка, мадам

— Водочкихочешь — отозваласьона.

—Непрочь.

—Пошли.

Мы молча двинулись в сторону сгущающихсядомов. Примерно через каждые три шага ее заносило в мою сторону, и при этом вштанах у меня вздрагивало. Завернув в тесный и вонючий дворик, мы наконец вошлив тускло освещаемый подъезд, тяжелое и сырое тепло которого сразу навалилось наменя.

Мы поднялись по трухлявой лестнице напоследний, третий этаж, и она подошла к батарее, из-за которой и досталанаполовину напол­неннуюбутылку Столичной и стакан с помутневшими стенками. Порывшись в сумочке,мадам извлекла сверток, в котором оказался шоколадный батончик и несколькокружков печенья.

— Давайприсядем, — сиплосказала она и тяжело навалилась крепким задом на жалобно пискнувшую ступеньку.Я присел рядом, касаясь ее ляжки, и вожделенно взглотнул.

Безмолвно, словно совершая ритуальноетаинство, мы по очере­дивыпили и по кусочку отломили от шоколадки. Внутри у меня по­теплело, и я начал ощущать, какмедленно перемещаюсь из зоны ада в зону рая.

— Тебя какзовут — забывая обубийстве, с тихой радостью спро­сил я свою ночную спутницу.

— Таня,— коротко икнув,ответила она.

— А ты здесьживешь, Танечка

— Да, вон моядверь, — Танечка ткнуларукой в направлении коричневой облупленной двери.

— А почему жемы не пройдем в твои покои

— Сейчаснельзя.

— Почемуже

— Потому чтосейчас у меня там ребенок и муж.

— А почему жеты не дома

— Я всегдавыхожу в это время прогуляться.

— И водочкипопить на лестничной клетке

— А в этоместь своя особая прелесть. Свой шарм, что ли, — задумчиво сказала она, и ее голосмягко ткнулся в занывший низ моего живота.

— И когда жеты возвращаешься домой

— По-разному.Как когда.

— Бывает, чтои под утро

— Стараюсь дотого, как муж проснется.

— А все-такичем же ты занимаешься во время своих прогулок

— Воздухомдышу.

— И легкодышится

Она развернулась ко мне и взглядом уперласьв мою переносицу:

— Послушай, аты всегда такой дотошный А ты сам-то что де­лаешь в это время наулице

— Все,Танечка, извини, не буду таким дотошным. Давай лучше еще водочки выпьем.А

— Давай,наливай.

Мы выпили еще, и я прошептал ей вухо:

— А можно ятебя поцелую

— Зачем— делаясь монотонной,спросила она.

— В знакрасположения и дружбы.

— И чтодальше

Наш диалог вошел в стандартную, хорошонакатанную колею, когда в подобной ситуации женщины отвечают почти всегдаодина­ковыми словами— зачем, ли чтодальше, ла может не стоит, а мужчины получают заведомо известный результат,который их вполне удовлетворяет. Поэтому, не затрачивая усилия на дальнейшиесло­весные атаки, ясполз со ступеньки и, упершись уже порядком на­бухшим своим естеством в ее колено,навалился на нее и вцепился своими повлажневшими губами в сочную плоть еевыразительного рта.

Наш долгий и головокружительный, какзатяжной прыжок, по­целуй, вдохновил нас на дерзкую причуду. Она встала со ступеньки ипочти вплотную подошла к своей двери. Однако, вместо того, что­бы достать ключи, моя разгоряченнаяТанечка кивнула мне, подзы­вая к себе, и, пока я приближался к ней, она задрала юбку, спустилаколготы и выставила навстречу мне свой голый, белесовато-поблес­кивающий зад.

Мы совершали соитие прямо возле ее двери, затонкой перего­родкойкоторой мирно посапывали ребенок и муж. Это было дико, и это было великолепно.Мы шуршали, деловито покряхтывая и рит­мически раскачиваясь. Мы работали,как четкий и слаженный авто­мат. Наш паровоз летел вперед, и мы самозабвенно упивались этимполетом, на самой высоте которого я упруго выстрелил и истек сво­им застоявшимся и обильнымсоком.

Довольные и опустошенные, мы спустилисьдопивать свою водку.

Я влил себе в глотку остатки прозрачной имерзкой жидкости и тут же протрезвел — будто мгновенно в моей головесработали не­киепотаенные рычаги и перевели мозг в иное состояние. Я почув­ствовал, как вновь переместился взону ада. Сознание стало ясным, и череп начал заполняться мыслями, как водойпрохудившаяся лод­ка.Тревога овладела мной с той же свободой, с какой я несколькими минутами раньшеовладел Танечкой. Танечка, кажется, тоже про­трезвела и задумалась о чем-тосвоем. Мы, падшие и грешные, си­дели на одной ступени, и разница заключалась лишь в том, что этапрелюбодейка отправится в свою квартирку и окунется в теплое море пушистыходеял и домашних ласк, а я с этой ступеньки прямо пере­сяду на скамеечкуподсудимых.

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |   ...   | 21 |    Книги по разным темам