Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |   ...   | 33 |

За три года нашей совместной работы Иренникогда не опаздывала и не пропускала сессии, даже в те ужас­ные дни, когда опухоль разрушаламозг и личность Джека. Несмотря на кошмар наблюдения за необрати­мым разрушением своего мужа, Иренбыла предана нашей работе. Как и я. Со времени нашей первой встре­чи, когда я пообещал ей: УЯ пройдучерез все это вместе с тобойФ, я дал себе слово быть с ней настолькоискрен­ним, насколькомог. И поэтому мой выбор был ясен: я встречусь с ней и буду честен.

Но Ирен не ответила. После нескольких минутмол­чания я решилподогнать ее:

— Где сейчаствои мысли

— Я думала,сколько ему было лет.

— Семьдесят.Он как раз собирался оставить меди­цинскую практику.

Я замолчал в ожидании. Чего Наверное,короткого сочувствия для приличия. А может, выражения призна­тельности за встречу с ней,несмотря на мое горе.

Тишина. Ирен сидела молча, не сводя глаз смалень­кого бледногопятна кофе на ковре.

— Ирен, чтопроисходит в пространстве между нами сегодня

Я безошибочно задавал этот вопрос каждуюсессию, убежденный, что приоритетным было исследование на­ших отношений.

— Наверное,он был хорошим человеком, — ответила она, не поднимая глаз, — иначе ты бы так негоревал.

— Ну ладно,Ирен, скажи правду. Что происходит Вдруг она подняла на меня сверкающиеглаза.

— Мой мужумер в сорок пять, и если я каждый день буду оперировать моих пациентов, сидетьв кабинете, обучать студентов, будь уверен, для меня наступит ад!

Меня поразили не ее слова, а то, какимтоном они были сказаны. Этобыла не Ирен. Это был не ее голос. Он напоминал сверхъестественный гортанныйголос де­вочки изУИзгоняющего дьяволаФ. И до того как я смог что-либо ей ответить, Иренпотянулась за сумочкой.

— Я ухожу!— заявилаона.

Мои мускулы напряглись — я твердо верил, что смогуудержать ее, если она направится к двери.

— Ну нет,только не после этого. Ты останешься здесь, и мы все обсудим.

— Я не могу,не могу работать, не могу остаться здесь с тобой! Не могу остаться ни скем!

— Есть одноправило в этом кабинете: то, что ты го­воришь, это то, что ты думаешь. Тыработаешь. Ты ни­когдане сделаешь это лучше.

Подняв свою сумку с пола, Ирен опустилась настул.

— Ярассказывала тебе, что после смерти брата мои отношения с мужчинамизаканчивались всегда одинаково.

— КакРасскажи мне еще раз.

— У них всехбыли какие-то неприятности, проблемы, они могли болеть, а я злилась ивычеркивала их из своей жизни. Быстрый хирургический разрез! Яразре­заю чисто. Инавсегда.

— Из-затого, что ты сравнивала их проблемы с без­мерной потерей Алена Это огорчалотебя Она кивнула, соглашаясь:

— Этоосновная причина, я уверена. Поэтому я не хотела, чтобы они слишком много дляменя значили. Я не хотела слышать об их ничтожных проблемах.

— Чтопроизошло сегодня

— Разукрасьв красный цвет! Гнев! Мне хотелось что-нибудь бросить в тебя!

— Потому чтоя, похоже, собирался сравнивать свою потерю с твоей

— Да. Апотом я подумала, что, когда мы закончим сессию, ты понесешь свою потерю подорожке сада к своей жене, которая будет ждать тебя с чистой, уютной жизнью.Тогда-то это и окрашивается в красный цвет.

Мой офис, в нескольких сотнях футов от моегодома, удобный коттедж с красной крышей утопает в пышном цветении люпинов,глициний и испанской лаванды. И, хотя Ирен любила безмятежность моего кабинета,она обычно подтрунивала над моей книжной жизнью.

— Я не натебя рассердилась, —продолжала она, — а навсех, чья жизнь не пострадала. Ты рассказывал мне о вдовах, которые ненавидятбыть без роли, которые не любят быть пятым колесом на вечеринках. Но суть не втом, чтобы остаться за бортом: это ненависть ко всем, у кого есть жизнь; этозависть; это переполнение горечью. Ты думаешь, мне нравится это чувствовать

— Некотороевремя назад, когда ты собиралась поки­нуть эту комнату навсегда, тысказала, что не способна находиться рядом с кем бы то ни было.

— Правда Аты бы мог находиться рядом с челове­ком, который ненавидит тебя за то, что твоя жена жива Неужеликто-нибудь захочет общаться с таким человеком Гиблое болото. Никто не хочетиспачкаться, не правда ли

— Яостановил тебя, ты помнишь

Тишина.

— Я вседумаю, какое же головокружительное чувст­во должно преследовать тебя, еслиты так злишься на меня, но все же с благодарностью остаешься.

Она кивнула.

— Немногогромче, Ирен. Я не могу расслышать.

— Явзбесилась, думая, почему ты рассказал мне про своего зятя.

— Тыподозрительна.

—Очень.

— Тыдогадываешься почему

— Этобольше, чем догадка. Мне кажется, ты пытал­ся манипулировать мною. А потомпосмотреть, как я от­реагирую. Своего рода тест.

— Понятно,почему ты взорвалась. Может быть, тебе поможет, если я расскажу, что именнопроисходило внутри меня сегодня после того, как я получил известие о смертиМортана. — Ярассказал, что отменил все свои встречи, но решил увидеться с ней. — Я не мог отменить нашу встречупосле того, как ты проявила мужество приходить сюда в любой ситуации. Но,— продолжал я,— передо мной все ещестоит проблема, как работать с тобой и с моей потерей одновременно. Какой уменя был выбор, Ирен Прекратить работу и сбежать от тебя Это было бы хуже,чем отменить встречу. Пытаться быть ближе к тебе, быть с тобой честным ине сказать тебе об этомНевозможно — я выучилмного лет назад, что если двое людей, между которыми есть что-то большое, и онине говорят об этом, не будут говорить ни о каких важных вещах. Этопространство, — яочертил воздух между нами, — мы должны сохранять чистым и свобод­ным, и это настолько же твояработа, насколько и моя. Поэтому я прямо рассказал тебе о том, что происходитсо мною. Так откровенно, как мог — без манипуляций, без тестов, без скрытого мотива.

Ирен еще раз кивнула, давая понять, что яопять сде­лал разумноепредположение.

Позже, почти в конце занятия, Иренизвинилась за свое высказывание. Через неделю она рассказала мне, как этопроисшествие ошеломило ее друга жестокостью по отношению ко мне, и еще разизвинилась.

— Неизвиняйся, — утешал яее, и я на самом деле желал ее утешения. Вообще-то, курьезным образом яприветствовал ее вспышку: это было оживление, это было по-настоящему, этосближало нас. Это было ее ис­тинным отношением ко мне. Это была правда или хотя бы часть правды— я надеялся, чтопридет время, и она расскажет мне все до конца.

Гнев Ирен, с которым я впервые столкнулся навто­ром месяце терапии,был глубинным и всепроникающим. И хотя открыто он проявлялся лишь от случая кслучаю, он грохотал внутри ее. Проведенные исследова­ния убедили меня, что подобныевспышки гнева не при­чиняли большого беспокойства по сравнению с посто­янными обвинениями, извинениями илиопроверже­ниями и скорорассеивались. Но в случае с Ирен, во всей работе с ней, подобное наблюдениевводило в за­блуждение.Снова и снова я обнаруживал, что Устатисти­чески существующаяФ правда быланеуместна по отно­шениюк человеку из плоти и крови, сидящему напротив меня.

Во время одной из сессий на третьем годутерапии я задал ей вопрос:

— Какиечувства ты вынесла с нашей последней встречи Ты думала обо мне во времяпрошедшей не­дели

Этот вопрос часто был частью моей работы дляпри­влечения внимания кподходу здесь и сейчас — во время встречи между мной и пациентом. Некоторое время онасидела молча, а затем спросила:

— А ты думалобо мне междусессиями

Подобные вопросы пациента, которых избегаютбольшинство терапевтов, не очень распространены, и я не ожидал услышать его отИрен. Наверное, для меня была неожиданностью ее забота или, по крайней мере,свидетельство ее заботы.

— Я... я...я часто думаю о твоей ситуации, — пробуб­ниля. Лживый ответ! Она встала.

— Я ухожу,— сказала она и вышла,не закрыв за собой дверь.

Я видел, как она шла через сад, курясигарету. Я сидел и ждал. Как же легко психотерапевту, не вклю­ченному во взаимодействие, думал я,отреагировать на ее вопрос чем-то вроде УПочему ты спрашиваешьФ, или УПочемусейчасФ, или УНа что ты надеешьсяФ. Для те­рапевтов, которые, как и я,обратились к более равно­правным, взаимно ясным отношениям, это нелегко. Возможно, потомучто вопрос выходит за рамки тера­певтической правды: неважно, насколько искренним старается бытьтерапевт, насколько он пытается сбли­зиться с пациентом и быть с нимчестен, все равно оста­ется непреодолимая пропасть, базовое неравенство меж­ду пациентом ипсихотерапевтом.

Я знал, что Ирен ненавидела то, что я думало ней, как о УситуацииФ, — ненавидела то, что позволила мне значить для нее слишком много.Должно быть, мне сле­довало использовать более прочувствованное и теплое слово, чемситуация. Но я верю, чтоникакое подходя­щеепредложение не дало бы ей того, что она хотела. Она хотела, чтобы я думалпо-другому — любя,восхи­щаясь,сочувствуя, и, скорее всего, только о ней.

Докурив свою сигарету, она с апломбомвернулась в комнату и уселась на свое место, как будто не произошло ничегонеобычного. Я продолжил вызывать ее чув­ство реальности.

—Конечно, — сухо продолжал я, — пациенты думают о психотерапевтахнамного чаще, чем психотерапевты о них. В конце концов, у терапевтов множествопациен­тов, а упациента только один терапевт. То же самое про­исходило и со мною, когда яучаствовал в терапии. Но разве не тоже самое происходит с твоими пациентами, которых ты оперируешь, и с твоимистудентами

Ситуация на самом деле не такая четкая. Я негово­рил о том,что терапевты думают о своихпациентах между сессиями, — а особенно о проблематичных, кото­рые так или иначе сильно досаждаютпсихотерапевту. Терапевт может проанализировать свои сильные эмоци­ональные реакции или обдуматьлучший подход. (Тера­певту, который поймал себя на злых, мстительных, лю­бовных мыслях или эротическихфантазиях относитель­нопациента, несомненно, следует переговорить об этом со своим другом-коллегой,профессиональным консуль­тантом или личным психотерапевтом.)

Я не сказал Ирен, что часто думал о неймежду встре­чами. Онаозадачивала меня. Я беспокоился о ней. По­чему у нее нет улучшенийБольшинство вдов, с которы­ми я работал, показывали улучшения уже после первого года терапии;каждая из них далеко продвигалась к концу второго года. Но не Ирен. Ее отчаяниеи безна­дежностьусиливались с каждым днем. Она не испыты­вала радости от жизни. Каждыйвечер, уложив дочку, она долго плакала; она упорно продолжала долгиебесе­ды с умершиммужем; она не принимала приглашений встречаться с новыми людьми и отказываласьот любой возможности наладить отношения с мужчинами.

Я стал нетерпеливым терапевтом, и мояфрустрация росла. Так же как и беспокойство по поводу Ирен: вели­чина и сила ее скорби беспокоилименя. Я боялся суицида — я был убежден, что она могла наложить на себя руки, если бы не еедочь. Два раза я посылал ее на офи­циальные консультации к своим коллегам.

Хотя я был утомлен взрывами ее гнева, ещетруднее было иметь дело с умеренными, но все более распро­страняющимися выражениями этогогнева. Список ее обид на меня продолжал расти, и нам редко удавалосьпроработать хотя бы час без вспышек гнева.

Она злилась на меня за попытки отделить ееот Дже­ка, направить ееэнергию на что-то еще, постоянные подталкивания к знакомству с мужчинами. Еезлило то, что я не Джек. В результате нашего долгого знакомства, равноправныхобменов, наших стычек, взаимной заботы она перенесла свои чувства по отношениюк своему мужу на меня. Потом, в конце часа, она вдруг не хотела возвращаться кжизни ни со мной, ни с Джеком. Имен­но это делало окончания наших встреч такими шумны­ми. Она отказывалась принимать то,что у наших отно­шенийбыли официальные границы. Трудно описать, как каждый раз я намекал, что часподошел к концу. Она всегда вспыхивала: УИ ты называешь этонастоящи­миотношениями Это не по-настоящему! Ты только и смотришь на часы в ожиданиимомента, когда сможешь вытолкать меня за дверь!Ф

Иногда в конце встречи она продолжаласидеть, от­казываясьсдвинуться с места. Всякий призыв к разу­му — напоминание о необходимостипридерживаться расписания, о ее встречах с пациентами, предложения, чтобы онасама следила за временем изаканчивала час, повторение, что окончание встречи не означало отказа от нее,— не находилпонимания. Гораздо чаще она ухо­дила из моего офиса взбешенная.

Она сердилась на то, что я стал для неезначим, но не мог делать того, что делал Джек; например, восхищаться ее лучшимичертами — ее внешнимвидом, ее изобрета­тельностью, ее умом. У нас была постоянная борьба на почвекомплиментов. Мне казалось, что открытое перечисление ее достоинств сделает ееинфантильной, но она настолько акцентировала свое внимание на них, такнастаивала, что я часто сдавался. Я спрашивал о том, что она хотела услышать, ипочти слово в слово повторял сказанное, всегда стараясь дополнить кое-какимиори­гинальныминаблюдениями. То, что казалось для меня шарадой, поднимало ей дух. Ноненадолго: у нее была дырявая память, и на следующей встрече она настаивала наповторении.

Она злилась на мои попытки понять ее. Если ясра­жался с еепессимизмом, напоминая, что мы находимся только в середине процесса, у которогоесть и начало и конец, и заверял в результатах моего исследования, она гневноотвечала: УТы ведешь меня к деперсонализации. Ты игнорируешь уникальность моегоопытаФ.

При любом оптимистическом высказывании попо­воду ее улучшенияона обвиняла меня в желании сделать так, чтобы она забыла Джека.

юбой намек на встречу с другими мужчинамибыл похож на минное поле. Она высокомерно относилась к мужскому полу и злиласьна предложение попробовать поработать с ее суждениями. Любое практическоепред­ложение с моейстороны зажигало вулкан. УЕсли я захо­чу найти себе мужчину, — в бешенстве говорила она,— то смогу это сделатьсама! Зачем платить тебе деньги за совет, который мне может дать любой из моихдрузейФ

Она становилась свирепой, если я предлагалей кон­кретные вещи:УПрекрати заострять внимание на ве­щах! —говорила она. — Этоименно то, что пытался де­лать мой отец в течение всей моей жизниФ.

Pages:     | 1 |   ...   | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |   ...   | 33 |    Книги по разным темам