— Нет, этонамного больше, чем простое отсутствие интереса, больше, чем отношение пациентаи доктора. Ты избегаешь меня. Ты закрываешься от любой информации обо мне. Особенно от той,которая каким-либо образом ослабляет меня. С самого начала япредупреждал, чтоиз-за наших социальных отношений, из-за общих друзей, Эмили и Эрла, я не могскрыть себя от тебя. Но до сих пор ты не проявила никакого желания узнать обомне что-либо. Тебе не кажется это странным
— Когда мыначали наши встречи, я не рискнула еще раз потерять дорогого для меня человека.Я не пережила бы это. У меня было только два выбора...
Как обычно, Ирен замолчала, то есть ядолжен был догадаться о конце предложения. Я не торопился помогать ей, сейчас было лучшепозволить ей самой высказаться.
— Какие двавыбора
— С однойстороны, не позволить тебе значить для меня слишком много, — но это было невыполнимо. Либо невидеть в тебе настоящего человека с историей.
— Систорией
— Да, систорией жизни — отначала до конца. Мне хочется держать тебя вне времени.
— Сегодня,как всегда, ты пришла в мой кабинет и направилась прямо к стулу, не глядя наменя. Ты избегаешьсмотреть мне в глаза. Это и значит Увне времениФ
Она кивнула:
— Если ябуду видеть тебя, ты станешь слишком настоящим.
— Анастоящим людям приходится умирать.
— Теперь тыпонял.
Урок третий: гневпечали.
— Я толькочто узнал, Ирен, —начал я сессию одним утром, — что мой зять умер несколько часов назад. Внезапно. Коронарит. Я потрясен этими сейчас не в форме, — я слышал, как дрожал мой голос, — но постараюсь сделать все, чтобы нашавстреча прошла полноценно.
Мне трудно было сказать это, но я долженбыл, у меня не было выбора. Мортон, муж моей единственной сестры, был моимлучшим другом и очень важным человеком в моей жизни с того времени, как мне исполнилось пятнадцать лет. Застигнутыйврасплох дневным звонком сестры, я сразу же заказал билет на ближайший рейс доВашингтона, чтобы поддержать ее. Когда я переносил встречи, назначенные нанесколько следующих дней, увидел, что одна двухчасовая сессия была с Ирен, ямог провести эту встречу и даже успевал на самолет. Может, стоило с нейвстретиться
За три года нашей совместной работы Иренникогда не опаздывала и не пропускала сессии, даже в те ужасные дни, когда опухоль разрушаламозг и личность Джека. Несмотря на кошмар наблюдения за необратимым разрушением своего мужа, Иренбыла предана нашей работе. Как и я. Со времени нашей первой встречи, когда я пообещал ей: УЯ пройдучерез все это вместе с тобойФ, я дал себе слово быть с ней настолькоискренним, насколькомог. И поэтому мой выбор был ясен: я встречусь с ней и буду честен.
Но Ирен не ответила. После нескольких минутмолчания я решилподогнать ее:
— Гдесейчас твои мысли
— Я думала,сколько ему было лет.
—Семьдесят. Он как раз собирался оставить медицинскую практику.
Я замолчал в ожидании. Чего Наверное,короткого сочувствия для приличия. А может, выражения признательности за встречу с ней,несмотря на мое горе.
Тишина. Ирен сидела молча, не сводя глаз смаленького бледногопятна кофе на ковре.
— Ирен, чтопроисходит в пространстве между нами сегодня
Я безошибочно задавал этот вопрос каждуюсессию, убежденный, что приоритетным было исследование наших отношений.
— Наверное,он был хорошим человеком, — ответила она, не поднимая глаз, — иначе ты бы так негоревал.
— Ну ладно,Ирен, скажи правду. Что происходит Вдруг она подняла на меня сверкающиеглаза.
— Мой мужумер в сорок пять, и если я каждый день буду оперировать моих пациентов, сидетьв кабинете, обучать студентов, будь уверен, для меня наступит ад!
Меня поразили не ее слова, а то, какимтоном они были сказаны. Этобыла не Ирен. Это был не ее голос. Он напоминал сверхъестественный гортанныйголос девочки изУИзгоняющего дьяволаФ. И до того как я смог что-либо ей ответить, Иренпотянулась за сумочкой.
— Я ухожу!— заявилаона.
Мои мускулы напряглись — я твердо верил, что смогуудержать ее, если она направится к двери.
— Ну нет,только не после этого. Ты останешься здесь, и мы все обсудим.
— Я немогу, не могу работать, не могу остаться здесь с тобой! Не могу остаться ни скем!
— Есть одноправило в этом кабинете: то, что ты говоришь, это то, что ты думаешь. Тыработаешь. Ты никогдане сделаешь это лучше.
Подняв свою сумку с пола, Ирен опустиласьна стул.
— Ярассказывала тебе, что после смерти брата мои отношения с мужчинамизаканчивались всегда одинаково.
— КакРасскажи мне еще раз.
— У нихвсех были какие-то неприятности, проблемы, они могли болеть, а я злилась ивычеркивала их из своей жизни. Быстрый хирургический разрез! Яразрезаю чисто. Инавсегда.
— Из-затого, что ты сравнивала их проблемы с безмерной потерей Алена Это огорчалотебя Она кивнула, соглашаясь:
— Этоосновная причина, я уверена. Поэтому я не хотела, чтобы они слишком много дляменя значили. Я не хотела слышать об их ничтожных проблемах.
— Чтопроизошло сегодня
— Разукрасьв красный цвет! Гнев! Мне хотелось что-нибудь бросить в тебя!
— Потомучто я, похоже, собирался сравнивать свою потерю с твоей
— Да. Апотом я подумала, что, когда мы закончим сессию, ты понесешь свою потерю подорожке сада к своей жене, которая будет ждать тебя с чистой, уютной жизнью.Тогда-то это и окрашивается в красный цвет.
Мой офис, в нескольких сотнях футов отмоего дома, удобный коттедж с красной крышей утопает в пышном цветении люпинов,глициний и испанской лаванды. И, хотя Ирен любила безмятежность моего кабинета,она обычно подтрунивала над моей книжной жизнью.
— Я не натебя рассердилась, —продолжала она, — ана всех, чья жизнь не пострадала. Ты рассказывал мне о вдовах, которыененавидят быть без роли, которые не любят быть пятым колесом на вечеринках. Носуть не в том, чтобы остаться за бортом: это ненависть ко всем, у кого естьжизнь; это зависть; это переполнение горечью. Ты думаешь, мне нравится это чувствовать
— Некотороевремя назад, когда ты собиралась покинуть эту комнату навсегда, тысказала, что не способна находиться рядом с кем бы то ни было.
— Правда Аты бы мог находиться рядом с человеком, который ненавидит тебя за то, что твоя жена жива Неужеликто-нибудь захочет общаться с таким человеком Гиблое болото. Никто не хочетиспачкаться, не правда ли
— Яостановил тебя, ты помнишь
Тишина.
— Я вседумаю, какое же головокружительное чувство должно преследовать тебя, еслиты так злишься на меня, но все же с благодарностью остаешься.
Она кивнула.
— Немногогромче, Ирен. Я не могу расслышать.
— Явзбесилась, думая, почему ты рассказал мне про своего зятя.
— Тыподозрительна.
—Очень.
— Тыдогадываешься почему
— Этобольше, чем догадка. Мне кажется, ты пытался манипулировать мною. А потомпосмотреть, как я отреагирую. Своего рода тест.
— Понятно,почему ты взорвалась. Может быть, тебе поможет, если я расскажу, что именнопроисходило внутри меня сегодня после того, как я получил известие о смертиМортана. — Ярассказал, что отменил все свои встречи, но решил увидеться с ней. — Я не мог отменить нашу встречупосле того, как ты проявила мужество приходить сюда в любой ситуации. Но,— продолжал я,— передо мной все ещестоит проблема, как работать с тобой и с моей потерей одновременно. Какой уменя был выбор, Ирен Прекратить работу и сбежать от тебя Это было бы хуже,чем отменить встречу. Пытаться быть ближе к тебе, быть с тобой честным ине сказать тебе об этомНевозможно — я выучилмного лет назад, что если двое людей, между которыми есть что-то большое, и онине говорят об этом, не будут говорить ни о каких важных вещах. Этопространство, — яочертил воздух между нами, — мы должны сохранять чистым и свободным, и это настолько же твояработа, насколько и моя. Поэтому я прямо рассказал тебе о том, что происходитсо мною. Так откровенно, как мог — без манипуляций, без тестов, без скрытого мотива.
Ирен еще раз кивнула, давая понять, что яопять сделал разумноепредположение.
Позже, почти в конце занятия, Иренизвинилась за свое высказывание. Через неделю она рассказала мне, как этопроисшествие ошеломило ее друга жестокостью по отношению ко мне, и еще разизвинилась.
— Неизвиняйся, — утешал яее, и я на самом деле желал ее утешения. Вообще-то, курьезным образом яприветствовал ее вспышку: это было оживление, это было по-настоящему, этосближало нас. Это было ее истинным отношением ко мне. Это была правда или хотя бы часть правды— я надеялся, чтопридет время, и она расскажет мне все до конца.
Гнев Ирен, с которым я впервые столкнулсяна втором месяцетерапии, был глубинным и всепроникающим. И хотя открыто он проявлялся лишь отслучая к случаю, он грохотал внутри ее. Проведенные исследования убедили меня, что подобныевспышки гнева не причиняли большого беспокойства по сравнению с постоянными обвинениями, извинениямиили опровержениями искоро рассеивались. Но в случае с Ирен, во всей работе с ней, подобноенаблюдение вводило в заблуждение. Снова и снова я обнаруживал, что Устатистически существующаяФ правда быланеуместна по отношению к человеку из плоти и крови, сидящему напротивменя.
Во время одной из сессий на третьем годутерапии я задал ей вопрос:
— Какиечувства ты вынесла с нашей последней встречи Ты думала обо мне во времяпрошедшей недели
Этот вопрос часто был частью моей работыдля привлечениявнимания к подходу здесь и сейчас — во время встречи между мной и пациентом. Некоторое время онасидела молча, а затем спросила:
— А тыдумал обо мне междусессиями
Подобные вопросы пациента, которых избегаютбольшинство терапевтов, не очень распространены, и я не ожидал услышать его отИрен. Наверное, для меня была неожиданностью ее забота или, по крайней мере,свидетельство ее заботы.
— Я... я...я часто думаю о твоей ситуации, — пробубнил я. Лживый ответ! Она встала.
— Я ухожу,— сказала она ивышла, не закрыв за собой дверь.
Я видел, как она шла через сад, курясигарету. Я сидел и ждал. Как же легко психотерапевту, не включенному во взаимодействие, думаля, отреагировать на ее вопрос чем-то вроде УПочему ты спрашиваешьФ, илиУПочему сейчасФ, или УНа что ты надеешьсяФ. Для терапевтов, которые, как и я,обратились к более равноправным, взаимно ясным отношениям, это нелегко. Возможно, потомучто вопрос выходит за рамки терапевтической правды: неважно, насколько искренним старается бытьтерапевт, насколько он пытается сблизиться с пациентом и быть с нимчестен, все равно остается непреодолимая пропасть, базовое неравенство между пациентом ипсихотерапевтом.
Я знал, что Ирен ненавидела то, что я думало ней, как о УситуацииФ, — ненавидела то, что позволила мне значить для нее слишком много.Должно быть, мне следовало использовать более прочувствованное и теплое слово, чемситуация. Но я верю, чтоникакое подходящеепредложение не дало бы ей того, что она хотела. Она хотела, чтобы я думалпо-другому — любя,восхищаясь,сочувствуя, и, скорее всего, только о ней.
Докурив свою сигарету, она с апломбомвернулась в комнату и уселась на свое место, как будто не произошло ничегонеобычного. Я продолжил вызывать ее чувство реальности.
—Конечно, — сухо продолжал я, — пациенты думают опсихотерапевтах намного чаще, чем психотерапевты о них. В конце концов, утерапевтов множество пациентов, а у пациента только один терапевт. То же самоепроисходило и сомною, когда я участвовал в терапии. Но разве не тоже самое происходит с твоими пациентами, которых ты оперируешь, и с твоимистудентами
Ситуация на самом деле не такая четкая. Яне говорил о том,что терапевты думают освоих пациентах между сессиями, — а особенно о проблематичных, которые так или иначе сильно досаждаютпсихотерапевту. Терапевт может проанализировать свои сильные эмоциональные реакции или обдуматьлучший подход. (Терапевту, который поймал себя на злых, мстительных, любовных мыслях или эротическихфантазиях относительно пациента, несомненно, следует переговорить об этом со своимдругом-коллегой, профессиональным консультантом или личнымпсихотерапевтом.)
Я не сказал Ирен, что часто думал о неймежду встречами. Онаозадачивала меня. Я беспокоился о ней. Почему у нее нет улучшенийБольшинство вдов, с которыми я работал, показывали улучшения уже после первого года терапии;каждая из них далеко продвигалась к концу второго года. Но не Ирен. Ее отчаяниеи безнадежностьусиливались с каждым днем. Она не испытывала радости от жизни. Каждыйвечер, уложив дочку, она долго плакала; она упорно продолжала долгиебеседы с умершиммужем; она не принимала приглашений встречаться с новыми людьми и отказываласьот любой возможности наладить отношения с мужчинами.
Я стал нетерпеливым терапевтом, и мояфрустрация росла. Так же как и беспокойство по поводу Ирен: величина и сила ее скорби беспокоилименя. Я боялся суицида — я был убежден, что она могла наложить на себя руки, если бы не еедочь. Два раза я посылал ее на официальные консультации к своим коллегам.
Хотя я был утомлен взрывами ее гнева, ещетруднее было иметь дело с умеренными, но все более распространяющимися выражениями этогогнева. Список ее обид на меня продолжал расти, и нам редко удавалосьпроработать хотя бы час без вспышек гнева.
Pages: | 1 | ... | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | ... | 33 | Книги по разным темам