Возвращение сфинкса
| Вид материала | Книга |
- Вечное возвращение по-белорусски, 260.64kb.
- Эволюция От Сфинкса к Христу, 3761.36kb.
- Законы бесполезны как для хороших людей, так и для дурных. Первые не нуждаются в законах,, 407.83kb.
- Стенографический отчёт международная конференция «возвращение политэкономии: к анализу, 3160.54kb.
- Сфинкс символизирует достоинство. Королевскую власть, мудрость, могущество и силу, 114.89kb.
- Возвращение спектакля, 26.57kb.
- Приходовская екатерина возвращение, 1093.27kb.
- «алиса в стране чудес. Возвращение», 30.52kb.
- Владимир Жикаренцев жизнелюбие возвращение в сердце мужчина и женщина книга 8 Предисловие, 1902.28kb.
- Владимир Жикаренцев жизнелюбие возвращение в сердце мужчина и женщина книга 8 Предисловие, 1959.15kb.
Мы не можем избежать применения силы, не можем избавиться от навязчивой необходимости причинять боль миру. Поэтому давайте будем осмотрительны в выражениях и могущественны в противостоянии, и давайте любить всеми силами своей души.
Мартин Бубер "Сила и любовь"
1. Прощание с невинностью
Если мы хотим уменьшить насилие, мы должны воздействовать на него на уровне, адекватном самой проблеме. Почему большинство проектов смягчения насилия, в сравнении с самой проблемой, поражают нас своей поверхностностью?
Возьмем, к примеру, общий крик о том, что во всем виновато телевидение. Громче всех эту точку зрения представляет психиатр Фредерик Вертхэм, который верит, что насилие "социально обусловлено и может быть социально предотвращено"[116]. Он утверждает, что средства массовой информации несут львиную долю ответственности за распространение насилия, поскольку они побуждают детей думать на языке насилия, вызывают у людей привыкание к насилию и порождают поколение "жестких" американцев: нечувствительных, стремящихся победить любой ценой и принимающих насилие в качестве стиля жизни.
Однако такой взгляд предполагает, что насилие появилось в Америке относительно недавно, родившись полвека назад вместе с появлением средств массовой коммуникации, а это далеко не так. Проблема насилия существовала в Америке на всем протяжении ее истории: спросите об этом любого из немногих уцелевших индейцев или кого-нибудь из пионеров Дикого Запада, которые брали закон в свои собственные руки и жили по принципу грубой силы. Предпочел ли бы д-р Вертхэм, чтобы телевидение прекратило показывать войну во Вьетнаме? Ведь злом является, несомненно, не телевидение, а сама война. Средства массовой информации — это зеркало, в котором мы отражаемся; и хотят ли представители той точки зрения, которой придерживается д-р Вертхэм, разбить зеркало, чтобы мы остались в блаженном неведении наших собственных разрушительных тенденций? "Весь смысл этой концепции состоит в идее "первородной невинности, — пишет Хеди Букин, критикуя взгляды д-ра Вертхэма. — Человек никогда не стал бы столь плохим, если бы змий массовой информации не искусил бы его запретным плодом насилия".
Аргументы Вертхэма звучали бы убедительнее, если бы они были направлены против пассивности, порождаемой телевидением, ибо оно культивирует в зрителе позицию не участника, а наблюдателя, формируя тем самым вполне реальное чувство бессилия, а это бессилие вполне может вносить свой вклад в склонность к насилию.
Другие предлагавшиеся рекомендации часто производят впечатление хороших, но недостаточно глубоких. Предложение Конрада Лоренца устраивать больше международных спортивных состязаний, чтобы дать выход соперничеству между народами, само по себе вполне разумно. Но оно, опять-таки, имеет дело в основном лишь с отдельным симптомом. Турниры по настольному теннису между Соединенными Штатами и Китаем были, скорее, результатом, а не причиной изменения отношений между двумя странами, ибо они состоялись после того, как Президент Никсон уже запланировал свой визит в Китай. Есть определенный резон и в предложениях Энтони Сторра — направить больше усилий на контроль рождаемости, и в его позитивном отношении к эвтаназии, так как и то и другое направлено на снижение давления растущего населения Земли, а последнее еще и на то, чтобы дать пожилым людям возможность уйти из жизни с определенным достоинством. Но нам надо искать способы работы с реально существующими в западном обществе агрессией и насилием уже сегодня.
Насилие — это симптом. Болезнь может проявляться как бессилие, отсутствие собственной значимости, несправедливость — короче, это убежденность индивида, что он не является в полной мере человеком, и ему некуда приткнуться в этом мире. Для краткости я назвал эту болезнь бессилием, полностью отдавая себе при этом отчет в том, что для запуска насилия необходимо еще и определенное обещание, необходимо отчаяние, соединенное с надеждой, что в результате страдания или смерти ситуация может только улучшиться.
Для того, чтобы поразить болезнь в самую сердцевину, необходимо иметь дело с бессилием. В идеале, нам надо найти такие способы разделения и распределения силы и власти, чтобы любой человек в любой сфере деятельности нашего бюрократического общества мог ощущать, что с ним тоже считаются, что он значим для своих товарищей, а не выброшен на свалку безразличия в качестве никому не нужного безличного манекена.
Сила принадлежит каждому человеку по праву рождения. Она является источником его самоуважения и основой убеждения в том, что он значим для других людей. Независимо от того, является ли человек негром, женщиной, заключенным, пациентом психиатрической клиники или ученым, столкнувшимся с истреблением людей во Вьетнаме, с угрозой перенаселения или с загрязнением окружающей среды, проблема остается примерно той же — дать индивиду возможность почувствовать, что с ним считаются, что он играет важную роль, что на него "обращают внимание". Я говорю не о внешних возможностях людей быть индивидуальностью — последние два столетия технического прогресса постепенно вели к освобождению человека. Скорее, я говорю о внутреннем убеждении в своей значимости, о психологической и духовной ценности индивида в своих собственных глазах и в глазах своих товарищей.
Я хочу проиллюстрировать, как такое распределение власти возможно, и каким образом оно смягчает насилие. Когда большинство университетов утопало в насилии, университету Оклахомы удалось избежать студенческих волнений — причем скорее созидательным, чем репрессивным способом. В сентябре 1967 года, вскоре после назначения президентом университета Дж. Герберта Холлоумэна, был принят план — пересмотреть образовательный проект в целом и перестроить систему преподавания в университете. Для этого были созданы двадцать три комитета, охватывающие все группы, имеющие отношение к университету. В них входили преподаватели, студенты, представители администрации, жителей города, выпускников прошлых лет и городских властей. Участие студентов не было символическим — их мнение играло существенную роль в проекте в целом.
Когда волна мятежей прокатилась по университетам и колледжам после расстрела учащихся Кентского университета, в Оклахоме были студенческие выступления, однако без насилия. Те, кто хорошо знал ситуацию в университете Оклахомы, утверждали, что именно участие студентов в проекте реконструкции университета позволило им избежать насилия. Власть была распределена — причем не патерналистски, а по сути. У студентов спрашивали их мнение, оно высоко ценилось и использовалось на деле — как, собственно, и должно быть, если мы хотим, чтобы такого рода реконструкция оказалась успешной. Студенты обладали властью и ответственностью, соответствующими их уровню развития[117]. Ответственность была соизмерима с властью. Когда волнения начались, они не переросли в насилие. Зачем было студентам прибегать к насилию? Они не были бессильны, они уже убедились в том, что их голос играет роль в управлении университетом.
Одно примечательное событие, произошедшее в те дни, демонстрирует изменившееся в университете Оклахомы настроение. Непосредственно после расстрела в Кентском университете, группа радикально настроенных студентов под северо-вьетнамскими флагами проехала на мотоциклах сквозь ряды марширующих офицеров резерва. Затем они пикетировали здание Службы подготовки офицеров резерва (ROTC). Ситуация была напряженной, и накал страстей дошел до опасной близости к точке кипения. Руководивший силами ROTC полковник, как и все остальные, чувствовал это напряжение: это было предгрозовое состояние, когда надо либо срочно что-то предпринять, либо разразится взрыв насилия. Что делать?! Его взгляд остановился на большом кофейнике, стоявшем у него в кабинете. Он взял его и вместе с несколькими помощниками угостил пикетирующих кофе. "Это потрясло меня", — сказал один из находившихся поблизости преподавателей; и это произвело настолько сильное впечатление на пикетирующих, что напряжение резко спало без проявления какого бы то ни было насилия. Таким образом, появилась возможность для переговоров.
Впоследствии я беседовал с этим полковником. Он не был человеком с особенно ярким воображением, он отрицал наличие у себя какого-либо намерения действовать ненасильственно или альтруистически, отрицал наличие какой бы то ни было осознанной надежды, что его действие возымеет какой-либо эффект. Он чувствовал лишь, что он должен что-то сделать, а кофейник был единственной вещью, оказавшейся под рукой. Это интересная иллюстрация того, как напряжение может нарастать почти до точки кипения, а затем, перед самым взрывом, оказаться перенаправленным и разрядиться не в деструктивном, а в конструктивном направлении.
2. "Если бы я мог найти язык"
Сила необходима для процесса коммуникации. Выступать перед равнодушной или враждебной группой или честно высказывать другу правду, которая может глубоко задеть его, требует уверенности в себе, а иногда даже и агрессивности. Этот момент настолько очевиден, что обычно им пренебрегают. Поэтому М.Бубер и заклинает нас быть "могущественными в противостоянии". Мой опыт психотерапии убеждает меня в том, что наибольшего мужества требует простое искреннее высказывание другому человеку наших наиболее заветных мыслей, если оно не спровоцировано ни гневом, ни возмущением. Как правило, наиболее открыто мы общаемся лишь с теми, кто примерно равен нам по силе.
Насилие само по себе является формой общения. Это особенно верно по отношению к представителям пролетариата, воплощенным в образе Билли Бадда: им не хватает слов для общения, и они прибегают к насилию. Но это тоже особый язык, каким бы рудиментарным или примитивным он ни был, язык, который адекватен в определенных условиях и необходим в других.
Черное население Африки обращается к насилию, поскольку не имеет самоуважения, необходимого для общения. Они не могут встать и во всеуслышание высказать свои чувства по отношению к колонизаторам; они даже не в состоянии сформулировать эти чувства, у них нет ясного представления о том, каковы их реальные чувства. Чем скорее белые перестанут стремиться эксплуатировать африканцев ради получения финансовой выгоды, и займутся обеспечением человеческих прав черного населения, тем скорее будет преодолено насилие.
Франц Фэнон указывал, что есть нечто более важное, чем продукты и оружие, что могут посылать более развитые страны более бедным — это поэты. Ибо поэты (и писатели вообще) являются людьми, умеющими общаться. Они могут говорить посредством универсальных форм и символов, которые понятны людям любой национальности и любого цвета кожи. Они говорят на языке сознания и достоинства, независимо от расы и цвета кожи, они способны взрастить личностную целостность черных и другие существенные чисто человеческие качества. Ибо им известно, что общение создает общность, а общность — это возможность человеческих существ жить вместе друг с другом ради их взаимной психологической, физической и духовной поддержки.
Что имел в виду Билли Бадд, когда он, стоя в капитанской каюте, где офицеры корабля допрашивали его по поводу убийства, сказал, что он не убил бы Клэггерта, если бы мог сказать? Что это за "язык", которого он не мог найти? Очевидно, это не просто разговор, который может быть ничего не значащей болтовней, заполнением пустоты, позволяющим людям не испытывать страха. Этим утверждением Билли Мелвилл, судя по всему, отсылает нас к тому типу общения, который преодолевает импульс к насилию и соединяет людей друг с другом. Это общение, которое примиряет и дает силы.
Занимаясь психотерапией, мы обнаруживаем, что трудности, испытываемые мужем и женой во взаимоотношениях друг с другом, могут быть ориентировочно измерены тем, насколько много у них проблем в общении между собой. Если есть трудности с пониманием того, что говорит (или о чем не говорит) партнер, мы можем предположить наличие отчужденности. В этом случае человек просто не настроен (или, возможно, не хочет быть настроен) на волну другого. Интеллектуализация или общение на чрезмерно абстрактном языке является симптомом того же самого — желания не выражать свои действительные чувства, блокирование каких-то сторон своей личности. По мере роста враждебности обычно нарастает и склонность к проекции; вероятно, мы встретимся здесь с большим количеством голословных утверждений и увеличением психологической дистанции — все это говорит о растущей враждебности. И мы знаем, что вскоре уже достигнем стадии насилия. Психотерапия представляет собой поворачивание этого процесса в обратную сторону так, чтобы люди смогли говорить друг с другом на одной и той же длине волны. Даже если супружеская пара решает развестись, по крайней мере, они решают это совместно, и в их отношениях появляется определенное взаимопонимание.
Общение воспроизводит исходное "мы-чувство" человека на новом уровне. Аутентичное общение зависит от аутентичного языка. Аутентичное общение органично — человек говорит не одними лишь словами, а всем своим телом: его жесты, движения, выражение лица и тон голоса сообщают то же содержание, что и его слова. Он разговаривает с другим не как бестелесный голос, а как органическая целостность.
Мы не стали бы общаться, если бы не ценили другого человека, не считали его достойным того, чтобы с ним разговаривать, достойным того, чтобы мы предпринимали усилия, чтобы сделать наши идеи ясными. Это общение на равных — без позиции "сверху вниз", без какой бы то ни было снисходительности. Общение предполагает наличие того, что Альфред Адлер называл "социальным интересом". Для того, чтобы вам хотелось выслушать другого человека, он должен быть вам интересен. Это значит, что один человек относится к другому не как к принимающему устройству проявлений его сексуальности, и не как к существу, используемому для того, чтобы развеять свое одиночество, и не относится к нему как к объекту каким-то другим способом, но относится к нему как к человеку в полном смысле этого слова. Общение ведет к общности, т. е. к пониманию, близости и ощущению ценности друг друга, пониманию, которого раньше не было.
Общность может быть определена просто как группа, в которой можно говорить свободно. Общность — это место, где я могу поделиться моими наиболее сокровенными мыслями, высказать свои наиболее глубокие чувства, зная, что они будут поняты. Сегодня мы наблюдаем огромное стремление к общности, отчасти потому, что наше прежнее ощущение человеческой общности в значительной степени исчезло и мы чувствуем себя одинокими. Слово общность (community) дает начало целой семье слов, каждое из которых обладает мощной эмоциональной окраской. Среди них коммуна (commune) — относительно новое слово с позитивным оттенком, и община (communion) — старое слово с новым значением, обладающее для большинства из нас еще более позитивным смыслом. Но мы встречаемся здесь и со словом, воспринимаемым большинством людей негативно — а именно с коммунизмом (communism). Все эти слова происходят от одного и того же корня.
Разрушительное насилие уничтожает общность. Если я, подобно Каину, совершаю убийство, я должен бежать в пустыню, подгоняемый чувством вины за то, что лишил жизни своего брата Авеля — между мной и остальными членами моей бывшей общности возникает раскол. В этом смысле я сокращаю свой мир и, таким образом, убиваю часть самого себя.
Я нуждаюсь в том, чтобы в моей общности у меня был враг. Он делает меня бдительным и энергичным. Мне нужна его критика. Странно сказать, но он нужен мне, чтобы я мог ему противостоять. Лессинг сказал однажды: "Я прошел бы пешком двадцать миль, чтобы встретиться со своим злейшим врагом, если бы я мог чему-то научиться в общении с ним". Но помимо того конкретного содержания, которому мы можем научиться у наших врагов, мы нуждаемся в них эмоционально: без них наша психическая структура не может функционировать достаточно эффективно. Люди часто отмечают, к своему немалому удивлению, что когда их враг умирает или "выходит из строя", они ощущают какую-то странную опустошенность. Все это указывает на то, что наши враги столь же необходимы нам, как и наши друзья. И те и другие являются составными частями истинной общности.
Общность — это место, где я могу принять мое собственное одиночество и провести грань между той его частью, которую можно преодолеть, и той, которая неизбежна. Общность — это группа, в которой я могу положиться на своих товарищей, зная, что они поддержат меня; отчасти она является источником моего физического мужества в том смысле, что зная о том, что я могу положиться на остальных, я гарантирую, что они также могут положиться на меня. Это место, где мое моральное мужество, состоящее в способности противостоять членам моей собственной общности, поддерживается даже теми, кому я противостою.
3. Любовь и сила
Какой смысл вкладывала в свои слова Присцил-ла, когда сказала мне, что человек в ее родном городе не совершил бы самоубийства, если бы "его кто-то знал"? Я думаю, она имела имела в виду, что у этого человека не было никого, кому он мог бы открыться, никого, кто был бы достаточно заинтересован в нем, чтобы его выслушать, обратить на него внимание. Она говорила о том, что у него не было никого, кто бы относился к нему с сочувствием — тем сочувствием, которое стало бы основой его самоуважения. Если бы такой человек у него был, он бы считал себя слишком ценным для того, чтобы лишить себя жизни.
Ее слова свидетельствуют еще и (пожалуй, она это не осознает) о невозможности провести жесткую границу между тем, чтобы человека знать и тем, чтобы любить его. Одно перетекает в другое. Если я кого-то хорошо знаю, то буду склонен сочувствовать ему, а если я ему сочувствую, то буду пытаться хорошо его узнать. Поэтому, когда говорит тот, кого вы не любите, почти невозможно слушать его, вбирать в себя то, что вы слышите и позволять этому содержанию складываться в ясную и понятную структуру у вас в голове. Возникает тенденция закрыть если не уши, то свое сознание, и отключиться от человека, которого мы не любим.
304
Развитие силы является предпосылкой не только общения, но и сопереживания. В начале психотерапии люди обычно настолько бессильны в межличностном плане, что лишь в очень незначительной степени они способны к сочувствию. Присцилла была не в состоянии ориентироваться в жизни настолько, чтобы давать что-то другим. Сопереживание предполагает, что человек обладает определенной уверенностью и находится в достаточно сильной позиции, из которой он и может проявлять внимание и заботу к другим людям. При недостатке самоуважения и уверенности в себе очень трудно добиться того, чтобы остались силы и на других: у человека должно быть что-то, прежде чем он сможет давать что-либо другим.
Я не могу согласиться с некоторыми моими коллегами, утверждающими, что есть два типа людей: одни действуют с помощью любви, а другие — силой. Я считаю, что это противопоставление оставляет место для одной из иллюзий прошлого, состоящей в том, что у кого-то может быть "бессильная любовь", а у другого (как правило, у того, кого мы не любим) — "лишенная любви сила".
Я хочу присоединиться здесь к Мартину Буберу, утверждающему: "Не надо заявлять "Пусть правит одна лишь любовь!"". И далее он продолжает:
Вы можете доказать, что это верно?
Но имейте в виду: каждое утро
Я должен буду заново заниматься проведением границы
Между "Да" делу любви и "Нет" делу власти
И вылепливанием честной реальности[118].
Если мы хотим иметь "честную реальность", мы должны отдавать себе отчет в том, что сила и любовь могут быть диалектически взаимосвязаны и поддерживать друг друга. Мы должны обратить внимание на взаимодействие любви и силы, на тот факт, что для того, чтобы любовь была чем-то большим, чем сентиментальность, ей нужна сила, а силе, чтобы не превратиться в голое манипулирование, нужна любовь. Сила, лишенная милосердия, кончается жестокостью. Сила деструктивного типа обычно исходит от людей, испытавших серьезные лишения, подобно тому, как Оливер, отчаявшись из-за безрезультатности своего участия в акциях протеста в Вашингтоне, начал представлять, как он застрелит всех старушек в супермаркете. Конструктивные же формы силы, такие как питающая или интегрирующая сила, появляются только после того, как индивид уже достиг определенного самоуважения и самоутверждения.
Установив отношения между силой и любовью, я хочу теперь подчеркнуть, что возможен опыт, в котором любовь превосходит силу. Это показано в драме Гете, где Фауст заключает договор с Мефистофелем, чтобы получить беспредельное знание и беспредельный чувственный опыт. Мефистофель способен дать ему только могущество, что он и делает. Фауст любил Маргариту и Елену Троянскую, при этом он думает, что легко и спокойно оставит их в прошлом. Но в тот момент, когда его душа должна быть отдана дьяволу, его спасает любовь Маргариты. На сцене вновь появляются "матери", несущие с собой те связи, которыми каждый человек соединен с природой и с человечеством.
Эта аллегория любви, побеждающей силу, раскрывает архетип человеческого опыта, который разными способами обращается ко всем нам. И мы можем по новому понять то, что имеет в виду Бубер, когда в том же стихотворении он пишет:
Я не знаю, что осталось бы нам, Если б любовь не преображала силу, А сила б не направляла любовь.
Мы представляем собой существа, чья любовь постоянно приводит к силе, и чья сила время от времени преображается любовью. Я стал бы оспаривать утверждение Бубера только в случае, если бы с его помощью оспаривалась реальность силы и отрицался тот факт, что все мы тем или иным образом соприча-стны властной структуре нашего общества.
Сочувствие — это название той формы любви, которая основывается на нашем знании и понимании друг друга. Сочувствие — это осознание того, что все мы находимся в одной лодке, и все мы либо утонем, либо будем плыть вместе. Сочувствие вырастает из признания общности. Оно исходит из того, что все мужчины и женщины — братья и сестры, даже несмотря на необходимость определенной тренировки наших собственных инстинктов для того, чтобы начать осуществлять это убеждение своими действиями. Сочувствие — это связь, ощущаемая с другим человеком не потому, что он "реализует свои возможности" (как будто кто-то их когда-либо реализовал!) — мы испытываем сочувствие к другому человеку в неменьшей степени и потому, что он не реализует свои возможности. Иными словами, потому, что он человек, как я и вы, навеки вовлеченный в борьбу между реализацией и нереализованностью. Тем самым мы перестаем требовать от человека быть идеальным для того, чтобы присоединиться к человечеству в его судьбе и его страдании. Как говорит Джекоб Броновски: "Мы все одиноки. <…>