Когда я сделался министром финансов, то управляющим государственным банком был Жуковский
| Вид материала | Документы |
СодержаниеГлава пятьдесят первая |
- Утверждаю: Председатель Правления ОАО «ак барс» банк, 1763.14kb.
- Миттеран, франсуа, 723.87kb.
- А. Н. Плотникова Российское банковское сообщество вступает в новый этап своего развития,, 108.5kb.
- Юридический адрес, 26.68kb.
- Романтический мир В. А. Жуковского, 50.57kb.
- Реформы Людовика Эрхарда, 47.92kb.
- 1. Сущность финансов Сущность финансов, их объективная необходимость. История возникновения., 330.12kb.
- Сказка о смысле жизни, 45.94kb.
- Программа по финансам и кредиту, 78.35kb.
- Данный отчёт был подготовлен Аткинс Лимитед, который использовал весь свой опыт и усердие,, 157.15kb.
Так как Государственная Дума идет в одну сторону, а Совет в другую, то правительство, с полным нарушением смысла статьи 87-ой основных законов и статьи 17-ой правил о государственной росписи, принимает капитальнейшие меры и само без законодательных палат в значительной мере, правит Poccией. *
Затем нужно было найти и предлог для роспуска Думы. 2-го июня последовало сообщение: "Об обыске 5-го мая у члена Государственной Думы Озоля, о раскрытии замысла 55-ти членов Государственной Думы социал-демократической партии ниспровергнуть существующий государственный строй и о привлечении указанных 55-ти членов Государственной Думы к ответственности". Сделав это сообщение и произведя, конечно, этим впечатление на Poccию, 3-го июня, т. е. на следующий день последовал манифест и указ о роспуске Государственной Думы и о назначении созыва новой Думы на 1-ое ноября 1907 года по новому выборному закону; тогда же было опубликовано и новое положение о выборах в эту Думу.
Как это утверждают, о чем несколько месяцев тому назад было суждение и в настоящей Государственной Думе при закрытых дверях: опубликование 3-го июня 1907 года о замыслах 55-ти членов Государственной Думы ниспровергнуть существующий государственный строй было в значительной степени провоцировано и преувеличено, такого замысла не было, все это в значительной степени была провокация министерства внутренних дел.
{397} С своей стороны, я имею основание думать, что это было именно так: Столыпин воспользовался некоторыми желаниями членов социал-демократической партии произвести смуту для того, чтобы облечь эти желания в замысел, имеющий государственное значение; это было сделано для того, чтобы произвести такое впечатление о грозящей государству опасности, чтобы общественное мнение легче переварило государственный переворот 3-го июня 1907 года.
Переворот этот по существу заключался в том, что новый выборный закон исключил из Думы народный голос, т. е. голос масс и их представителей, а дал только голос сильным и послушным: дворянству, чиновничеству и частью послушному купечеству и промышленникам.
Таким образом, Государственная Дума перестала быть выразительницей народных желаний, а явилась выразительницей только желаний сильных и богатых, желаний, делаемых притом в такой форме, чтобы не навлечь на себя строгого взгляда сверху.
По форме же переворот этот заключался в том, что он совершенно нарушил основные государственные законы, изданные в мое министерство, после 17-го октября 1905 года.
{398}
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
ОТ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА
3 ИЮНЯ 1907 ГОДА ДО УБИЙСТВА СТОЛЫПИНА
1 СЕНТЯБРЯ 1911 ГОДА
После роспуска второй Думы курс правительства Столыпина сделался еще более реакционным, хотя в это время, а именно 13-го июня, последовало увольнение от должности государственного контролера Шванебаха (Я познакомился с Шванебахом, когда поступил в министерство финансов директором департамента железнодорожных дел; это был человек культурный, воспитанный, хорошо владеющий языками, но весьма легковесный и легкомысленный, ни к какому серьезному делу непригодный; так его и трактовали в министерстве финансов. Поэтому в министерстве финансов Шванебаху не давали никакого хода.
Мой предшественник, Вышнеградский совсем устранил его от дела, потому что ни один из начальников Шванебаха не хотел его иметь у себя. Так, когда Шванебах был вице-директором Кредитной Канцелярии, -- директор этой канцелярии не пожелал иметь его вице-директором, потому что Шванебах не оказывал ему никакой помощи; Шванебах был сделан Товарищем Управляющего Государственным Банком, и точно также Управляющий Государственным Банком постарался от него отделаться, как от человека совершенно излишнего. Когда я сделался министром финансов, то чтобы не обижать совсем Шванебаха, я сделал его Членом Совета министра финансов", но никаких сколько-нибудь серьезных поручений ему не давал.
Шванебах нашел путь к министерским постам не посредством работы, а посредством подлаживания к русским высочайшим принцессам. Так, служа еще в министерстве финансов, он как то влез в доверие к Великой княгине Екатерине Михайловне и был при ней не то управляющим, не то секретарем. Через этот пост он пролез к княжнам Черногорским, женам Великих Князей Николаевичей и получил от них толчок к дальнейшей карьере.
Когда я был еще министром финансов, то Его Величество как то заговорил со мной, о том, что он желал бы, чтобы Шванебах сделался членом комитета финансов. Я против этого возражал, указывая, что Шванебах является человеком, не имеющим никакого авторитета в серьезных финансовых делах, и что это не мое мнение, а мнение всех высших чиновников министерства финансов. Поэтому Его Величество эту мысль оставил.
Затем Черногорские княжны втерли Шванебаха в товарищи министра к Алексию Сергеевичу Ермолову.
По довольно обыденному в нашей бюрократа приему, когда товарищами министров делаются лица подобного пошиба, как Шванебах, то они употребляют все свои усилия, чтобы подставить ножку своему начальнику и сесть на его место. Так и Шванебах впутался в интригу, во главе которой стоял Горемыкин, и таким образом влез на пост Главноуправляющего Землеустройства и Земледелия.).
Он уволился потому, что не ужился со Столыпиным, с другой стороны, он ушел из-за реакционных дел сверх того предела, который считал благоразумным в то время Столыпин, который затем сам этот предел в значительной степени перешел и дошел ко времени его убийства до полного обскурантизма и, еще более, до полного произвола в своих действиях во всех областях государственного правления и даже до полного произвола в своих отношениях с Государем Императором.
Увольнение Шванебаха было вызвано, отчасти делами политическими, ибо Шванебах вмешивался в эти дела и совсем не шел по тому направлению, по которому пошел Извольский.
Шванебах был по {399} крови и по натуре немец, а потому он придерживался, или вернее, стремился к созданию хороших отношению с Австрией и Германией и старался найти лазейку к Императору Вильгельму.
Через 2 или 3 года после его ухода он скончался в Германии, в одном из немецких городов недалеко от места пребывания Германского Императора. Хотя он, ни по своему положению, ни по своему прошлому, не имел никакого опыта, ни образования, ни способностей, которые должны быть присущи политическому деятелю, тем не менее, он вмешивался в политические дела и в совет министров имел частые столкновения с Извольским, который держался совершенно обратного направления, т. е. искал сближения с Англией, или, вернее говоря, его соблазняли на сближение с Англией.
Вследствие стремления Шванебаха вмешиваться в политические дела, до него не касающаяся, и в которых он не имел никакого {400} понятия, произошла в значительной степени та смелость, с которой Эренталь в 1908 году присоединил к Австро-Венгрии Боснию и Герцеговину и сделал Болгарского князя Болгарским Царем.
Барон Эренталь, который за это присоединение сделался графом, был в 1905--6 году австро-венгерским послом в Петербурге, ранее этого он был два раза в России -- раз в качестве секретаря посольства и другой раз -- в качеств советника посольства.
Незадолго перед тем, когда он был послом и я сделался председателем совета, он женился на австро-венгерской аристократке, красивой очень девушке, но пожилых лет, которая играла роль при дворе. Барон Эренталь несколько ранее делал предложение этой девушке, но она отказывала, потому что она была знатной фамилии, а он был -- барон Эренталь, сын еврейского банкира. Когда же он сделался послом, а она пожилой девушкой, хотя и сохранившей следы красоты, то она вышла за него замуж.
Вот, когда я был председателем комитета министров и, в особенности, председателем совета министров, то барон Эренталь стремился установить между мною и им, а равно между моей женой и его женой, более интимные отношения. Но, с одной стороны потому, что я был очень занят, а с другой стороны потому, что барон Эренталь не внушал мне симпатии, наконец, потому, что в то время все вопросы, которыми мы могли бы соприкоснуться с Австро-Венгрией, не были на очереди, между мною и Эренталем сохранились чисто формальные отношения и мы виделись очень редко. Затем Эренталь подружился со Шванебахом.
Летом 1906 года, когда я уже уехал заграницу, после созыва Государственной Думы, дружба барона Эренталя со Шванебахом совсем укрепилась. Барон Эренталь жил в Териоках и постоянно приезжал в Петербург и завтракал у Шванебаха.
Как я говорил, после того, как я покинул пост председателя совета министров и мое место занял Горемыкин, Шванебах сделался государственным контролером, а, следовательно, и был в курс многих государственных дел. И вот, посредством такой близости к Шванебаху, Эренталь мог узнать настоящее положение, в каком находилась в то время и в котором и по настоящее время в некоторой степени находится Россия.
Для того, чтобы сделаться приятным правительству Горемыкина, а затем и Столыпина, он систематически проповедывал самые реакцюнные воззрения в отношении России, он везде говорил, что я сделал громадную ошибку, что настоял на конституции, что русский {401} народ еще находится в полудиком состоянии, что Россия не может управляться посредством народовластия, а должна управляться абсолютным и неограниченным Императором. Подобные речи были чрезвычайно приятны господам министрам и в высших дворцовых сферах, а потому Эренталь сделался "Persona Gratissima". Вследствие этого, он вполне ознакомился с состоянием России; знакомство это, конечно, его привело к такому заключению, что после позорной японской войны, Россия на продолжительное время обессилена и не в состоянии вести активную политику на Западе что смута, последовавшая за войной, еще более расстроила политический организм России, что 17-ое октября не может в скором времени восстановить положение Poccии в мировом концерте, ибо, давши 17 октября, затем его испугались и начали всякими правдами и неправдами брать то, что дали, обратно.
В конце концов, из всего этого заключение таково: что теперь Россия бессильна, а потому другим странам и следует устраивать свои дела и делишки. Эренталь как раз в это время был назначен министром иностранных дел Австро-Венгерской Империи. Когда он, откланявшись, покидал Россию, то ему, между прочим, правительство Горемыкина дало следующее поручение, как бы прося его отплатить за то радушие, которое правительством ему было оказано, а именно -- передало ему особую записку-памфлет, направленный против меня лично.
В этой записке, в некоторой степени, выражались и те мнения, которые усердно проповедывал Эренталь, находясь послом в России, а именно, что была сделана ошибка, что была дана конституция. Конечно, для Запада такую мысль в неприкрытом виде высказать было нельзя, а потому была высказана такая мысль, что, конечно, конституция -- большое благо, но что манера и способ, которым она была дана, является бедственным, что все это, мол, наделал я, а я представляю собой такого человека, который думает только о себе и о своей славе и, подобно тому примеру, который был в древнем мире, что Герострат сжег целый город для того, чтобы прославиться -- и я, мол, дал конституцию и возбудил пожар во всей России для того, чтобы лично прославиться.
Эта записка, составленная Шванебахом, была с благословения председателя совета министров Горемыкина передана Эренталю с просьбой, не может ли он передать эту записку Императору {402} Вильгельму. Цель записки заключалась в том, чтобы, как можно более, подорвать мое имя и мое положение, как в России, так и заграницей.
Нужно сказать, что у правительства Горемыкина, так и у правительства Столыпина и, даже в некоторой степени, у нынешнего правительства, я почему-то стою поперек горла, как бельмо в глазу. Они ужасно боятся, как бы не случилось так, чтобы я не вошел опять во власть; боятся этого, во-первых потому, что все они цепляются за власть и никак не могут понять, что есть такие люди, которые нисколько властью не дорожат, а, с другой стороны, эти лица боятся и того, что с моим уходом, они столько наделали гадостей, что, если бы я вступил во власть, то как бы я им не отомстил, что эта месть может проявиться даже, помимо моего желания, так как, конечно, я не мог бы скрыть все те преступления, которые министрами были совершены со времени моего ухода.
Между тем, они знали, что заграницей вообще относились и ныне относятся ко мне с большим уважением и что Император Вильгельм лично относился ко мне с особым вниманием, что выразилось в тех чрезвычайных наградах, которыми он меня почтил. Вот у этих господ и явилась мысль подорвать меня в глазах Вильгельма.
Подобную, довольно некрасивую миссию взял на себя барон Эренталь и, после того, как принял пост министра иностранных дел, ездил в Берлин представляться Германскому Императору и передал ему эту записку. Затем эта записка через год времени приблизительно была опубликована в одном из французских журналов "Revue de Revues", редактором которого состоять некий Фино.
Будучи в Париже, я заинтересовался узнать, откуда редакция этого журнала взяла эту записку. Фино сказал мне, что она была передана ему, с просьбой напечатать, Шелькингом. Шелькинг -- это способный человек, бывший в дипломатии секретарем в Берлинском посольстве, а потом в Гааге за что-то был уволен со службы, затем занимался публицистической деятельностью одно время в Париже, затем приехал сюда и здесь занимается публицистикой и этим зарабатывает себе средства. В настоящее время он пишет в "Биржевых Ведомостях". Он хороший знакомый Горемыкина или, вернее сказать, является при Горемыкине человеком, который оказывает Горемыкину всякие услуги. Его сестра была очень красивая, замужем за вторым мужем -- Сементовским-Курило.
{403} Я имею основание думать, что записка эта никакого впечатления на Вильгельма не произвела, но как это обстоятельство, так и черносотенное послание к Императору Вильгельму, которое он получил от союза русского народа в Киеве, за подписью Юзефовича, а, может быть, некоторые указания из более высоких источников, заставили понять Вильгельма, что дальнейшее его внимание ко мне может не понравиться Государю Императору, а поэтому он со мною с тех пор не виделся, хотя мне известно, что в тех случаях, когда он отзывался обо мне, то отзывался всегда с большой симпатией, называя меня самым умным человеком в Poccии. Я, с своей стороны, не делал тоже никаких попыток видеться с Германским Императором.
Возвращаясь к барону Эренталю, я должен сказать, что благодаря всем тем картам, которые ему раскрыли в Петербурге г. Шванебах и другие его коллеги, приехавши в Австрию, он начал распоряжаться так, как бы Poccии не существовало, но об этом, вероятно, я буду иметь случаи еще говорить впоследствии.
15-го июля того же 1907 года последовало подписание трактата о торговле и мореплавании и рыбной конвенции с Японией. Трактат этот последовал во исполнение Портсмутского договора, но по отношению рыболовли в водах Дальнего Востока этим трактатом были даны Японии большие права и выгоды, нежели это непосредственно вытекало из договора.
Это был первый шаг Извольского к большему сближению с Японии.
В июле месяце Государь Император ездил в Свинемюнде видеться с Германским Императором. При этом свидании, как мне говорили, Германский Император весьма советовал Государю Императору, не отнимая того, что было им дано России 17 октября, твердо и решительно действовать против всех либеральных, а, в особенности, революционных проявлений.
19-го августа последовало освящение храма Воскресения Христова на месте, где было совершено 1-го марта покушение на Великого Царя Освободителя Александра II. На этом освящении присутствовал Государь Император.
{404} В августе Государь отправился в финляндские шхеры. Во время плавания по этим шхерам яхта Его Величества "Штандарт" была посажена на подводный камень. Сначала предполагали, нет ли здесь какого-либо покушения, но затем скоро убедились, что никакого покушения не было и произошло это от полнейшей неопытности наших моряков и, главным образом, адмирала, состоящего при Его Величестве, флаг-капитана Нилова.
Этот Нилов -- прекрасный малый, большой кутила, вечно находится под влиянием паров Бахуса, очень предан Государю, любим Государем. Он в молодости был очень любим князем Мещерским, так что у князя Мещерского имеются на его столе различные фотографические карточки мичмана Нилова в различных позах. Тогда он был красивым молодым человеком. Нилов женат на княжне Кочубей, бывшей фрейлине Великой Княгини Марш Павловны.
Благодаря Нилову, пресловутый князь Мещерский, который одно время, во время и после японской войны, был забыт Государем, опять пролез к Его Величеству, бывает у Него, иногда, вероятно, дает ему всякие советы и пишет ему письма. Я не думаю, чтобы князь Мещерский мог иметь особое влияние на Государя; напротив того, князь Мещерский в своем "Гражданине" скорее проводить те мысли, которые приятны Государю, да он и не добивается проведения каких-нибудь политических мыслей. Всегда его отношения к монархам и ко власть имущим имеют одну цель: получить денежные субсидии на его журнал "Гражданин", субсидии, на которые князь Мещерский живет вместе со своими молодыми людьми, а с другой стороны, для того, чтобы наиболее любимых молодых людей возможно более награждать за счет казны.
Так, наиболее любимый молодой человек его, Бурдуков, отставной корнет, не имеющий никакого ни образования, ни воспитания, состоит камергером двора Его Величества, получает усиленное содержание, состоит чиновником особых поручений при министре внутренних дел и даже, кажется, на случае смерти Мещерского, когда он, Бурдуков, останется без протекции, ему заранее определена пенсия, сравнительно в большом размере, если только Бурдуков покинет службу.
12-го сентября последовало назначение государственным контролером Харитонова вместо уволившегося Шванебаха. Харитонов при мне был товарищем государственного секретаря, а государственным {405} секретарем был барон Икскуль. Харитонов, человек умный, способный, хороший юрист большого опыта, но есть продукт воспитания петербургских канцелярий вообще и государственной канцелярии в частности. Этот продукт выражается в преклонении формуле "чего изволите".
Он, может быть, и был за конституцию, а затем и против конституции; он был за Финляндию, а теперь против. Он сам принимал ближайшее участие в первоначальном редактировании самых либеральных основных законов, которые затем поступили при мне в совет министров и которые довольно существенно переделаны, а затем он сам, когда это было нужно, в качестве сотрудника членов кабинета Столыпина, являлся на кафедру, чтобы толковать эти законы совершенно в обратном смысле, сравнительно с тем смыслом, который эти законы имеют, и смыслом, который отлично известен Харитонову.
Но все-таки, при всех его положительных умственных способностях и знаниях и крайней слабости к политической морали, главным образом, он есть чиновник. Я помню, что когда мы обсуждали проект основных законов в той редакции, которая преимущественно принадлежит ему, я к нему обратился с вопросом: почему он, например, написал такую то статью, или такую то. Он мне на это не отвечал по существу и ограничивался объяснениями, которые по его мнению были исчерпывающими: что такая то статья взята из японской конституции, а такая то статья из шведской конституции, такая то статья из итальянской конституции и все его объяснения -- такого рода.
13-го сентября последовало опубликование конвенции между Англией и Poccией по делам Персии, Афганистана и Тибета. Эта конвенция знаменовала крутой поворот наш от политики сближения или, иначе сказать, флирта с Германией к сближению и флирту с Англией, а так как дамы, как Англия и Германия, являются особами довольно ревнивыми и снабжены умственными способностями, не менее развитыми, нежели у нас, то и мы попали в двойственное положение и покуда отделываемся из этого двойственного положения тем, что Германию уверяем, что мы, конечно, любим более всего Германию, а с Англией флиртуем более для виду, и Англии, когда нужно, говорим обратное. Я думаю, что долго на этих уверениях жить будет невозможно, и полагаю, что, кроме тех неожиданностей, которые уже {406} эта двойственность проявляет в наш ущерб, она будет проявляться в неблагоприятном для нас смысле и в будущем.
В сущности, сближение с Англией само по себе не имеет особо важного значения, но оно важно потому, что Англия есть союзница Франции, а мы являемся тоже союзницей Франции, а потому сближение с Англией на почве заключения конвенции по вопросам наиболее колким в наших отношениях с Англией, представляется как бы, если не заключением тройственного союза, то во всяком случае созданием тройственного соглашения, и поэтому недаром дипломатия прозвала это соглашение, в противоположность тройственному союзу (Германия, Австрия и Италия) -- тройственным соглашением entente cordiale de trois puissances.
Само по себе это соглашение представляется нам невыгодным потому, что оно дает более выгод Англии, нежели нам. История соглашения такова: после Портсмутского договора, когда на обратном пути я был в Париже, то ко мне приехал Козелл-Поклевский, который в то время был первым секретарем английского посольства, очень близкий человек к королю Эдуарду VII.
Он приехал ко мне от имени короля приглашать приехать к королю в Англию. Когда я от этого приглашения уклонился потому, что не имел права поехать в Англию к английскому королю без соизволения Государя Императора, то Поклевский мне на основании конспекта, который он имел в руках, развил идею о соглашении с Англией, -- соглашении, которое в общих чертах тождественно с тем, которое впоследствии было заключено Извольским по всем вопросам, в которых являлись постоянный столкновения с Англией и, главным образом, по делам Персии, Афганистана, Тибета и Персидского залива.
При этом Козелл-Поклевский мне передал, что он приехал в Париж по поручению короля Эдуарда и с ведома и разрешения нашего посла, графа Бенкендорфа. Я просил Козелл-Поклевского передать королю, что, если я буду, как это предполагает король, приехавши в Poccию, во власти и буду иметь влияние на международные отношения, а об этом я не имею никаких сведений, то король может быть уверен, что я употреблю все средства для того, чтобы установить между Poccией и Англией нормальные, добрые отношения.
Должен сказать, что в это время отношения наши с Англией были таковы, что Его Величество относился к англичанам весьма