Кузнецов В. И. к 89 Тайна гибели Есенина: По следам одной версии
| Вид материала | Книга |
СодержаниеНина ГАРИНА«НЕУЖЕЛИ ЭТО ВСЕ ПРАВДА?» |
- Кузнецов В. И. к 89 Тайна гибели Есенина: По следам одной версии, 4295.58kb.
- Виктор Кузнецов: «Тайна гибели Есенина», 4242.75kb.
- Microsoft Power Point «Жизнь и творчество С. Есенина», документальные источники биографического, 81.41kb.
- Композиция, посвященная М. Ю. Лермонтову, 57.35kb.
- Статья «Коммерческая тайна компании» Вопрос : «Что такое коммерческая тайна?» Ответ, 124.15kb.
- Задачи: 1) познакомить с основными мотивами лирики С. Есенина; 2) формировать навыки, 34.49kb.
- Сценарий литературного вечера по творчеству Сергея Есенина «Мои стихи, спокойно расскажите, 151.39kb.
- Сигов В. К. «Здравый смысл» в поэзии Сергея Есенина // Столетие Есенина, 266.47kb.
- Рекомендации по «горячим» следам, 2284.68kb.
- Содержание: Особенности поэтического мировосприятия С. Есенина, 350.45kb.
Нина ГАРИНА
«НЕУЖЕЛИ ЭТО ВСЕ ПРАВДА?» 79
<...> В двадцать пятом году Устинов появился в Ленинграде, но на более продолжительный срок, о чем он мне сразу же и заявил. Пришлось устраивать его где-либо, помимо нашей квартиры, хотя и очень обширной, так как мужу моему становилось все хуже и хуже. И я устроила его в одной из ленинградских гостиниц, что также было весьма трудно, ввиду полного отсутствия в тот момент каких-либо [свободных] жилых помещений.
Вслед за ним появился вскоре и Есенин, которого я также устроила в той же гостинице 80, благодаря знакомству с одним из ее сотрудников — большому [любителю] литературы и искусства.
О приезде Есенина Устинов сообщил мне с несказанной радостью, и дня через два-три они вместе пришли к нам. Пришли оба сильно выпившие, но Устинов, как всегда, корректный и культурный, Есенин, наоборот, развязный и даже наглый... 81
Устинов успокаивал расходившегося «Сереженьку», но ничего не выходило, и все, что взбрело в тот момент в одурманенную голову поэта, он нам и преподносил, ни с кем и ни с чем не считаясь.
Все это было настоящим и пошлым бахвальством. В конце концов я не вытерпела и после его выкрика: «Я бог!», «Я всё. Вы все ничтожества!» — я сильно и неожиданно для себя самой схватила Есенина за руку... и... выкинула его за дверь, закрыв се за собой.
Устинов как-то съежился и просящим голосом начал уговаривать меня «пустить Сереженьку обратно». Я не соглашалась, мотивируя свой отказ [тем], что ему, Сереженьке, надо прийти в себя. И действительно, неожиданное положение, в котором Есенин очутился, сразу привело его в себя и протрезвило. И он вошел к нам обратно тихим и спокойным, — как ни в чем не бывало.
В этот вечер после ужина Есенин много читал нам. Читал прекрасно, вдохновенно, незабываемо.
Дни шли... Устинов появлялся у нас ежедневно 82. Есенин же пропал бесследно, и я умышленно о нем не спрашивала Устинова. Обижен ли был Есенин на меня, замотался ли он окончательно, — не знаю, но последнее предположить можно было свободно, так как за этот короткий промежуток времени он успел уже устроить несколько скандалов и дебошей. И один из них на вечере у Ходотова 83. Скандал, как говорится, на весь город. Кто-то что-то не так ему сказал, а между [тем] не так и посмотрел. Он запустил бутылкой. В ответ полетела вторая... Одни из присутствовавших стали на сторону Есенина, другие — на сторону его противника.
И опять «произошел бой» при непосредственном и благосклонном участии и инициативе Есенина. Этот громкий скандал у Ходотова заставил, по-видимому, московского [гостя] «скрыться» на время от публики и искать «тихое семейство». Вспомнил он и о нас. И [приходил] вновь и вновь с Устиновым. И оба выпившие, но, к сожалению, не вновь...
Мы сидели в столовой и пили чай. В этот вечер мы были не одни, и у нас в гостях был один из врачей-хирургов, очень обрадовавшийся встрече и знакомству с Есениным и неоднократно, при моем содействии, уговаривавший Есенина в этот вечер прочесть что-либо.
Есенин «ломался». И вновь и вновь — с самовлюбленным выкриком, неизменным бахвальством и пьяным пренебрежением, которое он и кидал нам, присутствующим, — кажется, и на сей раз всех «богов». Но и у меня «вновь» начала чесаться рука. Есенин, по-видимому, вспомнил старое. Успокоился и прочел два или три из своих стихотворений. Прочел так же прекрасно, так же вдохновенно, как бы перевоплощаясь в далекое ему, уже и безвозвратное прошлое.
Врач слушал восторженно и внимательно, но все упорнее и упорнее не сводя глаз с Есенина И когда чтение окончилось, он вдруг, совершенно неожиданно, обратился к Есенину с вопросом: «Не болит ли у Есенина нос?»
Есенин замялся и ответил... отрицательно. Попросив разрешения пройти ко мне в спальню, врач попросил туда же и меня, и Есенина, и, поставив Есенина вплотную перед собой, он быстро обеими руками вправил Есенину поврежденную, по-видимому, переносицу. Есенин «смирился» и стоял сильно смущенным.
Ни я, сидевшая рядом с Есениным, и никто из остальных присутствовавших не заметили совершенно не уловимого простым глазом дефекта [на] лице Есенина, кроме глаза хирурга.
На все мои вопросы — как и когда «это» произошло — Есенин неохотно начал рассказывать мне о «падении его с лошади» во время верховой езды. Где и когда «катался верхом» Есенин, в каком «помещении», — так и осталось покрытым мраком неизвестности. Но... как «катался» Есенин — было ясно... Об этом «падении» не знал ничего даже и Устинов, давший мне в этом слово.
Прощаясь, уходивший врач дал Есенину карточку с указанием места нахождения клиники, времени приема и тому подобное, искренне советуя Есенину обязательно на другой день зайти к нему на прием. Есенин так же искренне поблагодарил. И через неделю, если не более, на мой вопрос — был ли Есенин в клинике, я услышала отрицательный ответ хирурга.
Телефона в номере гостиницы [у] Устинова не было. Телефон был лишь внизу, в швейцарской, куда Устинов и сходил обыкновенно говорить.
...Около часа ночи в моей комнате раздался телефонный звонок. Все, кроме меня, уже спали. Я подошла и услышала совершенно незнакомый мне голос, спрашивавший меня. И на мой утвердительный ответ последовала фраза: «С вами сейчас будут говорить». А затем и голос Устинова, приветствовавший меня в этот день вторично и сообщивший мне, что они с Сереженькой собираются к нам 84 и что Сережа стоит тут же, рядом. В ответ я начала доказывать Устинову, что очень поздно, что мы уже все [спим]; чувствуя по голосу Устинова, что он выпивши, я высказала ему и это.
Он начал меня разуверять. Тогда я выставила второй, более веский мотив, болезнь моего мужа и необходимость [для него] полнейшего спокойствия.
Устинов принялся доказывать мне, правда, в весьма осторожной форме, что < «квартира громадная и что они не будут ни мешать ему, ни шуметь, так как оба трезвые». И закончил фразой: «Подожди... С тобой хочет говорить Сережа...»
Когда заговорил Сережа, — сразу стало ясно и несомненно, что они оба уже совершенно «готовы», в особенности Есенин > 85.
И я в категорической форме, [чтобы] не узреть их опять в таком виде и в такой поздний час — да что самое главное — при наличии в квартире больного, отказалась и очень дружески, дабы их не обидеть, закончила: «Сереженька, завтра приезжайте, — хоть в шесть утра. Я буду очень и очень рада, но сегодня не надо...»
В ответ я услышала отчетливую и «убедительную» фразу: «То есть как это — «не надо», раз мы этого хотим». И вот это «мы», да еще повторяемое Есениным «я», вновь взорвало меня, и я резко и коротко оборвала разговор: «Ты опять пьян... раньше... протрезвись». Даже моему бесконечному терпению и то пришел конец.
* * *
< Часов около пяти утра я проснулась от телефонного звонка 86. Недоумевая и посмотрев быстро на близлежавшие часы, я схватила трубку, совершенно еще сонная, и услышала опять совершенно незнакомый голос, опять спросивший: «Это Нина Михайловна?» 87 — «Да.. Кто говорит?!» И в ответ услышала коротко, но ясно: «Есенин приказал вам долго жить!..» 88
Я фразы этой сразу не осознала, но в мгновенье ока проснулась. Сначала меня форменно всю затрясло. Но затем, моментально придя в себя, я крикнула: «Кто это говорит?! Алло!.. Hello!» >
Ответа не было... Полная тишина... <Я была «разъединена». >
Какое-то странное, я бы сказала, 'жуткое' чувство — чувство непреодолимого, непонятного страха подкрадывалось ко мне [и] овладевало мною.
И вдруг взамен так же неожиданно и быстро я была во власти другого уже чувства — чувства страшнейшего возмущения, вернее, негодования, выраставшего постепенно в неприязнь, так как я ничуть уже не сомневалась, что Устинов и Есенин, оставшись вдвоем после разговора со мною, допились «до чертиков» и, решив «отомстить» мне за мой отказ встретиться с ними накануне, решили разыграть меня, специально подговорив кого-то сообщить мне эту «веселенькую» историю.
Успокоенная этими своими доводами и предположениями, но все еще полная негодования, я решила действовать и впервые за долголетнюю верную дружбу нашу высказать наконец Устинову несколько теплых слов правды и этим разговором убедиться окончательно в их несомненном разыгрывании меня.
<И, успокоившись окончательно своими предположениями, но полная негодования, я соединилась с гостиницей и, вызывая Устинова к телефону, решила в категорической форме... высказать ему несколько «теплых» слов правды. [К телефону подошел тот же человек... И я его на сей раз уже узнала определенно по голосу...] 89>
«Попросите, пожалуйста, Устинова», — сухо сказала я. «Он подойти не может», — так же сухо услышала я в ответ.
«Тогда попросите Есенина», — с непонятной, вновь появившейся тревогой попросила я.
«Он также подойти не может».
< Сердце вдруг начало леденеть... А вдруг правда?! Резко и жутко закрал[ись вопросы]: «Почему это они оба подойти не могут?! В чем дело?! Что случилось?! Стремительно начала я бросать вопросы в телефонную трубку. В комнату, как бомба, ворвался холодный ответ: «Есенин скончался... [Он лишил себя жизни...] 90 Да вы же не пустили его сами вчера к себе».
Трубка выпала.
[Я все поняла].
* * *
Какой страшнейший упрек кинул мне кто-то!.. Кто?! И по какому праву?! Какой все ужас... Неужели это все правда?! Вот мысли, которые резали, перегоняя друг друга, мой мозг.
И я опять соединилась, но уже как в гипнозе, с гостиницей. Опять говорила... Узнала, что комнату Есенина уже опечатали... 91 Никого не пускают... И т.д. и т.д.
Семи утра, вероятно, не было еще, как я мчалась уже на извозчике в гостиницу 92 — совершенно раздетая, в халате, в накинутой сверху шубе и [в не застегнутых] ботах.
На улице было еще тихо и пусто кругом. Мысли сковали разум. Неужели — правда?! Не может этого быть... И в то же время вырывался другой вопрос: «А как иначе могла кончиться жизнь человека, зашедшего в настоящий тупик?»
* * *
В комнате Устинова был форменный разгром. У стола Устинов — черно-лилового цвета. Сгорбленный, осунувшийся. Горе... Невыразимое горе было на его лице.
Я вбежала в комнату и крикнула: «Ну что?! Сделали свое дело?! Довели, мерзавцы!»
Кроме Устинова, [в комнате] уже были Садофьев, Никитин 93... Стоя в шубе и ботах посреди [номера], увидя растерянные, подавленные лица, я кинула «Случилось то, что должно было случиться; все это ваша работа, теперь поздно!»
И вдруг глухой, сдавленный голос Устинова оборвал мои разбросанные слова: «А ты сама, вчера..»
На это детское самоуспокоение Устинова пришлось в тот хрупкий момент смолчать. Уж слишком велико и неожиданно было общее горе.
Постепенно я узнала тут же от заливавшегося слезами Устинова все подробности этой ночи. По словам Устинова, они после разговора со мной больше ничего не пили. Есенин очень нервничал... И вскоре ушел к себе в комнату. Устинов к нему заглядывал раза два; звал обратно, — посидеть с ним. Есенин не пошел. И в третий раз, когда Устинов пошел опять, заглянул к Сереженьке своему — его уже не было в живых...94 95
Часто впоследствии Устинов, думая вслух и вспоминая Есенина, с большой душевной болью говорил мне: «Какую гнусную смерть он, мерзавец, выбрал». >
* * *
...В передней раздался звонок, и передо мной стояла первая жена Устинова, с которой он давно уже разошелся, — приехавшая, как видно, сейчас только из Москвы. [Она не успела сказать мне ни слова], как я с сильной тревогой бросила ей нелепый и рискованный вопрос:
«Что-нибудь с Жоржем случилось?»
«Да», — последовал ее короткий ответ.
«Он лишил себя жизни!» — вдруг вырвалась жуткая, дикая моя фраза.
«Да..»
Все кончилось и с Устиновым.
И сильный когда-то Устинов, — так же, как и опустошенный Есенин, — «такую же гнусную смерть и он, мерзавец, выбрал». Оставив лишь на столе записку...