Ополняющих тенденций: критики советских метанарративов и попыток возродить прерванные (во всяком случае в официальной культуре) дискурсы исторического авангарда

1   2   3

Van Baak, J.J. «Авангардистский образ мира и построение конфликта», // Russian Literature, 21:1 (1987): 4).

5 См.: Парамонов Б. «Ион, Иона, Ионыч», // Опыты, 1994, №1. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ, 2000. 74-6.

6 Мы опираемся на известные работы Ю.М.Лотмана «Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века)» (в соавторстве с Б.А. Успенским) (Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб: Искусство-СПб, 2002, 88-115) и «О русской культуре классического периода» (Лотман Ю.М. О русской литературе. Статьи и исследования: История русской прозы, теория литературы. СПб: Искусство-СПб, 1997, 589-596). Иные впрочем, не опровергающие теорию Лотмана-Успенского, предпосылки дуальности русской культуры, - и яркий пример постмодернистской паралогии - могут быть найдены в той интерпретации православия, которую предлагает Ю. Кристева: «За очевидными положительными сторонами такой формы религиозного опыта скрывается такое мощное проявление нигилизма, какого не знала западная культура. В противоположность картезианскому «Я мыслю, следовательно, существую» смысл православной веры таится в словах: «Я – Бог, таковым не являющийся». Соединение абсолюта с ничто. Стремление к полному господству и к полному уничтожению» (Кристева Ю. «Болгария, боль моя», пер. Е. Богатыренко, // Иностранная литература, 1997, №10).

7 Лотман Ю.М. Семиосфера: Культура и взрыв, Внутри мыслящих миров, Статьи, исследования, заметки. СПб: Искусство-СПб, 2001.145-6.

8 Эпштейн М. Постмодерн в России: Литература и теория. М., 2000, 68.

9 В частности, Хилис Миллер считает, что апория - как в литературном тексте, интерпретирующем самое себя, так и в стратегии чтения, следующей за текстом – обнаруживает «тупик, пробел в логической последовательности, исключающий, к тому же, выход за пределы данной системы. Кульминацией каждого прочтения оказывается нечитаемость данного текста. Текст зависает между двумя и более логически несовместимыми прочтениями, каждое из которых вполне вероятно.» (Мiller J.Hillis. Ariadne’s Thread: Story Lines. New Haven and London: Yale UP, 1992. 224.). По мнению, ученого каждое такое прочтение в принципе единично и неповторимо, поскольку основано на множестве индивидуальных вариаций и, по существу своему, перформативно. Апория указывает на утраченный или, по крайней мере, неуловимый логос, - и потому мучительна, но непреодолима.

10 Bethea, David. The Shape of the Apocalyplse in Modern Russian Fiction. Princeton: Princeton Univ. Press, 1989. 274-6.

11 _{Tumanov, Vladimir "The End in V.Erofeev's 'Moskva- Petushki'," Russian Literature, 39 (1996): 102.}

12 Ерофеев Вен. Оставьте мою душу в покое. М., 1990. 56.

13 См.: Липовецкий М. "ПМС: Постмодернизм сегодня», Знамя №5 (2002): 200-212. "Russian Literary Postmodernism in the 1990s," The Slavonic and East European Review. 79:1 (January 2001): 31-50; "Literature on the Margins: Russian Fiction in the Nineties," Studies in 20^th Century Literature. 24:1 (Winter 2000): 139-68; "New Russians as a Cultural Myth," Russian Review 62 (January 2003): 54-71; "Self-portrait on a Timeless Background: Transformations of the Autobiographical Mode in Russian Postmodernism," a/b: Auto/Biography Studies 11:2 (Fall 1996): 140-62; “Леонид Гиршович и поэтика необарокко», Новое литературное обозрение, №57 (2002: 5): 220-237.

14 Постмодернистские приемы и темы с удивительной естественностью вошли в последние сочинения В. Маканина («Андеграунд, или Герой нашего времени», цикл «Высокая, высокая луна»), Л. Петрушевской («Номер Один, или в садах других возможностей»), А. Королева («Человек-язык», «Быть Босхом»), М. Шишкина («Взятие Измаила» и особенно «Венерин волос»), А. Эппеля («Дробленый сатана» и некоторые другие новеллы), М. Вишневецкой («Опыты»), Д. Быкова («Оправдание», «Орфография», «Эвакуатор»), О. Славниковой («Бессмертный», «2017»), В.Аксенова («Солнечное сечение», «Вольтерьянцы и вольтерьянки», «Москва-ква-ква»), Ю. Mамлеева («Блуждающее время»), В. Месяца («Лечение электричеством», 2003), М.Угарова («Обломoff», «Сентябрь.doc», «Русский инвалид»), В. Сигарева («Пластилин»), В.Дурненкова («Культурный слой», «Голубой вагон») и некоторых других авторах «новой драмы». Даже этот, заведомо неполный список оказывается достаточно пестрым: постмодернистская поэтика в текстах названных авторов скрещивается - с разной степенью успешности, конечно, - с различными литературными дискурсами: интеллектуально-модернистским (Маканин, Шишкин), романтическим (Аксенов, Кабаков, Славникова, Вишневецкая, Быков, Месяц, Угаров, Дурненков), натуралистическим (Петрушевская, Королев, Эппель, Мамлеев, Сигарев).

15 См., например: Эпштейн М. «Прото-, или Конец постмодернизма»,// Постмодерн в России: Литература и теория. М.: Изд. Р.Элинина, 2000. 286-94. Вопрос о конце постмодернизма обсуждают и М. Берг в Литературократии (М.:НЛО, 2000), и В. Курицын (Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ, 2000. 258-9). Достаточно радикально высказывался на этот счет и Б. Гройс.

16 Fokkema, Douwe. “The Semiotics of Literary Postmodernism,” 30.

17 Idem, 30, 33.

18 В конце 90-х-начале 2000-х в русской словесности активно продолжают работать такие верные постмодернистской эстетике писатели, как, Д. Пригов (выпустивший в этот период не только новые книги поэтических текстов, но и цикл романов «Живите в Москве», «Только моя Япония», «Ренат и Дракон»), В. Пелевин («ДПП (нн)», «Священная книга оборотня», «Шлем ужаса»), В. Сорокин (помимо сборника новелл «Пир», он выпускает «ледяную» романную трилогию «Путь Бро» - «Лед», «23000», киносценарии для таких фильмов, как «Москва» А. Зельдовича, «Копейка» И. Дыховичного, «4» И. Хржановского, а также либретто для оперы Л. Десятникова «Дети Розенталя», несмотря на шумный скандал, поставленной в Большом театре в 2005-м году), А.Генис («Довлатов и окрестности», «Трикотаж»), Л. Гиршович («Суббота навсегда», «Вий, вокальный цикл Шуберта на слова Гоголя»), А. Левкин (романы «Голем, русская версия» и «Мозгва», а также сборники рассказов, среди которых выделю «Черный воздух»), В.Шаров («Старая девочка», «Воскресение Лазаря»), М.Берг («Несчастная дуэль», «Письмо президенту»), П. Пепперштейн («Мифогенная любовь каст» в соавторстве с С. Ануфриевым), А. Драгомощенко, Н.Байтов, А. Бартов, Ю. Кисина, Вик.Ерофеев, Е. Попов. Одновременно появляется целый ряд новых авторов постмодернистской выучки: драматурги ( и романисты – см. «Убить судью») братья В. и О. Пресняковы, М.Курочкин, прозаики М.Елизаров (роман «Pasternak», сборник рассказов «Красная пленка», 2005), В.Белобров и О. Попов (сборник «Уловка Водорастов»), М.Меклина (сборник «Сражение под Петербургом»), П.Крусанов (роман «Укус ангела», рассказы), Д.Осокин (повесть «Ангелы и революция. Вятка 1923», книга рассказов «Девушки-тополя»), поэт и прозаик Л. Горалик (роман «Нет» в соавторстве с С. Кузнецовым), поэты В.Павлова и Е. Фанайлова, а также авторы «постконцептуалистского» круга (Д. Кузьмин, А. Анашевич, П. Барскова, Шиш Брянский, Д.Воденников, М.Гронас, Д. Давыдов, С. Львовский, К.Медведев, А. Сен-Сеньков, А. Родионов и некоторые др.). Ярко выраженную постмодернистскую прозу начинают писать художники-концептуалисты – в первую очередь, Г. Брускин и Ю.Лейдерман («Олор»).

19 См.: Н. Иванова. «Ностальящее», «Теленигдейя», «Сталинский кирпич», в ее кн. Ностальящее, М.: Радуга, 2002. 54-102. Дубин Б.В. «Испытание на состоятельность: К социологической поэтике русского романа-боевика,» «О банальности прошлого: Опыт социологического прочтения историко-патриотических романов 1990-х годов, // Дубин Б. Слово-письмо-литература: Очерки по социологии современной культуры, М.: НЛО, 2001, 212-62.

20 Рубинштейн Л. Домашнее музицирование, М.: НЛО, 2000. 223.

21 Е. Деготь в частности говорила:

«Не происходит рецепции четырех идей, которые кажутся мне важными и которые могли бы помочь многое осознать именно в российском контексте. […]

Во-первых, это мультикультурализм, который позволил бы понять русскую культуру как одну из культур - на как самую лучшую или самую худшую, самую синтетическую, самую всемирно отзывчивую, а как одну из. Так живут многие страны, и в этом нет ничего плохого. Напротив, это открывает большие возможности для понимания собственной культуры и в том числе для понимания разных национальных культур внутри России, что является у нас абсолютно табуированной темой.

Во-вторых, это вся проблематика постколониализма, которая имеет к нам непосредственное отношение […] Все это суть проблемы культурных меньшинств. И к этим проблемам в нашей стране относятся с большим презрением, вытесняя из сознания мысль о том, что мы сами меньшинство. Как известно, вся проблематика политической корректности вызывает огромное, неадекватное отторжение в нашей стране - оно многое бы сказало психоаналитику.

В третьих, это феминистическая или точнее гендерная […] проблематика, огромная часть интеллектуального багажа ХХ века. Она в России опять-таки вызывает недоумение, протест и смех, из которого ясно, что смеющийся не знает, о чем идет речь. […]

И, наконец, последнее, чего у нас нет. У нас нет и в помине осмысления опыта России ХХ века не как какой-то ужасной страницы, которую надо поскорее забыть, погрузившись в следующий, более приятный сон… Советский Союз не был империей зла. Он был частью и нашей, и западной истории, в том числе и интеллектуальной, поскольку он порожден был идеей. И повороты советской истории и уж тем более ее конец оказали огромное влияние на интеллектуальную жизнь Запада» (Материалы круглого стола «Интеллигенция -- за социализм? Стратегии реставрации в новой российской культуре». Участвуют Д.Пиорунский, М.Чудакова, Б.Дубин, Е.Деготь, А.Архангельский, Ж.Нива, В. Глазычев, Х.Шлегель, С.Соловьев. // Искусство кино. 2000. №3. 167-168.)

22 Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры, М.: Новое издательство, 2004. 134.

23 См. также: Хазагерова С., Хазагеров Г. «Культура –1, культура – 2 и гуманитарная культура», // Знамя, 2005, №3.

24 «Благодаря такому смыслополаганию возникает граница между своим и чужим, позволяющая поддерживать одни правила поведения внутри группы (племенная этика) и другие нормы поведения вне ее, равно как и устанавливать социальную дистанцию между своими и прочими в качестве элементарной основы социальной морфологии. (Гудков Л. Негативная идентичность: Статьи 1997-2002 годов, М.:НЛО, 2004, 271-72.) Обратная сторона негативной идентичности – подчеркивает Б. Дубин - состоит в «бесформенности (хотя бы на правах спасательной мимикрии» - [как] условии ... выживания»^: «Разновидности такого поведения –лукавство, прибеднение («шлангом прикинуться»), постоянная халтура и туфта, страх и связанная с ним агрессия (не сила, а именно агрессия), зависть и обида (рессентимент), эскапизм и ретроориентация. Функция такого уклонения – максимально снизить вклад в действие, которое, предполагается, от индивида могут потребовать и которое он рассматривает как угрожающее и отталкивающее, минимизировать затраты, социальные расходы, «отойти, не стоять во всем этом», как предлагает персонаж Михаила Жванецкого ... Понятно, что подобное увиливание влечет за собой или, уже по крайней мере, подразумевает перекладывание на других и собственно дела, и ответственности («вины») за сделанное (Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы, 172, 167).

25 Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы, 182. См. также: Гудков Л, Дубин Б. «Общество телезрителей,» // Мониторинг общественного мнения, 2001, №2, с. 31-45.

26 Не в дискурсивном пространстве («мире слов»), а в «мире вещей», неотрадиционалистский поворот не только не приглушает, но скорее даже оттеняет формирование модерных и даже позднемодерных моделей потребления, связанных не только с исчезновением товарного дефицита, но и с постоянной погоней за новыми моделями потребительских товаров, инвестированием в свободное время, путешествиями по всему миру, жизнью в кредит, повышением мобильности, и т.п. (См., например: Shevchenko Olga, “’Between the Holes’: Emerging Identities and Hybrid Patterns of Consumption in Post-Socialist Russia,” Europe-Asia Studies, 54: 6 (2002): 841-66.) Но именно разрыв между «миром вещей» и «миром слов» и порождает то «общество телезрителей», потребителей, но не участников социальных спектаклей, о котором пишут Б.Дубин и Л. Гудков.

Б.Гройс предлагает рассматривать «новый национализм» как симулякр модернизмации: Сегодняшний русский национализм, проявляющийся особенно в последнее время, является импортированной с Запада утопией — утопией русской культурной идентичности, сменившей старую универсалистскую и также импортированную с Запада утопию коммунизма. Эта новая утопия также не проста для реализации, так как закат коммунизма для русских ни в коей мере не означал возможности вернуться к своим старым дореволюционным национальным традициям. Старые русские имперские традиции всегда были традициями борьбы против русского национализма за универсальную мировую миссию. (...). Лишь на закате империи два последних русских царя пытались мобилизовать национализм в своих целях. Вековая история империализма, однако, оказалась сильнее современных националистических идей, импортированных позднее с Запада: в России победил коммунизм, который другими средствами продолжал антинациональную, универсалистскую идеологию старой имперской России. Таким образом, сегодняшний русский национализм с самого начала был цитатой, симулякром современного западного национализма. Он хочет перенять западную политическую идеологию национального государства, чтобы приблизиться к Западу, чтобы быть “нормально национальным”, как все остальные. Сегодняшний русский национализм — это путь к вестернизации России; однако вестернизация эта совершается, следует отметить, лишь относительно либеральным образом. В успешном вступлении на этот путь русификации и “национализации” постсоветского общества и в ходе движения по нему западный взгляд на Россию, впрочем, играет решающую роль». («Критическая масса», 2003-1)

27 Дубин Б.В. Слово - письмо - литература, 172.

28 «Главное в механизмах негативной идентификации – отталкивание от сферы или смысловых систем высокой ценностной значимости при сильнейшей зависимости от них, возможность преступить конвенциональную норму, красную черту, «распустить себя» - не «собрать себя» (как говорили отцы церкви) на каком-то предмете, а именно распуститься. Черный анекдот конца советской эпохи или нынешний «стеб», глумливая «попса», «Чапаев и пустота», небывалый разлив мата или его суррогата в средах, где его никогда не было. –все это признаки или радикалы системы идентификации, которая по своим элементам может меняться, но принципиально остается той же. Для массы – «Чечня» и «олигархи», «Мафия», Ельцин», для «образованных» - русский постмодернизм, восторг деконструкции, соц-арт или «стеб-шоу». Успех нынешнего постмодернизма, претендующего в России на статус философии как таковой и вытеснившего у образованной молодежи все другие направления методологии гуманитарного знания, обязан не какой-то особой продуктивности, а, напротив, внутренней вульгарности, разрешению на аморфный релятивизм, освобождающий от конкретного анализа и от необходимости отвечать за свои слова и трактовки».( Гудков Л. Негативная идентичность, 290-91).

29 Эту мысль, по-видимому, первым высказал Е.Бунимович, в статье «Путин как зеркало русского постмодернизма» («Новая газета», №21, 26 марта, 2001 г.), назвавший победы Путина – плодом постмодернистских манипуляций массовым сознанием, и прежде всего гибридизации, казалось бы, заведомо несовместимых дискурсов и символов. Правда, взгляд на принципиальную безликость и «беспрограмность» президента как на постмодернистскую черту явно ошибочен: этот свойство как раз свидетельствует об усилении сугубо модерной бюрократической репрезентации власти.

30 Бойм С. «Стиль РR,»// Неприкосновенный запас, №6 (26), 2002,79 .

31 «РR – исторический феномен, созданный для контроля над массами... Изобрел понятие “public relations” племянник Зигмунда Фрейда, Эдвард Бернейс... Понятие «невидимого инженера» было разработано в 1920-е годы Харольдом Лассером и Вальтером Липманом для борьбы со свободной прессой с цель создания общественного согласия». Эти разработки были прекрасно усвоены и советскими, и нацистскими «инженерами человеческих душ» (там же, с. 80)

32 Там же.

33 Подробнее о восприятии «политкорректности» российскими литераторами см.: Липовецкий М. «ПМС: Постмодернизм сегодня», // Знамя, 2002, №5, 200-212; «Политкорректность по-русски»// Искусство кино, 2001, №3, 37-41.

34 См., например: Рыклин М. Время диагноза, М.: Логос, 2003, 198-203.

35 «Ошеломительный прием: националистические и расистские инъекции вкалываются публике не аккуратно и хоть как-нибудь мотивированно, а наоборот отвязно, настолько поверх любых приличий, что воспитанное идеалами советской власти сознание просто отказывается это воспринимать всерьез. Где же это видано, чтобы в заснеженных просторах России негров ненавидеть? Да прикол все это все, стеб, качественный аттракцион для российских поклонников фанты и пепси-колы (…) Комедия - тем более, как некоторые считают черная - никогда не строится на мировоззренческих, а на совсем других мифологемах. Так что жанровый ларчик «Брата-2» с секретом. Под беспроигрышным прикрытием комедии здесь идет специальная и очень содержательная игра в ценностные поддавки» (Д. Дондурей. «Вы гангстеры?» - «Нет, мы русские». // Искусство кино, 2000, № 11. С.69-70). Показательно, что В.Матизен упрекает Дондурея и меня (в связи с рецензией на фильм в том же номере «Искусства кино») в том, что-де мы не уловили тонкий юмор фильма и приняли высказывания героев за чистую монету. Мне лично адресован следующий упрек: «Марк Липовецкий подсчитал количество "плохих" и "хороших" героев фильма из разных расовых и социальных слоев, обнаружил, что все черные (кроме одной женщины), все украинцы и все евреи (в единственном числе) – плохие, все богатые белые (числом два) – плохие, все евреи (числом один) – плохие, тогда как все бедные белые – хорошие. Отсюда он по индукции заключил, что продюсер Сельянов и режиссер Балабанов – расисты, коммунисты и антисемиты, забыв добавить, что они же – феминисты (ибо не нашли ни одной плохой женщины) и антитаксисты (раз с неприязнью отнеслись к обоим водителям такси, нашему и американскому).» Насчет «феминизма» авторов фильма я писал в рецензии, и к ней отсылаю интересующихся, а насчет остального скажу только, что я следовал за авторами фильма, которые населили его многочисленными героями, ничем, кроме национального или расового «клейма», не охарактеризованными. Как прикажете говорить о герое, о котором авторы, кроме того, что он подлец и негодяй, добавляют только то, что он белый или черный, русский или американец, еврей или украинец? Как замечает М. Рыклин: «Все герои фильма – что вообще характерно для пропагандистских фильмов светского и нацистского периодов – персонифицируют не только самих себя, но и целые народы или большие слои общества» (Рыклин М. Время диагноза. М.: Логос, 2003, 159).

36 Н.Иванова интерпретирует эти явления как кризис либерализма. См.: «Литература и либеральное сознание», «Либеральный похренизм» в ее кн. Невеста Букера (М.: Время, 2005), с. 84-113, 220-226.

37 ^ Термин Б. Дубина: эпигонство в данном контексте – «это демонстративное, предпринимаемое в расчете на внешний глаз, соединение любых потерявших валентность элементов с любыми другими. Оно происходит вне проблемы и структур субъективности, вне субъективного смыслополагания, самосознания и посильного овладения собою, которые, отмечу, и были положены в Европе Новейшего времени в основу проекта культуры (культуры как проекта, а не достояния или наследия)» (Дубин Б. «Посторонние: власть, масса и массмедиа в сегодняшней России», // Отечественные записки, 2005, №6, ссылка скрыта

38 Ваттимо Дж. Прозрачное общество. Пер. с итальянского и послесловие Дм. Новикова М.: Логос, 2003. с. 8, 33, 48.

39 Параллелью к взрывному гибриду позднего постмодернизма могут послужить рассуждения Xоми Баба (Homi Bhabha), который исследует в ряде своих работ дискурсивную гибридизацию на примере постколониальных культур – параллель эта тем более значима, что приложимость важнейших теоретических подходов постколониализма к постсоветской культуре обсуждается сегодня весьма активно. По мнению этого ученого, постколониальный дискурс движим «демонической двойственностью», и его новизна обусловлена конфликтной гибридизацией идентичностей, проникающей в глубину процесса означения. Здесь происходит «переозначение социальных различий, когда различие указывает не на Свое и не на Другое, а на что-то третье, между Своим и Другим» (Bhabha, Homi. The Location of culture. London: Routledge, 1994, 219). Кроме того, этот гибридный дискурс «раскрывает раздор и несовместимость пространств и темпоральностей внутри знака» (ibid., 182): “In each of these inscriptions there is a doubling and a splitting of a temporal and spatial dimensions in the very act of signification. What emerges is this gaonistic, ambivalent form of speech – ‘at once very cultural and very savagery’ – is a question about the subject of discourse and the agency of the letter . ... Such a disjunctive space of temporality is the locus of symbolic identification that structures the intersubjective realm – the realm of otherness and the social – where ‘we identify ourselves with the other precisely at a point of which he is inimitable, at the point which eludes resemblance” (ibid., 182-3, 184)

40 См. разбор этого фильма в статье Д. Голынко-Вольфсона «Копейка и изнанка идеологии»(Искусство кино, №1, 2003).

41 См. мою рецензию на фильм: “On Crones and Clones,”// Kinokultura, October 2005, www.kinokultura.com

42 О Пресняковых и новой драме см. в моей статье «Театр насилия в обществе спектакля: Философские фарсы Владимира и Олега Пресняковых» (НЛО¸ 2005, № 73, 244-78). См. также спецвыпуск журнала «Искусство кино» (2005, №2)

43 См. об этих текстах: Липовецкий М. «Дело в шляпе», предисловие к кн. Л. Рубинштейна Погоня за шляпой (М.: НЛО, 2004: 7-26); «Присутствуя настолько, насколько позволяет отсутствие», послесловие к кн. Г. Брускина Подробности письмом (М.: НЛО, 2005: 487-518).

44 «“Я знаю, что индивидуальное высказывание исчерпано, и поэтому мое высказывание не является индивидуальным, но я хочу знать, как мне его реиндивидуализировать!” Причем в этой постановке задачи рука об руку идут восстановление индивидуальности художественной, поиск собственного идеолекта — и индивидуальности личностной, предъявление собственного “я” в его уникальности (поскольку концептуализм поставил под сомнение не в меньшей степени вторую, чем первую)» (Кузьмин Д. «Постконцептуализм: Как бы наброски к монографии,» //НЛО, 2001, №50, с. 472. ) - так Д. Кузьмин формулирует центральную эстетическую проблему постконцептуализма, и эта формулировка отчетливо обнажает внутренний драматизм этого течения. Различные сценарии «апофатической», фрагментарной, цитатной, самопародийной и стебной, псеводокументальной, квазифолькорной и других тактик «реиндивидуализации» анализируются в целом ряде публикаций. См также: спецвыпуск Нового литературного обозрения, 2003, № 62, статьи Д. Кузьмина: "После концептуализма" (Арион, № 1, 2002), Кузьмин Д. В контексте // Плотность ожиданий. Поэзия [лауреатов конкурса “Дебют” 2000 г.]. М., 2001; и И. Кукулина: «Прорыв к невозможной связи (Поколение 90-х в русской поэзии: возникновение новых канонов)»,// Новое литературное обозрение, 2001, №50; «От перестроечного карнавала к новой акционности,» // Новое литературное обозрение, 2002, № 51, «Актуальный русский поэт как воскресшие Аленушка и Иванушка,» // Новое литературное обозрение, 2002, №52; «Сумрачный лес» как предмет ажиотажного спроса, или Почему приставка «пост-» потеряла свое значение,»// Новое литературное обозрение, 2003, №59.

45 Подробнее см.: Lipovetsky Mark, “Post-Soc: Transformations of Socialist Realism in the Popular Culture of the Recent Period,” Slavic and East European Journal. Special Forum Issue “Innovation Trough Iteration: Russian Popular Culture Today.” 48:3 (Fall 2004): 356-77.

46 ^ См. Якобсон Р.Я. «Два вида афатических расстройств и два полюса языка,»// Якобсон Р.Я. Язык и бессознательное. М.: Гнозис, 1996, с. 27-52.

47 Oushakine, Serguei. “In the State of Post-Soviet Aphasia: Symbolic Development in Contemporary Russia,” Europe-Asia Studies, 52:6 (2000): 1003.

48 Ibid., 1005-1006.

49 Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы, 148.

50 Oushakine S., “In the State of Post-Soviet Aphasia…”, 1009.

51 Гудков Л. Негативная идентичность, 495.