Тюрки и мир: сокровенная история

Вид материала

Документы

Содержание О католичестве, без латыни

Подобный материал:

• Нфо «Мир через Культуру», 950.97kb.
• Ремя выражения «подлинная», «сокровенная», «истинная» история все больше утрачивают, 298.77kb.
• История журнала «Новый мир», 413.18kb.
• Программа «Мир в зеркале культуры» (рекомендуется для использования в 8 11 классах), 2102.35kb.
• История жизни Андрея Болконского в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» Лев Николаевич, 63.16kb.
• Монголия сокровенная а. М. Шустова, кандидат философских наук, 607.74kb.
• Рассказы по истории, 377.11kb.
• А. Ф. Лосев история античной эстетики, 11502.35kb.
• Календарно-тематический планирование курса «Древний мир» 5 класс № п/п Название раздела, 33.67kb.
• Урок (литература-история) в 11 классе по теме «Этот мир очарований, Этот мир из серебра…», 155.5kb.

О католичестве, без латыни

В раннем Средневековье в Европе выделялись две страны, где творили политику, — Дешт-и-Кипчак и Восточная империя (Византия). Других не было, другие — вассалы.
Конечно, то разделение очень условно, ставить рядом их трудно. Ведь Византия платила дань Дешт-и-Кипчаку, едва ли не на половину состояла из тюрков, которые уверенно чувствовали себя в армейской, государственной, духовной ее жизни. Тем не менее эти две страны в IV веке начинали события, они диктовали условия в политике, определяли баланс сил на Евразийском континенте. Так повелось с 312 года, со дня сокрушительного поражения Рима и гибели его императора Максенция, тогда Восточная империя и вышла в лидеры.
Роковой год. Он подвел черту античной эпохе, а с ней и правлению всех римских императоров, которые тиранили античный мир. Теперь все становилось другим, не Рим произносил последнее слово в политике Запада — Константинополь, которого в 312 году еще не было и которому предстояло появиться как альтернативе античности.
Дешт-и-Кипчак и Византия между собой не конфликтовали, однако и надежного союза не получалось. В сущности, делить было нечего, а трения возникали, и не раз, что объяснялось только одним: к штурвалу политики и там, и там прикладывали руки тюрки, желавшие стать европейцами. Одни стояли на стороне Востока, другие — Запада, но цели и у тех, и у тех были одинаковые: поместья, подходы к ним. Вернее, «укоренение» в Европе, климат которой мягче и благоприятнее, чем в суровой азиатской степи.
Они желали стать европейцами и поступали так, как принято в Европе.
Ту, очень важную, особенность времени надо почувствовать и принять как еще одну грань Великого переселения народов. А приняв, открыть для себя неожиданное: в IV — V веках воевали не греки, «греческие» тюрки. Показывая себя в междоусобицах, возмущавших Византию, они боролись друг с другом за жизненное пространство на Западе. Отвоевывали себе, своему роду, своей орде место под солнцем нарождающейся страны — своей новой родины. Этим объяснялись и внимание Константинополя к Ближнему Востоку, и рост там «греческих» поселений, в которых говорили по-тюркски.
Византии важно было принять и расселить новых людей, закрепить их за собой. Она готова была идти на любые условия. Великое переселение народов как бы входило в свою заключительную фазу — континент был покорен, и волны людской реки, не находя иного применения, начали утверждение новой империи, Византийской... Одна волна словно гасила другую. Или, наоборот, усиливала ее?
Внешне казалось, что два геополитических партнера (Дешт-и-Кипчак и Византия) делили место рухнувшего Рима, его пространство, однако при детальном рассмотрении ситуация выглядела иначе — масштаб событий был куда шире. Без осознания того, что Византия — это сплав эллинского и тюркского, понять иные события, случившиеся тогда, вряд ли возможно. Влияние Востока на Запад там было сильно, его отмечают все специалисты по культуре Византии. Причем доля тюркского вклада ничем не уступала греческой, а может быть, была весомее, потому что армяне, албаны, сирийцы, копты и другие народы, входившие в состав Византии на правах подданных, стали союзниками тюрков.
Византия, выступающая от лица Запада, не считалась страной греков, хотя те и стояли у власти. В ее этническом массиве эллины составляли все-таки меньшинство и были в явной изоляции. Их позиция в «греческом» государстве оставляла желать много лучшего, хотя их руки действительно держали жезл власти. Однако император был безвластен, его действия в IV веке носили скорее показной, ритуальный характер.
Власть — это армия, это — государство, это — религия, наконец. То, чего у греков не было.
Дешт-и-Кипчак же, наоборот, в IV — V веках не знал проблем власти, Небо улыбалось ему. Он был этническим монолитом, центром культурных традиций. Там, в городе Дербенте, размещался Патриарший престол, где ваяли новый образ жизни для миллионов людей, отвергших язычество.
Если смотреть на ту эпоху с «высоты птичьего полета», то можно утверждать: на Западе шло возрождение народов бывшей Римской империи и руководили им тюрки. Пороки античного Рима не исчезли бы сами, без замены их на что-то другое, более достойные культурные ценности, например. Тюрки привлекали к себе европейцев верой в Бога и культурой.
Такое «разделение труда» конечно же не устраивало Запад. Едва почувствовав случай, греки собрали Никейский собор и в 325 году объявили о «своем» христианстве, вернее, о своей новой религии, став тем самым вторым идеологическим центром. Они сами утвердили себя на роль пастыря... То была заявка на раздел Европы.
Пожар большой войны грозил стать делом ближайшего времени.
Судьбу Византии мог решить любой неосторожный шаг, любое оброненное не к месту слово. Греки понимали это, поэтому своих проповедников направили на Ближний Восток, в Египет и в Малую Азию — подальше от Европы. Им важно было «найти» корни греческого христианства не в тюркской среде, придать им иную философскую базу, обогатить мифами. Все это требовало времени и сил. А главное — осторожности.
За христианскими проповедниками шли солдаты, византийская армия расширяла не религиозное, а политическое поле на Ближнем Востоке, превращая соседние страны в колонии. Греки жили будущим, работали на него, потому что настоящее у платящего дань зависимо и печально.
Их желание стать хозяевами своей судьбы по-человечески понятно, но оно не могло не привести к тайной дипломатии, к двойной игре, к двойным стандартам. Или — к политике интриг, которая отличала Византию с первых минут ее рождения. Император Константин, этот первый «христианский император», маску двуличия не снимал с лица, даже когда ложился спать. Его слабость духа проявилась самым неожиданным образом.
Этот основатель христианства первым же и раскаялся в нем, когда понял, что выбрал тупиковый политический путь для страны. После Никейского церковного собора и последовавшей за ним экспедиции на Ближний Восток император осознал, что совершил непоправимое. Понял последствия своего шага в противостоянии Богу! В том была заслуга его сестры, женщины набожной, открывшей брату глаза на природу Бога, она познакомила его с «гностицизмом».
Поворот в сознании императора поразил бывалых людей — «найти» на Ближнем Востоке святыни раннего христианства и отказаться от них? На такое решится не каждый. Но именно тот обман и преобразил Константина. Человек переродился, поняв простую истину, известную любому тюрку: Бога нельзя обмануть. Он видит все.
Еще вчера этот сторонник христианства отправил епископа Ария в ссылку, велел сжечь его труды, а тем, кто упомянет нечестивца, грозил казнью, теперь отказывался от своих слов. События повернулись вопреки приговору. Ария освободили, его ждало торжественное возвращение в лоно Церкви не потому, что он покаялся, отказавшись от своих взглядов на природу Христа. Нет.
Точку зрения изменил сам Константин!.. Он признал ее ошибкой.
Создатель новой религии превратился в ее разрушителя. До конца дней своих «христианский император», так зовут его энциклопедии, боролся с христианством, он не находил себе покоя — совершенный грех мучил его... В последние минуты жизни Константин решил-таки креститься, уже на смертном одре. Но в тюркскую веру! Крестился в 337 году по восточному обряду! Из рук священника принял крест Тенгри. И умер успокоенным.
Несомненно, то был триумф алтайской духовной культуры. Она казалась чудом. Константинополь о Христе вспоминал теперь редко, у его алтаря стояли тюрки, которые понимали, что их вера сильнее. Предсмертное крещение императора сильнее утвердило ту мысль в сознании народа.
Однако бедой для Византии было даже не поругание официальной религии самим императором, а то, что общество раскололось по религиозному признаку. Это был итог, которого не ждали. В стране противостояли друг другу два лагеря — ариане, то есть сторонники епископа Ария, настроенные на объединение с Дешт-и-Кипчаком, и христиане, мечтавшие создать свою независимую империю, чтобы вести свою духовную партию. Значит, и свою политику.
Впрочем, не исключено, что не духовное противостояние, а разброд, начавшийся в обществе, обеспокоил Константина, бороться с ним император не мог. Джинн вырвался на свободу. Правителей-греков теперь отличала неуверенность, они старались сохранить лицо, как артисты при плохой режиссуре.
Понимали, новая вера беспомощна, она не творит чудес. Видимо, поэтому число христиан стремительно падало: в Константинополе счет шел на десятки — приближенные ко двору да примкнувшие к ним. Все. То был скорее фетиш, чем религия. А к 378 году в Константинополе сторонников «константиновой веры» почти не осталось, даже среди придворных... Это зафиксированный историей факт.
Отвернувшись от христианства, народ, естественно, перестал признавать и власть «христианского» императора. Надвигался хаос. Даже дети и внуки не вспоминали Константина добрым словом. Почва уходила из-под ног правителей. Все шло к тому, что страна вот-вот станет каганатом Дешт-и-Кипчака. Или развалится.
Волосок, на котором висела власть, натянулся до звона.
Грекам требовались немедленные действия, чтобы преодолеть кризис и сохранить трон. Но они ничего не смогли предпринять и уступили трон тюркам. Новый император Грациан, сын Валентиниана (того самого «белокурого» римлянина) сразу нашел ключ к спасению. Он закрутил гигантскую интригу, в сетях которой оказалась Европа, лицо Запада было сохранено. Возможно, решение ему подсказал епископ Амвросий, влияние которого при дворе с тех пор стало огромным.
Чтобы расколоть единство «греческих» тюрков, Грациан назначил августом (своим соправителем) полководца Феодосия. Иначе говоря, 19 января 379 года поделил престол с главнокомандующим армии. Причем сделал это добровольно. И с радостью.
Казалось бы, что менялось? Все.
Если помнить, кто служил в армии Византии, на каком языке говорила армия, то многое становится понятным в этом неожиданном решении императора. Получился великолепный политический ход, решивший многие проблемы. Один-единственный указ разрушил единство оппозиции. Началась война, но не против трона, а за право быть ближе к трону. Тем самым угроза от императора была отведена.
Полководец Феодосий притягивал к себе тюрков, как сильнейший магнит, это была легендарная личность, но о ней мало сказали историки. Его роль в истории Запада многократно больше той, что ему отвели, пусть и назвав Великим. Его отец, знаменитый Феодосий Старший, главнокомандующий конницы на Западе, подавив мятеж в Африке, спас Империю, но был незаслуженно обвинен и казнен. Сын, отчаянный всадник и забияка, горел желанием отомстить за отца. И тем привлекал к себе таких же молодцов, которым важны были действия, а не их итог... Они же тюрки!

Любопытно, что победу в Африке ему обеспечило отличное владение тактикой боя. Как отмечает Э. Гиббон, врагов «сбивали с толку его отступления, которые он всегда совершал своевременно и в надлежащем порядке». Речь идет о знаменитом приеме ложного бегства, который неоднократно приносил победу кипчакам. Благодаря этой тактике и неустрашимой смелости отряд Феодосия Старшего, насчитывающий около трех с половиной тысяч человек, победил двадцатитысячную армию.

Вопросы о корнях Феодосия, о мотивах его поступков излишни. Кипчак! Одно слово. Иного нет. И вел он себя как истинный тюрк — непредсказуемо: отдаваясь воле чувств и эмоций, нередко сожалел о содеянном. Но уже потом. То был мудрый и крайне не последовательный политик. Обещал и тут же забывал обещания.
Воистину «по делам их узнавали их».
Ни в Азии, ни в Африке, ни в Европе тюрки не меняли себя, всюду узнавалась их знакомая поступь и поведение. И в военном деле, и просто в жизни, и в умении пировать были одинаковы, чтоб от души и чтоб с шутами да с песнями. Они не любили покой, но умели слушать тишину. Не давали себе жить, всегда находили дела. Не народ, а поток, выворачивающий с корнем деревья, сметающий скалы и получающий удовольствие от собственного буйства.
По замыслу Грациана и его тайных советников, Феодосий, этот «белокурый, с орлиным носом», «являющий пример элегантности всадник», свой необузданный запал должен был вложить в Западную империю, где тогда еще не было религиозных распрей, разложивших Константинополь. Ей было суждено перейти под его власть.
Здесь, в третьей стране, конечно же много слышали и о «греческой вере», и о «тюркской», но официально продолжали религиозные традиции Древнего Рима. Правда, прежнего императора, Валентиниана I, кто-то посчитал христианином, что сомнительно, вряд ли он был таковым. Он не мог еще им быть и проявлял веротерпимость... Словом, на Западе византийцы начали искать будущее для своей Византии. Силами родственников и близких Феодосий I стал утверждать христианство в латинском обществе. Его эдикт от 380 года говорит за себя, а люди, сразу же окружившие римского епископа, лишь подтверждают сказанное. То были тюрки!

Епископ Рима Дамасий поддерживал его политику благодаря своим связям с «языческой аристократией». Она, эта аристократия, желавшая возрождения Империи, и «помогала императору преодолевать высказываемую другими церковными деятелями нетерпимость». Вот почему Рим оставался в своей массе языческим и разноликим. И вместе с тем цельным! Идея возрождения Империи объединила общество, сплотила его вокруг нового императора.

Сам Феодосий стал христианином случайно. Крестился в дни тяжелейшей болезни, когда все перепробовано и ничто не помогало, а жизнь не желала обрываться. Вернувшись с того света, он свято поверил во Христа, в его спасительную силу. Может быть, то был первый в мире человек, который по-настоящему принял Иисуса.
Поверил не по чьему-то приказу, как остальные, а по воле души... Это совсем другое. Вот когда история религии в Европе обрела сторонника и жизненные признаки. Тюрк дал ей право на жизнь. Звучит непривычно, но было так. Не по-другому!
Без государственной поддержки религия не прижилась бы. Римляне прежде не знали христианства, а греки даже в своей собственной стране были бессильны в его распространении. Не верили, и им не верил никто. Рим стал искоркой, перед которой раскладывали костер из сухого мха.
Феодосий и его люди пришли к вере сами. И как люди, по-настоящему преданные ей, вложили всю свою силу в утверждение понятия «христианство». У них получилось! Языческий Рим не знал теологических диспутов, захлестнувших Восточные церкви после смерти императора Константина. Он жил другой жизнью — надеждой. Был чист, как линованный лист бумаги. Вот почему Феодосий, вчера ставший христианином, устремил взор и силу на всю Западную империю, на ее непорочность, решив утвердить здесь Церковь и себя. Ему нужен был полигон для своей Истории.
Формально Римская церковь с 380 года превращалась в «греческий» филиал, она подчинялась Константинополю, который утвердил кафедру римского епископа и его епископат. Но в действительности-то все обстояло иначе: в Риме меньше всего думали о мертвой «греческой вере» и, разумеется, не желали ее воскрешения.
Да, конечно, там теперь звучало слово «христианство», и это, пожалуй, все, что связывало Римскую церковь с Греческой. Лишь одно общее слово, произносимое людьми.

В эдикте 380 года Феодосий заявлял: «Нам угодно, чтобы все народы, управляемые нашим милосердием и умеренностью, твердо держались той религии... которую в настоящее время исповедуют первосвященник Дамасий». Последователям новой Церкви дозволялось принять имя католических христиан.
Современный текст эдикта красноречив не тем, что в уста императора богословы вложили слова и термины, о которых тот не мог слышать (они появились много позже), а тем, что, из документа видно, Феодосий не вникал в богословские тонкости («верьте, как говорит Дамасий»), что он ввел свое понятие союзничества (католичества) с тюрками, что в его терминологии слово «небесный» выступало синонимом слова «божественный». И самое главное — он оставлял за собой последнее слово в решении церковных проблем («небесная мудрость» императора), что тут же стало догмой христианской религии.
Феодосий был именно политиком, Церковь ему нужна как инструмент политики. Его интересовал не тюркский духовный институт, а совсем другой — европейский. То есть христианский. Как в Византии.

В 381 году Феодосий решился на новый, весьма смелый шаг: приказал передать все храмы в стране в руки католических епископов. Более того, заявил об автономии своей Церкви, независимой от Константинополя. Тем он бросил первый камень в Патриарший престол Дербента, который координировал религиозную жизнь Запада.
Но это было его условие спасения христианства.
Епископы далеко не во всем поддерживали замысел императора, предчувствуя новый виток политической интриги с очень далекими последствиями. Но отказать ему не могли. Однако в том молчаливом несогласии Феодосий увидел угрозу своим замыслам и тотчас заключил договор с кипчаками. В обмен на военную службу в Империи дал им право селиться на ее территории — между Дунаем и Балканами. Мало того, переселенцев стал склонять к христианству, зная об их традиции веры в Бога Небесного.
И «варвары» охотно крестились, понимая это как условие служения Феодосию.
Они меняли веру с той же легкостью, с какой меняли имена и одежду, — ради поместий. Иного пути туда не было. Но осуждать их за измену нельзя: обряды новой и старой веры были почти одинаковы. Католическое христианство начиналось с нуля, оно, по сути, все брало у Алтая и руками Алтая. Мало кто из «новых» латинских тюрков вообще понимал, что менялось с того момента, как он становился римлянином и христианином. Все в их жизни оставалось по-прежнему. По-тюркски...
Великое переселение народов — это весна Европы. Тогда зацветали ее сады.
Благодаря мудрости императора в римскую армию пришли «варвары», она (опора императора!) крепла с каждым днем. Вместе с армией крепла и Римская церковь, народ видел ее силу. В том и был тайный секрет политика Феодосия, умевшего выигрывать многоходовые, самые запутанные партии. Он никогда не терял присутствия духа. Вера крепила его... Как отмечали историки Евнапий и Зосим, император палкой заставлял римлян принимать ненавистную им новую веру. Те противились, но перечить не смели. Это было слишком тяжелое для них бремя.
Зато объявившие себя христианами получали отличный шанс, они выходили на первые роли в государстве, им открывались пути в высшее общество... Так искусно Феодосий продолжил Великое переселение народов в Западной Европе. Он утверждал новое общество. И себя в нем. Это общество нельзя назвать ни римским, ни тюркским. Оно было христианским, католическим. Совсем другим, чем в Византии.
Феодосий приближал соплеменников, отдавал им ключевые должности и посты.
То была политика возрождающейся Империи. Политика не римлян, а все-таки тюрков, ставших европейцами. Они внедряли свою культуру — Единобожие. Тюркское слово «каталык» и идея, стоящая за ним, были близки в первую очередь пришельцам, которые католическую идею не обсуждали, сразу соглашались с ней. То была их идея. Она создавала им новую родину в благоприятной с точки зрения климата стране.
...Этих новых европейцев, разумеется, отличала не только натура, но и внешность — они были бородатыми или усатыми, светловолосыми и голубоглазыми, коренастыми, скуластыми и коротконогими. Их лица вполне узнаваемы по сохранившимся портретам и чеканным профилям. Кстати, любопытно в той связи читаются родословные римских епископов, едва ли не каждый второй из них — тюрк, выходец с Востока, о чем говорило его лицо и что подтверждала тамга. «Степная геральдика» особенная, оспорить ее очень трудно. Она консервативна и независима... С тамгой человек рождался и умирал.
Когда же оформились гербы в европейском их понимании, то «визитки» римских пап Иннокентия III, Урбана IV, Климента IV, Иоанна XXI, Николая III, Иоанна XXII, Пия II, Григория XIII и других украшала строгая тюркская символика. Драконы, равносторонние кресты, «алтайские лотосы» (их в Европе назвали лилиями), иные, хорошо узнаваемые штрихи Востока. Даже двойные треугольники — знак перемены веры.
И это не все, что говорит о прошлом католических бонз. Наличие «алтайской геральдики» христианские историки не отрицают, но и не объясняют ее, мол, появилась в Средние века, происхождение неизвестно. Ой ли? В раннем Средневековье у каждого тюркского рода была тамга — знак рода, он передавался по наследству. Герб — это европейская «тамга», в нем точно та же информация, но записанная иначе, с учетом новых культурных традиций... Новинка не была новинкой, ее происхождение, увы, хорошо известно.

Тамги и монограммы, представленные на самых разнообразных изделиях из серебра, камня и на других предметах, находят «от Сибири до Европы, а также в Греции и на древнем Ближнем Востоке», то есть на пути продвижения тюрков с Алтая на Запад. «Для периода I—IV веков такие значки, — пишет Р. Фрай, — служили, очевидно, в качестве личных (семейных) и племенных (или родовых) символов, как и хорошо известные тюркско-монгольские тамги. Каждый царь или правитель в Южной России имел особую монограмму — то же мы находим и у кушан».
Как видим, происхождение гербов и тамги все-таки известно на Западе тем, кому оно интересно. Связь с Кушанами была не случайна.

Каталог папских гербов начинается с герба на печатях Иннокентия III, то есть с XIII века, с инквизиции. Это показательно. Тогда на Западе начали уничтожать все тюркское, была причина. Так уничтожили тамгу. Да что тамгу, инквизиторы поменяли даже одеяние римских пап, правда, поменяли слегка, чтобы дать ей новое название. Тем не менее отход от фасона прежней одежды духовенства был отмечен.
Так, стогообразный колпак (айыр), который в Средневековье отличал римских пап и алтайских камов, католики, чуть изменив, назвали тиарой (от тюркского же ти ары — «постоянно очищайся»), сохранив тот же крест и ту же форму. Тиару по-прежнему одевали в торжественных случаях, а в повседневной жизни носили отороченную мехом бархатную шапку (борик). Копию той, что была на головах тюркской знати. Только теперь называлась она у католиков «манро».
На ногах у папы всегда были не римские сандалии, а тюркские чувяки, расшитые золотом. На теле накидка раба «чекрэк капа», она напоминала о временах, когда папа именовался по-тюркски — «рабом рабов Божьих»... Но самым заметным и отличительным в одеянии папы была белая шерстяная лента на шее. Один ее конец спускали на грудь папы, другой перебрасывали ему через плечо за спину. Это — знак отличия и святости. Палий. На него нашивали равносторонние алтайские кресты из черного материала.
Палий (у греков омофор) — принадлежность высшего христианского духовенства, но прежде он назывался у них иначе, так же как у священнослужителей Алтая, которые издревле носили подобную ленту, — орарь. Слово «орарь» (буквально «ор ары») переводится «завяжи и очистись».
Надевая орарь, священнослужитель опускал его концы вниз и, прочитав молитву, перевязывался им, показывая свою духовную чистоту и святость. И латинские, и греческие священники тюркское его название так и не сменили...

Именно это действие, согласно Библии, предпринял Господь («Я перепоясал тебя»), обращаясь к «помазаннику своему Киру», когда отправлял его нести веру в Бога Небесного «от востока солнца и от запада» [Ис 45 6].

Весьма показательно в «латинской» истории тюрков и то, что, как уже отмечалось, центром духовной жизни Феодосий выбрал не Рим, а Милан — город кипчаков (позже лангобардов), сюда перенес он свою резиденцию. Эстафету Милана приняла Равенна и ее Папская область. Здесь среди тюрков и билось сердце новой религии... Это ли не примета жизни, начинающейся тогда?
В фундамент Католической церкви закладывали самое здоровое и сильное, на чем держался Дешт-и-Кипчак. Иначе говоря, основы веры в Бога Небесного, «гностицизм». Чтобы он сросся с культурными традициями Запада, чтобы одно дополняло другое. Этим и объяснялось присутствие «докторов Церкви» при епископе Дамасии, приглашенных из Дешт-и-Кипчака, а также перевод тюркских богослужебных книг, трансформированных в Вульгату, утверждение «варварских» традиций и обрядов.
Все налицо, все было рядом.
Нарождалась ветвь христианства, лишенная мифов и предрассудков «греческой веры». Ее и задумал император Феодосий. Конечно, медленно росла она, как дерево на утесе. Долго жила в себе — крепла, собирала силы.
...Наконец, в 495 году римского епископа Геласия римляне объявили Наместником Христа. К нему, вслед за коптами, обращались по-тюркски «апа», «папа» (святой отец). Титул алтайский, он пришел в Европу через Александрию. На рубеже II — III веков так в Египте звали главу «индийских общин», то есть сторонников Единобожия. Надписи на коптских иконах сохранили это древнее слово. Оно также относилось к святым и монахам, живущим вне этого мира.

Aпa (aбa, баба, папа) в древнетюркском языке, как известно, означало не только «отец», но и «святой отец», «духовный отец». Слово входило составной частью в титулы духовных наставников: скажем, кул апа (буквально «отец раба Божиего») или кул апа уруну (буквально «знамя отца раба Божиего»).
Хотя «официальная номенклатура, используемая в католическом церковном праве», не употребляет слово «папа», оно фигурирует в церковных документах начиная с раннего Средневековья как общепринятый титул епископа Рима. Можно только догадываться, какое значение играл этот неофициальный титул для его обладателей, если в 1073 году папа Григорий VII заявил, что право носить титул «папа» принадлежит только римскому епископу.

Одним из главных начинаний первого папы был Декрет о принимаемых и не принимаемых церковных книгах (Decretum Gelasianum de libris recipiendis et not recipiendis), им он отверг греческие мифы, которые дискредитировали христианство. Так появилась апокрифическая литература, то есть отвергнутая. Сюда вошли, например, Путешествие апостола Петра, Евангелие от Андрея, книги о детстве Христа и другие. Часть их, заметим, была откровенным плагиатом с тюркских богослужебных книг, дописанных неумелыми авторами.
Иначе говоря, Римская церковь первой выступала за чистоту теории христианства, за освобождение его от языческих традиций. Этот ее шаг отличала дерзкая смелость, все-таки Рим конфессионально подчинялся Константинополю. Греческий патриарх здесь ничего не смог изменить, то была воля папы. И Неба.
За то решение духовенство Алтая, признавшее идею католичества, вручило папе перстень с крестом и рыбой, такой же, как у верховного священнослужителя Алтая. Перстень поныне передается новому папе по наследству, он знак власти в Римской церкви. Знак католичества — союза! Это, пожалуй, самая древняя и самая дорогая реликвия Ватикана, но ее история с некоторых пор не афишируется.

Подобные перстни с такими же символами находили археологи на пути Великого переселения народов. Например, халцедоновый перстень с изображением рыбы найден при раскопках в Маргиане в Средней Азии. Находка датируется рубежом новой эры и относится к периоду Парфянского царства.

Честь возвысить католическое христианство, сделать его религией Европы досталась папе Григорию Великому. Не тюрку, а римлянину! Он родился в 540 году, в семье сенатора, выучился на юриста, занял пост префекта (правителя) Рима, смерть отца принесла ему огромное состояние. Однако юноша не взял богатство, отдал монастырю в Монте-Кассино. И о префекте заговорили как о помешанном.
Но было совсем не так. То был гениальный политический ход, который по своим последствиям не уступал начинанию Феодосия, а, возможно, даже и превосходил его...
Надо заметить, монастыри (и традиции монашества) — особая мелодия духовной музыки, ее латиняне не слышали, она была слишком высока для них. Эти институты духа пришли на Запад вместе с Великим переселением народов, слово «аббат» у тюрков значило «около отца» (абата)... Здесь своя долгая история, она началась до новой эры на Алтае и получила продолжение на Среднем Востоке и в Индии, затем в Северной Африке, потом на Западе.

Вопреки распространенному заблуждению, первые монастыри не были учреждены Церковью. Более того, основатель западного монашества египтянин Пахомий Великий (умер в 348) вообще не был христианином. Известно, что первые монахи, «как и сам Пахом, не знали греческого и не были искушены в богословии». И когда Афанасий Александрийский, печально знаменитый «вождь Церкви в борьбе с арианством», хотел посвятить Пахомия в священники, тот просто спрятался от него.
Основатель монашества в Западной Европе Иоанн Кассиан (360— 435), главный теоретик монашеской жизни, учил: «Вот старинное изречение отцов... монах должен всяческим образом избегать женщин и епископов» (выделено мной. — М. А.). Монастырь на Алтае был неким «наддуховным» институтом, он не подчинялся никому, кроме Бога и собственной совести. Здесь тюрки растили зерна новых знаний, здесь, вдали от мирской суеты, их монахи познавали глубину Божественного учения. Идеи, традиции, книги в древности рождались именно там. Ничто земное не занимало монахов, этих земных небожителей... Ведь из них выбирали духовных наставников правителям.
В раннем Средневековье и европейские монастыри не подчинялись Церкви, они жили той же самостоятельной жизнью, по-своему влияя на становление христианской традиции. Появление монашеских орденов на Западе было не чем иным, как окончательным подчинением монастырей папе римскому, вернее, подчинением свободы мысли общества земному человеку, пусть и названному «Наместником Христа».

В Европе один из первых монастырей открыли в 381 году, сделал это епископ Амвросий, «неистовый» кипчак, служивший в Милане. Его монастырь был знаменит. Собственно, именно этот центр божественности и придавал Милану уникальность святого места. Здесь находилась колыбель теории католичества и его знаменитого монашества.
Подобного Рим не видел и не знал. Даже не догадывался. Монастыри страшили латинян, монастырская жизнь казалась им чужой, пугающей. Поэтому Церковь долго не принимала монастыри в свое лоно, и они стояли отдельно. По алтайской традиции монашеский постриг принимали лишь дети кипчаков, те, которых еще до рождения родители назначали на служение Богу. Таково правило.
Пришельцами крепло ядро Католической церкви. Хотя, конечно, путь в монастырь не был закрыт и для коренных европейцев, однако они долго избегли его. В 451 году монастыри вошли в состав Церкви, о них заговорили в Риме и в Константинополе, но заговорили скорее как о восточной экзотике. Все-таки мало кто понимал их назначение.
Именно «восточной экзотикой» оставались они. Для латинян и греков то была очередная причуда тюрков. Не более.
Однако, став христианскими, монастыри явили собой печальное зрелище, особенно в Византии, они отчаянно бедствовали, и ни о каких духовных исканиях речь там не шла. Мощнейший институт духа жил впроголодь, весь в себе. Ему не находилось места в религии, потому что не пришло время. Европа крестила язычников, силой армии и палки прививала населению вкус веры. Ей было не до монастырей.
В монастырях Дешт-и-Кипчака жизнь шла иначе, монахи там жили отшельниками, отдавая себя молитве и познанию истины. Но опять же по традиции «белой веры», на Алтае искали Божественную истину не все монахи. Были так называемые «служивые» монахи — те, кто наставлял приходивших в монастырь, кто уходил проповедовать на чужбину, — они не вели духовных исканий. Они, добывая хлеб и совершая требы, решали насущные задачи монастырских будней.
Философов же считали по пальцам одной руки, их ценили чрезвычайно. Они — золото народа, его независимый ум... Отсюда — гармония, которая отличала «белую веру», ее удивительная цельность, проявлявшаяся в том, что служба и духовный поиск жили рядом, обогащая друг друга. В алтайских монастырях выковывали тот самый стержень, который придавал религии упругость и стойкость. Отсюда, из этого мозгового центра, следили за стройностью обряда, за правильностью традиций, готовили богослужебные книги — словом, наставляли на служение Богу Небесному... То же теперь делали на Западе. Но уже для католичества.
Феодосий, возвышая Милан, знал, с чего начинается религия, где ее корни — в знании, в чистом, неиспорченном знании, в нем рождается дух.
Разве не любопытно, католики, приняв устав алтайского монашества, следовали ему. Оформил акт монах Бенедикт. Он начал с простого — с детей «новых римлян», их стали воспитывать в традициях католического христианства. Милан и аббатство с тех пор посещали очень важные тюрки — правители поместий, государственные мужи, например, хан Тотила, ставший королем Италии.
Отдать сюда сына или дочь многие считали за честь.
Уже в 530 году Бенедикт объявил о монашеском ордене, за что сам получил имя Нурсийский, позже его причислили к святым Католической церкви, настолько велик был его вклад в новую духовную культуру Запада. Правда, ныне трудно с уверенностью сказать, были ли такие монашеские ордена на Алтае. Кто знает... Возможно, это европейское начинание, оно скорее в традиции Запада, который стремился централизовать духовную жизнь, сделать ее зависимой от личности — от папы или императора. На Востоке ценили свободу, ее ставили во главу всех начинаний. Вряд ли алтайские монахи согласились бы с орденом, то есть с организацией, подвластной не Богу, а человеку...

Строго говоря, то не был еще тот орден, что прославил бенедиктинцев в Средневековье. Ему не хватало организации и конспирации. Но именно Бенедикту принадлежит идея о превращении общежития монахов в «школу служения Господу» и своеобразный воинский отряд, подчиненный «уставу-наставнику» и строжайшей дисциплине.

Конечно, аббатства и ордена могли создать на Западе лишь те, кто знал о них, за кем стояли традиции. Но даже они, эти избранные из избранных, не чувствовали всей той мощи монастырской опоры, которая сказочно усилила потом рычаги власти христианской Церкви.
Провидцем тут был папа римский Пелагий II, тюрк и по родословной, и по духу. Он происходил из благородной семьи джентльмена, управлял Церковью без согласия Константинополя. Пелагий — это самая дорогая жемчужина для христиан и самый губительный яд для тюрков. С него началось возвышение христианства и угасание Дешт-и-Кипчака.
Конечно, он мечтал совсем не об этом, но его беседы с Григорием принесли плоды, которых ждала новая Европа. Это по совету папы префект Рима — второй человек страны! — отдал все свои деньги монахам. И, отринув сладости светской жизни, сам принял сан диакона.
После смерти папы Пелагия в 590 году его, монаха, избрали новым папой.
Приняв папскую тиару, Григорий утвердил строгий порядок в Римской церкви. Назначил экономов, повысил доход с земель, словом, дал Церкви полную независимость от государственной казны. Идеология при нем обрела свободу и закон. С той минуты Римская церковь окончательно превратилась в политическую силу. Она представляла собой некое самостоятельное государство в государстве.
Широкое поле действий открылось для нее.
Западная Европа, которая после Аттилы лежала «ничейной», выпавшей из мировой политики, привлекла взор папы. Сюда обратил он свои замыслы. То был уже игрок на политическом поле. Пусть самый слабый тогда. Но у него была цель — объединение Европы. На арену событий вышла сила, «обреченная» на успех.
В ней сошлось лучшее, что скопил античный мир: терпеливая последовательность и строгая законность. К этому добавились тюркский дух и трудолюбие. Вот он, сплав культур, весь налицо... таким он получился здесь. Главное внимание папа Григорий уделял-таки не политике, а монастырям, в них растил опору, с помощью которой надеялся подчинить и Европу, и мир.
Для укрепления авторитета Церкви он использовал монахов-бенедиктинцев, их устав и принцип абсолютного послушания. Ставку делал не на богословскую теорию, не на боевое искусство, а на подготовку «солдат», которые будут побеждать, не собираясь в полки. И не под звуки походных барабанов. Там в оружие превращали Слово. Готовили агентов влияния.
То были солдаты нового типа, их учили сеять идеи в сознание противника, чтобы он сам, своими руками разрушал себя и когда-то созданное им. Для этого разработали арсенал приемов, их шлифовкой занимаются до сих пор. Это никогда не ржавеющее оружие Запада.
Римским христианам было где и на чем испытать его и себя. К тому времени иные поместья, выросшие на землях Западной империи, переросли в мини-государства, бахвалившиеся друг перед другом карликовыми армиями и карликовой независимостью. Княжества люто враждовали. Их вражда и влекла папу Григория, он понимал: люди, уставшие от карликовых баталий и войн, будут слушать его и монахов, нужно лишь найти подходящие слова. Все-таки это тюрки, которые долго никогда не враждуют. Не хватает терпения.
И папа стал готовить вторжение своих «солдат». Рождался новый вид завоевания — словом Божиим. О подобном не мечтали самые искусные покорители народов. Такого не было нигде. Никто в мире не владел этим страшным оружием, только папы римские, внешне очень миролюбивые люди.
Папа Григорий отправил легата (посланника) к королю Испании, повел диалог с воинственной Брунгильдой — правительницей Австразии (нынешняя Франция, часть Швейцарии, Германии, Австрии). Он атаковал, зная, что их вражда — вражда тюрков, погрязших в обычных семейных ссорах.
Сын короля Испании, арианин, пожелал вступить в брак с дочерью Брунгильды, принявшей католичество. Это и было причиной ссоры двух правящих дворов. В Толедо красавица невеста перенесла унижения и кровавые побои, которые ей устроила будущая свекровь, ее голой бросали в пруд, но веры она не сменила. Лишь обрела ореол мученицы. Уступил жених, позже названный святым Римской церкви, он принял католичество и женился вопреки воле родителей. И тем сделался лютым врагом своего отца, который казнил юношу в цитадели... Завязывалась интрига, достойная пера Шекспира. Но Испания вскоре стала-таки католической, через посредство брата казненного, которому, по тюркскому обычаю, досталась вдова... Число монахов в Испании при правителе-католике сразу выросло.
Вся Западная Европа лежала в поле зрения папы римского. Он, как тигр, замечал добычу всегда чуть раньше, чем она замечала его. Монахи доносили о любом конфликте, о любом происшествии. Папа знал все, но в центр своего интереса он поставил северных соседей Италии — лангобардов.
Кто такие лангобарды? «Германцы», заселившие бассейн реки По, не раз осаждавшие Рим, словом, тюркская орда. О ней известно не так уж и мало. Пришли с Алтая, под знаменами Аттилы. Среди бумаг, случайно уцелевших в архивах Европы, есть документы лангобардов, написаны тюркскими рунами и по-тюркски.
Куда исчезли другие свидетельства? И сами лангобарды? Это глубокая тайна европейской истории.
Но сохранились, скажем, Акты Кремоны, где приведены итоги некой «переписи» лангобардов, по тем спискам можно судить об их именах. Став католиками, люди брали себе римские имена и сохраняли тюркские. А главное, подчеркивали, что живут они по законам лангобардов. Не Церкви. Имена получились двойными, как и жизнь. В Актах, например, встречается имя Petrus Oprandi. Первое четко переводится с латыни, второе столь же четко с древнетюркского: оprandi означает «обносок».
«Лангобард» на Западе выводят от слов «длинная борода» или «боевая секира с длинной рукояткой» (lange barthen). Это грубая натяжка... Как давно замечено, «готовность подчиняться авторитетам» превращает самую сомнительную гипотезу в непререкаемую догму, что и случилось. А между тем в основе названия два древних тюркских слова «лунг» (дракон) и «барс». Потому что во главе лангобардов стояли ханы из царских родов Нагов (Дракона) и Барсов, их знаки и несла на знаменах орда.
Лангобардов увлекала соколиная охота, они привели на луга Венецианской провинции табуны лошадей, о чем писал Павел Диакон. И никогда не допускали итальянских епископов к участию в своих законодательных собраниях... Разве то не факты для размышлений?
Тайна лангобардов окончательно перестает быть тайной, когда узнаешь о деяниях папы Григория Великого и Римской церкви. То был, пожалуй, первый трофей католиков, их добыча в идеологической войне. Они проглотили орду, а она не заметила как. Это событие заслуживает внимания.
...В 592 году, заключив мир с лангобардами, Григорий объявил Римскую церковь Тюркской церковью, а себя — ее настоятелем. Был такой малоизвестный эпизод в истории христианства, настоящий трюк. Папа выучил тюркский язык (греческого он не знал), за что его прозвали Двоесловом. И началась война, в которой молчали трубы. И коней не забирали из табунов. Папа сам, с посохом в руке пришел к лангобардам, он был в накидке раба — капе и до земли поклонился. На посохе сиял равносторонний крест Алтая, это сразу отметили все. Стоя на коленях, папа назвал себя «слугой слуг Божьих», то есть их слугой.
Попросил приюта и помощи. Вот, собственно, и все.
Он знал, к кому обращался — к хану Агилульфу, жена которого красавица Теодолинда была католичкой. Их семья долго испытывала трудности с наследником, и христианское крещение, совершенное по совету папы, помогло женщине избавиться от тревожащих проблем. Новорожденного сына, естественно, желали ввести в жизнь по обряду католической веры. Приход папы Григория, будто случайно, совпал с крещением малыша.
Потом к лангобардам потянулись монахи-бенедиктинцы, они проникли в храмы — к самым святыням. Ведь папа Григорий, не уставая, повторял, что он «епископ не римлян, но лангобардов». Доверчивые тюрки, привыкшие видеть врага с оружием, на коне, кроме этих слов, ничего другого и не желали слышать. Они, решив, что в войне с римлянами победа на их стороне, радуясь, принимали вторичное крещение, а с ним католичество (союзничество!). Как ответный шаг. Если бы...

Одна из тех святынь — «железная корона» лангобардов с крестом Тенгри — хранится ныне в ризнице собора Монца. В раннем Средневековье короны часто жертвовали церкви, где их подвешивали над алтарем. Эта корона, как утверждают, копия той, что в VI веке заказала ханша Теодолинда своему мужу в честь рождения сына. А та, в свою очередь, была копией короны вестготских ханов. Если это так, то тюркская традиция, как видим, достаточно четко прослеживается на протяжении веков.
Короной лангобардов, заказанной Теодолиндой, в 774 году венчали Карла Великого, основателя Франции. Тогда и появилось слово «король» (от имени Карл) в своем нынешнем значении. Употребление же термина «королева» по отношению к Теодолинде, равно как и «король» к готским ханам, по крайней мере, некорректно.
Это важно подчеркнуть, потому что такие же короны были «найдены при неизвестных обстоятельствах около Казани», а потом они загадочно исчезли.

Так же папа Григорий завоевал англичан, и они тогда еще говорили на тюркском языке. К ним он сам не пошел, а отправил монахов-бенедиктинцев во главе с Августином, который стал архиепископом Кентерберийским. Папа велел наладить церковную жизнь, но сделать это с тактом и уважением к обычаям местных тюрков, чтобы без малейших признаков насилия. И там союзницей католиков стала жена хана... Это своя, отдельная история.
В идеологической войне католики побеждали не силой, а словом, вниманием и заботой. На идее католичества взрастала Англиканская церковь, теологически связанная с Римом, будущая его соперница. Говоря о мире, дружбе, монахи-бенедиктинцы склоняли собратьев-тюрков к христианству, а значит, к признанию власти папы. Пусть формальному. По крайней мере, не отрицанию ее. Церковь находила лучшие слова, самые правильные и задушевные, в них звучал призыв к согласию и братству. Ее речи лились сладкой, чуть хмелящей рекой.
В условиях всеобщей вражды, которая охватила поместья джентльменов, слова о мире звучали особенно привлекательно. Все было учтено до мелочей.
И название орден монахам подходило, по-тюркски это «данный сверху». Мол, от Бога мы, братья, пришли с миром к вам. У тюрков отношение к друзьям и братьям всегда было открытым. Так случилось и на этот раз.
«Слуга слуг Божьих» (Servus servorum Dei) с помощью монахов превращался в «величайшего из слуг Божьих», а это уже совсем другой смысл. Средневековая латынь позволяла находить и объяснять новые значения иных слов и выражений папы...
Создав монашеские ордена, Римская церковь получила преданных до фанатизма «солдат», тихих покорителей Европы, они редко убивали, чаще травили. И никогда не повышали голос. Ворота городов и двери домов открывались перед ними сами. Ловцы человеческих душ, они мастерски освоили ремесло ловли... Нигде, ни в одной Церкви подобного не знали, монахи там играли совсем иную роль... Тихо наступал на Западе рассвет христианства. Как свет после затмения. Новое солнце озаряло мрак.
Католики творчески перерабатывали обряды кипчаков. Скажем, ритуальное пение, чуть изменив, назвали «григорианским», в честь папы Григория, который ввел его в христианский обряд. Тюркская та традиция или нет? Вопрос не для спора. В I веке царь Канишка знакомил с нею Восток, а еще раньше это делали его предшественники.
Христиане взяли приемы музыкальной записи — «крюки» (по-тюркски «кёрк» — «образ, изображение»), их потом переделали в ноты. Молитвенные распевы — акафисты, ирмосы, кондаки — были языком религии кипчаков, католики добавили к ним европейские нотки, иначе говоря, осовременили их. И получилось то, что требовалось. Очень похожее, но не то!.. Европа брала свое, ей причитающееся.
Под церковное пение голыми руками побеждали кипчаков-европейцев. Побеждали без боя и атак. Словами. Число христиан росло. Однако главным было, конечно, не это.
Католичество достойно демонстрировало себя. Смолкли междоусобицы, мир пришел в Западную Европу, признавшую власть Римской церкви. Папа Григорий покорял души людей без остатка, то был умнейший человек эпохи, на которого работали величайшие умы. В его свите состояли египтяне, кипчаки, сами римляне, они делал

и очень трудное и важное дело — утверждали мир, создавали веру, которая рукою Рима собирала народы в единую христианскую семью.
Сила католичества изначально была в интеллекте, в знании, в умении говорить и обещать, давать надежду. В том заслуга императора Феодосия, который с первых дней дал Западу то, что отсутствовало в Греческой церкви, — идею «невоенной войны». Самую до сих пор лучшую схему покорения мира. Через союзничество. Через католичество!
Связь между «вчера» и «сегодня» в Римской церкви не прерывалась, что тоже в традиции Алтая. Там хорошо знают всю историю, правда, не говорят о ней целиком. Знают, например, о том, что епископ Дионисий Экзигет, «тюркский аббат», написал «Апостольские правила» — устав, по которому живет Римская церковь, collectio Dionysiana. Знают и то, что он составил для католиков календарь, тот самый, на котором ныне XXI век, его ввели в 532 году, во времена папства Бонифация II, тоже чистокровного кипчака по происхождению и мыслям.

Второе имя Дионисия — Exiguus (Экзигет) переводят с латыни как «Малый», что передает смысл прозвища, но это не совсем точно. Если обратиться к тюркскому языку, то тайна имени открывается во всей его полноте. Буквальный перевод «должен уменьшиться» (окончание «-us» появилось позднее). Второй вариант имени Экзигет на древнетюркском языке означает «сильно (основательно) уменьшайся». В этом слове прочитывается история человека и веры. Помогая католикам, тюрки шли на смиренческий подвиг. Они приносили себя и свои знания на алтарь Католической церкви, понимая слово «католик» именно как «союзник».

В Европе при папе Григории время отмеряли со дня основания Рима. Тюрки же поменяли и это.
В том календаре была одна примечательная деталь, выдававшая познания автором обычаев Востока. Время в нем отсчитывали по алтайской традиции, то есть не со дня рождения Христа, как принято ныне думать, а со дня воплощения в нем святости. Это не одно и то же. Воплощение свершается до восьмилетнего возраста ребенка (среди детей северные буддисты, например, ищут будущего будду).

В северном буддизме высшие духовные иерархи считаются воплощением мифологических бодхисатв. Это существа, стремящиеся к просветлению, принявшие решение быть буддой, то есть человеком, достигшим наивысшего предела духовного развития.

...На благо католической идее работал и другой кипчак — историк Иордан, в 551 году написавший книгу «Гетика», где рассказал о народах новой Европы, к сожалению, многое там написано в угоду Церкви — слишком нелогично. Но... эта человеческая слабость придала сияние автору. Время было такое: кипчаки открывали Христа, их христианство открывало власть над народами, поэтому искажения — знак той эпохи. Все зависело от искренности и старания.
Скажем, лангобарды, став итальянцами, в душе презирали римлян. Показателен их «Свод законов» 643 года, текст сообщает, что коренных римлян они по-прежнему считают своими рабами. И тем не менее они признали христианство, стали католиками, признали римское право, но только подчиненным тюркским адатам. Такие они. В том и состояла немыслимая коллизия Средневековья — столкновение культур, ибо «гордость не умеет прятаться», сказал великий Бэкон.
И она не пряталась. Тюркский дух жил, за католичество он стоял насмерть.