Жизнь альберта эйнштейна

Вид материала

Документы

Содержание Глава двенадцатая

Подобный материал:

• Дирак поль А. Морис, 55.93kb.
• К 120-летию Альберта Эйнштейна и 80-летию великой легенды о нем, 357.7kb.
• Специальная теория относительности (сто) покоится на двух китах: оптике и механике,, 544.46kb.
• Мысленный эксперимент как метод научного познания, 1259.63kb.
• От диктатуры к демократии концептуальные основы освобождения Джин Шарп Старший научный, 999.61kb.
• Книга содержит анализ теории относительности и творчества Эйнштейна другими великими, 174.63kb.
• Институт Альберта Эйнштейна Издано в 2009 году в Соединенных Штатах Америки Авторское, 1202.95kb.
• Рекажизн и, 5725.22kb.
• Альберта Лиханова «Последние холода», 118.91kb.
• Урок в 8-м классе по теме "Изменение агрегатных состояний вещества", 84.47kb.

4

Он плыл по Суэцкому каналу, направляясь на Восток. В Индии Тагор уединился с ним на несколь­ко дней в Шантиникетане. На пути между Бомбеем и Сингапуром радиограмма принесла весть о при­суждении Альберту Эйнштейну Нобелевской пре­мии по физике за предыдущий, 1921 год. 15 ноября китайские студенты в Шанхае устроили ему по это­му случаю теплую встречу и несли его на руках по улице Нанкин-род.

Комитет по Нобелевским премиям в Стокгольме испытал, кстати говоря, немало затруднений при сформулировании заслуг Эйнштейна, за которые

192



«Единственная вещь, которая доставляет мне удовольствие кроме моей работы, моей скрипки и моей яхты,—это одобрение моих товарищей».

ему надлежало выдать премию. Слишком много бы­ло этих заслуг, и, с другой стороны, слишком дерзно­венен был революционный смысл некоторых из них! Накал политических страстей в Германии вокруг теории относительности особенно смущал респек­табельных членов стокгольмского комитета. Не обошлось и без прямого давления в этом вопросе со стороны деятелей реакции, таких, как господа Ленард и Штарк. Последние угрожали даже «вер­нуть» свои Нобелевские премии, если, будет избран Эйнштейн. Комитет в конце концов принял Соломо­ново решение: премия присуждалась Эйнштейну «за открытие закона фотоэлектрических явлений и за другие работы в области теоретической фи­зики»!

Еще одно сообщение — из Петрограда — гласило о том, что русская Академия наук избрала 29 де­кабря 1922 года Альберта Эйнштейна своим членом-корреспондентом. «Эйнштейн, — говорилось в реко­мендации академиков Иоффе, Лазарева и Стекло-ва, — наиболее выдающаяся фигура в современной теоретической физике... Смелость и новизна мысли, логическая последовательность в ее проведении че­рез всю систему нашего знания — общие черты всех работ Эйнштейна... Поразительные успехи, ко­торых добилась физика за последние пятнадцать лет, в значительной степени обязаны его идеям...»

Получив это известие, он сел за пишущую ма­шинку и собственноручно выстукал ответ, адресо­ванный непременному секретарю советской акаде­мии. «Высокоуважаемый коллега,—писал Эйн­штейн, — с радостью и благодарностью я принимаю избрание меня членом-корреспондентом Вашей зна­менитой корпорации. С чувством восхищения слежу я за тем, как успешно и любовно поддерживается научный труд в Вашей, перенесшей столь тяжелые испытания стране...»'

Он провел зиму в Японии и в феврале двадцать


§42. 13 В. Львов
третьего года, отклонившись немного на обратном пути, чтобы повидать Палестину, через Марсель и Мадрид вернулся в Берлин. Известие об оккупации французами Рейнской области, двусмысленная и поджигательская роль Лиги наций в Верхней Си-лезии, в Данциге и Сааре вывели его из равновесия и вызвали взрыв гнева, удививший даже Эльзу, привыкшую к подобным вспышкам. «Негодяи!» — такова была краткая характеристика, которую, сжав кулаки, он дал дельцам международного империа­листического разбоя. Уговоры друзей, стремившихся сохранить связь Эйнштейна с Лигой наций, на сей раз не подействовали, и письмо генеральному секре­тарю Лиги было отправлено по назначению. В этом письме говорилось:

«...Я пришел к убеждению, что Лига наций не обладает ни силой, ни доброй волей для того, чтобы выполнить поставленные перед нею задачи... Лига не только не работает в направлении идеала между­народного сотрудничества, но дискредитирует этот идеал... Как убежденный сторонник мира, я не могу поэтому иметь дольше какие бы то ни было дела с Лигой и отказываюсь от участия в ее органах...»

Узнав о сооружении нового дворца для Лиги наций в Женеве, Эйнштейн прищурился саркастиче­ски и сказал, что неплохо было бы поместить на фронтоне дворца какую-нибудь приличествующую случаю надпись, ну хотя бы, например, такую:

«Пресмыкаюсь перед сильными и смиряю сла­бых, все это без пролития крови»!

В 1924 году, сдавшись на просьбы Мари Кюри, он вернулся в комитет интеллектуального сотрудни­чества, но вскоре, убедившись в профашистском курсе, взятом руководством комитета, окончатель­но покинул Женеву.

Это не было для него последним свиданием с Швейцарией, страной, которой он отдал свою мо­лодость и столько духовных сил.

В конце двадцатых годов на высокогорных здравницах в Давосе (где лечатся тысячи легочных больных) решено было организовать университет-

194

ские курсы для молодых людей, оторванных бо­лезнью от высшей школы. Услышав об этом, Эйн­штейн предложил безвозмездно свои услуги. Он выезжал читать лекции в Давос, но вскоре обнару­жилось, что разреженный воздух высот таит для него угрозу. После одной из поездок он был доставлен в тяжелом состоянии домой и пролежал несколько месяцев в постели, сердясь на то, что не смог закон­чить своих лекций, и на запрещение работать по но­чам и курить трубку.

13*

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ВИЛЛА КАПУТ

лизился 1929 год, пятидесятый год его жиз­ни. Коммунистический лондонский ежеме­сячник «Лейбор мансли» писал:

«Величайшему ученому нашего времени Альбер­ту Эйнштейну исполняется пятьдесят лет. Нет со­мнения, что по этому случаю официальная культу­ра правящих классов будет рассматривать великого мыслителя как своего. Но рабочие знают, что вся­кий раз, когда надо было выступить против белого террора, против империалистического угнетения или культурной реакции, Эйнштейн был среди тех ин­теллигентов, которые поддерживали дело угнетен­ных... Хотя он не подходит с революционно-марк­систской точки зрения к общественному движению, тем не менее он следит с величайшей симпатией за строительством социализма в СССР, и он вступил в международную лигу борьбы с империализмом, в которой он является одним из председателей'. В рядах этой лиги он находится в одном строю с представителями революционного пролетариата, борющегося за освобождение колониальных наро­дов... Рабочий класс всего мира шлет свой привет Альберту Эйнштейну!»

' Двумя другими председателями были Роллан и Барбюс. Лига образовалась 23 февраля 1927 года и провела свое первое собрание в зале Бюлье в Париже. (Прим. автора.)

196

Все было тихо и спокойно теперь вокруг него или казалось тихим и спокойным.

Укрывшись надежно в день своего юбилея от на­шествия поздравителей, он не мог, конечно, остать­ся равнодушным к изъявлению обращенных к нему чувств и написал по этому случаю шуточные стихи:

Все сегодня, словно братья, Раскрывают мне объятья, И любовные признанья Шлют мне с искренним стараньем. В этот день весенний, жаркий Получаю я подарки — Все, что только сердцу мило Престарелого кутилы! Попрошаек целый хор . Мне слагает льстивый вздор.

От такой несметной чести . " Взвился я Птенцом с насеста, ' .:;

Но теперь настал момент Вам вручить мой комплимент, Пожелав спокойной ночи. В небе солнышко хохочет!^[

• Подпись под этим посланием, начертанная по-латыни, гласила: «А. Эйнштейн, согрешил 14.3.1929».

Он поселился в маленьком уютном доме на бе­регу поросшего кувшинками озера вблизи Потсда­ма. Дом назывался «виллой Капут» (по имени близ­лежащей деревушки), и каждый розовый куст в са­ду был посажен им самим, подстрижен и бережно укутан на зиму. Сделав несколько шагов в сторону от дома, можно было заметить видневшееся на го­ризонте довольно высокое строение, напоминавшее по своим очертаниям каланчу или башню. Башня являлась частью потсдамской астрофизической об­серватории и была построена в начале двадцатых годов с единственной целью — обнаружить «крас­ное смещение» линий солнечного спектра, предска­зываемое общей теорией относительности. «Башня Эйнштейна» — так было названо это сооружение, и туристы, посещавшие Потсдам, поспешно устрем-

' Перевод автора.

197

лялись туда в тщетной надежде увидеть «самого Эйнштейна»...

Проселочная дорога, ведшая от Потсдама в сто­рону, к Вердеру-на-Хавеле, туристами не посеща­лась. И как раз там, затерянный между холмами и рощами, спускавшимися к самому озеру Хавель, схоронился дом Эйнштейна.

События, предшествовавшие его поселению на этих идиллических берегах, могли бы вызвать улыб­ку, если бы не наводили на иные размышления. Берлинский магистрат, узнав о влечении Эйнштей­на к парусному спорту, пожелал преподнести ему к юбилею виллу на озере Хавель. Предложение бы­ло принято, и Эльза отправилась осматривать по­дарок. К своему удивлению, она обнаружила, что вилла уже имеет обитателей. Муниципалитет по­спешил принести извинения: произошла досадная ошибка! Чтобы исправить ее, Эйнштейну была вру­чена дарственная запись на участок соснового леса в районе того же озера. Он может располагаться тйм, как" ему заблагорассудится. Участок был от­менный, но вскоре обнаружилось, что права на него являются предметом судебной тяжбы. Новые изви­нения, и городской совет посылает план нового зе­мельного угодья, имеющего даже дополнительные преимущества по сравнению с первыми двумя. Рас­сматривая прищуренным глазом присланные ему Чертежи, Эйнштейн сказал, что, пожалуй, есть смысл воздержаться на этот раз от осмотра: рас­сеянность берлинских муниципальных советников пре­восходит даже уровень, достигнутый членами Прус­ской Академии! Он был прав: участок, о котором шла речь, оказался вовсе не принадлежащим бер­линскому муниципалитету. Заседание городской ратуши, подведшее итог этой истории, было бур­ным. Группа депутатов потребовала немедленного ассигнования средств, на которые Эйнштейн мог бы сам приобрести кусок земли. С сомнениями насчет целесообразности такого расхода выступила кучка господ, сидевших на крайней правой. При голосова­нии они оказались в меньшинстве, но чаша терпе-

198

ния Эйнштейна была уже переполнена. В письме к обер-бургомистру он заявил о своем отказе от «подарка»: вилла, или, точнее, крошечный домик с таким же садом вокруг, была построена им на собственные скромные сбережения.

Среди многочисленных ученых дипломов, укра­сивших стены комнат в домике, находился и дип­лом, полученный незадолго до описываемых собы­тий из Советского Союза.

На общем академическом собрании, заседавшем 6 ноября 1926 года в старинном здании, построен­ном Гваренги на берегу Невы, десять прославлен­ных русских академиков, в том числе Белопольский, Вернадский, Иоффе, Лазарев, Крачковский, Фер­сман, предложили избрать в почетные члены Акаде­мии наук Советского Союза Альберта Эйнштейна. (Пятью годами раньше в том же самом здании .на Неве состоялось, мы помним, первое его избрание в члены-корреспонденты.) Баллотировка была про' ведена четвертого декабря. Всеми голосами против одного Альберт Эйнштейн был признан советским почетным академиком. Вместе с ним в тот же день удостоились, этого звания Альберт Майкельсон.-я Мария Кюри-Склодовская. Жизненные -пути всеу троих скрестились опять — теперь на туманных бере­гах в далеком северном городе... . . .:

Диплом, составленный по традиции на русском и латинском языках, был подписан президентом академии Карпинским и непременным секретарем Ольденбургом. Под стеклом и в дубовой рамке, вы пиленной самим Эйнштейном, он нашел свое место на .стене маленького дома, затерявшегося среди хвойных лесов Потсдама. Здесь 6 октября 1929 го­да отметил Эйнштейн новоселье, тут искали встреч с ним разные люди, и никому никогда не было отка­зано в приеме. ,

Одни шли к Эйнштейну за советом и добрым. словом, другие преследовали более сложные и не­бескорыстные цели. Приходили простые люди и те, кто принадлежал к самому верхнему слою респуб­лики юнкеров и промышленных дельцов. Директор

199

Рейхсбанка Лютер нанес однажды визит и долго говорил о проведенной по его плану денежной ре­форме в Германии. Стабилизация валюты на базе новой «рентной» марки — вот то, что было пана­цеей от всех социальных зол, по мнению доктора Лютера. Эйнштейн выслушал внимательно и ска­зал:

— Это чудесно. Но если экономика, как вы го­ворите, оздоровлена, то почему же сохраняется без­работица?

Лютер приступил было к пространным объясне­ниям в академическом стиле, но Эйнштейн кротко прервал его:

— Где человек в вашем золотом и серебряном мире? Где человек и обещанный ему насущный хлеб? Человек — вот единственно важное звено в этой цепи, и вы его потеряли!

В другой раз, беседуя с премьер-министром Штреземанном, он высказал ему прямо в глаза свои наблюдения над социальной механикой минувшего пятилетия:

— Инфляция в Германии была не чем иным, как самым крупным мошенничеством, когда-либо осу­ществленным в истории! Она, инфляция, была тщательно задумана Стиннесом, Крупном и их друзьями для того, чтобы смешать карты союзниче­ской репарационной комиссии, разорить конкурентов, скупить за бесценок их предприятия, стереть губкой все долги и финансовые обязательства концернов. То, что при этом оказалось на краю голодной смер­ти несколько миллионов немцев и их детей, — лишь незначительная деталь с точки зрения авторов опе­рации. Теперь она завершена и у нас — благодаре­ние богу — имеется здоровая твердая немецкая марка!

Штреземанн натянуто улыбался и время от време­ни вставлял:

— Вы несколько преувеличиваете...

Здесь, в Потсдаме, посещали виллу Капут и рас­сеянные по дальним краям друзья — среди них Чар­ли Чаплин и Рабиндранат Тагор. Чаплин в один из

200

своих приездов — о'н прибыл тогда из Лондона ~ пришел не один. С ним был невысокого роста, сухо­щавый господин с жестким выражением лица. Чаплин отрекомендовал его как «доброго знакомого», но имя гостя в первую минуту поклонов и приветствий Эйн­штейн не расслышал или не запомнил. За обеденным столом Чаплин против обыкновения не был весел. Он был под впечатлением дней кризиса, сцен нищеты и безработицы, увиденных им по обе стороны Ла-Манша.

— Капиталистическая система неисправима, — сказал Чаплин, — она сопротивляется по-прежне­му любым попыткам внести в нее решительные изменения!—Он говорил на эту тему долго и го­рячо.

Эйнштейн, озабоченный тем, чтобы вывести сво­его гостя из его мрачного настроения, сказал:

— Оставив в стороне все теории, скажу вам, что сделал бы я, если б мне дали власть: я собрал бы в одну кучу все деньги, обращающиеся на планете, и сжег бы их!

Чаплин улыбнулся. Потом он принялся хохотать, и Эйнштейн присоединился к нему. «Никогда еще, —' записал свидетель этой сцены, — я не слышал такого громового и в то же время мальчишески-чистого сме­ха, как тот, которому предавалась эта пара». Спутник Чаплина, сидевший все время безмолвно за столом, вдруг встал и, сухо-учтиво раскланявшись, вышел., В ответ на недоумение присутствующих Чаплин по­яснил:

— Сэр Филипп Саосун из Лондона. Упросил меня взять его с собой к вам. Один из самых богатых лю­дей во всей Британской империи. Сын баронессы Алины де Ротшильд. Владелец доков в Бомбее, золотых рудников в Африке, угольных копей в Шот­ландии...

— Ах, так! — понимающе сказал Эйнштейн.

— Ах, так! —в тон ему откликнулся Чарли. И но­вый взрьге смеха был заключительным аккордом этой сцены.. . . ...

201

Приезд Рабиндраната Ta'ropa—это было осенью тридцатого года — предшествовал его путешествию в Советский Союз. «Индийский поэт был взволно­ван», — вспоминает один из домочадцев Эйнштейна.

— Я должен увидеть Россию,— повторял Тагор.— Я не хочу умереть, пока не увижу России! Русская школа, русская система народного образования—вот то, чем занята моя мысль все последнее время. И я познакомлюсь теперь с ними не только из книг!

Эйнштейн заметил, что вопросы школьного обра­зования всегда казались ему решающими вопросами. Педагоги должны воспитывать не ученых, а людей. Пусть все школьники о'бучаются какому-нибудь опре­деленному ремеслу. Нужно, чтобы каждый, независи­мо от того, станет он в будущем инженером ил'и му­зыкантом, приобрел технические навыки столяра, переплетчика, слесаря или любой другой рабочей профессии. Эти навыки связывают человека с наро­дом, они вырабатывают в людях нравственное чело­веческое существо.

— Я сам,—продолжал Эйнштейн,—считаю счаст­ливейшим временем моей жизни те годы, когда я ра­ботал в техническом патентном бюро. Я знал тогда, что мне платят деньги за мой практический полезный труд, а остальное в-ремя я мог отдавать теоретическо­му мышлению. Спиноза зарабатывал себе на хлеб, •выделывая очки, и это нисколько не мешало его фило­софскому творчеству! Пусть теоретики приобретают вторую специальность. Такой специальностью вполне может быть ремесло сапожника. Он, Эйнштейн, готов первый показать пример.

— Я не завидую будущим потребителям твоих ca'nor!—смеясь, подала реплику Эльза.

Эйнштейн досадливо отмахнулся и заговорил об особенностях детского характера, которые так плохо использует современная западная школа.

— Дети отличаются от нас, "взрослых, прежде всего тем, что они не потеряли способности удивлять­ся. Они видят в каждой окружающей их обыденной

202

вещи маленькое чудо и искренне изумляются ему. Я сам испытал впервые это ощущение, когда в детст­ве мне подарили компас. Потом мне не давал покоя вопрос, почему Луна не падает на Землю, но взрос­лые, которым я надоедал с этим вопросом, не прида­вали ему, по-видимому, никакого значения. Наша школа не развивает этой способности удивляться. Наоборот, она заглушает ее своими приемами меха­нического заучивания. Вот почему так убийственно скучны уроки школьной физики и математики. По­истине необыкновенно то, что эти уроки не оконча­тельно вытравили у людей стремление исследовать природу! Легко понять после этого, что некоторые важные научные идеи— даже и в нашу эпоху сугубой специализации—высказываются подчас людьми, не прошедшими систематического обучения. Я хочу упо­мянуть в этой связи об одном из ряда вон выходящем случае..-

. Эйнштейн рассказал о том, что в последние годы его посещает берлинский инженер Шершевский, кото­рый ведет переписку с русским натуралистом и изо­бретателем Константином Циолковским. Циолковский, провинциальный учитель, самоучка, в течение многих лет работает над теорией ракеты и полета в межпла­нетное пространство. Этим вопросом заинтересова­лись сейчас в Америке Годдард и здесь, в Германии, Оберт. Идеи Циолковского по поводу будущих воз­можностей проникновения человечества в космос нель­зя назвать иначе как гениальными. Шершевский пере­вел на немецкий язык некоторые из трудов Циолков­ского я познакомил с ними Оберта, Лея, Хоманна и других здешних специалистов по ракетам. Те вырази­ли свое восхищение русским самоучкой, продвинув­шимся далеко вперед по сравнению с ними. Они считают, что России предстоит еще сказать тут свое веское слово.

— Но 'вот что занятно, — продолжал Эйнштейн, — нашлось несколько высокоученых деятелей, которые принялись опровергать математические расчеты Циол­ковского. «Ракета,—заявил один из критиков, — во­обще не сможет покинуть Землю, так как это проти-

203

воречило бы законам механики'!» Шершевский читал мне вслух эту «жемчужину» профессорского ума, и я вспомнил Парижскую Академию, постановившую, что метеориты ни в коем случае не падают с неба! Другой мудрец — он преподает, кажется, в Данцигском уни­верситете—признал неправильным метод интегриро­вания, примененный Циолковским в одной из его ра­бот. Шершевский показал мне это место у Циолков­ского, и я нашел, что все там совершенно правильно¹. ...Итак, школьная зубрежка, мешающая молодым лю­дям .с удивлением взирать на мир, отнюдь не являет­ся 'столбовой дорогой в науку. Тот факт, что мне са­мому посчастливилось открыть кое-что и, в частности, создать теорию относительности, я объясняю тем, что мне удалось в какой-то мере сохранить эту способ­ность удивляться. Когда подавляющее большинство физиков продолжало со школьной скамьи, совершен­но не задумываясь, пользоваться ньютоновскими фор­мами пространства и времени, я попробовал не пове­рить и рассмотреть весь вопрос заново...

— Мне 'кажется, — оказал один из сидевших за столом,—что мозг некоторых людей просто не спосо­бен к усвоению простейших физических и математи­ческих понятий. Вот я, например, уверен, что никогда не пойму, как устроен телефон, не говоря уже о ра­диоприемнике...

— Вздор! — откликнулся Эйнштейн. — Просто к вам не сумели правильно подойти в школе. Теле­фон — это очень просто.

И он кратко разъяснил сущность устройства теле­фона, вызвав искренний интерес слушателей.

, — Бесспорно, что телефон есть тоже чудо, но чудо, которое можно объяснить и понять, приложив к нему великие и всеобщие законы природы. (Он помешал ложечкой в стакане.) Незамечаемые нами чудеса окружают нас на каждом шагу. Когда я кругообраз­но помешиваю этот чай в стакане, я не устаю удив-

i См. письмо А. Шершевского к К. Э. Циолковскому от 25/VII 1927 г. (в брошюре: К. Циолковский, Ум и страсти. 1928, стр. 25)..

204

ляться тому, что чаинки, вместо того чтобы быть' отброшенными центробежной силой к краям стакана, скучиваются и вращаются в середине. Почему это так? Если хотите, я попробую объяснить. — И он кратко изложил особенности вихревого движения жидкости в ограниченном пространстве, связав это попутно с явлениями, наблюдаемыми в излучи­нах рек.

— Я никогда не думая, что это может быть так интересно!—воскликнул один из слушателей.

— Кажется, из меня действительно мог бы выйти неплохой преподаватель школьной физики'! — пробур­чал Эйнштейн.—Да, надо предоставить подросткам возможность побольше возиться с приборами и моде­лями' механизмов. Признаюсь вам, что в политехнику­ме меня больше всего увлекали те часы, которые я проводил в лаборатории, где каждое смещение стрелки на шкале прибора вызывало у меня чувство благоговения. Время, проведенное мною над распуты­ванием замысловатых технических предложений в бю­ро патентов, повторяю, также было для меня источ­ником радости. Так уж и быть, скажу вам, что я сам смастерил тогда несколько изобретений (на которые не взял, впрочем, патентов): аппарат для измерения очень малых электрических напряжений и еще одно устройство, автоматически определяющее время экспозиции при фотосъемке...

— Вы, теоретик Альберт Эйнштейн, конструирова­ли приборы? — воскликнул один из гостей.

— Да, этот неисправимый и зловредный теоретик, истребляющий черные знаки интегралов подобно ры­бе, пожирающей червей, как изобразил меня один берлинский иллюстрированный журнал... «Теория, мой друг, сера», как сказано у Гёте, а древо жизни, а сама материя пленительнее и прекрасней! — И, из­влекши ложечку из стакана, он стал любовно погла­живать, ощупывать ее блестящую поверхность мягки­ми подушечками на оконечности своих недлинных округлых пальцев.

Тагор оказал, что в Советской России задумыва­ются как раз над поднятыми Эйнштейном образова-