Поэма жизни заимствование из газеты «Советская Россия»

Вид материала

Поэма

Содержание Парадоксы и оптимистическая педагогика Макаренко Его гимн советскому коллективу Юрий Белов

Подобный материал:

• Страноведческий материал на страницах университетской газеты жень Юйхан, Арышева, 36.07kb.
• Модернизация и просвещение россия накануне реформ, 267.21kb.
• -, 93.01kb.
• Существования являлась органом райкома вкп(б), райисполкома и райпрофсовета и была, 69.07kb.
• Заимствование как лексическое явление, 55.55kb.
• Статья Латыниной о том, как устроена современная Россия. Из-за нее уронили сайт «Новой, 113.78kb.
• Контрольная работа Вариант №1 а на эти суждения вам надо дать ответ «Да» или «Нет», 58.65kb.
• Заимствование слова в общественно-политической жизни страны, 235.5kb.
• Образ Петра Первого в поэмах А. С. Пушкина (учитель Мордвинова Г. Ю.) Текст сочинения, 51.53kb.
• А. С. Пушкин Поэма «Медный всадник» Жанр: поэма, 139.05kb.

+

Поэма жизни

(заимствование из газеты «Советская Россия» с комментариями)

13 марта – 120 лет со дня рождения великого советского педагога А. С. Макаренко

Имя Макаренко давно стало легендарным, символом коммунистического воспитания. Его «Педагогическая поэма» – одна из самых читаемых книг в мире. По данным ЮНЕСКО, имя советского педагогического гения находится среди ста имён великих людей ХХ века. О макаренковской системе воспитания написано немало у нас в советское время и за рубежом. Но весьма редки и скупы публикации о Макаренко как о великой личности великой эпохи. Лишь М. Горький в одном из писем Антону Семёновичу определил масштаб его личности: «Удивительный Вы человечище, и как раз из таковых, в каких Русь нуждается».

Эти слова при жизни А. С. Макаренко не были известны – он не предал их гласности¹. Его переписка с М. Горьким была опубликована в 1952 году, когда увидело свет первое издание сочинений великого педагога. Правда, много раньше, в 1929 году, в горьковском очерке «По Союзу Советов» многомиллионный читатель имел возможность ознакомиться с первой портретной характеристикой Макаренко. Говоря о руководимой им колонии, о том, сколь неожиданным оказалось увиденное в ней («останется одним из глубочайших впечатлений на весь остаток жизни»), Горький писал: «Кто мог столь неузнаваемо изменить, перевоспитать сотни детей, так жестоко и оскорбительно помятых жизнью? Организатором и заведующим колонией является А. С. Макаренко. Это бесспорно талантливый педагог. Колонисты действительно любят его. Он – суровый по внешности, малословный человек лет за сорок, с большим носом, с умными и зоркими глазами, он похож на военного и на сельского учителя из «идейных». Говорит хрипло, сорванным или простуженным голосом, двигается медленно и всюду поспевает, всё видит, знает каждого колониста… У него, видимо, развита потребность мимоходом, незаметно, приласкать малыша, сказать каждому ласковое слово, улыбнуться, погладить по стриженой голове… А. С. Макаренко умеет говорить детям о труде с той спокойной, скрытой силою, которая и понятней, и красноречивее всех красивых слов»². Данная характеристика Антона Семёновича считалась его воспитанниками наиболее точной, о чём мне было сказано бывшими колонистами Перцовским (Перец в «Педагогической поэме») и Янкевским (актёром Ленинградского театра комедии) при встрече с ними в 1963 году. Как видим, Горький определяет своего героя как бесспорно талантливого педагога, малословного, с умными глазами, умеющего говорить со спокойной и скрытою силой. Судя о Макаренко только по горьковской его характеристике, можно заключить: перед нами незаурядная личность.

Парадоксы и оптимистическая педагогика Макаренко

Что меня больше всего поражает при чтении теоретических работ А. С. Макаренко, так это парадоксальность его ума. Когда читаешь их, поневоле вспоминаешь пушкинское: «и гений – парадоксов друг». Антон Семёнович высказал и обосновал немало суждений, резко расходящихся с общепринятыми.

Возьмём один из самых сложных и «вечных» вопросов практической педагогики – о воспитании дисциплины. Даже во времена советской школы считался непогрешимым постулат: сознательная дисциплина должна вытекать из сознания. Макаренко же утверждал: «определяться сознанием дисциплина не может». И доказывал, обращаясь к многолетнему своему опыту: «Рассчитывать, что дисциплину можно создать только одной проповедью, одними разъяснениями – это значит рассчитывать на результат чрезвычайно слабый». «Как раз в области рассуждений, – писал Макаренко, – мне приходилось сталкиваться с очень упорными противниками дисциплины среди воспитанников, и если доказывать им необходимость дисциплины словесно, то можно встретить такие же яркие слова и возражения»³. Из опыта деятельности единого (!) педагогического коллектива воспитателей и воспитанников в колонии им. М. Горького и коммуне им. Ф. Дзержинского Макаренко вывел основные моральные положения воспитания дисциплины. Это: дисциплина как форма политического и нравственного благополучия «должна требоваться от коллектива»; дисциплина есть свобода, ибо «ставит каждую отдельную личность, каждого отдельного человека в более защищённое, более свободное положение»; в основе дисциплины лежит требование коллектива к личности, так как «интересы коллектива выше интересов личности»; дисциплина украшает коллектив⁴.

Дисциплина есть свобода, дисциплина есть красота коллективной жизни – это ли не парадоксальные утверждения, идущие вразрез с общепринятым (до сих пор господствующим) пониманием дисциплины как дисциплины повинности, запрета, торможения? Макаренко вывел новую формулу созидательной дисциплины – дисциплина борьбы и преодоления препятствий, которые заключаются в нас, в людях. Такая дисциплина возможна в советском коллективе, где отношение общей и частной цели не есть отношение противоположностей, «а есть только отношение общего (значит, и моего) к частному, которое, оставаясь только моим, будет итожиться в общее в особом порядке». Где есть признаки этого коллектива, там макаренковские постулаты дисциплины и сегодня имеют практический смысл⁵.

Парадоксы Макаренко вытекали из его диалектического мышления. Он был и остаётся самым великим диалектиком в мировой педагогике. Именно диалектический ум привёл его к открытию (парадоксу), которое перевернуло всю мировую педагогическую практику, – к воспитанию малолетних преступников как нормальных детей, к отказу от изучения их прошлой жизни⁶. Такого до Макаренко не было. В письме М. Горькому (август 1925 г.) он писал: «Наш педагогический коллектив до сих пор одинок в вопросе о значении деликатности по отношению к нашим воспитанникам. С самого начала мы поставили себе твёрдым правилом не интересоваться прошлым наших ребят. С точки зрения так называемой педагогики это абсурд: нужно якобы обязательно разобрать по косточкам все похождения мальчика, выудить и назвать все его «преступные» наклонности, добраться до отца с матерью – короче говоря, вывернуть наизнанку всю ту яму, в которой копошился и погибал ребёнок. А собравши все эти замечательные сведения, по всем правилам науки строить нового человека. Всё это ведь глупости: никаких правил науки просто нет, а длительная вивисекция над живым человеком обратит его в безобразный труп. …Мне удалось добиться того, что нам даже дел и характеристик не присылают: прислали к нам хлопца, а что он там натворил: украл или ограбил – просто никому не интересно. Это привело к поразительному эффекту. Давно уже у нас вывелись разговоры между хлопцами об уголовных подвигах, всякий новый колонист со стороны всех встречает только один вопрос: какой ты товарищ, хозяин, работник? Пафос устремления к будущему совершенно покрыл все отражения ушедших бед».

Пафос устремления к будущему Макаренко нашёл в советской организации воспитательного коллектива, в соединении в нём обучения и воспитания с производительным трудом (трудом-заботой), в движении коллектива к ближней, средней и дальней цели развития. Из живой педагогики коллективного действия вывел он теорию воспитания личности в коллективе, через коллектив и для коллектива⁷. Что всё это значит? – ответ на этот вопрос каждый, кто думает всерьёз о будущем своих детей, своей страны, может найти в книгах А. С. Макаренко: «Педагогическая поэма», «Флаги на башнях», «Книга для родителей». И, конечно же, в IV и V томах собрания его сочинений, в которых собраны статьи и лекции великого педагога по вопросам теории и методики советского воспитания. Макаренко доказывал: цель воспитания задаёт не педагогика и психология, а политика; он прекрасно знал историю общественного развития («вся литература по истории на русском языке мне известна… Знаком хорошо с трудами Михайловского, Лафарга, Маслова, Ленина»).

Осмысливая педагогическое наследие А. С. Макаренко, чем занимаюсь многие годы, я восхищаюсь масштабностью его личности. Его опыт не имеет аналога в мировой педагогической практике. В СССР были лишь некоторые приближения к Макаренко – не более. Ни у кого не хватило его философского взгляда на процесс советского воспитания. Макаренко первым в педагогике осознал суть социалистического преобразования общества – превращение каждого участника этого преобразования в созидателя, в субъект истории. В этом он видел и суть советского воспитания. Макаренко дал ему философскую основу, что наиболее графически чётко выражено в его книге «Флаги на башнях». Себя он вывел в ней в образе Захарова – заведующего колонией Первого мая.

Приведу одно из любимых мною мест названной книги. Кто читал её, пусть вспомнит, а кто не читал, читайте: «…Педагогика рождалась на всей территории Союза, но не везде нашлись терпение и настойчивость, чтобы собрать её первые плоды. Старое цепко держалось на земле, и Захаров то и дело сбрасывал с себя отжившие предрассудки. Только недавно он сам освободился от самого главного «педагогического порока»: убеждения, что дети есть только объект воспитания. Нет, дети – это живые жизни, и жизни прекрасные, и поэтому нужно относиться к ним как к товарищам и гражданам, нужно видеть и уважать их права и обязанности, право на радость и обязанность ответственности. И тогда Захаров предъявил к ним последнее требование: никаких срывов, ни одного дня разложения, ни одного момента растерянности!»

В данной связи поведаю читателю о первой встрече Семёна Калабалина (Семён Карабанов в «Педагогической поэме») с Антоном Семёновичем Макаренко.

В 1957 году я, будучи десятиклассником, был приглашен на выступление Семёна Афанасьевича Калабалина, тогда уже известного советского педагога-макаренковца, перед ленинградскими учителями. Из его уст услышал удивительную историю.

В гражданскую войну Семён лишился матери и отца и, оказавшись беспризорным, попал под влияние уголовников и стал квалифицированным вором, по его словам. Был участником банды, после разгрома которой арестован и помещён в тюрьму. Там в 1920 году и произошла его первая встреча с Антоном Семёновичем. Макаренко предупредили, что Калабалин опасен – и в тюрьме-то с ним никак не справиться. Антон Семёнович решил взять своего будущего воспитанника из тюрьмы, о чём и сообщил ему в кабинете начальника тюрьмы.

Как рассказывал Калабалин, когда надзиратель вёл его к начальнику, то ни разу не толкнул его в спину, что делал до этого всегда. Удивило Семёна и то, что, когда его привели в кабинет начальника, у того не было на столе калабалинского «дела», что тоже было непривычно – без «дела» с ним никогда разговора не вели. Рядом с начальником сидел спортивного вида человек с большим носом и в пенсне в золотой оправе. Он встал, подошёл к Семёну и спросил его:

– Правда, что тебя Семёном зовут?

– Правда.

– Так это здорово, что тебя Семёном зовут! Мы с тобой почти тёзки – меня Антоном Семёновичем зовут. Ты меня извини, голубчик, что это из-за меня тебя попросили. Извини, что я тебя побеспокоил.

– Ничего, – отвечал Семён, несколько растерявшись.

Макаренко продолжил:

– Видишь ли, я организую очень интересное дело и хочу, чтобы ты принял в нём участие.

– Согласен, – чуть подумав, сказал Семён (Калабалин вспоминал, что Макаренко ему сразу понравился своим спокойствием и приветливостью).

– Вот хорошо, вот спасибо. Если есть у тебя вещи, забирай их и пойдём.

Семён ответил, что вещей у него нет.

– Очень удобно. Попрощайся с начальником и пойдём.

Всё было необычным для Семёна в этой встрече с незнакомым ему человеком: и спокойный тон разговора, и слово «голубчик» (в тюрьме к нему обращались с привычными для него словами: «бандюга», «ворюга», «негодяй» и т. п.), и извинение за беспокойство (никогда перед ним никто не извинялся). Когда они с Макаренко пришли во двор наробраза, тот поразил Семёна ещё раз.

– У меня к тебе, Семён, есть просьба: много у меня всяких дел, а нужно получить продукты. Так вот ты получи продукты, а я отправлюсь по разным делам.

В приливе благодарности за человеческое отношение к нему Семён, используя свою «квалификацию», получил продукты с избытком на две «лишние» буханки хлеба. Отъехали они с Антоном Семёновичем на бричке метров двести. Остановились, и Макаренко обратился к Семёну:

– На складе произошло какое-то недоразумение. Я туда забегал узнать, когда приезжать за продуктами, и вот кладовщики говорят, что дали тебе на две буханки хлеба больше, чем полагалось. Ты возьми, пожалуйста, эти буханки и отнеси их на склад, я буду тебя ждать.

«Совести у меня тогда ещё не было, – рассказывал Калабалин, – но я испытал какое-то ощущение вроде стыда». Буханки были возвращены на склад. Семён вернулся.

Ошибается тот, кто, ознакомившись с этой историей, скажет: Макаренко провёл эксперимент на доверие, и эксперимент удался. Нет, не было эксперимента. Антон Семёнович жил доверием к людям. Рисковал – да! Но всегда рисковал доверием и никогда – недоверием. Но главное у Макаренко было даже не в этом, а в организации коллективного требования к личности. Макаренко готовил Семёна к встрече с коллективом колонистов, в котором воровство уже считалось самым тяжким преступлением. Там тому, кто допускал «осечку», говорили просто и ясно: воровать ты больше не будешь, и баста! Макаренко был по отношению к новичку уполномоченным коллектива.

Его гимн советскому коллективу

Антон Семёнович отвергал педагогов-одиночек, стремящихся быть носителями нравственного совершенства. Он называл их людьми с «уединённой честностью», выделяющими своё превосходство над другими и тем унижающими их. Нравственным человеком, по убеждению Макаренко, нельзя стать в одиночку. Только в коллективе, объединённом единством цели, интересов, единством общего труда и организации этого труда, может быть воспитан коллективист-борец. Иными словами, человек коммунистической (общей, а не единоличной) нравственности. Макаренко с презрением относился к тем, кто из кожи вон лез, чтобы добиться к себе любви воспитанников. Считал это преступлением. Преступлением перед единым педагогическим коллективом воспитателей и воспитанников, в результате которого происходит опасное смещение нравственных ценностей – не коллектив становится их носителем, хранителем и защитником, а педагог, гоняющийся за «любовью» воспитанников.

Масштабность личности Макаренко не понять, если отстраниться от исторической масштабности социалистического преобразования России. Антон Семёнович был необычайно талантливым человеком. Не случайно он, сын рабочего-маляра в железнодорожных мастерских, начавший в свои семнадцать лет (1905 г.) педагогическую деятельность помощником учителя двухклассного училища в г. Крюкове, без протекции поступает в Полтавский педагогический институт (1914 г.) и оканчивает его с золотой медалью в 1917 году. Уже в институте профессора истории обратили на него внимание и пророчили ему стезю учёного-историка.

Октябрь 1917 года круто изменил судьбу Макаренко. Социалистическое преобразование России захватило его. В нём он увидел могущественную силу коллективного труда, красоту коллективного движения, преображающего человека. С создания трудового коллектива воспитанников начал свой нелёгкий и счастливый путь одарённый педагог и завершил его советским педагогическим гением, что стало ясно после его смерти. Шестнадцать лет, без отпусков и выходных дней, творил Антон Семёнович Макаренко свою педагогическую поэму в колонии им. Горького и коммуне им. Дзержинского. Он создал не просто трудовой коллектив подростков и юношей по образу и подобию советского трудового коллектива, а как один из совершеннейших производственных коллективов Советского Союза. Руководимая Макаренко коммуна прошла путь «от небольшого детского дома до сложнейшего комбината, имеющего пятнадцатимиллионный промфинплан, имеющего семь миллионов собственного имущества, из которого на триста тысяч рублей золотом только одного импортного оборудования, выпускающего уже двадцатую тысячу сложных механизмов и находящегося в прямых деловых производственных отношениях с самыми далёкими краями Советского Союза» (из письма А. С. Макаренко председателю Государственного политического управления УССР, 1934 г.). Комбинат включал в себя два предприятия: завод, выпускающий электросверлилки, и завод по производству знаменитого ФЭДа – первого советского фотоаппарата. Каждый коммунар имел хорошую зарплату и получал специальность рабочего высокой квалификации. При коммуне была школа-десятилетка, по окончании которой открывалась дорога на рабфак, в институт. К тому же имелись богатая библиотека, театр, дворец культуры и множество различных кружков. Быт коммуны был великолепно организован. И всё это благодаря подвижническому труду коммунаров. В начале 30-х предприятия коммуны перешли на хозрасчёт, а сама коммуна – на полное самообеспечение.

Макаренко не просто доверял бывшим беспризорникам большие дела, он верил в созидательную силу коллектива, объединившего их в общем труде. Эту силу Антон Семёнович называл могуществом непревзойдённым. С коллективом своих хлопцев и девчат творил он педагогическую поэму. В колонии и коммуне они не приготовлялись к большой жизни, а жили в ней и были её полноправными созидателями.

Я вспоминаю свои разговоры с бывшими колонистами-коммунарами. Один из них – Перцовский (Перец) сказал, вздохнув со светлой грустью: «Мы жили так, как никогда больше не жили: мы жили в коммунизме». Но путь к признанию социальной ценности его опыта не был усыпан розами. Рутинёры, доктринёры и схоласты, в двадцатые–тридцатые годы восседавшие на педагогическом олимпе (Наркомпросе), травили Макаренко, называя его методы воспитания несоветскими, а его педагогическую систему «идеологически вредной». До конца расправиться с Макаренко им мешали Горький и чекисты, предложившие Антону Семёновичу руководство коммуной им. Дзержинского.

Известие о скором приезде М. Горького в колонию заставило «олимпийцев» внести небольшой корректив в инструкцию её новому, но ещё не вступившему в свои права заведующему: «Систему тов. Макаренко сразу не ломать, а постепенно». Итак, не сразу, но ломать. Что же приводило в бешенство «учёных» и «идейных» работников просвещения в макаренковской системе воспитания? То, в первую очередь, что в трудовом коллективе колонистов товарищ умел приказать товарищу как себе равному⁸ и товарищ умел подчиниться товарищу как уполномоченному коллектива. Ревнители словесной созидательной дисциплины, свободного воспитания по Руссо (нельзя травмировать ребёнка требованием, да тем более в форме наказания – наказание воспитывает раба!) негодовали: «Да это же командирская педагогика! Не колония, а казарма!» И умалчивали, что в других учреждениях для малолетних правонарушителей незыблем был закон воровской «малины»: подчиняйся сильнейшему – человек человеку волк.

Педологи, по тестам определяющие умственные способности и мотивы поведения ребёнка и соответственно разрабатывающие индивидуальные меры воздействия на него, начисто отвергали равенство всех в коллективе колонии. Они возмущенно возглашали: «Макаренко не признаёт индивидуальной психологии! Коллектив не может решать судьбу личности, а у него всё решает коллектив!..»⁹ Тестовая и толерантная педагогика сегодня в чести у нас. И три миллиона беспризорных детей брошены на произвол судьбы. А сколько ещё отбывают свой срок в колониях строгого режима…

…На следующий день после приезда М. Горького в колонию, 3 сентября 1928 года, А. Макаренко был уволен с должности заведующего. Он знал об этом раньше, но ничего не сказал писателю. Антон Семёнович был коллективистом-борцом и никогда не поступался своими взглядами, выстраданными в его педагогической практике.

Из письма А. С. Макаренко заведующему Главным управлением социального воспитания НКП УССР: «Я уверен, что в колонии имени Горького осуществлён настоящий соцвос. Не имею никаких оснований усомниться хотя бы в одной детали… Всё это заставляет меня просить Вас привести в исполнение Ваше решение снять меня с работы. Я понимаю, что в дальнейшем будет поставлен вопрос о снятии меня и в коммуне Дзержинского… Всё же я предпочитаю скорее остаться без работы, чем отказаться от организационных находок, имеющих, по моему мнению, важное значение для советского воспитания».

Апологеты «свободного» воспитания, административной и кабинетной педагогики не оставили в покое Антона Семёновича и после того, как увидели свет его книги «Педагогическая поэма» и «Флаги на башнях». Литературные критики РАППа пытались оценить их, руководствуясь пролеткультовским принципом: «попутчик или враг». В особенности изощрялся в своём злобствовании по отношению к Макаренко критик Левин. В рецензии на повесть «Флаги на башнях» он утверждал, что её автор написал «сусальную сказку, сказку о том, чего не могло быть, нет и не будет». Рецензия была опубликована в «Литературной газете» за несколько дней до смерти Антона Семёновича¹⁰. За него критику, заявившему, что он «не обязан расшаркиваться перед урной Макаренко», ответили колонисты-горьковцы и коммунары-дзержинцы: «Вы не понимаете, как это так легко и свободно беспризорник (в Вашем понимании калека и вор) переделывается в активного, сознательного коммунара. Вы это считаете неестественным, неправдоподобным… Вам недоступны симфонии молодой советской жизни, они режут Вам ухо… Вы, гражданин Ф. Левин, вышли из фарватера нашей жизни и поэтому не понимаете, что Вы с Вашей «критикой» уже потерпели полный крах».

…С реставрацией капитализма в России реставрировались левины и прочие. Они сегодня продолжают чёрное дело своих идейных пращуров – чернят творчество великого советского педагога. Изо всех сил пытаются умертвить советскую культуру. Но она жива, и есть кому сохранить, защитить и возродить её. Её вечные духовные памятники – книги. В их ряду – собрание сочинений А. С. Макаренко.

Он прожил свою жизнь в непрерывной борьбе и успел своим страстотерпным трудом предвосхитить будущее. Он оставил нам его реальный идеал и остался в нашей жизни великим человеком великой советской эпохи¹¹.


Юрий Белов

«Советская Россия» от 13 марта 2008 года