Geum.ru

Дело №23. «Об изъятии церковных ценностей и колоколов». Список документов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
28 ]. Однако полные перечни изъятого (или просто похищенного) и здесь чаще всего отсутствуют, не говоря уже об оценке имущества.

На рубеже 1921—1922 гг. продолжаются попытки руководителей партии, советской власти продолжить и как-то упорядочить всю эту политику прямых экспроприации имущества, бывшего ранее собственностью церковных организаций. 27 декабря 1921 г. ВЦИК принимает короткий декрет о судьбе “колоссальных ценностей, находящихся в церквах и монастырях”. Декрет требует от местных властей при изъятии, ликвидации и использовании этого имущества различать:
  1. “имущество, имеющее историко-художественное значение”, которое “подлежит исключительному ведению отдела по делам музеев” Наркомпроса и не может отчуждаться без его разрешения;
  2. “имущество материальной ценности”, подлежащее передаче в Гохран и
  3. “имущество обиходного характера, где оно еще сохранилось”, о дальнейшей судьбе которого декрет умалчивает, оставляя ее решение на усмотрение местных властей.

Впрочем, ниже критикуются “наблюдающиеся за последнее время ликвидации имущества органами местной власти путем неорганизованной продажи или передачи группам верующих”. Но все, что ВЦИК требует здесь, сводится к обязательной музейной экспертизе [ 29 ].

В январе 1922 г. Троцкий неоднократно требует упорядочивания дела изъятия ценностей из монастырей. Требования эти вроде бы просто продолжают прежнюю линию, намека на новую широкую кампанию здесь на первый взгляд еще нет. Но уже 9 февраля 1922 г. Троцкий в короткой записке одной из “троек” (уполномоченному Президиума ВЦИК по изъятию ценностей Лебедеву, руководителю VIII “антицерковного” отдела НКЮ Сосновскому, заместителю наркома юстиции П. А. Красикову) подчеркивает: “Мне кажется необходимым сейчас же подготовить постановление Президиума ВЦИК о порядке изъятия и учета церковных ценностей, о порядке их сосредоточения и об установлении им особого государственного счета со специальным назначением на нужды голодающих (хлеб, семена, орудия и т. д.)” [ 30) ]. Таким образом, появление известного декрета ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г., ставшего юридической основой для широкомасштабной акции ограбления церквей и монастырей, историк может рассматривать как выполнение высшей законодательной властью страны прямого указания Льва Давыдовича.

Такая интерпретация источников справедлива, но не полна. Напомним, что само Политбюро в тот же день 9 февраля, когда Троцкий писал свою записку, рассмотрело и одобрило текст воззвания патриарха от 6 февраля. Патриарх, разумеется, призывал к добровольным пожертвованиям предметов, не имевших прямого богослужебного применения, что было достаточно далеко от линии Троцкого. На заседании Политбюро 9 февраля Троцкий, правда, отсутствовал. Таким образом, на самом верху пирамиды власти в первой декаде февраля полного единства по вопросу о начале широкой кампании против церкви еще не было.

Однако, хотя разработка декрета ВЦИК от 23 февраля велась по прямому партийному указанию, протоколы заседания Политбюро свидетельствуют, что окончательный текст декрета не прошел процедуры утверждения высшим партийным органом. Если учесть, что в отношении религии и церкви ВЦИК во главе с Калининым занимал более сдержанную позицию, чем Политбюро, можно понять гнев Троцкого, когда, вернувшись из отпуска, он ознакомился с текстом уже опубликованного декрета. Создавая систему комиссий по изъятию церковных ценностей, Политбюро 16 марта 1922 г. констатировало (протокол № 113, п. 12 — № 23-10), что дело это “еще не подготовлено” и постановило запросить мнение Троцкого. Последний 17 марта, представляя для обсуждения в Политбюро свой развернутый план по этому вопросу, предваряет его преамбулой с острой критикой действий ВЦИК по подготовке декрета:

“В отношении изъятия ценностей сделано было, главным образом Президиумом ВЦИК, все для того, чтобы сорвать кампанию [...] Декрет об изъятии был издан и опубликован совершенно независимо от хода подготовки и оказался холостым выстрелом, предупредившим попов о необходимости серьезной подготовки к отпору”.

Троцкий считал, однако, что партия вполне может повернуть все мероприятие в задуманное им русло, более отвечающее генеральной линии партии воинствующих материалистов: “Думаю, что дело можно поправить, если поставить его в центре внимания партии. Предлагаю следующие конкретные мероприятия” [ 31 ].

Самого плана Троцкого, дальнейшего его развития и соответствующих решений Политбюро мы коснемся несколько ниже. Сейчас же ограничимся констатацией определенного несовпадения позиций в партийном руководстве при создании инициативных документов о кампании изъятия церковных ценностей.

С принятием ВЦИК декрета от 16(23). 02 1922 г. об изъятии церковных ценностей началась сложная борьба за его интерпретацию и масштабная общерусская кампания изъятия. Экспроприация веками копившихся в храмах ценностей потребовала энергичных усилий всего карательного и политико-идеологического аппарата страны, повседневного руководства и корректирования со стороны Политбюро и непосредственно главных вождей. Достаточно сказать, что связанные с этой кампанией вопросы в решающие недели весны 1922 г. ставились почти на каждом заседании Политбюро, между которыми, к тому же, не раз проводились опросы. На это крупное дело сразу же был нацелен весь механизм ГПУ. Главные чекисты не только руководили неизбежным широкомасштабным применением насилия, претворяя в жизнь директивы центрального партийного штаба, но и оказывали активное воздействие на выработку линии Политбюро. Еще ждет своего исследования важнейший инструмент такого воздействия — секретная система как повседневной, так и аналитической информации вождей органами ГПУ (ряд источников публикуется ниже). Но такие видные руководители чекистов, как Дзержинский, а особенно — Уншлихт, Менжинский, Самсонов, не раз выступали инициаторами обсуждения в Политбюро, комитетах и комиссиях разных уровней наиболее жестких мер по отношению к РПЦ, верующим. А если иногда партийные лидеры по тактическим соображениям временно смягчали предложенные чекистами меры насилия, ГПУ умело вновь и вновь повторять свои предложения, в конце концов добиваясь их утверждения (№ 23-21 — 23-23).

Но все же бразды правления всеми принципиальными моментами дела твердо держало в своих руках Политбюро. Главным двигателем широкой операции по разгрому РПЦ оставался Л. Д. Троцкий, действовавший при непосредственной поддержке прежде всего В. И. Ленина, а затем И. В. Сталина. В. М. Молотов, бывший тогда фигурой несамостоятельной, все же позволял себе иногда некоторую оппозицию по отношению к глобальному (троцкистско-ленинскому) плану разгрома РПЦ и искоренения религии. Изредка отдельные возражения заявляли и Каменев с Зиновьевым, явно из опасения слишком обострить обстановку в Москве и Петрограде. Но стойкие ленинцы легко ломали эти непоследовательные попытки робких возражений от членов Политбюро. Еще более сдержанной по отношению к планам Троцкого была позиция М. И. Калинина, стремившегося по возможности особенно не отходить от объявленной официальной цели кампании — помощи голодающим. Но именно его руководство партии избрало в качестве главного прикрытия своих действительных целей — и он послушно эту роль исполнял, подписывая все заготовленные Троцким и Уншлихтом бумаги, давая за своей подписью составленные другими интервью и статьи в газетах.

Уже в первых числах марта перед Троцким остро встал вопрос о создании в масштабах всей страны особого механизма для осуществления изъятия церковных ценностей. С 12 января 1921 г. в губерниях создавались и действовали особые тройки, являющиеся местными органами Комиссии “по учету и сосредоточению ценностей”. Но у них была своя задача — изъятие ценностей, ранее конфискованных В Ч К и “застрявших” в ее местных органах, ценностей, принадлежавших музеям или перемещенных туда, а также закрытым монастырям, церквям. Действующие церкви и монастыри, как подчеркивал Троцкий, — это особая задача, более политическая, чем финансовая. Конечно, в стране действовал аппарат Помгола, но Троцкий не очень доверял ему, даже когда это уже был свой, “советский” Помгол. И хотя он сам приказывал разработать ВЦИК декрет об изъятии церковных ценностей, результатом работы, а тем более перспективой иметь Помгол реальным руководителем всей кампании Троцкий был крайне раздражен.

Как и в истории с Комиссией “по учету и сосредоточению”, Троцкий собирался оставаться главным реальным двигателем и руководителем всего дела, имея для конкретной работы особый четкий механизм во главе с проверенным человеком, верным ему и партии. А Помгол и его председатель должны были стать удобной ширмой для строго законспирированного органа действительного руководства. Решающий шаг в этом направлении Троцкий начал готовить 10.03 1922 г., созвав под своим председательством заседание Комиссии “по учету и сосредоточению ценностей” (протокол № 7) и поставив на нем вопрос об исправлении “явно обнаруженной ныне несостоятельности постановки дела” с исполнением декрета ВЦИК от 16(23).02 1922 г. Протокол этого заседания по своим формулировкам являлся вроде бы самодостаточным документом, фиксировавшим решения, принятые под председательством “особоуполномоченного СНК” в пределах его полномочий, и не нуждавшимся более ни в чьем утверждении. Однако любопытно, что единственный известный пока экземпляр протокола (из фонда ВЧК Центрального архива ФСБ) не был подписан Троцким и вся проблема была вынесена на Политбюро.

Согласно этому протоколу, “для руководства работой” по “изъятию ценностей из церквей” создавалась особая комиссия под председательством Сапронова. Его заместителем назначался Уншлихт, который обязан был, начав работу, ввести в курс дела главу московских чекистов Медведя и затем передать свои полномочия по комиссии ему. В комиссию включались также Самойлова-Землячка и Галкин; все вышеперечисленные (за исключением Медведя) при этом были и оставались членами руководимой Троцким Комиссии “по учету и сосредоточению” (№ П-27). Подчеркивался “строго конспиративный характер” новой комиссии: “Ни адрес, ни состав ее нигде не публикуется. Официальный же адрес комиссии по вопросу об изъятии ценностей из церквей должен быть при Помголе”.

Постановления, изложенные в протоколе № 7, Троцкий вынес на обсуждение Политбюро. Там проект столкнулся с предыдущей сходной инициативой, которая, скорее всего, также исходила от Троцкого. Еще 11.03 Политбюро приняло опросом (и затем 13.03 утвердило на заседании — см. № 23-6) постановление о создании подобной комиссии для Москвы, почти в том же составе, который предусматривался 10.03 протоколом № 7 для Центральной комиссии (по этому же протоколу московскую комиссию предполагалось распустить, но Политбюро в конце концов сохранило ее под руководством Медведя, подчинив Центральной). Рассматривая 16.03 вопрос об изъятии церковных ценностей, Политбюро, явно из-за всей этой путаницы с двумя комиссиями, сочло всю проблему неподготовленной и поручило Сапронову перед созданием центральной комиссии еще раз запросить точное мнение Троцкого (№ 23-10). Сапронов тут же направил Троцкому соответствующее письмо (комм. 13 к д. 23).

Троцкий, продумав еще раз детали предлагаемой им конструкции, подробно изложил весь план в своем письме в Политбюро 17.03 1922 г. (№ 23-14). Теперь он предлагал уже создать целую сеть комиссий во главе с Центральной, соответственно подработав состав последней. Наряду с Сапроновым, Уншлихтом и Красиковым Троцкий рекомендовал ввести в ее состав заместителя Калинина по Помголу Винокурова и своего заместителя по “учету и сосредоточению” Базилевича, а также какого-либо представителя Секретариата или Агитпропа ЦК. Кандидатуру председателя комиссии Троцкий не предлагал, но соглашался сам вести раз в неделю заседания комиссии.

Письмо это было тщательно обсуждено на заседании ПБ 20.03 1922 г. и принято с небольшой, но примечательной правкой. Кадровые наметки Троцкого были одобрены, но в качестве заместителя Сапронова был назначен вполне подходящий для такой работы человек — заместитель народного комиссара внутренних дел Белобородов, в недавнем прошлом активный участник екатеринбургского цареубийства. Представителем ЦК РКП(6) в комиссии стал зам. заведующего Агитпропа Яковлев. Но главой комиссии было решено сделать Калинина, что вроде бы разрушало весь замысел Троцкого. Возможно, такое решение как-то отражало выдвинутое Лениным накануне, 19.03, категорическое требование, чтобы (явно учитывая национальность Троцкого) во всех официальных мероприятиях по изъятию выступал только Калинин — “никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий” (№ 23-16). Конечно, здесь было дело не публичное, а строго конспиративное — и все же. Однако протоколы комиссии показывают, что на деле Калинин никогда не руководил ею, комиссия не раз шла на конфликты с ним, а действительным руководителем, председательствовавшим на ее заседаниях, вскоре стал заместитель председателя комиссии Белобородов.

Политбюро 20.03 утвердило без изменений основные предложения Троцкого о создании во всех губерниях “секретных подготовительных комиссий” для руководства изъятием церковных ценностей, в состав которых обязательно включаются “комиссар дивизии, бригады или начальник политотдела”. Для их прикрытия на местах создаются “официальные комиссии или столы”; в центре роль такой ширмы отводилась Помголу во главе с тем же Калининым.

Так стал складываться механизм руководства этой широкой акцией, включивший в себя как уже существовавшие главные органы управления, так и экстраординарные административные новации.

Верховное руководство твердо осуществляло Политбюро; при всей важности инициатив Троцкого и Ленина в этом органе существовала реальная коллегиальность в принятии решений; руководитель Секретариата И. В. Сталин вплоть до весны 1923 г. поддерживал жесткую линию Троцкого. При подготовке и проведении в жизнь своих решений Политбюро привычно использовало сложившиеся механизмы Секретариата, Оргбюро и Агитпропотдела ЦК РКП(б). Для детального повседневного руководства в решающие месяцы весны — лета 1922 г. функционировала Центральная КИЦЦ и ее губернские органы; определяющую роль в этой сети комиссий играли представители руководящих партийных и силовых структур. Осенью 1922 г. из неразберихи пересечения функций нескольких особых комиссий, созданных для решения ряда конкретных задач в сфере борьбы с религией, возникла новая главная комиссия по руководству всем делом — Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(б), о деятельности которой будет сказано ниже. Трудно переоценить тот огромный вклад, который внесли в дело изъятия ценностей, разгрома РПЦ и создания “обновленческой церкви” силовые структуры во главе с ОГПУ. Кампания сразу же потребовала применения армейских подразделений, поэтому к ней быстро были подключены Реввоенсовет, Генштаб, штабы армий, начальники гарнизонов, политорганы армии. В Центральной КИЦЦ и других комиссиях П. А. Красиков представлял НКЮ и Прокуратуру. А вскоре пришлось заниматься и организацией судебных процессов над духовенством и верующими. Здесь было не обойтись без Ревтриба и местных трибуналов; их опять же нельзя было оставлять без повседневного руководства и наставления, поэтому Политбюро, само утверждавшее наиболее важные расстрелы, создало и особую комиссию по судебным процессам (ими, правда, занимались и другие комиссии).

Органу ВЦИК — Помголу отводилась по этому замыслу роль прикрытия. Но в ходе самой кампании по изъятию не только Винокурову, но и Калинину приходилось заниматься огромным количеством практических деталей, до которых не всегда были охочи мастера идейно-политического и военно-заплечного руководства. В Помгол шла обильная корреспонденция со всей страны, жалобы и ходатайства. Сюда, как и в ГПУ, поступали сведения с мест о ходе изъятия. Архивный фонд Помгола является поэтому важнейшим массивом информации. И в конце концов общий цифровой итог всей кампании по изъятию подвел именно Помгол (преобразованный в Последгол).

Но дело было отнюдь не только в изъятии ценностей. В том же письме Троцкого от 17.03, ставшем постановлением ПБ от 20.03, содержатся четкие директивы, относящиеся к важнейшей, по существу, главной задаче всей кампании по “И.Ц.Ц.” — расколу и разгрому Русской Православной Церкви и других традиционных религиозных организаций страны. Именно церковь, являвшаяся самой массовой организацией в огромной крестьянской стране, мыслилась теперь главной угрозой новому строю. Необходимость беспощадной борьбы с ней была для партийных вождей азбучной истиной. Но следовало решить важные проблемы тактики. Конечно, жаль было отказываться от таких привычных методов политической борьбы, как внедрение агентуры в лагерь противника и активное ее использование не только в целях собственного осведомления, но и для раскола противника изнутри, вплоть до создания и поддержки “собственной”, рептильной псевдоцерковной организации. Но допустимо ли созидать церковь на марксистско-атеистическом камне? Не в каноничности такой церкви было для них, конечно, дело, да и вообще не в самой церкви, ближайшее будущее показало, что ее можно просто расстрелять — и нет проблемы. Затруднение было не в этом — после многих лет уставных и теоретических споров о чистоте атеистического марксизма может ли передовой авангард победоносного мирового пролетариата позволить себе возводить стены и покров христианского храма, как воспримет это партийная масса и зарубежные марксистские оппоненты? Что менее опасно — широкомасштабное репрессирование духовенства и разгром храмов или партийно-церковное строительство (хотя бы и ради разрушения)?

И, как часто бывало в партии, в критический момент ее главные вожди решительно обогатили марксистскую теорию смелыми построениями. Как мы видели, еще в конце 1921 г. неподкупный Феликс категорически требовал, чтобы профессиональным делом осведомительства и провокации в церковной среде занимались только профессионалы ГПУ своими методами, а не партийные мыслители-дилетанты. Но весной 1922 г. ведущие теоретики и практики партии Ленин и Троцкий выработали более тонкий план. В постановлениях Политбюро впервые его наметки прослеживаются в лапидарном тексте п. 33 протокола № 111 от 13.03 1922г. “О временном допущении “советской” части духовенства в органы Помгола в связи с изъятием ценностей из церквей” (№ 23-5). Непосредственным поводом этой инициативы Троцкого был запрос от 10.03 его представителя по “учету и сосредоточению ценностей” в Петрограде Приворотского о том, возможно ли такое допущение (№ П-29). В Питере наметился компромисс изымателей с миролюбивой частью “тихоновского” духовенства, желавшей избежать столкновений и кровопролития при изъятии. Сам этот компромисс позднее будет партией осужден, и дело кончится расстрелами, но в запросе Приворотского Троцкий увидел возможность не мириться с “тихоновским” духовенством, а, наоборот, оторвать от него “советскую” часть, внести в церковь раскол.

План этот основывался и на предыдущих поисках ЧК и ЦК подходящего церковного лидера, которого можно было бы использовать на жестких условиях (напоминаем опять о споре Дзержинского с Луначарским конца 1921 г.). Учитывалось при этом и известное внутрицерковное явление — движение за обновление церковной жизни, существовавшее в канонических рамках РПЦ еще в период великих реформ 1860-х годов, возродившееся в 1905 г. и отраженное в ряде решений Поместного Собора 1917-1918 гг. В 1922 г. представилось удобным повернуть некоторые лозунги и отдельных лидеров этого движения в направлении, угодном Лубянке и Старой площади, для решения стратегической партийной задачи раскола РПЦ. Троцкий приглядывался уже и к возможным руководителям раскола, готовым резко радикализовать обновленческие лозунги (даже независимо от того, были ли они обновленцами раньше). На роль главного архиерея выдвигался безместный епископ Антонин (Грановский), хотя предстояло еще решить, что выгоднее партии — иметь во главе своей церкви епископа старого поставления или объявить в рамках этой церкви “принципиальную” войну епископату.

Не вдаваясь в подобные детали, Троцкий 12.03 предложил в записке в Политбюро допустить “советское” духовенство в Помгол, доведя “блок с этой частью попов” до определенного сотрудничества с ними. “Вся стратегия наша в данный период должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей” (№ П-32). Политбюро 13.03 превратило это предложение в директиву высшего органа страны (№ 23-5).

Параллельно начиналась организационная работа в Москве, а в Ростове-на-Дону практически одновременно с этим в марте — апреле конституируется под покровительством ГПУ местное “бюро для оказания противодействия епископской власти” (см. с. 77).

Сразу же после первых известий о массовом сопротивлении изъятию (11.03 в Ростове-на-Дону, с 17.03 в Смоленске и особенно 15.03 в Шуе) Ленин и Троцкий дают уже развернутые теоретические обоснования всей кампании. Собственно говоря, именно события в Шуе вызвали немедленную реакцию в Политбюро.

Мы публикуем значительный комплекс документов как об этой реакции, так и о самих событиях, включая материалы следствия и суда. Известие о кровопролитии в Шуе поступило в ЦК РКП(б) 18.03 в 11 ч 30 мин в виде шифротелеграммы Иваново-Вознесенского губисполкома, где упоминалось о 5 убитых и 15 раненых в результате столкновения войск с толпой (№ 23-13);

среди убитых назывался и один красноармеец, но потом выяснилось, что он был лишь избит толпой [ 32 ]. В ответ на расстрел толпы из пулеметов и винтовок забастовали рабочие двух фабрик. Из материалов о событиях в Шуе (как и о других столкновениях весны 1922 г.) виден несомненный стихийный характер происходящего [ 33) ].

Получив сообщение из Шуи, ЦК партии рассылает 19.03 на места шифротелеграмму за подписью Молотова о приостановке изъятия вплоть до особого распоряжения (№ 23—15). Позднее местные органы не раз будут ссылаться на эту шифротелеграмму, оправдываясь перед центром в медлительности проведения кампании. Но Ленин уже в тот же день 19.03 в своем известном письме принципиально осудит любое отступление или задержку, заметив, однако, что шифротелеграмма может стать неплохой маскировкой истинной решительности партии.

Ленинское письмо (написанное еще до получения уточнения о том, что среди красноармейцев убитых не было), как это заметил сразу же при сенсационной публикации его в 1970 г. Н. Струве в “Вестнике РСХД”, поражает своим жестким и решительным тоном. Подлинность его ныне, после рассекречивания всего комплекса д. 23 АПРФ, после обнаружения автографа пометы Молотова и еще двух экземпляров документа, сомнений не вызывает (№ 23-16). Эти страницы ленинского наследия десятилетиями являлись важнейшей тайной режима.

В секретнейшем письме Ленин с присущей ему четкостью и с полной откровенностью намечает к ближайшему заседанию Политбюро (20.03 — № 23-17, 23-18) план предстоящего сражения с классовым врагом. Ужасы голода в этом тексте обрисованы кратко и впечатляюще — но лишь как обстоятельство, способствующее осуществлению боевого плана партии. Четко и открыто называются две главные цели — а) разгром противника с широким применением расстрелов для его устрашения (“с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий”) и б) получение средств, необходимых для осуществления внешне- и внутриполитических планов партии и ранее всего — для укрепления позиций в Генуе [