Geum.ru

«Записки»

Вид материалаБюллетень
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7

Ракурс




Инициатива частная. Дело государственное


Елена Темичева



Все реки текут

Текут в США, в Европе, в странах с быстро развивающейся экономикой, в странах с развитой научной системой – по всему миру. Тезис прагматичных экономистов – «от сумы и от глобали­зации не зарекайся» - разумно оправды­вает занимаемую мировым сообществом позицию: процесс утечки мозгов уже неизбежен. Правда, констатация неиз­бежного не избавляет от получаемого экономикой стран ущерба. Но если в ведущих странах «минимизировать» неизбежный ущерб от утечки мозгов означает укрепить научный потенциал, то в случае России это означает остановить возможный развал научной базы, восста­новить былые позиции, привести их в соответствие хотя бы со срочными государственными задачами.

Согласно официальной статис­тике, из России на постоянное место жительства за период с 1990 по 2004 годы выехали около 25 тыс. научных работников, еще 40 тыс. постоянно рабо­тают за границей по контрактам. По неофициальным данным, количество покинувших страну ученых за все волны эмиграции составляет порядка миллиона человек. По некоторым оценкам, в част­ности, по словам ректора Российского нового университета, председателя со­вета Ассоциации негосударственных вузов России Владимира Зернова, ущерб России от потери квалифицированных кадров составляет свыше одного трилли­она долларов. Потеря от эмиграции даже одного специалиста может составлять 200-250 тыс. долларов США.

По данным социологов, отток кадров из страны сегодня гораздо меньше, чем в недавние годы, но все равно очень существенен, особенно учитывая тот факт, что основную массу эмигрантов составляет молодежь. По данным ректора Московского государст­венного университета им. М.В. Ломоно­сова Виктора Садовничего, страну еже­годно покидает до 15% выпускников российских вузов.

Противодействовать утечке моз­гов – задача и экономики, и социальной политики, и в решение этой задачи вовлекаются различные субъекты обще­ства. В условиях общей критической ситуации в российской науке и явной неспособности одного только государст­венного аппарата справиться с ней инициативы частного и некоммерческого секторов не только не выглядят марги­нальными, но даже позволяют говорить о прогрессивном подходе к решению проблемы по сравнению с предприни­маемыми официальными шагами.


Бизнес изменяет направление течения

Итак, едут. Причины этого явле­ния, по словам ведущего научного сотрудника Института экономики пере­ходного периода Ирины Дежиной, неиз­менны в течение последних 10-12 лет: низкая зарплата, политическая и эконо­мическая нестабильность, отсутствие возможности карьерного роста.

Наиболее активные «научные эмигранты» - физики, химики, биологи и математики. Это можно объяснить тем, что ученые именно этих профессий чаще связаны с областью фундаментальных исследований. Чем же лучше ситуация для тех, кто занимается прикладными исследованиями? В последнее время у них появились шансы остаться на родине благодаря появлению на поле «охоты за головами» достойного конкурента западным научным институтам – россий­ского бизнеса.

В первую очередь, бизнес интересуется специалистами в области экономики. «Теоретическая экономика давно перестала быть гуманитарной областью знания, - замечает Елена Чернышкова, исполнительный директор Фонда некоммерческих программ «Дина­стия». – Получается так, что этот сложный теоретический аппарат способ­ны в полной мере освоить только люди, уже имеющие подготовку в области математики или физики».

Российский бизнес сегодня вкла­дывает в науку значительные средства. Расходы на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР) одного «Норильского Никеля» в 2,5 раза превышают расходы МГУ на научные исследования. Именно в сектор НИОКР переходят многие ученые, занимаю­щиеся прикладными исследованиями. Бизнес использует свои ресурсы, чтобы создать условия для этого перехода – не только рабочие места и не сравнимую с научными институтами оплату труда, но и обеспечение переподготовки кадров. В новых вузах – Российской экономической школе (РЭШ), Высшей школе экономики и других – обучаются выпускники Физтеха, физфака и факультета вычис­лительной математики и кибернетики МГУ, получающие пост-высшее эконо­мическое образование. В РЭШ, напри­мер, они составляют более половины всех обучающихся. РЭШ готовит эконо­мистов мирового класса, обладающих глубокими знаниями в области экономи­ческой науки и знакомых с российской спецификой. В РЭШ преподают и ведут исследовательские проекты российские экономисты, получившие докторскую степень в ведущих западных универси­тетах. При школе действует научно-исследовательский центр, так что студенты в процессе обучения практику­ются в проведении исследований, в частности, по заказу администрации Президента. Спрос на выпускников РЭШ очень велик, они расписаны по компа­ниям, лучшим консультационным цент­рам, правительству и администрации Президента буквально с поступления. Такие школы поддерживаются и на деньги компаний, и на частные средства. Фонд «Династия», например, поддерживает РЭШ с 2006 года.

Эту тенденцию можно оценивать двояко. С одной стороны, создавая усло­вия для приложения фундаментальных научных знаний, бизнес способствует предотвращению утечки мозгов за рубеж. С другой стороны, образуется другая утечка – внутренняя. Ведь ученые, пере­квалифицировавшиеся на экономистов, так или иначе из математики, физики и т.д. уходят.


Как платить больше?

В отличие от прикладных, фунда­ментальные исследования всегда счита­лись прерогативой государства. И наше государство в советские годы не жалело на это средств. Математики и физики-теоретики финансировались из бюджета оборонки, и, в конечном счете, эта работа воспринималась как усиление военной мощи державы. В начале 90-х годов именно этим ученым, бывшим фактически элитой среди научной интеллигенции, пришлось сложнее других. Поэтому именно они стали самыми активными «научными эмигрантами».

Как можно решить и как решается сегодня задача оставить на родине этих ученых, «не интересных» бизнесу?

Разумеется, одним из самых существенных факторов является мате­риальное обеспечение. «Наши зарплаты совершенно неконкурентоспособны по сравнению с заграничными, - констати­рует Елена Чернышкова. – Они меньше в 10-100 раз! А для любого ученого во всем мире престижным считается рано или поздно получить постоянное место работы при одном институте, который будет платить ему фактически пожиз­ненно». С нашей оплатой труда это означает пожизненно быть малообеспе­ченным.

Сделать уровень зарплат россий­ских ученых достойным – задача, не решаемая только государственными средствами. Во всем мире главный источник финансирования науки – крупный бизнес, частный сектор, и доля затрат частного сектора по сравнению с государственным неизменно растет. В России же наука на 60% финансируется государством, и этот показатель уже давно не уменьшается. Однако обнаде­живает наметившаяся в последнее время тенденция – включение в решение базовой для развития российской науки проблемы ресурсов других секторов.

Анатолий Вершик, президент Санкт-Петербургского математического общества, в интервью Полит.ру назвал частные научные конкурсы для молодых ученых «главным событием 2007 года». В 2007 году к 300-летию со дня рождения первого петербургского математика Леонарда Эйлера для студентов, аспирантов и молодых кандидатов наук был учрежден Эйлеровский конкурс, который спонсировали бизнесмены, учившиеся когда-то на физическом и математическом факультетах. В Москве состоялись очередные конкурсы Пьера Делиня (известный математик, учредив­ший в 2005 году ежегодный конкурс для молодых ученых России, Украины и Белоруссии), Августа Мёбиуса (прово­дится одноименным фондом, основан­ным на частные средства бизнесменов – бывших математиков) и Фонда «Динас­тия».

Из числа частных инициатив наи­более известна на сегодня деятельность Фонда некоммерческих программ «Ди­настия» (основан Дмитрием Зиминым, почетным президентом компании «Вым­пелком»). В рамках Программы под­держки студентов, аспирантов и молодых ученых фонд ежегодно выделяет стипендии студентам старших курсов (по 4 тыс. руб. в месяц), гранты аспирантам и молодым ученым без степени (8 тыс. руб.), а также молодым ученым до 35 лет со степенью кандидатов наук (15 тыс. руб.) и до 40 лет со степенью доктора наук (около 20 тыс. руб.) – так назы­ваемые «пост-док позишн». Гранты действуют в течение трех лет. Действует также специальная Программа поддерж­ки молодых математиков с выделением трехгодичных стипендий в размере 15 тыс. руб. в месяц.

Государство тоже, конечно, пыта­ется предпринимать шаги по улучшению положения ученых. И, по свидетельству экспертов, в последнее время ситуация сдвинулась с мертвой точки. «Есть ощущение, что в последние 2-3 года ситуация с фундаментальной наукой начала постепенно улучшаться, - говорит Елена Чернышкова. - Это связано с появ­лением больших научных программ, финансируемых государством. К при­меру, связанных с нанотехнологиями – в рамках этой программы значительные средства получили российские вузы и научные институты. Хотя я считаю нанотехнологии своеобразным фетишом, и пока не ясно, как это будет развиваться. Важно другое - то, что государство начало публично тратить деньги на фундаментальную науку».

Однако повышением уровня зарплат проблема предотвращения утечки мозгов отнюдь не исчерпывается. «Для ученых материальное положение вообще не определяющий фактор, у них часто другая мотивация, - замечает Елена Чернышкова. - Нашим грантополу­чателям, например, не так много надо, было бы на что прокормить себя и семью. Меня поражает, что по мировым стандартам небольшой размер наших грантов для пост-доков является порой определяющим для принятия решения о том, чтобы остаться в России, а иногда и том, чтобы возвратиться». Так, получив грант «Династии», вернулся в Россию Юрий Махлин. Здесь его материальное положение стало значительно хуже, чем за границей. Там он получал 4-5 тыс. евро, здесь от силы две. Но он приехал не за деньгами, а ближе к московской школе фундаментальной физики.


Академия без науки

Если проблема не исчерпывается только материальной стороной, в чем еще дело?

Одна из основных причин потери научных кадров – косность существу­ющей научной системы, отчаянное сопротивление десятилетиями выстраи­ваемой «махины» новым реалиям и неспособность государства решать управленческие вопросы, коррупционные и другие проблемы.

Дорога к финансированию у подавляющего большинства научных институтов по-прежнему пролегает через государственный карман. Только теперь, чтобы получить традиционную фикси­рованную часть своего бюджета от государства, институту требуется обосновать, доказать необходимость вложения этих средств. «Проблема в том, что руководство научных институтов и новые управленцы разговаривают на разных языках, - говорит Елена Чернышкова. – Ректор вуза возмущается, почему ему надо доказывать необходи­мость получения средств на поддержа­ние дорогого оборудования, которое из-за отсутствия этих средств уже лет 10 стоит даже нераспакованное. А Фурсенко спрашивает: подождите, но вы для чего собираетесь его использовать? Какую пользу оно приносит? Ректор говорит: да никакую, нам бы денег, чтобы оно просто стояло и не портилось. Система сопротивляется изменениям, и пока никакого реформирования не происходит».

Другую, нефиксированную часть финансирования, институты могут полу­чать по программам различных грантов Министерства образования, но здесь опять же встает вопрос, во-первых, способности привыкших к бюджетному финансированию ученых написать проект под грант, во-вторых, вопрос коррупции. Об «откатах», получаемых чиновниками именно в Министерстве образования, что называется, легенды ходят.

Отсутствие эффективной системы управления – это, в том числе, проблема потери эффективности учреждения, кото­рое было призвано играть роль локо­мотива развития отечественной науки. Пока все попытки создать на базе Академии наук новую академическую систему потерпели крах. «Сегодня разросшаяся система Академии наук неповоротлива, неэффективна и в некотором смысле враждебна научному прогрессу, - считает Елена Чернышкова. – Как менеджер, я бы не стала больше ее реформировать, а создала бы другую, альтернативную структуру. Другого выхода избавления от «неживого» орга­низма я не вижу. Лично я знаю двух молодых активных академиков, но на несколько тысяч нескольких молодых явно не достаточно».


Потеря поколения

Кроме управленческих вопросов, не менее значимые проблемы для развития науки лежат в плоскости системы подготовки научных кадров. Как замечает Ирина Дежина, вопрос не столько в том, что молодые не идут в науку, сколько в том, что они очень быстро из нее уходят. «На настоящий момент среднее время пребывания молодого ученого в науке составляет 6-7 лет, причем 4 из них можно отнести ко времени написания диссертации. Общая статистика такова: доля молодых ученых до 30 лет в научной среде растет, тогда как 30-40-летних ежегодно падает», - говорит Ирина Дежина. Кроме материального стимула, причиной ухода молодых ученых из науки становится отсутствие института наставничества, «проводни­ков» в мир науки, возможностей для продвижения в научной среде.

Одна из ключевых проблем российской науки сегодня – потеря среднего поколения ученых, людей от 28 до 40 лет, которые уехали из страны или вынуждены были переквалифициро­ваться, чтобы выжить. «Трагизм в том, что именно это поколение наиболее приспособлено для того, чтобы быть наставниками молодежи, но его просто нет, за исключением редких единиц», - говорит Елена Чернышкова. В результате ситуация такова. Есть старшее поколе­ние, 60-70 лет, которые в основном не являются «активными» учеными и давно не соответствуют новым условиям научной среды. Они занимают все ключевые позиции в научном сообществе, их не сменяет следующее поколение. Есть молодежь – студенты, которые получают фун-даментальные знания и на которых еще в процессе обучение открывается «охота» со стороны западных научных центров и российского бизнеса. Рано или поздно молодежь, не найдя поддержки в науке, уходит туда, где эту поддержку ей готовы оказать, – то есть усиливает течение за рубеж или внутреннее течение в экономику.

Возможно ли решить проблему отсутствия целого поколения ученых?


Вращение вместо возвращения

Налаживание механизма по возврату научных кадров – это задача государственного масштаба. В ряде стран (в Китае, Испании и других) действуют специальные национальные стратегии по возврату уехавших ученых. Их выкупают за большие деньги. Но не всегда это получается. «Очень важно, кого именно возвращают, как, насколько объективно происходит отбор», - говорит Елена Чернышкова. Из-за необъектив­ности отбора, по оценкам специалистов, программа возвращения ученых в Китае не удалась, в отличие от, например, Испании. Критерием оценки эффек-тивности здесь может служить появление в мировых научных журналах публикаций испанских ученых.

Кроме того, существует менталь­ная проблема, которая для России актуальна даже более, чем для ряда других стран. Отношение к тем, кто когда-то покинул страну и, заработав там достойное положение и имя, возвра­щается, крайне отрицательное, особенно у ученых старшего поколения. «Я знаю случай, когда семейная пара ученых-биологов, уехавшая из России, решила вернуться, движимая надеждой работать на родине, поднять отрасль, - расска­зывает Елена Чернышкова. – Им предло­жили работу в одном институте, но сказали, что, несмотря на все западные заслуги, им надо пройти процедуру защиты кандидатской и докторской. Защититься же им фактически не дали. И через два года они уехали обратно». В общем-то, все логично. Оставшиеся ученые здесь занимались выживанием, тогда как покинувшие страну преуспели, а теперь, тем более если это будет происходить в рамках государственных программ, они вернутся на большие деньги, на подготовленное место, будут обласканы властью и уважаемы мировым научным сообществом.

Правда, для России все эти размышления – пока больше умозри­тельные. Никакой государственной про­граммы по выкупу уехавших из страны ученых не существует. Но и такая программа, как считают специалисты, вряд ли нас спасет. Никаких государ­ственных средств не хватит, чтоб вернуть целое поколение. Есть другой путь. Возвращать ученых, причем извест­ных, заслуживших мировое имя, в Россию, но не на постоянное место жительство, а на конкретные научные проекты, создавать условия для ротации научных кадров, как это происходит во всем мире.

Чуть ли не первая попытка новейшего времени вернуть в Россию ученого с мировым именем – это выделе­ние Евгению Нудлеру гранта фонда «Династия». Евгений Нудлер уехал из России более 15 лет назад, будучи аспирантом биофака МГУ. В 25 лет он стал самым молодым профессором Нью-Йоркского университета. Теперь он - ученый с мировым именем, имеет свою лабораторию, автор более 30 публика­ций по молекулярной биологии в самых престижных научных журналах планеты.

В 2005 году Фонд «Династия» поддержал проект Нудлера по созданию в России лаборатории «Герон Лаб» по изучению молекулярных механизмов старения и выделил финансирование на четыре года. Ученый продолжает жить между Нью-Йорком и Москвой, но именно от «Герон Лаб» Нудлера ждут судьбо­носных для человечества открытий – продления отведенного нам времени жизни, «таблетки от старости». Если это открытие произойдет на территории России, в этом будет первостепенная заслуга частного фонда.

Но дело вовсе не только в возможном открытии. «Герон Лаб» можно рассматривать как модель научно-исследовательских учреждений нового поколения, которые позволят и противо­действовать утечке мозгов, и поднимать отечественную науку, и выводить ее в русло мирового научного прогресса. «Под Нудлера» будут выделяться гранты, в его лаборатории создаются рабочие места для молодых ученых, оплачиваемые выше, чем в российских НИИ. Работа в лаборатории Нудлера дает возможность для публикации в самых престижных научных изданиях мира, да и просто возможность быть в одной команде со светилом науки. И, не надо забывать, будет повышаться престиж страны – лаборатория действует на территории России.

«Мы часто забываем, что кроме зарплат, ученым надо предоставлять рабочие места и возможность повыше­ния квалификации, интеграции в мировой научный процесс, - говорит Елена Чернышкова. – Без этого развитие отечественной науки и предотвращение утечки мозгов невозможно».


Пространство для работы

Государство предложило решение проблемы рабочих мест для научных кадров путем создания технопарков. Уже в 2008 году планируется открыть 19 тыс. рабочих мест, а к 2011 году – 75 тысяч. Это одно из возможных решений, но ясно, что не для всех ученых, не для всех отраслей знаний. Именно создание научных учреждений нового типа призвано, по мнению независимых экспертов, комплексно решить эту проблему.

Над созданием в России не-зависимого научно-исследовательско­го центра, который не был бы встроен в государственную академическую систе­му, уже работают в фонде «Династия», изучая опыт подобных центров в разных странах мира. «Я точно знаю, что это реально и не так затратно, как может показаться на первый взгляд», - уверена Елена Чернышкова. В таких негосудар­ственных институтах, которые основы­ваются на частные деньги, платят конкурентоспособные зарплаты профес­сорам, которые могут быть и отече­ственными, и зарубежными. Если запад­ный ученый приедет в такой центр даже на год и будет вести там научную работу, руководя отечественными студентами и молодыми учеными, для которых также будут рабочие места в этом центре, это будет решать и проблему подготовки кадров, и интеграции в мировой процесс. «Момент истины настанет тогда, когда через года три после начала работы этот центр будет продуцировать больше научных публикаций, чем Академия наук, при этом его годовой бюджет (от 1 до 3 млн долларов) будет не сопоставим с бюджетом ФИАН, - говорит Елена Чернышкова. – Кроме того, эта неприз­нанная Академия наук сразу заслужит репутацию за счет имен тех ученых, которые будут приглашаться для работы».

Кроме создания принципиально новых структур, возможно и развитие новых механизмов на базе существу­ющих вузов и НИИ. Прежде всего, открытие позиций для приема на временную работу западных ученых и создание возможностей для отечествен­ных ученых набраться опыта за рубежом.

«Классическая схема для западного ученого такова, - рассказывает Елена Чернышкова. – Выпускается молодой специалист, в последующие 2-3 года защищает диссертацию. Если это перспективный специалист, следующие несколько лет он ездит на временные позиции по научным центрам в разных странах и работает там в различных научных группах – сначала на правах младшего научного помощника, а потом постепенно повышает свой статус. Эти люди переезжают из Европы в Америку и обратно, пока не находят постоянного места в одном из институтов». Будь у нас такая система и при наличии правильных рабочих мест, российские ученые, набрав опыта, на ПМЖ возвращались бы на родину.

Государственные гранты на развитие науки могли бы сыграть значительную роль для развития этой практики в России, но не только государственные. Уже есть и частные инициативы в этой области. Так, в 2005 году фонд «Династия» и Международный центр фундаментальной физики в Москве разработали совместный проект с Институтом математических наук при Лондонском имперском колледже, благо­даря которому у молодых ученых из России и стран СНГ появилась возмож­ность в течение года заниматься научно-исследовательской работой в этом институте.


Вопрос вопросов

«Выписывать» научных специа­листов, создавать для них научную базу, закупать оборудование и потом достойно оплачивать труд тех, кто будет с ними работать, - таков стратегический план, который предлагают государству незави­симые эксперты для спасения отечест­венной науки и предотвращения утечки мозгов. Кажется, что ключевой вопрос здесь - вопрос ресурсов: откуда брать средства?

И средства, и модели, уверяют те же эксперты, есть в других секторах общества, и они уже активизированы. Это и ресурсы российского бизнеса, и гранты некоммерческих организаций, основанных на частные средства. «Модельные механизмы для развития науки нужно делать на частные деньги, - считает Елена Чернышкова. – Поэтому в самых востребованных отраслях науки можно создать такие модели на средства частных доноров, а потом государство сможет их использовать и развивать». Кроме того, возможно и важно задейство­вать интеллектуальный потенциал других секторов. «Вузовская, научная реформа, конечно, необходима, но она должна осуществляться обязательно в сотрудни­честве с частными организациями и при помощи международных структур», - уверена Чернышкова. Те же новейшие независимые научные центры по-другому создать будет невозможно.

Итак, ресурсы для развития науки есть. Поэтому «вопрос вопросов» для осуществления тех или иных стратегий развития науки, появления эффективного заслона на пути утечки мозгов состоит в следующем: проявит ли государство волю в принятии решения о принци­пиальном изменении академической системы? Допустит ли в эту сферу независимые институты и будет ли с ними считаться?



Уполномоченный по правам человека: действующий механизм защиты или институт «на вырост»



В марте 2008 года исполнится 11 лет с тех пор, как вступил в силу Федеральный закон «Об Уполномоченном по правам человека» (официально опубликован 4 марта 1997 года). Но первый российский Уполномоченный – Сергей Ковалев – начал работать на этом посту гораздо раньше – еще в январе 1994 года, и уже в 1995 году был освобожден от должности. В 1998 омбудсманом был избран Олег Миронов. Нынешний Уполномоченный – Владимир Лукин – был назначен в 2004 году.

Сейчас все они – Ковалев, Миронов, Лукин – сотрудничают, в частности являются сопредседателями Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека в РФ. Это люди разных взглядов, они по-разному оценивают результаты работы уполномоченного за все годы существования этого института. Корреспондент АСИ Геннадий Шалаев встретился с Сергеем Ковалевым, президентом Института прав человека и первым российским омбудсманом, и Натальей Мирза, руководителем секретариата действующего Уполномоченного, чтобы выяснить, как с их точки зрения развивается институт омбудсмана в России.



Сергей Ковалев: Институт омбудсмана в России – это имитация


С.К.: В современной России служба уполномоченного не имеет никакого значения, и не может иметь.

Г.Ш.: Почему?

- Эта служба уникальна тем, что не имеет никаких властных полномочий. Вся ее философия основана на серьезном авторитете как самой службы, так и возглавляющего ее человека – омбудсмана, на независимости и непредвзятости ее расследований, на том, что рекомендации службы омбуд­смана, учитывающие интересы личности, будут тщательным образом оценены и учтены теми государственными ведом­ствами, которым они адресованы.

Таким образом, служба омбудсмана никакими санкциями не обладает, а только заявляет свое авторитетное мнение, защищающее человека. Поэтому очевидно, что при существующем государственном устройстве такая служба не может существовать. Она может только имити­роваться.

- Вы считаете, что у нас антидемо­кратическое государство?

- А разве нет? Хорошо, чтобы не переходить на личности, посмотрим на концепцию государства, которая ставит вопрос: что важнее, коллективное право или индивидуальное? Наше государство своими действиями отвечает: конечно, коллективное. Ведь коллектив – это мно­го, это, в конце концов, и есть государ­ство.

Эта концепция основана на сверхценности государства. Для ее приверженцев государство – это такая мистическая сущность, это сверхцель для всего общества, и для каждого гражданина, кто ее обслуживает.

В такой системе нравственный авторитет омбудсмана, его непредвзя­тости и независимости, внимания к гуманитарным ценностям, власти не нужен. Что это еще за служба, которая будет указывать, что человечно, а что бесчеловечно, как надо исполнять закон…

Арифметика здесь простенькая, но к праву она не имеет никакого отношения. Праву чужды арифмети­ческие соображения, оно имеет другую природу, основано на иных принципах. Для права не важно, сколько человек затрагивает то или иное решение, главное, чтобы оно было правильным и справедливым. Право – это вовсе не инструмент власти, это границы власти, ее ограничения. Право – это то, что вне политики и над политикой.

Противоположная концепция сов­сем другая. Источник власти – народ. Народ делегирует свои властные полно­мочия государству на строго ограничен­ное время, и осуществляет над ней контроль. Согласно такому подходу, власть – очень важный орган общества, но ограниченный во времени и обслу­живающий народ. Если власть хорошо обслуживает – через четыре года ей будут продлены полномочия. Если нет – народ передаст власть другим людям.

- Если я вас правильно понял, то первую модель концепции вы приписы­ваете России, вторую – западным странам с развитой демократией. Но и в нашей стране провозглашен приоритет личности.

- Провозгласить какие-то ценности – еще не значит следовать им. Наверное, наиболее ярко концепция приоритетов той или иной страны проявляется во время экстремальных ситуаций. Напри­мер, во время захвата заложников террористами.

Для системы, в которой главное – жизнь и благополучие людей, первый приоритет – это жизнь заложников. Что должен делать, скажем, экипаж захва­ченного самолета? Беспрекословно выполнять требования террористов. Потому что на борту пассажиры. Отсюда следует, что надо вступать с террорис­тами в переговоры, всеми способами стараться спасти жизни заложников. Штурм – совершенно крайнее решение, когда иные способы исчерпаны.

Как поступают у нас? Вспомните «Норд-Ост». Тогда было принято реше­ние применить против террористов наркотический газ. Любой эксперт-химик, ознакомившись с этим планом, сказал бы: жертвы из числа заложников неминуемы, и их будет много. Потому что в тех точках, где будет распы­ляться усыпляющий газ, его концен­трация в десятки раз превысит мини­мальную летальную дозу. То есть те, кто будет находиться рядом, наверняка получат смертельную дозу. Что и подтвердилось печальными событиями – погибли более ста заложников.

Значит, человек, который прини­мал решение применить этот метод, должен был взвесить эти риски. Он взвесил, и выбрал применение газа. Это говорит о том, что первым приоритетом были не жизни заложников, а нечто другое – так называемый престиж госу­дарства и провозглашенный руковод-ством страны принцип: «Мы не ведем переговоров с бандитами».

То же самое относится и к Беслану. Правда, вместо газа там приме­нялись танковые орудия и огнеметы, но это не меняет сути: жизни заложников шли вторым планом.

- У Вас был опыт ведения перего­воров с террористами в Буденновске в июне 1995 года. Там тоже был штурм захваченной бандитами больницы, кото­рый закончился гибелью 80 заложников.

- О захвате больницы и о том, что там около тысячи заложников, я узнал в Германии, где был с визитом. Отменил все встречи, помчался в Буденновск. Премьер Виктор Черномырдин наделил меня полномо­чиями образовать комиссию и приступить к переговорам. Штурм был до этого. С того момента, как мы встретились с Шамилем Басаевым, ни один заложник в Буденновске больше не погиб. Мы с ним быстро пришли к соглашению, потому что это было просто, – Басаев не выдвигал других требований, кроме перемирия и начала переговоров. Я считал, что это правильно и справед­ливо: войну надо заканчивать, переговоры – начинать. Результат известен – все заложники были освобождены, а переми­рие продолжалось до 17 декабря 1995 года.

- В июне 1995 года вы уже не были Уполномоченным по правам человека.

- Да, меня сместили с этого поста 10 марта 1995 года. Но депутатом Госдумы я оставался, а также был председателем президентской комиссии по правам человека, и заместителем председателя комиссии по наблюдению за правами человека в Чечне.

Но дело здесь не в должности. Да, я был первым омбудсманом в нашей стране. Мы начинали с того, что разрабатывали основы этого института: собирали документы, формировали аппарат, думали, как будем осущест­вляться контроль… А потом началась первая Чеченская война. Где быть омбудсману, который стремится исполь­зовать свой авторитет в гуманных целях? На гражданской войне. Я был там со своей группой, которая называлась «Миссия Уполномоченного по правам человека». Мы не защищали ни русских, ни чеченцев - мы защищали людей, неза­висимо от их пола, возраста, вероиспо­ведания. Мы защищали права человека. Госдума, которая в 1994 году утвердила меня в этой должности, в 1995 отстра­нила меня от обязанностей омбудсмана. Хотя формально формулировка звучала иначе, но фактически - за протесты против войны в Чечне.

Однако после отставки наша миссия не прекратила работы, и в том же составе продолжала действовать в Чечне. Только мы ее назвали по-другому – «Миссия общественных организаций».

- Тем не менее, война в Чечне закончилась без мирных переговоров.

- Это большой вопрос – закончи­лась ли? Весь Северный Кавказ сейчас тлеет. Да, в самой Чечне сейчас похи­щений меньше. Например, за первую половину 2007 года там было всего 18 случаев исчезновения людей. По сравнению с таким же периодом 2006 года это принципиально меньше – тогда было более 100 случаев. Но что происхо­дит сегодня в соседних республиках: Ингушетии, Дагестане?

Пока наша страна живет вопреки закону, служба омбудсмана – это имитация.

- И то, чем занимается сейчас нынешний уполномоченный по правам человека Владимир Лукин, – это тоже имитация?

- Владимиру Петровичу доступно кое-что сделать, поскольку его назначили по предложению Путина. Лукин – выраженный приверженец теории малых дел: делать что можно в пределах своих возможностей. В пределах своих возмож­ностей он и действует, и кое-что полезное иногда делает. При этом Владимир Петрович не вмешивается в принципиальные дела.

- Например?

- В Литве недавно произошел ужасный случай. Пьяный полицейский на машине налетел на группу младших школьников и убил троих. Президент Литвы Валкус Адамкус отправил в отставку начальника департамента поли­ции и удовлетворил прошение об отставке министра внутренних дел. Выступая перед прессой, Адамкус отме­тил, что очень жалко отправлять в отставку опытных чиновников, но иного выхода в этой ситуации он не видит.

И вспомните события декабря 2004 года в башкирском Благовещенске, когда милиционеры устроили массовые избиения граждан. Что после этого случилось с главой МВД Башкирии? Ничего. И министр внутренних дел России Рашид Нургалиев остался на своем месте. Вот вам разница. Поэтому в Литве возможен институт омбудсмана, а в нынешней России - нет.

Вот почему в нашей стране возможен либо тот омбудсман, который через короткое время вышвыривается вон, либо омбудсман, который приме­ряется к существующим возможностям. Это имитация этой службы. Мы занимается очень грубым фокусни­чеством.


Наталья Мирза: Наши люди не привыкли искать правду

Н.М.: Я считаю, что институт Уполномоченного по правам человека в России очень нужен. Это новая форма защиты прав человека, которая еще не очень распространена. В историческом плане - это недавнее начинание. У нас люди не привыкли активно защищать свои права. Надо учиться.

Г.Ш.: Насколько эффективна дея­тельность российского института Уполномоченного по правам человека на федеральном и региональном уровнях?

- Региональные уполномоченные избираются в соответствии с законо­дательством регионов. Эффективность каждого конкретного уполномоченного по правам человека зависит как от регио­нального закона, так и от личности самого омбудсмена. Есть очень эффек­тивные институты, есть менее. Напри­мер, один из очень эффективных – в Перми, там сильный омбудсман. Силь­ные уполномоченные в Калуге, Екатерин­бурге и т.д.

- Они контактируют с Владимиром Лукиным?

- Конечно. У нас есть совет при Лукине. Члены совета периодически собираются, примерно раз в три месяца, сверяют свои мысли и планы. Владимир Петрович старается помочь своим коллегам из регионов со встречами на федеральном уровне. Они очень хорошо и плотно сотрудничают.

- Насколько прислушиваются федеральные власти к мнению Уполно­моченного?

- Мне трудно сказать, насколько они прислушиваются. Но есть закон, по которому чиновники обязаны отвечать на запросы омбудсмана. Причем, если к ним обращается Лукин, то ответить должно первое лицо ведомства. Бывают, конеч­но, и отписки, но в принципе, сотрудни­чаем неплохо. И верхний эшелон МВД всегда реагирует, и Минюст, и прокура­тура. А с формальными ответами мы боремся.

- Как?

- Во-первых, стараемся заключать договоры о сотрудничестве с первыми лицами. В рамках этих договоров пыта­емся наладить конкретное сотрудни­чество: вместе проводим проверки, вместе рассматриваем некоторые вопро­сы. Но, конечно, кроме этого у нас существуют и свои проверки, по итогам которых делаем выводы. То есть мы не полагаемся только на информацию чиновников.

- Часто ваша информация расходится с информацией ведомств?

- Бывает, что и расходится. Например, у нас есть группа людей, которые ездят по изолятором временного содержания (ИВС). Наши люди прове­ряют, как ИВС работают, соблюдается ли там закон. Часто правонарушения проис­ходят как раз на этом первичном уровне. После составляем отчет, который направляем министру внутренних дел Нургалиеву. Надо сказать, что МВД на этом уровне очень хорошо реагирует. Они потом присылают нам свои отчеты, в которых указывают, что им удалось исправить, что не удалось. Я считаю, это полезная работа.

- Вы упомянули Нургалиева. Судя по вашим словам, он с Лукиным в контакте?

- Отлично работают вместе. А когда первое лицо реагирует положи­тельно, его подчиненные это понимают и тоже стараются нам помочь.

- Если мы уж заговорили про МВД… Помните Благовещенск в Башки­рии, где произошли массовые избиения граждан работниками милиции, и никто за это не ответил. Фактически, дело спустили на тормозах.

- На наш взгляд, в МВД сделали не те выводы по этой ситуации, которые нам бы хотелось. Но работа есть работа. Не знаю как в вашей работе, а в нашей бывает так: одно дело сделано более эффективно, другое - менее. В данном случае, сотрудничество получилось менее эффективным. Но сам факт того, что этот случай был рассмотрен на высшем уровне – это, я считаю, уже большое дело.

Вообще надо отметить, что пока­затели эффективности нашей работы такие же, как, например, в Европе. На самом деле, эффективность и там, и у нас невысокая.

- Принято считать, что в европей­ских странах права человека соблю­даются более четко.

- Я же не говорю о том, что у нас так же соблюдаются права человека. Я говорю, что у нас такая же эффектив­ность решения вопросов. Это не одно и то же. В европейских странах совер­шенно другая культура и гражданского общества, и чиновников. В данном случае я говорю просто о параметрах защиты. Например, есть такой параметр – удовлетворение жалоб. И у них, и у нас это показатель равен примерно 7-8 %. Но у них могут быть одни проблемы, у нас другие. Одно дело, когда люди курят в ресторане и этим мешают другим посетителям, и другое дело, когда должностные лица в форме превышают полномочия…

- Или избивают в следственных изоляторах…

- Поэтому я так и говорю: превы­шают полномочия, потому что за этой формулировкой может стоять все что угодно.

- Проблема избиений, пыток у нас стоит остро?

- Не знаю насчет пыток, но жалобы на превышения полномочий бывают. Вообще, жалобы распределя­ются следующим образом. Примерно до половины жалоб – это жалобы на социалку: на невыплату пенсий, социаль­ных пособий, на плохое жилье. Вторая основная половина жалоб, тоже около 50%, - на злоупотребления в тюрьмах, органах внутренних дел, прокуратурах разных уровней. Оставшиеся несколько процентов распределяются на детские и военные жалобы. Интересно, что от солдат срочной службы жалоб гораздо меньше, чем, например, от тех, кто находится под следствием. Это не потому, что в армии нарушений мало, а из-за того, что военнослужащим гораздо труднее жаловаться.

- Даже труднее чем заключенным?

- Может быть и труднее. Потому что заключенные – это люди во многих вещах более опытные, чем солдаты-срочники.

- Как вы считаете, насколько необходимы «отраслевые» уполномочен­ные – по правам ребенка, например.

- Это инициатива регионов. Я не совсем уверена, нужны ли такие уполно­моченные. Потому что права ребенка ничем не отличаются от права взрослого человека. Это такой же гражданин, у него те же гражданские права. Я просто не вижу специфики. Дробить общие права на какие-то узкие направления – это только дробить эффект самого института омбудсмена. Впрочем, с другой стороны, чем больше защитников, тем лучше.

- Как вы представляете себе перспективы развития института по правам человека?

- Во-первых, уполномоченные есть не в каждом регионе России. Сейчас, правда, их количество постоянно увеличивается. Когда три с половиной года назад мы – команда Владимира Петровича Лукина - приступили к этой работе, в субъектах Федерации было около 20 региональных уполномоченных по правам человека. Сейчас их уже 44.

Мы постоянно напоминаем губер­наторам, что в каждом регионе необходимо иметь своего уполномо­ченного. Федеральный закон не обязы­вает субъект заводить регионального омбудсмена, поэтому многие губерна­торы раньше не хотели связываться с уполномоченным. Но сейчас ситуация меняется, и руководители территорий более лояльно относятся к защитникам прав граждан.

- Это количественные показатели работы. А как оцениваете качественные? По числу положительных ответов на ваши запросы?

- Нет. Вопросы ведь бывают разные. Иногда приходят и отрицатель­ные ответы на наши просьбы, но они мотивированы, имеют под собой закон­ную основу. Мне кажется, здесь не нужен такой формальный подход – чтобы увеличилось число случаев реагирова­ния на наши письма. Наша цель - чтобы меньше нарушались права человека. Чтобы люди понимали, что у них сущест­вуют и обязанности, и права. И их права будут защищены настолько, насколько они сами готовы их отстаивать.

Наши люди не привыкли искать правду, поэтому не обращаться
ни в суды, ни в правозащитные общественные организации, ни к нам. Многие просто не знают о существовании Уполномоченного по правам человека. Просвещение в этом смысле – очень важная вещь. Мы самого начала пытались «пробить» свою передачу на ТВ, но не сложилось. А такая передача очень нужна…



Общество и НКО: лед тронулся?


Дмитрий Кречетов



Сегодня существует немало мнений о том, каким образом должно осуществляться взаимодействие между властью и некоммерческими организациями, в чем должна состоять его главная цель, какие принципы и механизмы наиболее приемлемы для поддержки НКО. Очередное решение по данной проблеме в декабре прошлого года постарались выработать участники гражданских слушаний «Кому выделять деньги налогоплательщиков? Принципы государственной поддержки некоммерческих организаций в Санкт-Петербурге», организованных в северной столице Центром развития некоммерческих организаций и Центром экспертиз «ЭКОМ».



Безусловно, специалисты и эксперты могли провести, скажем, локальную конференцию и выработать решение по блоку вопросов, которое они сочли бы оптимальным, учитывающим интересы всех сторон. Но стало бы оно таковым для общества? Посчитали бы это решение адекватным, справедливым и необходимым рядовые жители города?

Чтобы избежать такого разрыва в оценках, организаторы решили наиболее спорные вопросы, касающиеся принци­пов и механизмов оказания поддержки НКО, вынести на суд горожан, рядовых налогоплательщиков. Гражданское жюри было сформировано из петербуржцев, подавших заявки на участие после публичного объявления; кроме того, потенциальных кандидатов приглашали в ходе телефонных опросов и через публикации в СМИ. В состав жюри вошли люди разных профессий, разных слоев общества (научный сотрудник, предпри­нимательница, студент семинарии, библиотекарь, инженер, домохозяйка, преподавательница, повар, пенсионеры), объединяло их только одно: заинтересо­ванность в усовершенствовании соци­альной политики города. Возраст «присяжных» составил от 30 до 68 лет, больше половины из них – люди с высшим образованием.

Сегодня в северной столице насчитывается около 23 тыс. некоммер­ческих организаций, и ни у кого нет сомнений в том, что в ближайшем будущем эта цифра будет только расти. Общая сумма субсидий, выделенная городом в прошлом году НКО, составила 0,12% расходов бюджета, примерно 340 млн рублей. Финансирование получила всего 131 организация. Поэтому ответить на вынесенный в название гражданских слушаний вопрос – кому выделять деньги налогоплательщиков – мягко говоря, было не так уж просто.

Сценарий гражданских слушаний, длившихся в течение трех дней, был следующим. Сначала жюри, сформиро­ванное по принципу коллегии присяжных заседателей, изучило предоставленные экспертами документы и информацион­ные материалы. Затем опросило специа­листов, представляющих исследователь­ские центры, государственные и общест­венные организации, а также представи­телей НКО. И только после этого, выслушав подчас совершенно противоположные точки зрения, «пере­варив» информацию и сделав для себя выводы, участники слушаний ответили на основные вопросы, касающихся прин­ципов и механизмов поддержки неком­мерческих организаций.

Всего в повестку слушаний были внесены пять блоков вопросов:

1) Должны ли городские власти оказывать поддержку негосударственным некоммерческим организациям, предо­ставлять им специальные права и возможности?

2) Если да, то какие возможности, условия и права для участия в управ­лении делами субъекта РФ городские власти должны предоставлять негосу­дарственным некоммерческим организа­циям?

3) Следует ли вводить в нормативные документы регионального уровня статус организаций «обществен­ной пользы» или иные статусы, исполь­зуемые при выделении поддержки организациям и предоставлении им различных прав и возможностей; какое правовое определение термина «обще­ственная польза» является целесообраз­ным; кто и как будет проводить такое разделение в Петербурге?

4) Какие виды поддержки целе­сообразны в современных условиях для Петербурга, как они могут быть связаны с общественной пользой, организационно-правовой формой и другими характерис­тиками НКО?

5) Каким образом нужно организовать обеспечение налогопла­тельщиков информацией о деятельности НКО, следует ли организовать регио­нальное издание, посвященное проб­лемам развития гражданского общества в Санкт-Петербурге и деятельности некоммерческих организаций, на какие средства оно может быть организовано?

Если суммировать ответы на эти вопросы, то выводы жюри оказались следующими. Органы государственной власти Санкт-Петербурга должны оказы­вать поддержку негосударственным некоммерческим организациям и предо­ставлять им специальные возможности, условия и права для участия в управ­лении городом. За некоммерческими организациями должны быть юридически закреплены: право законодательной инициативы регионального уровня, право осуществлять общественный контроль (общественные расследования и экспер­тизу проектов решений органов гос­власти), право обращаться в органы власти Санкт-Петербурга и представлять интересы неопределенного круга лиц в рамках уставной деятельности конкрет­ной организации. Не следует вводить в нормативные документы регионального уровня статус «организации обществен­ной пользы» и любые иные специальные статусы, которые позволяют получать общие преференции (это может способ­ствовать появлению коррупционной составляющей, что приведет к злоупот­реблениям как со стороны неком­мерческих организаций, так и со стороны других заинтересованных лиц). Необхо­димо создать специализированный информационный центр, для того чтобы рассказывать горожанам о том, как расходуются бюджетные деньги, выделенные на поддержку НКО, о деятельности организаций в целом. Целесообразно предоставлять НКО следующие виды поддержки: налоговые льготы; льготы по аренде и расширение практики субсидирования аренды поме­щений, оплаты услуг ЖКХ и других текущих административных расходов; мотивирующие льготы для бизнес-компаний и частных лиц, направляющих целевые пожертвования в адрес НКО; грантовая поддержка на проекты (теперь – субсидии из городского бюджета); предоставление НКО юридических адресов («дома НКО» с бесплатной арендой офисных площадей для большого количества организаций); субсидирование обучения и консульти­рования специалистов НКО, предостав­ление консультационной поддержки; предоставление городом имеющихся СМИ-ресурсов; публичное выражение доверия и «репутационная» поддержка со стороны органов государственной власти.

Насколько неожиданными стали выводы жюри для самих организаторов слушаний? Директор центра экспертиз «ЭКОМ» Александр Карпов ответил на этот вопрос так:

- У нас не было никаких ожиданий по поводу решения жюри. Более того, я считаю, что в данном случае было бы не совсем корректно чего-то ожидать, на что-то рассчитывать. Это все равно что делать прогноз по поводу приговора суда. Не исключаю, что у «профессио­нальных» сотрудников НКО некоторые пункты решения жюри вызвали раздра­жение. Но тут ничего не поделаешь – это мнение общества, его можно восприни­мать только как руководство к действию, как своеобразный социальный заказ НКО. Кстати, лично меня некоторые аспекты решения гражданского жюри переубедили. В частности, раньше я был сторонником введения статуса «органи­зации общественной пользы». Но, выслушав доводы членов жюри, я понял, что мы действительно еще не готовы к этому. А что касается ожиданий по поводу работы жюри, то они полностью оправдались – работа была содержа­тельной, насыщенной довольно жест­кими дебатами, полемикой.

- Глубокое, структурированное обсуждение проблемы с привлечением гражданского жюри – это серьезная проверка работоспособности предлага­емых конкретных решений, – убеждена директор партнерской программы ЦРНО Анна Орлова. – Гражданские слушания позволили преодолеть оторванность разработок от реальной жизни, протести­ровать проекты, которые чаще всего разрабатываются за закрытыми дверями в кабинетах госучреждений и экспертных организаций на основе обобщенных данных.

Итак, решение жюри принято, оно передано в Комитет по молодежной политике и взаимодействию с общест­венными организациями правительства Петербурга. Что дальше? А дальше выводы гражданских слушаний лягут в основу разработки Концепции взаимо­действия исполнительных органов госу­дарственной власти Санкт-Петербурга с общественными объединениями и иными негосударственными некоммерческими организациями «Общественно-государ­ственное партнерство», рассчитанной на 2008-2011 годы.

- В дальнейшем эта концепция должна быть утверждена городским правительством, – поясняет Александр Карпов. – Надеюсь, это произойдет уже в феврале этого года. В Петербурге в силу «доминирования» исполнительной влас­ти, обычно работает следующая схема: правительство разрабатывает и пишет концепцию, в рамках которой либо разрабатываются новые нормативные акты, либо совершенствуются уже существующие. Готовятся соответствую­щие законопроекты, которые принимает законодательное собрание города. Мы же на уровне подготовки и принятия законодательных актов будем лобби­ровать решения гражданского жюри. Пока с уверенностью могу констати­ровать: реакция на выводы жюри со стороны Комитета по молодежной поли­тике и взаимодействию с общественным организациями – заинтересованная и положительная. Мы видим со стороны властей политическую волю к измене­ниям в сфере НКО. Когда решения гражданского жюри будут приняты на всех уровнях и «заработают»? Я думаю, через 2-3 года – обычно именно столько времени у нас уходит на работу над любым новым законопроектом, который поднимается «снизу».