Проблемы теории права

Вид материала

Закон

Содержание Без вины юридическая ответственность Предмет и метод Вышинский А.Я.

Подобный материал:

• Проблемы теории государства и права, 819.22kb.
• Рабочая программа дисциплины «Проблемы Теории государства и права» для студентов, обучающихся, 210.65kb.
• Программа вступительного экзамена в магистрату по теории государства и права принята, 309.33kb.
• Примерный план Предмет общей теории права. Место теории права в системе иных наук., 523.28kb.
• Утверждено на заседании кафедры теории государства и права и конституционного права, 613.07kb.
• Проблемы общей теории права и государства, 12096.01kb.
• Программа государственного экзамена по дисциплине теория государства и права, 192.52kb.
• Одобрено учебно-методическим советом юридического факультета проблемы теории государства, 1132.93kb.
• Учебная программа (Syllabus) Дисциплина: Проблемы теории государства и права Специальность, 424.06kb.
• Проблемы теории права, 1440.54kb.

ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ ПРАВА


Д. АЗМИ,

кандидат юридических наук,

советник Центра законотворчества Правительства Москвы,

доцент Московской финансово-юридической академии

УЧЕНИЯ О ГРАЖДАНСКОМ ПРАВЕ (1938-1940 гг.)

Гражданскому праву, его предмету, методу и системе, посвящено значительное число ярких исследований. Вместе с тем изучение указанной области не будет последовательным без обращения к вопросу о становлении отечественного учения о системе права, связанного с I Совещанием работников отечественной науки государства и права (1938–1940 гг.), вошедшим в историю под названием «первой дискуссии о системе права», так как наиболее подробное обсуждение вызвали именно вопросы о сфере воздействия гражданского права на социальные отношения и о ее определении. Именно поэтому надлежащее рассмотрение предмета, метода и системы гражданского права требует обращения к учениям 1938–1940 гг.

При рассмотрении правовых позиций представителей предметного критерия формирования нормативной правовой ткани прежде всего надо обратить внимание на доклад А.Я. Вышинского, сделанного им в 1939 г. Оценивая степень разработанности темы системы права в профильных исследованиях, А.Я. Вышинский констатировал, что отечественные цивилисты до сих пор не решили основного вопроса своей науки – вопроса о предмете гражданского права¹.

Вместе с тем попытка определить предмет (и пределы) гражданского права была предпринята в вышедшем в 1938 г. учебнике. Его авторы указали, что под искомым следует понимать как имущественные правоотношения, так и некоторые неимущественные – личные и семейные. Подобное понимание предмета гражданского права сохранило свою актуальность до настоящего времени. Только вместо термина «правоотношения», с учетом результатов научных дискуссий о системе права, в дефиниции чаще пишут об общественных отношениях. При этом вопрос о содержании термина «личные неимущественные» в доктрине гражданского права является спорным.

Соответствующие отношения подразделяют на две группы – связанные и не связанные с имущественными (по поводу принадлежности последних к предмету гражданского права ведутся многочисленные споры). С 1 января 2008 г. п. 1 ст. 2 Гражданского кодекса Российской Федерации не содержит указания на подгруппы личных неимущественных отношений.

А.Я. Вышинский определил гражданское право остаточным способом, как систему правил поведения, которые не регулируются в порядке административного управления. Цивильное право выделяется здесь остаточным путем, т.е. посредством указания на то, что к гражданско-правовым относятся те отношения, что не входят в предмет права административного². При таком подходе гражданское право крайне затруднительно отграничить от других подразделений (например, от семейного) частного права, не признаваемого ученым. Возможно, в целях конкретизации А.Я. Вышинский акцентировал внимание на том, что для гражданских правоотношений характерен именно обособленный предмет правового регулирования. Содержание отношений было предложено им для распределения юридических предписаний по отраслям норм права и в целом.

М.А. Аржанов отмечал условность и неточность названия интересующей нас отрасли, не уделив, однако, этому внимания. Мы же все-таки, соглашаясь с указанием на терминологически-наименовательную некорректность данного правообразования, позволим себе в обоснование указать на то, что термин «гражданин» в конституционном и «гражданском» праве имеет различное содержательное наполнение: если первое объединяет лишь определенную часть населения государства, то в рамках второй под гражданами понимаются все без исключения физические лица. Можно предположить, что не вполне точное с лексических позиций обозначение гражданского права обусловлено стремлением дифференцировать его среди других элементов частного права; желанием подчеркнуть, что частное право не сводится лишь к гражданскому и включает в себя ряд других компонентов (например, торговый). Ведь споры о соотношении гражданского и торгового, гражданского и частного права уже можно назвать «классическими» для мировой теории частного (цивильного, гражданского) права, а базовые позиции в этом вопросе представлены монистической и дуалистической моделями.

М.А. Аржанов полагал, что содержание гражданского права составляют те имущественные общественные отношения, которые возникают на основе личной и общественной собственности. Причем чаще всего именно в договорном (т.е. согласительном), взаимообязывающем стороны порядке. Именно количество и значимость «договорных и обязательственных» отношений предопределяют самостоятельность цивильного права.

Получается, что М.А. Аржанов определял гражданское право не по предмету, а по методу правовой регламентации, задействуя в данном контексте и количественно-оценочный показатель. Последнее подтверждается его указанием на то, что гражданское право регламентирует не любые, а вытекающие из «договоров и обязательств» (видимо, внедоговорных) общественные отношения, которые становятся предметом отрасли в силу их распространенности и востребованности.

В данном толковании социальные отношения не отделяются от способа их упорядочения и порядка взаимодействия субъектов. Не замечая или игнорируя данный факт, М.А. Аржанов говорил, что «классификация правовых норм должна совершаться лишь по одному принципу – по конкретному содержанию общественных отношений, регулируемых правом, по предмету правового регулирования… мы говорим об известной части имущественных отношений, качественно характеризуя их как отношения известного порядка, известного типа, как складывающиеся известным способом. Оттого, что группировка общественных отношений производится нами путем указания на их свойства, они не перестают быть общественными отношениями; они, стало быть, не перестают быть предметом правового регулирования отдельной группы норм, отдельной отрасли права»³.

Данное утверждение вызывает целый ряд возражений. Не ясно, кому и каким образом стал известен порядок и тип тех отношений, о которых писал М.А. Аржанов. И, вообще, являются ли эти порядок и тип познанными хоть кем-то. Из слов ученого ясно лишь то, что он имел в виду отношения, складывающихся неким определенным способом. Но под методом правовой регламентации понимается именно совокупность приемов и способов юридического воздействия на общественные отношения. Итак, М.А. Аржанов вновь прибегнул здесь к методическому критерию. Это свидетельствует о недостаточности монистических оснований при градации разноаспектных правил поведения и о неразрывности правовых содержания и формы (если расчленение последних возможно, то лишь умозрительно – в познавательно-исследовательских целях).

Высказывание ученого о том, что указание на свойства отношений не умаляет их социальной природы и не означает, что они перестают быть предметом какой-либо отрасли права, также нельзя признать убедительным. Ведь если указание на свойства отношения действительно не влечет за собой изменения его природы, то заявление о том, что эти отношения должны составлять отраслевой предмет, остается непонятным. Оно не находит обоснования ни в работе М.А. Аржанова, ни в каких-либо других известных источниках, ни в аргументационных попытках автора настоящей статьи.

Интересно, что сам ученый признавал некорректность трактовки предмета и метода правовой регламентации с позиции их противостояния. Но при этом указывал, что систематизация позитивных правовых предписаний должна производиться лишь по одному, предметному, основанию. Никаких поясняющих обоснований этот постулат у него не получил.

Далее М.А. Аржанов отмечал, что любое правовое образование можно трактовать как метод, ибо оно предназначено для действия на социальные отношения. С данной трактовкой, конечно, можно согласиться, но только с общесоциальных или мировоззренческих позиций, выходящих за рамки предмета дискуссии о системе права, наполненного собственно-юридическим содержанием. Иными словами, М.А. Аржанов говорил о методе, выходя за рамки правовой сферы, в контексте всей социальной жизни. Он наделял данное понятие не специальным, а мировоззренческим, или общенаучным, содержанием. Такое понимание метода можно применять равным образом к познанию всех социальных явлений. Ничто не мешает нам, в таком контексте, утверждать, что политическая система является методом познания публично-управленческих отношений. Это не означает, однако, что общесоциальная значимость методологии свидетельствует об отсутствии специфики в способах и приемах политической борьбы, прогнозирования, агитации и прочих проявлениях данной области. Жизнь в целом тоже можно понимать как метод воплощения в зависимости от философии интерпретатора, воли Божией, бытия материи или сознания. Но в секторном специально-научном познании такое восприятие непригодно.

В целом метод правового регулирования рассматривался М.А. Аржановым в двух аспектах – как особенность самих норм права или способ юридической защиты субъектов правоотношения. Такая интерпретация также вызывает ряд возражений.

Особенность норм права не относится к приемам и способам правового воздействия на общественные отношения. В контексте рассуждений о методе правового регулирования точнее говорить о правореализационной направленности юридических предписаний: ведь здесь важны не особенности текстового выражения или смыслового содержания правоположений, а выраженная в них нормотворцем направленность восприятия и претворения юридических предписаний в жизнь. В свою очередь, способ юридической защиты является всего лишь составной частью общеправового метода регламентации. Он не охватывает всех возможных и действующих приемов и способов воздействия на общественные отношения. Например, он никак не характеризует возможность сторон определять предмет, срок действия и прочие условия соглашений.

Интересны воззрения на систему гражданского права такого сторонника «единственно-предметного» критерия дифференциации нормативного правового материала, как М.М. Агарков.

Рассуждая о конструкции данной области, ученый прибегал к субъектному критерию и предлагал распределить гражданско-правовые нормы на две группы – гражданское право гражданина и гражданское право государственных и общественных органов. По сути, речь идет о праве физических и юридических субъектов (здесь надо уточнить, что в настоящее время отечественное законодательство не относит публично-правовые образования к числу юридических лиц в собственном смысле слова; в соответствии со ст. 124 ГК РФ Российская Федерация, ее субъекты и муниципальные образования выступают в отношениях, регулируемых гражданским законодательством, на равных началах с иными участниками этих отношений» и к ним «применяются нормы, определяющие участие юридических лиц в отношениях, регулируемых гражданским законодательством).

Обращение к субъектной градации при рассмотрении вопроса о системе права представляется обоснованным по следующим мотивам: нельзя рассуждать о составе, строении, подразделении и других свойствах явления, воздействующего на общественные элементы, без учета этих последних. Кроме того, субъекты права в значительном числе случаев сами выступают в качестве его творцов.

Отметим, что материалистическая природа «лица» лежит и в основе традиционно используемой в отечественной юриспруденции классификации субъектов права на индивидуальных (физические лица) и коллективных, или групповых (юридические лица и «приравненные к ним» субъекты). С теоретических позиций она представляется неточной. Достаточно привести очень распространенный пример. Юридическое лицо может состоять и из одного физического лица. В качестве организации оно подпадет под группу коллективных субъектов, хотя объединения (коллектива, группы) в данном случае нет.

Наиболее корректной представляется генезисное деление субъектов права на первичных и вторичных. Подобная градация устойчиво присутствует в международном праве. К первичным относятся суверенные субъекты (государство и государствоподобные образования, в том числе народы и нации, борющиеся за свою независимость); к вторичным – производные (т.е. такие, которые созданы суверенными) участники международного (мирового, межнационального) правового общения. Подвидовое многообразие последних дискуссионно. В качестве бесспорного примера можно привести международные организации.

Если прибегнуть к общетеоретическому уровню юридического обобщения, то можно заметить, что, за исключением самого физического лица, все другие субъекты права являются плодом его творения, результатом его деятельности. Это относится и к государству, и к общественным объединениям, и к юридическим лицам. Онтология ни одного из этих образований априори невозможна без бытия представителя человеческого рода. Получается, что все другие субъекты права являются производными по отношению к такому участнику юридической жизни, как физическое лицо. Человек же, как представитель рода, является первичным (своего рода безусловным, суверенным) субъектом права.

Отсюда и вытекает предлагаемое нами деление лиц на первичных (суверенных, основных) и вторичных (производных), зависящее от природы участников юридической жизни и безусловности их принадлежности и к сфере действия права.

Мнение М.М. Агаркова о разграничении отношений собственности по субъектному составу подвергалась критике некоторыми участниками дискуссии, оценивая «неодобрение» которых ученый метко отмечал, что таковое основано на механическом подходе к вопросу.

Следующее воззрение на область гражданского права, принадлежащее Д.М. Генкину, интересно с той точки зрения, что оно отображает «официальный», «усредненный», «типичный» взгляд на проблему системы права, выработавшийся в ходе первой отечественной дискуссии. Вопрос о разграничении системы и систематики права ученым не ставится. Он придерживается той позиции, что критерием «приписки» нормативного правового материала к юридическим массивам должен выступать лишь предмет правового регулирования.

Д.М. Генкин выступал за самостоятельность трудового права, говорил, что в нем имеет место быть своеобразное и неповторимое переплетение гражданско- и административно-правовых элементов при наличии самостоятельной сферы социального воздействия. «Своеобразие», «неповторимость» и «самостоятельность» Д.М. Генкин не раскрывал.

Наиболее «нетипично» в его учении рассмотрение личных неимущественных прав не в качестве субъективных, а исключительно как составляющих правоспособности физических лиц. Подобное подразделение представляется ненадлежащим, так как отсутствуют какие-либо препятствия к тому, чтобы рассматривать одно и то же социальное благо (ценность), точнее право на него, и в качестве принадлежащего субъекту правомочия, и в качестве его способности к приобретению такового.

Позиция такого участника дискуссии, как В.С. Тадевосян, отличалась «широкой» трактовкой предмета гражданского права. Ученый не усматривал содержательных оснований для выделения из его состава ни колхозного, ни трудового права. Обосновывая свои воззрения, он ссылался на исторический, точнее, временной критерий: «Отношения собственности, в которые люди вступают друг с другом в процессе производства, распределения и обмена, всегда были предметом регулирования гражданского права». Семейное право В.С. Тадевосян исключал из сферы предметного действия гражданского права. Он считал, что если предметом первого являются деторождение, охрана родительства и воспитание детей, то ядром предмета второго выступают отношения собственности. При этом В.С. Тадевосян, по всей видимости, все же признавал определенное родство (хотя и не единство) за гражданским и семейным правом. Он писал, что наличие в семейном праве некоторых мет нам того обстоятельства, что по предмету регулирования это все же самостоятельная область, не сливающаяся с правом гражданским.

Здесь мы вновь сталкиваемся с идеей о том, что пересечение отдельных юридических норм не означает тождества правовых областей. Кроме того, из сказанного следует, что В.С. Тадевосян признавал возможность реализации единого метода правовой регламентации в отношении различных предметно-правовых областей. Таким образом, он являлся сторонником позиции признания предмета правового регулирования в качестве единственного критерия дифференциации нормативного правового материала.

«Слабые стороны» позиции ученого, и в самостоятельности отрасли семейного права, и в отображении предмета отрасли гражданского права, неоднократно и наглядно демонстрировались различными представителями юридической науки. В настоящее время их проявление особенно «выпукло» ввиду расширения такого элемента гражданско-правовой регламентации, как личные неимущественные отношения, находящего свое подтверждение (подчеркнем – именно подтверждение, а не первооснову) и на законодательном уровне. Достаточно вспомнить, например, о предметном действии федерального закона, представляющего четвертую часть гражданского «кодекса».

Среди представителей предметно-методологического критерия дифференциации позитивного правового материала особое внимание следует уделить рассуждениям С.Н. Братуся, внесшего один из самых значимых вкладов в разработку вопросов о предмете, методе, специфике и системе гражданского права. По словам ученого, «с гражданским правоотношением связана автономия – свобода самоопределения личности… Недаром большинство норм нашего гражданского кодекса является нормами диспозитивными»⁴. Только гражданское право характеризуется субъектно-индивидуальной свободой выбора цели и способа правомерной реализации своего права.

В подтверждение данного тезиса С.Н. Братусь апеллировал к природе алиментных обязательств – того института, положения которого часто «являлись почвой» для рассуждений о самостоятельности семейного права: «В самом деле, обязанность уплаты алиментов на содержания ребенка не зависит от желания алиментно-обязанного лица. Является ли подобное возражение серьезным? Полагаем, что нет. Обязанность алиментировать своего ребенка есть необходимый и закономерный результат брачных отношений супругов или случайной связи отца и матери ребенка. Государство же, как известно, никого не обязывает ко вступлению в брак. Брачные отношения возникают в силу свободного соглашения заинтересованных лиц. Вместе с тем государство при наличии родителей не берет на себя обязанности алиментировать детей…»⁵

Нельзя не согласиться с тем, что для гражданских отношений характерен тот правовой режим, при котором ответственность за поведение и его последствия всецело ложится лишь на самих субъектов юридических отношений, не находясь при этом в сфере (наиболее) общественно опасных или посягающих на существующий порядок публичного управления деяний. Однако существует в гражданском праве и концепция «безвиновной ответственности», в соответствии с которой субъект права может претерпевать юридико-неблагоприятные последствия и без наличия вины. В качестве примера указывают на ответственность владельца источника повышенной опасности.

Как представляется, подобная интерпретация противоречит базовому положению гражданского права: поскольку лицо действовало (бездействовало) в собственном (представляемом) интересе, то должно нести ответственность за выражение своей воли, за свое поведение. Если правосубъектное лицо приобрело, например, автомобиль, то предполагается (задается, презюмируется), что оно осознает все последствия такого акта, в том числе то, что приняло на себя особое, образно выражаясь, повышенное обязательство – ограждать других субъектов права от вреда, который может быть причинен источником повышенной опасности. Следовательно, если вред наличествует, то лицо обязано отвечать за него.

На этой основе позволим себе утверждать, что теория «безвиновной ответственности» является всего лишь условным упрощением. Без вины юридическая ответственность все же не наступает. Просто здесь мы сталкиваемся с особой формой вины, не подпадающей ни под форму умысла, ни под форму неосторожности. Представляется, что в данном случае корректнее говорить о некой презюмируемой вине.

По верному указанию С.Н. Братуся, сущность гражданского права предопределяет не только его содержание (выраженное преимущественно в диспозитивных правовых нормах), но и совокупность способов и приемов воздействия на отношения, т.е. особый метод их правовой регламентации: «Сущность и характерные черты гражданского правоотношения предопределяют и основную форму защиты гражданских прав, – это метод их исковой защиты. Естественно, что инициатива защиты нарушенного права должна исходить от заинтересованного лица… Порядок охраны гражданских прав в судебном порядке есть известное отражение всех сущностных отношений, которые составляют содержание гражданского права. Тот факт, что метод исковой защиты не является единственным методом охраны гражданских прав и что гражданские права в некоторых случаях могут охраняться и в административном порядке, не ломает нашего основного вывода о связи гражданского иска с гражданским правоотношением. Было бы напрасной задачей отыскивать в сфере права, как, впрочем, и в других явлениях общественной жизни, абсолютные логические принципы, которые позволили бы с математической точностью разложить и классифицировать материал по соответствующим группам. Как известно, то или иное исключение из данного правила не отменяет все же правила»⁶.

Добавим, что гражданские правоотношения связаны не только с инициированным заинтересованной стороной исковым порядком их защиты, но и с превалированием договорных, внесудебных способов разрешения споров. Они, базируясь на автономии воли и равенстве субъектов, быстрее и экономичнее, а потому более соответствуют существу самих отношений – реализации частных интересов.

Верно и то, что гуманитарная сфера, в отличие от точных научных областей, не позволяет проводить жестких классификаций, отграничений. Впрочем, во всех познавательных областях принято отмечать условный характер любой классификации, каждого разграничения, размежевания, как и обобщения.

Кратко обращаясь к спору о месте хозяйственного права в системе советского права, С.Н. Братусь указывал на целесообразность, в части практической полезности, признания его обособленным направлением гражданского (частного) права. Но он ничего не сказал о том, достаточна ли эта обособленность для формирования самостоятельной отрасли права. Затрагивался данный вопрос и в других работах С.Н. Братуся, вышедших в свет вне рамок дискуссии о системе права. Однако и в них однозначного ответа на искомый вопрос не содержится.

Еще один яркий представитель первой дискуссии, С.Ф. Кечекьян, в целом скептически относясь к возможности познания системы права, высказывался за дифференциацию конкретно-исторического позитивного правового материала по предметно-методологическому критерию.

Отмечая субъективный характер системы права, ученый полагал необходимым отделить от гражданского права трудовые юридические нормы в качестве самостоятельной отрасли советского социалистического права и отказывал в подобном статусе праву семейному. Самостоятельность трудового права ученый обосновывал его актуальностью и наличием специального нормативного правового акта.

Сказанное не означает, что внутреннее подразделение позитивного права не должно учитывать и (или) отображать массива норм права. Просто не стоит забывать, что последний носит по отношению к самой системе более динамичный, изменчивый характер. Система, в силу своей теоретизированности, абстрактности, обобщенности, наделена более стабильными свойствами, чем конкретные юридизированные правила поведения и (или) отображающие их элементы юридических актов (допустим, статьи законов).

Изменения в одной норме – правиле поведения (и (или) в одной статье закона) не приведут к трансформации системы права в целом, в то время как исключение или добавление одного из уровневых компонентов системы (пусть это будет отрасль права) непременно скажется на массиве юридических норм посредством их «статусного» преобразования. При этом видится, что такой уровневый компонент, как правовая норма, бытует в системе права с неизбежностью, так как вне отдельных поведенческих правил не может существовать и их внутренней упорядоченной совокупности.

Итак, многочисленное обращение к разнообразным факторам формирования отраслей права, встречающееся даже у сторонников монистического критерия, свидетельствует о том, что определение системных образований права все же должно производиться на основе целой серии показателей. Иными словами, отрасли права разграничиваются не только, а в ряде случаев и не столько, по предмету и методу правовой регламентации, но и по иным основаниям. В качестве таковых представляется необходимым указать на превалирующие принципы права и законодательства; преобладающие интересы участников правового общения и основоположения их поведения; волю заинтересованных субъектов (особенно в условиях государственно-устроенного общества – на публично-властных участников правового общения) к формированию отрасли права; цель правовой регламентации различных сфер поведения лиц; своеобразный (неповторимый) видовой набор формально-юридических источников права; 6) субъектный состав сектора правового общения; конвенционность (ковенциональность), т.е. своего рода соглашение, обусловленное воспринятой и устоявшейся в доктрине и практике обоснованной позицией, о восприятии (понимании, толковании, трактовке, интерпретации) правового массива; функции юридического воздействия; социальную значимость (в рамках действующей общественной системы) общественных отношений и отображающих их правовых норм; устоявшиеся в конкретно-историческом правовом порядке специальные традиции; потребность в самостоятельном изучении и исследовании определенной совокупности социальных отношений и корреспондирующих им юридических предписаний.

Предмет и метод правовой регламентации при этом не теряют своей значимости и могут быть добавлены к указанному перечню. В совокупности получается тринадцать критериев отраслевой дифференциации нормативного правового материала, семь из которых (первые пять из указанных вкупе с материальным и формальным показателями) представляются решающими.