Учебное пособие для вузов

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 31

Глава 3

ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ИСТОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ

ПСИХОЛОГИИ

Предыстория политико-психологических идей. Их место в трудах древнегреческих, римских и восточных авторов. Политико-психологические идеи Аристотеля.

«Государь» И. Макиавелли и его роль в развитии политической психологии Нового времени. Политико-психологические идеи эпохи Возрождения. Политическая психология эпохи Просвещения. Политическая психология масс и политических режимов; ее разработка в XIX веке. Психоанализ 3. Фрейда и политическая психология начала XX века.

Разработка политико-психологической линии в первой половине XX века. Опыты конструирования политической психоистории. Становление Чикагской школы — предтечи современной политической психологии. Труды Г. Лассуэлла как первые серьезные попытки прагматического соединения психологического и политического знания и формирования самостоятельного политико-психологического направления науки..

Развитие политико-психологических идей в XIX—XX веках в России. Работы И.К. Михайловского, В.М. Бехтерева и др. Всплеск внимания к политико-психологическим проблемам в 20-е гг. Политические причины свертывания политико-психологических исследований в последующие годы. Новый подъем интереса к политико-психологическим подходам во второй половине 80-х гг.

Этапы и признаки конституирования политической психологии как самостоятельной науки на Западе. Основные вехи и направления развития западной политической психологии. Современное состояние политико-психологических исследований и их основные направления в России и за рубежом.

Политическая психология как наука богата своей предысторией. Задолго до ее оформления в качестве самостоятельной науки политико-психологические идеи занимали умы исследователей, причем даже в большей мере, чем ныне. Можно говорить о своеобразном парадоксе: по мере развития промышленности, техники и технологии внимание к человеческому фактору падало. До этого, когда большая часть жизни людей была связана общением не с продуктами своей деятельности, а непосредственно друг с другом, роль человека и человеческих отношений в жизни и политике была значительно выше.

Главный вопрос, который постоянно и настойчиво был интересен людям во все времена (и чем раньше, тем больше) — это власть над себе подобными. Интриги и заговоры, убийства и перевороты — все это непрерывно сопровождает историю человечества, начиная с родоплеменного строя. Причем, согласимся, накал этих проблем со столетиями, все-таки, снижался. Утрируя, можно сказать, что вопрос о том, кто будет «старшим по пещере», был острее и драматичнее, чем сегодняшние вопросы о том, кого выберут президентом той или иной страны. Человек и власть — вот тот круг вопросов, который образует предысторию политической психологии.

В то далекое, донаучное время то, что мы сейчас называем политической психологией, было непосредственной повседневной практикой политической элиты. Многое из тех времен перекочевало и в современную жизнь, причем миновав сферу науки. «Тайны мадридского двора» присущи ныне не только «дворам», и далеко не только мадридским. История политических убийств, совершенных в результате неприязненных личных отношений и имевших под собой значительную психологическую основу, продолжается. Политическое убийство К.Ю. Цезаря и физическое устранение С.М. Кирова или, тем более, Дж.Ф. Кеннеди — события практически одного ряда. Заговор Каталины в Древнем Риме и рылеевский кружок декабристов в России — тем более. В современной политике трудно найти какое-то событие, за которым не просвечивал бы свой аналог из более древних времен, и в котором не прочитывались бы свои политико-психологические слагаемые.

Будучи вынужденными к краткости, мы лишь бегло рассмотрим те основные моменты, в которых на протяжении веков уже фиксировалась роль политической психологии. То есть, мы рассмотрим историю тех фрагментов практической политической психологии, которые стали предметом размышлений тогдашних исследователей — по сути, объектом науки своего времени. Понятно, что это означает работу скорее с текстами, чем с фактами, но тем достовернее будут ее результаты.

ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ

В Элладе, разумеется, практика была важнее науки. Но именно в Древней Греции, когда политиков, в сегодняшнем смысле, заменяли ораторы (ораторское искусство было обязательным и решающим компонентом деятельности политика), один из великих мастеров красноречия Демосфен стал, быть может, первым исследователем механизмов политического воздействия на массы: на их разум и эмоции. Демосфен, как известно, сам вошел в политику через практику. Известно, что он был косноязычен от рождения, и чтобы научиться ораторскому искусству, часами тренировался, набив рот камушками, у берега моря, стремясь перекричать шум морского прибоя. Так он сформировал громоподобный голос и, используя время тренировок для специальных размышлений, открыл некоторые особенности разных массовых аудиторий, перед которыми приходилось выступать.

В частности, Демосфен различал два типа масс. С одной стороны, это были массы, «податливые эмоциям». С ними, считал он, необходимо использовать механизмы психологического заражения для того, чтобы вызвать у этих людей эффект подражания выступающему перед ними политику, так как такие массы, как правило, некритически воспринимает то, что говорит оратор. В качестве примера таких «податливых масс» Демосфен приводил восточные, говоря сегодняшним языком, «тоталитарные» народы, привыкшие к благоговению перед «харизматическими вождями».

С другой стороны, — массы, «податливые разуму». С ними, считал Демосфен, политику необходимо принципиально по другому строить общение. В частности, политик обязан использовать в общении с ними механизмы логической аргументации для того, чтобы пробудить присущую им способность к самостоятельному размышлению и направить его в нужном оратору (то есть, политику) направлении. Например, утверждал наученный опытом Демосфен, «афиняне привыкли думать и судить самостоятельно, и потому с ними обращения к чувствам бесперспективны». Это, говоря сегодняшним языком, как бы «демократические народы», с которыми политик обязан общаться прежде всего рационально, учитывая их способность к самостоятельному принятию логичных решений.

Из политической практики Древней Греции в рассмотрении политико-психологической природы человека, в целом, в обобщенном виде можно выделить две традиции. С одной стороны, выделяется традиция «демократическая», предполагавшая равенство возможностей главных «политических участников», то есть, реальных субъектов политического процесса. С другой стороны, отчетливо существовала традиция «аристократическая» (элитарная), открыто подчеркивавшая превосходство тех или иных, вполне определенных типов людей, и их роли в политическом процессе.

Так, например, «аристократическая» политическая традиция достаточно откровенно была выражена уже во взглядах школы Платона. Этот греческий мыслитель считал, в частности, что идеальный тип властителя — это «философ на троне». Согласно его взглядам, получалось, что далеко не все, а лишь некоторые люди могут быть «подлинными правителями». Другие же люди (но тоже далеко не все), могут быть, скажем, «воинами». Большинство же населения вообще не способно к политической жизни^¹⁶. Вот такая сословно-иерархическая «Республика» получалась у Платона, в которой высший, собственно «политический», то есть рационально-логический, интеллектуальный элемент «души» (сознания) преобладал только у представителей правящих классов.

Аристотель был одним из первых мыслителей, который попытался подойти к анализу проблемы власти и подчинения — на примере понимания природы массовых беспорядков и мятежей, направленных на свержение властей. Он связывал «настроения лиц, поднимающих восстание» (т. е. их психологическое состояние) с «политическими смутами и междоусобными войнами». Анализируя массовые выступления против властей, он писал: «Во-первых, нужно знать настроение лиц, поднимающих восстание, во-вторых, — цель, к которой они при этом стремятся, и, в-третьих, чем собственно начинаются политические смуты и междоусобные распри»^¹⁷.

Таким образом, для понимания реальной политики уже во времена Аристотеля требовалось анализировать изменения в массовой психологии, в частности, динамику перехода от послушного состояния — к бунтарскому.

Аристотель привнес многое в развитие различных наук, в том числе и политической психологии. Только сейчас, возвращаясь к нему на основе политических реалий современной жизни, мы вновь задумываемся, например, над политико-психологическим содержанием описанных им основных форм правления: тиранией, аристократией, олигархией, охлократией и демократией. Серьезные аналитики говорят, рассматривая новейшую историю России, что вслед за «тиранией» прежних советских вождей, за вольницей и «охлократией» конца 80-х — начала 90-х годов возник вполне «олигархический» режим Б. Ельцина, которому унаследовал «аристократический» режим В. Путина (имеется в виду назначение приближенных к себе «аристократов», которым передаются, делегируются отдельные элементы власти и управления). Таким получается сложный российский путь к демократии — почти по Аристотелю.

Древняя Греция дает много примеров уже почти теоретической политической психологии. Разумеется, понятен далекий от современных взглядов уровень анализа и язык античных мыслителей. Однако, гораздо важно другое: то, что ужо в античное время политико-психологические проблемы активно волновали людей.

ДРЕВНИЙ РИМ

Если древнегреческие мыслители, все-таки, лишь эпизодически фиксировали те или иные политико-психологические феномены, то в Древнем Риме появились уже значительно более развернутые исследования Плутарха и Светония в области политической психологии лидеров и самого феномена лидерства. По сути, это было началом того, что при дальнейшем развитии политический психологии, уже в XX веке стало называться методом психобиографий. Рассмотрим в качестве демонстрационного только один пример. Плутах в жизнеописании Кая Юлия Цезаря пишет: «Цезарь же, едва возвратившись из провинции, стал готовиться к соисканию консульской должности. Он видел, что Красе и Помпей снова не ладят друг с другом, и не хотел просьбами, обращенными к одному, сделать себя врагом другого, а вместе с тем не надеялся на успех без поддержки обоих. Тогда он занялся их примирением, постоянно внушая им, что, вредя друг другу, они лишь усиливают Цицеронов, Катуллов и Катонов, влияние которых обратится в ничто, если они, Красе и Помпеи, соединившись в дружеский союз (NB! отсюда затем в истории науки возникает понятие «дружеский союз» как своеобразное противопоставление «союзу недружескому», то есть, говоря политически, «фракции» —Д.0.), будут править совместными силами и по единому плану. Убедив и примирив их, Цезарь составил и слил из всех троих непреоборимую силу, лишившую власти и сенат, и народ, причем повел дело так, что те двое не стали сильнее один через другого, но сам он через них приобрел силу и вскоре при поддержке того и другого блистательно прошел в консулы»^¹⁸.

Все понятно: учитывай психологию врагов и друзей, действуй по принципу «разделяй и властвуй». Таким образом, уже Плутарх дает нам совершенно конкретную политико-психологическую модель поведения Цезаря. Он показывает его мотивацию и демонстрирует политическую стратегию, блистательную именно вследствие учета обозначенных выше психологических моментов.

Цицерон в своих трактатах по ораторскому искусству специально советовал «политическим ораторам» особенно тщательно учитывать психологические моменты. В частности, он писал в качестве наставления ораторам, желающим выиграть дело в суде (говоря современным языком, к адвокатам); «Желательно, чтобы судьи сами подходили к делу с тем душевным настроением, на которое рассчитывает оратор. Если такого «настроения» не будет, то надо прощупывать настроение судей и обратить все силы ума и мысли на то, чтобы как можно тоньше разнюхать, что они чувствуют, что думают, чего ждут, чего хотят и к чему их легче будет склонить»^¹⁹.

Большая часть речи оратора, согласно Цицерону, должна быть направлена на то, чтобы изменить настроение слушающих и всеми способами их увлечь за собой. Речь оратора-политика, считал он, должна быть особенно напряженной и страстной^²⁰. Причем политическая речь, которой такой оратор стремится возбудить других, по природе своей может и должна возбуждать его самого даже больше, чем любого из слушателей^²¹ — предупреждал Цицерон.

Общий вывод: политики Древнего Рима достаточно далеко продвинулись по части прикладной политической психологии — особенно, в сфере ораторского искусства. Еще более важно, что авторы того времени начали разрабатывать теоретические и методические (метод психобиографий) основы политической психологии.

ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ

Великий труд первого в истории полноправного политолога и политического психолога Н. Макиавелли «Государь» является одним из самых замечательных образцов политико-психологического анализа проблем политического лидерства и, одновременно, эффективным до сих пор руководством по политическому искусству управления людьми. Среди всего прочего, в этой работе прекрасно описаны и раскрыты закулисные психологические механизмы политического поведения монарха («тирана»), использование которых, по мнению автора, не просто оправдано, но даже часто необходимо в кризисные времена.

В целом, относительно природы людей Н. Макиавелли был невысокого мнения: «О людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива»^²². Люди, считал Н. Макиавелли, по природе своей иррациональны и эгоистичны, и потому для достижения целей их, то есть, общественного, благополучия не может быть и речи о выборе средств: цель оправдывает любые средства. Н. Макиавелли был верным сыном своей эпохи и достойным учеником отцов-иезуитов. «Цель оправдывает средства» — этот известный девиз основателя ордена иезуитов Игнация Лойолы стал общепризнанным для политиков той эпохи. Н. Макиавелли так развивал этот принцип: «Из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков»^²³.

Однако, при всем иезуитском цинизме своих наставлений, Н. Макиавелли не забывал и о простых людях — подданных государя: «Государь должен следить за тем, чтобы не совершить ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных. Если в этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие его пороки не представят для него никакой опасности»^²⁴.

Макиавеллевские образы «льва» и «лисицы» не просто стали нарицательными в практической и теоретической политической психологии. Эти живые и крайне образные понятия не потеряли актуальности до сих пор. Они широко используются и в практической политике, и в имиджелогии — выстраивании выгодного образа политика.

Кроме, так сказать, «стандартных» вопросов, связанных с человеческой природой, психологией и, соответственно, с политическим поведением определенных типов людей, Н. Макиавелли касался и более сложных вопросов массовой психологии в политике, рассматривая «острые социальные схватки» в кризисном обществе. Более сложными эти вопросы надо признать хотя бы потому, что во времена Н. Макиавелли, как и его предшественников, еще не было «масс» в современном смысле слова. Плотность расселения людей была такова, что любая «масса» редко превосходила несколько десятков, максимум, сотен человек. Тем не менее, к примеру, он совершенно прозорливо писал: «Глубокая и вполне естественная вражда, ...порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходивших в государстве». И объяснял: «Ибо в этом различии умонастроений находят себе пищу все другие обстоятельства, вызывающие смуты в республиках»^²⁵.

Иными словами, Н. Макиавелли противопоставлял кризисное общество (в котором одни стремятся властвовать, а другие не желают подчиняться — обратим внимание, как это похоже на ленинские признаки революционной ситуации, когда «верхи» не могут (хотя, безусловно, тоже стремятся), а «низы» не хотят) — обществу стабильному (в котором одни властвуют, а другие подчиняются), и искал корни их различий в разных психологических состояниях значительных масс людей, образующих общество. По его мнению, сам исторический процесс, включая смену форм государственности, обычно и происходит под влиянием «непреложных жизненных обстоятельств», под воздействием «непреложного хода вещей», в котором прежде всего и проявляются действия людей, в частности, «охваченных определенными настроениями»^²⁶. Обратим внимание, насколько анти фаталистична позиция Н. Макиавелли на фоне своей эпохи, насколько она, если можно так выразиться, «гуманистична» — разумеется, в политико-психологическом смысле. Отделив реальную политику от морали и религии, один из родоначальников всех политических наук первым начал исследовать собственно политические процессы и, естественно, не смог миновать политическую психологию.

Однако, разумеется, вследствие недостаточного развития общего уровня общественных наук того времени, даже такой гений как Н. Макиавелли смог только описать отдельные внешние стороны некоторого ряда политико-психологических явлений, до конца не объяснив действие их внутренних механизмов. Однако уже то, что он сделал, было для своего времени гениальным прорывом в политической науке.

«Государь» Н. Макиавелли не просто актуален поныне — он является настольной книгой для целого ряда политиков (особенно, из числа начинающих). Хотя надо иметь в виду и другое. По своей сути, макиавеллевский «Государь» был и остается руководством по совершенно реальному, конкретному и практическому политико-психологическому порабощению людей. И совершенно не случайно термин «макиавеллизм» до сих пор используется для обозначения всего самого хитрого, двуличного и неискреннего, что есть или хотя бы может быть в реальной политике. Он обозначает способ политической деятельности, не пренебрегающий никакими средствами ради достижения поставленной политиком перед собой цели — обычно, цели властвования над людьми.

ЭПОХА ПРОСВЕЩЕНИЯ

Эпоха Просвещения, как следует из самого ее называния, отличалась расцветом наук. Соответственно, и политико-психологическая природа человека оказалась, по сути дела, в самом центре внимания большинства обществоведов. Это касалось не только политической психологии отдельных индивидов, пусть даже лидеров, но и определенных социально-политических общностей — прежде всего, национально-этнических. Как отмечал, например, особенно увлекавшийся этими вопросами Дж. Вико: «Нации проходят...через три вида природы, из которых вытекают три вида нравов, три вида естественного права народов, а соответственно этим трем видам права устанавливаются три вида гражданского состояния, т.е. государств»^²⁷.

Иными словами, говоря современным языком, государство соответствует природе управляемых граждан, и нельзя изучать политику в отрыве от их психологии. Относительно же самой человеческой природы Вико писал, что она «разумная, умеренная, благосклонная и рассудочная... и признает в качестве законов совесть, разум и долг»^²⁸.

Т. Гоббс же, напротив, был не столь гуманного мнения о себе подобных. К примеру, он считал, что человек — это животное с животными страстями и страхами: «Основная страсть человека — стремление к власти ради достижения основных удовольствий»^²⁹. Главный конфликт человеческой природы, по Т. Гоббсу, это конфликт между естественным для человека стремлением к тщеславию и его же природным страхом.

Согласно взглядам философа-гуманиста Дж.Локка^³⁰, напротив, человек по природе своей есть существо свободное, независимое и разумное. Именно поэтому любой человек, в принципе, «равен великим и неподвластен никому», так как подчиняется «только законам природы и в состоянии построить справедливое общество». Справедливое общество, согласно Дж. Локку, можно построить на основе некоего особого «общественного договора», заключаемого между представителями разных человеческих общностей. «Общественный договор», по Локку, и есть своего рода отражение разумного ответа человечества не необходимость. Напомним, что теория «общественного договора», пользовавшаяся популярностью в то время, так и не нашла подтверждения в реальной жизни. Фактически, только в XX веке она в некотором роде обогатилась реальным практическим политическим подтверждением — в частности, такого рода подтверждением можно считать «Пакт Монклоа», заключенный в Испании, в знаменитом дворце Монклоа, между представителями разных политических сил после смерти каудильо Франко, Этот пакт определил нормы социально-политической жизни и перспективы развития общества в кризисной ситуации смены политического режима, и действует до сих пор. Данный пример, среди прочего, служит неплохой иллюстрацией прогностической роли политической психологии.

В отличие от Т. Гоббса, еще более оптимистический взгляд на природу человека был присущ такому авторитету эпохи Просвещения, как Ж.-Ж. Руссо. Он считал, что практически все люди, в большей или меньшей степени, обладают «внутренним принципом справедливости и добродетели». Такое же психологическое качество, как «совесть является основным божественным инстинктом человека»^³¹. Как отмечал Руссо, «люди рождаются свободными, но везде в цепях»^³². То есть, развивал он эту мысль, люди рождаются в цепях коррумпированного общества, но по самой своей природе стремятся к свободе. «Как только человек становится социальным и (следовательно) рабом, он превращается в слабое, робкое и раболепное существо»^³³, хотя «в потенциале естественного человека имелись общественные добродетели»^³⁴.

Еще один известный мыслитель эпохи, Ш.Л. Монтескье, анализируя развитие политических институтов и процессов в «смутное» время, пришел к пониманию важнейшей роли массовой психологии и ее влияния на политические процессы. В отличие от большинства своих предшественников, он попытался уже не только дать описание различных явлений массовой политико-психологической природы, но и указывал на наличие за ними тех или иных достаточно конкретных психологических причин. К примеру, с исторической точки зрения, интересно такое его описание поведения людей в толпе:

«В трудные времена всегда возникают брожения, которыми никто не предводительствует, и когда насильственная верховная власть бывает сметена, ни у кого уже не оказывается достаточно авторитета, чтобы восстановить ее;... само сознание безнаказанности толпы укрепляет и увеличивает беспорядок. ...Когда был свергнут с престола турецкий император Осман, никто из участников этого мятежа и не думал свергать его..., но чей-то навсегда оставшийся неизвестным голос раздался из толпы, имя Мустафы было произнесено, и Мустафа вдруг стал императором»^³⁵. Дальше мы увидим, насколько точно и заблаговременно сумел Ш.Л. Монтескье, имя которого, вообще-то говоря, редко связывается с политической психологией, предвидеть те особенности и конкретные политико-психологические характеристики массового поведения (в частности, поведения толпы), которые стали явственными гораздо позднее — практически, уже совсем в иную историческую эпоху.

Таким образом, эпоха Просвещения серьезно продвинула понимание не только общих, но, также совершенно конкретных психологических факторов в политических процессах. Кроме того, эпоха Просвещения стала родоначальницей жанра обширных книжных описании наблюдений и размышлений такого рода, а также их философско-методологического осмысления. По сути, именно эпоха Просвещения заложила философские основы тех уже вполне конкретных направлений политической психологии, которые стали развиваться практически сразу после этой эпохи.

Blog

Учебное пособие для вузов