Geum.ru

Интервью с Пауло Коэльо

Вид материалаИнтервью

Содержание


Частная жизнь
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
Глава III

Частная жизнь


«Я никогда не боялся смерти, потому что тысячу раз был от нее на волоске».

«Став знаменитостью, я больше всего боялся потерять друзей».


Многие читатели Коэльо, наверное, хотели бы знать о его частной жизни, знать, как ведет себя за закрытой дверью один из самых читаемых писателей в мире. Чего он боится, в чем состоят его маленькие радости, его печали? Те, кому посчастливилось поближе познакомиться со знаменитостью, понимают, что на самом деле нет никакой знаменитости, потому что Пауло Коэльо, несмотря на всю свою славу, несмотря на миллионы долларов, которые он получает за свою работу, остался открытым, готовым помочь, щедрым, искренним человеком.


Это человек, который не скрывает темных сторон своего прошлого и живет, с энтузиазмом относясь ко всему, что делает, и к тому доброму отклику, который вызывают его книги прежде всего у молодежи. Об отрицательных отзывах он, как правило, сразу же забывает и даже оправдывает их. Зависть кажется ему самым большим и самым глупым из всех грехом. Так он святой? Вовсе нет. Коэльо - человек с большими страстями, с большими недостатками, порой очень вспыльчивый, с некоторой долей тщеславия. Он способен быть очень жестким, когда хочет. Но в то же время невероятно отзывчивый, искренний в своем желании помочь другим обрести свою судьбу. Это помогло ему пережить тяжелые, а порой трагические события прошлого, из-за которых он не раз оказывался на грани безумия и смерти.


— Какова твоя частная жизнь? Ты оберегаешь ее от вторжений?


— Нет, не оберегаю. Но давай сначала уточним, что ты имеешь в виду под частной жизнью.


— То, что не является публичной жизнью, все личное.


— В Бразилии я обычно веду довольно замкнутый образ жизни... Не потому, что оберегаю свою частную жизнь, и не потому, что мне есть что скрывать, — хотя, конечно, есть, как любому другому человеку. Но то, что я скрываю, я стараюсь прятать совершенно открыто. Это лучший способ что-то скрыть. Я это делаю на глазах у всех, так что никто в это не верит, и все говорят: «Не может быть». Но это так.


— Ты считаешь себя общительным человеком?


— Нет. Я скорее человек замкнутый, хотя тут тоже следовало бы уточнить. Я очень люблю свою работу, я энтузиаст своего дела. Если надо куда-то ехать, я еду; если надо делать самое трудное для меня, то есть выступать с лекциями, я выступаю. Что касается интервью, они мне даются легче, потому что это похоже на обычный разговор. А вот публичные выступления приводят меня в ужас.


—А твои многочисленные поездки? Ты ведь проводишь больше полугода в разъездах по всему миру.


— Я действительно провожу больше времени за пределами Бразилии, чем дома. Ты и сам знаешь, в наше время издательства хотят, чтобы автор рекламировал свои книги. По правде говоря, поездки, гостиницы, аэропорты, — не то чтобы я получал от всего этого удовольствие, но переношу это стоически. На самом деле мне это не мешает, это часть моей жизни. Это дает мне возможность встречаться со столькими читателями, чувствовать биение их сердец, делиться с ними своими мечтами и мыслями. Кроме того, когда путешествуешь, знакомишься с интересными людьми, которые могут сыграть важную роль в твоей жизни. К примеру, и мы с тобой, если ты помнишь, познакомились благодаря очередной моей поездке в Мадрид, на презентацию «Пятой горы».


— Ты не против путешествий, несмотря на то, что боишься летать на самолете?


— Нет, я уже не боюсь, это было раньше. Это у меня прошло в Авиле, в городе святой Терезы де Хесус, великого испанского мистика. Я пережил очень яркий религиозный опыт и расстался со всеми своими маленькими страхами, в том числе и со страхом перед полетами.


—А страх смерти?


— Нет, смерти я не боюсь, я уже много раз в своей жизни встречался с нею лицом к лицу. Когда я принимал наркотики и занимался черной магией, — я тебе об этом еще расскажу, — бывали моменты, когда я был уверен, что умру.


— Когда ты перестал бояться смерти?


— По-настоящему я перестал бояться смерти, когда совершил паломничество в Сантьяго. У меня там был очень интересный и важный опыт, когда я пережил свою собственную смерть. С тех пор я никогда больше не испытывал страха перед смертью. А сейчас смерть для меня, наоборот, нечто такое, что внушает желание жить. Кастанеда очень хорошо говорил о смерти и тоже ее не боялся.


—Но смерть когда-нибудь придет за тобой, как и за всеми остальными. Как ты ее представляешь себе теперь?


— В «Дневнике мага» я описываю смерть как своего рода ангела. Это спокойная фигура, чье присутствие я все время ощущаю с тех пор, как побывал в Сантьяго. Конечно, я полностью осознаю, что умру. Поэтому стараюсь не копить богатства, вкладываю все силы в саму жизнь. Мне кажется, именно этого не хватает нашей цивилизации. Только когда мы полностью осознаем, что должны умереть, мы чувствуем себя живыми на все сто процентов.


— Ты не боишься смерти, а как насчет краха?


— Мне уже трудно представить себе полный крах. Что бы ни произошло в будущем, я вряд ли решу, что прожил неудачную жизнь. Ведь я добился гораздо большего, чем ожидал и мог мечтать. Так что речь идет не о крахе. Может быть, о поражении. А в этом случае я зализал бы раны и начал все сначала.


—На самом деле ты боишься, чтобы после твоей смерти не опубликовали то, что ты не хотел публиковать при жизни.


— Да, я это очень четко высказал в своем завещании. По нему я оставляю все свое имущество фонду, о котором я тебе уже говорил. И еще я указал там, что не хочу — ни под каким предлогом, — чтобы кто бы то ни было публиковал что-то, на что я не дал согласия при жизни. Мне кажется, недостойно после смерти писателя извлекать на свет вещи, которые сам он не хотел публиковать.


— Ты веришь в реинкарнацию?


— Меня по-настоящему успокаивает не вера в возможную реинкарнацию, а сознание того, что я жив. Я всегда помню о смерти, как будто она сидит подле меня, каждую минуту напоминая: «Будь внимателен, хорошо делай то, что делаешь, не оставляй на завтра то, что можешь сделать сегодня, не копи чувство вины, не стань сам себе противен». Смерть — это самое естественное, что с нами может произойти.


—А как ты вел себя, когда боялся?


— По правде говоря, Хуан, я много чего боялся, но у меня всегда было одно качество — быть храбрым в опасности. Я никогда ни перед чем не трусил. Страху никогда не удавалось парализовать мою жизнь.


— Ты его превозмогаешь или переживаешь?


— Я никогда не превозмогаю страх, я ему противостою. Превозмочь его - значит победить, а я его не побеждаю, он остается со мной, живет со мной, но не парализует. Я продолжаю двигаться вперед. Смелость — это страх, читающий свои молитвы.


— Вернемся к твоей частной жизни. Что тебя больше всего смущает в твоих отношениях с другими людьми?


— Самое трудное для меня — приемы, на которых мне часто приходится бывать. Когда я там встречаюсь с издателями, все нормально. Но когда нужно идти на прием, потому что меня пообещали представить каким-нибудь важным персонам, а я не могу отказать человеку, который мне очень помог, — вот это я выношу с трудом. Мне трудно изображать знаменитость.


—А когда ты здесь, в Бразилии, у себя дома?


— Знаешь, когда я путешествую, я весь обращен наружу, все время растворяюсь в других людях, а когда возвращаюсь домой, то как будто вся энергия возвращается обратно. Я только что выпустил свою новую книгу о Веронике, и мне снова придется ездить по всему свету, но, если бы можно было этого избежать, я бы с удовольствием остался дома. Сегодня, например, я был приглашен на свадьбу, и все уже знают, что я пошлю подарки, но не приду. Я люблю быть дома, обожаю свой компьютер, мне нравится гулять по пляжу...


— Ты умеешь быть один?


— Да, умею. Правда, я никогда не остаюсь совсем один, со мной всегда рядом Кристина, но она работает в своем ателье, вон там, напротив, а я сижу за компьютером. Мы часами можем не разговаривать друг с другом, но чувствуем присутствие друг друга. Я люблю гулять, встречаться с людьми, жить как можно проще.


— Тебе, наверное, трудно теперь сохранять простоту во всем, когда ты стал знаменитостью, человеком, к которому мало кто решится подойти.


— Да, единственная проблема, которая возникла у меня из-за успеха. Это нечто довольно странное. Люди начали говорить мне то, что в моем случае совсем не правда, и, думаю, это неправда для девяноста знаменитостей из ста. Я вот о чем: тебе говорят «Я знаю, ты очень занят...» Но это неправда, я не так уж занят. «У тебя ни на что и ни на кого не остается времени», но это тоже не так.


— Но это почти неизбежно случается со всеми знаменитостями. Все думают, что это какие-то нереальные существа, что у них нет времени даже вздохнуть.


— Возникает барьер даже между тобой и старыми друзьями. Даже самые близкие друзья начинают вести себя более официально, думают, что ты изменился, что ты уже не тот, кого они когда-то знали, и начинают вести себя с тобой по-другому. А на самом деле — по крайней мере в моем случае — ничего не изменилось. Часто приходится слышать, как эти друзья говорят: «Я любил того Пауло, каким он был, прежде чем стал знаменитым». Но как они могут так говорить, если я не изменился? Напротив, сейчас я особенно дорожу старыми друзьями, потому что знаю: они дружат со мной не потому, что я знаменит, а потому, что мы были друзьями, когда я еще был никем.


— Но ведь когда становишься знаменитостью, трудно, чтобы тебя не воспринимали в этом качестве даже старые друзья.


— Да, но я-то продолжаю существовать и благодаря моим друзьям сохраняю равновесие во внешнем мире. Если я потеряю контакт с ними, это будет огромная потеря, исчезнет стабильность. Такое уже случалось со мной в прошлом, я совершил эту ошибку, когда сочинял тексты песен. Я тогда почувствовал себя властителем мира, стал знаменитым, начал зарабатывать деньги, работал для международной звукозаписывающей фирмы и первым делом сменил друзей. Я думал: «Теперь я важная птица, мне нечего делать с этими хиппи — у них совсем другие взгляды». И что произошло? Как только я потерял эту работу, я остался совершенно один. Те, кого я считал своими новыми друзьями, перестали мне звонить, а старых друзей я уже потерял. Пережив это на собственном опыте, я сказал себе: «Если у меня будет еще шанс, я сохраню своих друзей во что бы то ни стало».


— На этот раз тебе это удалось?


— Не совсем, но на сей раз это не моя вина, потому что я искренне хочу сохранить их дружбу — несмотря на славу и успех. Но это непросто, потому что они ведут себя со мной как-то более официально. Сначала, когда в газетах что-то писали обо мне, они все звонили мне, рассказывали, что они прочли мою статью или видели меня по телевизору. А сегодня, даже если я говорю с Папой Римским, никто не звонит, чтобы сказать: «Я видел тебя с Папой».


— Они завидуют?


— Нет, не думаю, что дело в зависти. Скорее потому, что меня считают недоступным, как будто человек, которого принимает у себя Папа, не может остаться верен старой дружбе.


— Для других людей ты уже не один человек, а два: ты и твой образ, образ знаменитости. Может быть, с одной стороны, ты действительно неприступная знаменитость, а с другой — остался таким же, каким был раньше, но они-то думают, что тебя прежнего больше нет, что ты окончательно превратится в знаменитость.


— Но я не хотел этого, как в 1979—80 годах, когда что-то в этом роде происходило. Сейчас, как ты знаешь, я открыт, доступен, я закрыт только для того, что меня не интересует, но не для жизни. Хотя каждый раз, когда я теряю старых друзей, я завоевываю новых» Может, это и не те, с кем я когда-то съел пуд соли, но это настоящие друзья, на которых я могу положиться.


— Как ты защищаешься от неминуемой зависти, которую должны вызывать твои успехи, осо-бенно у других писателей?


— От зависти я защищаюсь при помощи магических приемов. Я создаю защитный барьер, потому что не борюсь против нее. По-моему, зависть — самый разрушительный из смертных грехов. Ведь завистник не говорит: «Я хочу добиться того же». Нет, он говорит: «Не хочу, чтобы у такого-то это было». Это очень низко, человек хочет уравнять весь мир в низшей точке. Я знаю, что могу погубить себя сам, что Бог может меня уничтожить, но только не зависть. Зависть губит только тех, кто пригревает ее у себя на груди, как ядовитую змею.


Глава IV

Политика и этика


«Для меня заниматься политикой означает ломать стену культурных предубеждений, которая нас окружает».

«Нужно, чтобы все поняли: писатель играетне более важную роль, чем продавец кокосов».


Всю свою бурную юность Пауло Коэльо был активным участником самых радикальных движений — даже «Битлз» казались ему консерваторами. Он всегда был радикалом. Мечтал об альтернативном обществе и погружался с головой в марксистские течения. Он всегда открыто заявлял о своих политических и этических взглядах как радикал, противостоящий системе, и дорого заплатил за это: ему пришлось пережить психиатрическую клинику, тюрьму, пытки.


А сейчас, когда он стал зрелым человеком, знаменитым на весь мир, человеком, которого любят сильные мира сего и которого обожают читатели, каковы его политические и этические взгляды? Он считает себя животным политическим, но при этом хочет держаться вдалеке от искушения примкнуть к какой-либо партии. В глубине души он, как и в юности, остался романтиком. Хочет верить, что глубокие духовные убеждения, любовь к тайне, терпимость и добрая магия, место для которой есть в жизни каждого, способны сделать наш мир менее несчастным, менее жестоким, наполнить его сбывающимися мечтами. Для этого, как он думает, посреди самого жестокого насилия и неутолимой жажды власти нужно постараться сохранить в себе слабого ребенка, спящего в каждом из нас и напоминающего об утерянной невинности. Мы должны помнить о нем, если хотим понять что-то в самих себе и в том, для чего живем на свете.

— Ты живешь в Бразилии, хотя полгода проводишь в разъездах по всему миру. Это развивающаяся страна с огромными возможностями, в которой все еще есть сорок миллионов бедняков, выброшенных из общества и полностью предоставленных самим себе. По сравнению с ними мы все — богачи. Ты сильно нуждался, пока не добился успеха. Сейчас ты богатый человек, у тебя миллионные гонорары, ты живешь в этом прекрасном доме в Рио-де-Жанейро, напротив чудесного пляжа Копакабана... Я уверен, многим твоим читателям было бы интересно узнать, каковы твои политические и этические взгляды на проблемы третьего мира.


— Естественно, мое мировоззрение и политические взгляды со временем изменялись. Как ты знаешь, я принадлежал и к более радикальным течениям. Видел их хорошие и плохие стороны. Все мы в той или иной мере чувствуем себя сиротами, мечтаем о более справедливом обществе, за которое не жаль пожертвовать собой. Сейчас я убежден, что не великим идеологиям предстоит изменить мир. Многие из них уже потерпели фиаско, и существует опасность, что появятся новые, еще более жестокие.


—А в чем состоит твой личный вклад?


—Я убежден, что сегодня каждый человек должен принести свою крупицу добра на благо общества. Поэтому я возлагаю очень большие надежды на волну солидарности, которая растет во всем мире, особенно среди молодежи. Чтобы не остаться в бесплотном мире добрых намерений, я решил сделать что-то конкретное, и создал фонд, который носит мое имя и который не исчезнет после моей смерти.


— Чем именно он занимается?


— Во-первых, скажу тебе, что им управляет моя жена, Кристина. Она следит за тем, чтобы фонд служил исключительно тем целям, для которых был создан. У фонда пять направлений работы: беспризорные бразильские дети, одинокие неимущие старики, перевод бразильских классиков на другие языки, чтобы познакомить мир с очень богатой культурой моей страны. Меня интересуют прежде всего уже умершие классики, не хочу вызывать ничью ревность и будоражить ничье пустое тщеславие. Четвертая задача — изучение доисторического периода в Бразилии, ненаписанная история этой страны, которую я так люблю. И наконец, пятое направление — единственное, которое исчезнет после моей смерти, потому что это нечто очень личное: я решил помочь некоторым людям исполнить главную в их жизни мечту. Конечно, о чем меня только не просят... Но тут уж только я решаю, кому помогать. Это может быть все что угодно, от того, чтобы подарить кому-то гитару или собрание книг, и до оплаты расходов на паломничество в Сантьяго, — я никогда не забуду собственный опыт, который так изменил мою жизнь.


— На тебя со всех сторон обрушатся просьбы.


— Так оно и есть. Значительная часть тех писем, которые я получаю каждый день, — это просьбы о чем-то. Не буду скрывать, что нередко то, исполняю я какую-то просьбу или нет, зависит от того, с какой ноги я сегодня встал. Тут я доверяю своему инстинкту. Здесь только я принимаю решения. А всем остальным занимается руководство фонда.


— Сколько денег ты отдаешь фонду? Я читал об этом самые разные и противоречивые вещи.


— Чтобы не было путаницы, скажу, что каждый год передаю фонду триста тысяч долларов из своих авторских гонораров. Хотя на самом деле в прошлом году из-за моей ошибки в одном интервью они превратились в четыреста. Раз уж я это сказал, то, чтобы мне не выглядеть лжецом, мы потратили еще сто тысяч на покупку нового дома для работы с беспризорными детьми в трущобах.


— Почему ты решил публично заговорить о фонде? Сначала о нем ничего не было известно, ты работал в полном молчании.


— Это правда, но однажды в одной газете появилось маленькое сообщение, и, к моему удивлению, благодаря этому я смог своей рукой прикоснуться к огромной молчаливой цепи солидарности, которая существует в обществе. Тысячи людей предложили нам свою помощь. Кроме того, я понял, что эта молчаливая цепь солидарности очень разнообразна, в нее входят не только юные идеалисты, но и серьезные предприниматели, промышленники с большими деньгами. И те и другие равны в своем энтузиазме, с которым они стараются сделать что-то конкретное для тех, кто больше всего нуждается. И делается это без шума, на цыпочках, так, как говорит Евангелие: чтобы правая рука не знала, что делает левая.


—А какова твоя позиция в собственно политических вопросах?


— Как я уже говорил, я считаю себя политиком, но не принадлежу ни к какой партии. Думаю, что своими книгами участвую в политике, потому что помогаю людям многое осознать при помощи моего Личного Мифа, пробуждаю женскую часть человеческой натуры, желание разорвать Учебник Хорошего Поведения и своими силами воплотить свои мечты. Кроме того, я предупреждаю людей об опасности фанатизма любой масти, о том, что кто-то пытается управлять их сознанием, о фальшивой культуре знания, о лицемерии такой политики, которая не служит гражданам, а пользуется ими для удовлетворения своих личных капризов.


— Ты часто говоришь, что делать свое дело хорошо и с энтузиазмом - это тоже политика.


— Да. Для меня заниматься политикой — значит всеми возможными способами повторять, что нужно прожить эту жизнь с энтузиазмом, что каждый несет ответственность за свою судьбу и не должен перепоручать ее кому-то другому, что в мире любой писатель, как бы он ни был знаменит, играет не более важную роль, чем продавец кокосов или полицейский, который следит на улице за твоей безопасностью. Хотя этот-то как раз вполне может вообразить, что он и есть самый главный.


Для меня заниматься политикой — значит добиваться изменения во всем том, что я называю «Академией», то есть в традиционном, закосневшем, бюрократическом знании, которое считает себя единственным источником мудрости. Это власть избранных. Нужно снова дать свободу творчеству, дать право голоса обычным людям; понять, что не должно быть избранных хранителей знания, которые считают, что звания и заслуги дают им право навязывать свою культуру другим.


Думаю, в этом может помочь Интернет, инструмент, который, несмотря на все таящиеся в нем опасности, способен дать возможность высказаться всем — пусть как угодно коряво. Если власти не испортят Интернет, не подчинят его себе, мне кажется, он сможет стать прекрасным форумом для всемирной дискуссии, в которой никто не будет чувствовать себя изолированным. Думаю, благодаря ему может возникнуть здоровая анархия, которую не смогут контролировать те, кто держит в руках мировое господство. Но может быть, это всего лишь еще одна утопия, в которую мне хотелось бы верить.


— Ты сказал, что никогда не отказываешься высказывать свое мнение по спорным вопросам политики, что ты не боишься отвечать за свои слова.


— Это правда, но тут дело в другом. Понимаешь, с тех пор как я стал знаменитостью, все хотят узнать мое мнение о самых неожиданных вещах, начиная со смерти принцессы Дианы и кончая футболом. Ладно еще футбол, потому что я его очень люблю и немного в нем разбираюсь, но есть вещи, в которых я ничего не понимаю, а меня заставляют высказывать свое мнение.


Нечто подобное происходит со мной и в политике. Я не считаю себя чуждым политике, ведь она многое решает в нашей жизни. Нельзя быть равнодушным к политике, потому что иначе другие будут решать за нас касающиеся нашей жизни и наших интересов вопросы. Надо активно в ней участвовать. Но я не профессиональный политик и не специалист по политической философии.


— Конец века сопровождают смуты и неуверенность в завтрашнем дне. В этом веке было слишком много крови и слишком много войн. И мы не можем предугадать, какой будет та цивилизация, которая зарождается сейчас. С каким чувством ты наблюдаешь за концом этой цивилизации? Со страхом или с надеждой?


—Трудно давать предсказания. Я могу только сказать, что все будет зависеть от того, что произойдет в ближайшие пятьдесят лет. Они могут повлиять на все новое тысячелетие. Многое будет зависеть от того, решатся ли люди предпринять серьезный и последовательный духовный поиск. Как сказал Мальро (франц.писатель –прим.ред.), будущий век или будет духовным, или его не будет. Другие говорят, что это будет женский век. Иначе существует опасность того, что взорвется бомба фундаментализма, который, на мой взгляд, предполагает отсутствие веры.


—А каково может быть противоядие, защита от фундаментализма, который начинает окружать нас со всех сторон?


— Это может показаться банальным, но нужно понять, что поиск нашего духовного пути должен быть поиском личной ответственности, которую нельзя перекладывать ни на учителей, ни на капитана корабля. Нужно учиться терпимости, понять, что везде — в религии, в политике и в культуре — найдется место для всех. Что никто не должен навязывать другим свое видение мира. Как говорит Христос: «В доме Отца моего обителей много». Наше богатство в разнообразии, в многообразии. Все остальное — фашизм. Фундаментализм может привести к повторению самых мрачных событий прошлого. Нужно объявить всем, что можно быть атеистом или мусульманином, католиком или буддистом, или агностиком, и в этом нет ничего страшного. Каждый сам отвечает за свое сознание. Противоположная позиция неминуемо приводит к войнам, потому что это означает видеть врагов в тех, кто отличается от тебя.


— Что именно пугает тебя в этом веке «глобализации»?


— Меня беспокоит, что идея глобализации экономики может превратиться в идею глобализации Бога. Точно так же меня приводит в ужас представление об однородной культуре, подогнанной подо всех. Меня пугает и идея стандартизированного Бога, устраивающего всех, безличного, не расцвеченного сознанием каждого человека, открывающего его для себя. Культура и религия должны быть выражением индивидуальной души. Сообщество верующих должно складываться из свободных, оригинальных, отличающихся друг от друга личностей, каждая со своим духовным. богатством. Огромная опасность глобального рынка состоит в том, что он производит культуру, которая служит инструментом всемирного контроля над сознанием людей. Отсюда только один маленький шаг до нового нацизма.


— Ты много говоришь о борьбе, часто рассуждаешь о битвах, о «воине света», которому посвящена одна из твоих книг. Кто-то может подумать, будто воин света ближе к войне, чем к миру. Что же отличает настоящего воина света?


— Все очень просто: в отношении самого себя — увидеть в себе человека, который не хочет подчиняться своим страхам, борется с ними и движется вперед в поисках своего Личного Предназначения. В отношении с другими —всеми силами избегать культурного, политического, религиозного фундаментализма; избегать всего, что может означать презрение к другим, к тем, кто отличается от тебя; быть открытым, с энтузиазмом относиться ко всему новому, к общению с другими людьми, к совместной деятельности и любви.


—Однажды ты говорил об «этике риска». Как ты ее определяешь?


—Для меня этика риска предполагает способность оставаться смелым, даже если все, что нас окружает, призывает сидеть без движения. Ведь с каждым разом общество навязывает всем нам все более жесткие правила поведения. Смелость нарушать эти правила, которая предполагает поиск настоящего знания с обязательным нарушением традиционных и давно устаревших норм. В этом состоит мудрость безумца.


— Ты относишь себя к тем, кто верит, что новые технологии и новые научные открытия скорее отрицательно влияют на развитие духа?


— Нет. Конечно, многие думают, что это техника всё испортила, лишила нас человечности. Я так не думаю, и это единственное, в чем я не согласен с Сарамаго, когда он говорит о своем страхе перед новыми технологиями.


— Он говорил не столько о страхе, сколько о том, что все это чуждо его поколению, что сам он пришел слишком поздно, хотя действительно утверждает, что в электронном письме «чернила никогда не могут быть разведены слезами».


— Я просто хочу сказать, что технические и научные открытия, от Интернета и мобильных телефонов и до всех этих новинок — это часть пути человечества. Ведь они облегчают ему работу, делают ее удобнее. Главное, чтобы мы не превращались в богов и умели пользоваться ими правильно —как инструментами, которые облегчают нам жизнь и дают новые возможности общаться с себе подобными. Не забывай, главный грех человечества — неспособность к общению, нежеланное, нелюбимое одиночество, забвение того, что мы были созданы, чтобы встречаться друг с другом, чтобы отражаться друг в друге, как в зеркале.