Allen Knechtschaffenen An alle Himmel schreib ich s an, die diesen Ball umspannen: Nicht der Tyran istein schimpflicher Mann, aber der Knecht des Tyrannen

Вид материала

Документы

Содержание К лаврентию берии Наведение порядка после ежова

Подобный материал:

• Конвенция между, 802.37kb.
• К. Г. Юнг о перерождении впервые напечатана как лекция, 1394.72kb.
• А. Л. Никифоров Чувственно-вербальное построение мира, 123.54kb.
• I конгресс коммунистического интернационала, 260.19kb.
• Dieter Bohlen. Nur die Harten kommen in den Garten! Der Weg zum Superstar, 539.96kb.
• Сухопутные войска Центральной группы войск Авторы: Алеш Готтмар и майор Др. Павел Минаржик,, 263.46kb.
• Урок круглый стол по теме «Охрана окружающей среды», 37.69kb.
• Звіт про роботу „Німецько-українського наукового Об’єднання ім. Ю. Блохина” (нуно), 208.12kb.
• И. Тихомиров Проблема и метод Кантовой критики познания, 785.5kb.
• Історія кафедри гістології та ембріології, 41.29kb.

, Журнал «Литературная Грузия» стал рупором Берии. Целый выпуск был посвящен речи Берии об успехах грузинских писателей в перестройке своего творчества и личного поведения в соответствии с требованиями Берии и Сталина. Знаком работы нал собой было участие в новых соревнованиях или компиляциях Сначала надо было писать о детстве вождя (не говоря правды, но и не сочиняя лжи): Гиорги Леонидзе сумел написать поэму, которая соблюдала все правила игры. Берия любил систему тендеров, будь то на покрытие улиц Тбилиси асфальтом или на писание восхвалений Сталину. Он всегда принимал самый средний результат -без новаторства, но и без дешевого подобострастия. В 1934 г. каждый грузин, способный к стихоплетству, вносил свой вклад в антологию грузинской поэзии о Сталине. В 1935 г. был открыт конкурс на художественную биографию вождя. Почти все писатели, еще остававшиеся в живых в 1939 г., написали прозу или стихи в этом духе.


Берия напоминал грузинским писателям, что он издает Руставели в то время, когда Гитлер сжигает Гейне. Он настаивал, что единственный покровитель писателей — это он. К 1937 г. те произведения, что еще не были присвоены Берией, восхваляли его мудрость. Молодой подхалим Тригол Абашидзе написал: i


К ЛАВРЕНТИЮ БЕРИИ


Вы везде, там, где добывают уголь, На открытых лугах, усердно вспаханных, [Вы ведете вперед, и в нашей земле < Сталинская быль стала явью.


15 мая 1937 г. Берия ошеломил интеллигенцию своим докладом


на съезде грузинской партии. Надев форму энкавэдэшника, он прочитал список за списком — сколько произведений опубликовано или снято, как если бы это были посаженные или выкорчеванные деревья или же эксплуатируемые или заброшенные шахты. Жанр за жанром Берия подытоживал достижения и неудачи в поэзии, в прозе, в драматургии и в критике. С особенной ядовитостью Берия обрушился на критиков, будто бы вводивших публику в заблуждение. Почти сразу после этой речи Берия арестовал критика Бенито Буачидзе, который тщетно старался отвлечь внимание НКВД от своего фашистского псевдонима (ошибка футуризма, он рано полюбил Муссолини) и от своих слишком левых рапповских взглядов. Критикуя Буачидзе, Берия позаимствовал все упреки, которыми Буачидзе раньше осыпал недостаточно пролетарских грузинских писателей. Этому первому аресту грузинские поэты рукоплескали. Но за ним последовала целая волна арестов.


Берия доверил другому, более мягкому, критику — Давиту Деметрадзе организовать серию заседаний Союза грузинских писателей с мая по октябрь 1937 г., где с семи часов вечера до половины четвертого утра писатели должны были осуждать себя и своих коллег. Только два поэта не ходили на эти заседания — Галактион Табидзе и Иосеб Гришашвили: их читал с удовольствием сам Сталин, и Берия поэтому освободил их от этого страшного испытания13.


На очередном собрании писатели должны были сначала, как бы совершая ритуал, превозносить мудрость Берии, а потом признаваться в связях с теми, кого арестовали на предыдущем заседании. Злосчастную жертву потом выводили в фойе, где ее ждали энкавэ-дэшники. Голуборожцы или признавали обвинения против себя, или доказывали свою невиновность и виновность других14. Николо Мицишвили, который в 1920 г. увлек Мандельштама грузинской поэзией и благодаря тому сам заинтересовал русского читателя, был арестован прямо в Доме писателей. В 1934 г. Мицишвили напечатали на первых страницах антологии стихотворений о Сталине, и стихотворение перевел сам Пастернак. Но однажды, напившись, он вдруг откровенно высказал свое мнение о советском руководстве: из всех голуборожцев его расстреляли первым.


Русские поэты были ошеломлены смертью другого поэта, Паоло Яшвили, который дружил с Пастернаком и блестяще переводил Пушкина. Яшвили был таким убежденным большевиком, что в феврале 1921 г. он сел на белую лошадь, чтобы встретить Красную армию на окраине хоилиси. Он был хорошо знаком и с московской, и с парижской красной интеллигенцией и любил общаться со звездами науки, с бактериологом Гоги Элиавой и с инженером Володей Джикией. Чем больше этих людей арестовывали, тем труднее становилось Яшвили выбраться из -когтей Берии. Громче всех он требовал на митингах смерти для Каменева и Зиновьева, но он знал, что и сам обречен. На заседании, где его допрашивали сотоварищи по Союзу писателей, он воскликнул:


Как должен поступать советский писатель, когда он пьет вино в каком-то притоне и какой-нибудь пьяный человек, незнакомец, вдруг встает, говорит неискреннюю речь о тебе, хвалит твои литературные достижения, и ты должен сам встать и перед всеми ответить речью благодарности к человеку, который часто очень подозрителен?15


22 июля, пока коллеги обсуждали исключение поэта, Паоло Яшвили достал припрятанное охотничье ружье и застрелился. Пленарное заседание писателей сразу постановило, что отныне нельзя будет вспоминать о Яшвили иначе как с «безбрежным отвращением» и что каждый должен осудить его «предательскую» деятельность. Тициан Табидзе молча вышел из зала, и ему инкриминировали декадентство и связи с невозвращенцем Робакидзе. Тициан спокойно дожидался ареста, написав за это время свои самые прочувствованные и мудрые стихи:


Еще немало прейдет племен, о. Может быть, высохнет Понт Эвксинский, Но все-таки горло поэта, разрезанное от уха до уха, Будет жить в атоме стиха.


Табидзе медленно пытали, пока он не умер. Когда палачи потребовали, чтобы он назвал своих сообщников, он перечислил всех покойных поэтов Грузии — рассылая плохо образованных энкавэ-дэшников по всем кладбищам Тбилиси.


На этих заседаниях только один писатель говорил, что хотел. Это был отец будущего президента Грузии и романист Константин Гамсахурдия. Гамсахурдия защищал Тициана Табидзе и требовал, чтобы писатели, работающие в НКВД, молчали. Он передал собранию слова, сказанные ему Орджоникидзе, о том, что «нельзя посылать несогласных интеллигентов в лагеря, потому что такая политика — подражание Гитлеру». Он намекал, что можно и не подражать московскому террору, — грузинам нельзя обрезать деревья


грецкого ореха так, как русские обрезают елки. Гамсахурдия был, как и Берия, мингрел, но с совершенно другим прошлым. Он был уполномоченным независимой Грузии в Германии16 и по возвращении, в Грузию был сослан на Соловецкие острова. Когда его освободили, он перевел на грузинский язык дантовский «Ад» и в начале коллективизации написал гротескный роман, «Похищение луны», в котором активист, похожий на Берию, насилует собственную мать и убивает отца. Тем не менее Берия любил Гамсахурдию (он знал, что из всех здравствующих грузинских прозаиков Сталин ценит только Гамсахурдию, хотя он его читал с редакторским карандашом в руке). Берия подарил ему револьвер с серебряной надписью. Однажды Гамсахурдию арестовали за роман с троцкисткой Лидией Гасвиани, главой государственного издательства. Берия лично выпустил его, заметив, что связи с врагами народа разрешаются, если они чисто сексуального характера. Гамсахурдию и Берию связывала странная смесь взаимных увлечений, уважения и ненависти.


В Грузии был еще один прозаик, который по гениальности и популярности не уступал Гамсахурдии, — Михеил Джавахишвили. Но он, храбро похвалив Яшвили за мужественное самоубийство, обрек себя на гибель. 26 июля 1937 г. грузинский Союз писателей постановил: «Михеил Джавахишвили, как враг народа, шпион и диверсант, должен быть исключен из Союза писателей и физически уничтожен». Один храбрый друг Джавахишвили, Геронти Ки-кодзе, не принимал участия в голосовании и демонстративно вышел из зала. (Его почему-то не арестовали.) Джавахишвили били в присутствии Берии, пока он не подписал признания; его расстреляли 30 сентября. Его имущество разграбили, брата расстреляли, а вдову превратили в затворницу на следующие сорок пять лет.


Берия истребил почти всех видных армянских, абхазских и южноосетинских интеллигентов, но русских он не имел права трогать, если ранее они еще не подвергались аресту. К концу 1937 г. Берия приостановил свой террор и собрал в оперном театре оставшихся в живых интеллигентов. Он объяснил, что все жертвы — инженеры, режиссеры, поэты — были замешаны в одном огромном заговоре, имевшем целью распространить эпидемию тифа, продать Аджарию туркам и убить Лаврентия Берию.


Как и Ежов, Берия совращал или насиловал женщин, заблаговременно арестовывая мужей, любовников или отцов. В отличие от


Ежова, он не скрывал своих пороков от публики. На заднем сиденье своего открытого «бьюика», сидя между двумя телохранителями, Сихарулидзе («сыном радости») и Талахадзе («сыном грязи»), Берия медленно патрулировал улицы, — заманивая или похищая школьниц. Когда его перевели в Москву, Берии пришлось на какое-то время воздержаться от таких экспедиции, и только после Второй мировой войны вместе с новыми телохранителями, Саркисяном и бывшим палачом Надарая, Берия опять начал охотиться на молодых девушек. Он внушал отвращение партийным товарищам, таким же кровожадным, как и он, похотью, с которой он смотрел на их жен1, любовниц и дочерей.


НАВЕДЕНИЕ ПОРЯДКА ПОСЛЕ ЕЖОВА


Первые два месяца в Москве Берия осваивался с осторожностью. С середины ноября 1938 г. он уже с большей уверенностью приступил к смене курса. Жертв террора брали теперь не наугад, а — как до 1936 г. — на основании связей с уже арестованными. Те чистки, которые Ежов затеял в армии, в НКВД, в комсомоле, в Наркомате иностранных дел и среди интеллигенции, были или прекращены, или расширены. Расстреляв людей, назначенных Ежовым, Берия осчастливил НКВД, штат которого почувствовал, что новый шеф не только пользуется доверием Сталина, но и вводит кавказскую систему отношений между начальством и рядовыми служащими. За предательство Берия будет наказывать жестоко, но верных он не предаст. После непредсказуемой скорпионской неблагодарности Ежова Берия показался чекистам принципиальным человеком.


Берия быстро научился своему делу, но вначале часто спрашивал у Сталина советов — в отличие от Ягоды и Ежова, он плохо знал московскую элиту, писателей, журналистов, военных, дипломатов. Начиная с сентября 1938 г., с небольшими перерывами, Сталин и Берия работали в одном кабинете, по крайней мере два раза в неделю, иногда каждый день. Вначале эти встречи продолжались меньше часа, но к весне 1939 г. их длительность увеличилась до двух часов. В 1940 г. Берия иногда запирался со Сталиным с шести часов вечера до пяти утра. Даже после 1949 г., когда Сталину минуло семьдесят лет и он принимал все меньше людей, проводя с ними все меньше времени, Берия приходил каждую неделю на два часа.


ентия БерииПервым делом Берии было избавление НКВД от последних ежовиев и от горсточки людей Ягоды. С сентября 1938-го по февраль 1939 г. было арестовано девяносто семь кадровых энкавэдэш-ников (столько, сколько Ежов арестовал за все свое время). Большую часть расстреляли даже до расстрела Ежова, но кое-кого доили до последней капли, чтобы накопить материал для дальнейших арестов. Такой жертвой оказался свояк Сталина Станислав Реденс, арестованный по личному ордеру Берии. Ключевые вакантные места заполнили бериевцы из Тбилиси.


Что касается рядовых чекистов, то Берия за один год повысил их уровень грамотности: он завербовал столько людей с высшим образованием, что они составили 35% (раньше — всего 10) всего состава НКВД, а людей без среднего образования стало меньше — их доля упала с 42 до 18%. Славянский шовинизм Ежова был разбавлен переводом кавказцев из Тбилиси (не все были грузинами). Самыми влиятельными пришельцами были Серго Гоглидзе, бывший и при Ежове комиссаром госбезопасности, и заместитель Гоглидзе, Михеил Гвишиани. Берия послал Гоглидзе в Ленинград, а Гвишиани во Владивосток; над Белоруссией же надзирал Лаврентий Цанава17. Узбекистан тоже получил грузина, точнее, мингрела, Алексия Саджаю, который за двадцать лет до того под псевдонимом доктора Калиниченко прославился как самый страшный садист в Одесской ЧК. Таким образом, можно сказать, что в 1939 г. большая часть территории СССР оказалась под контролем грузин и мингрелов.


Из подопечных Берии самыми влиятельными были тбилисские армяне, братья Богдан и Амаяк Кобуловы, бакинский грузин Владимир Деканозов и Соломон Мильштейн, виленский еврей, который работал с Берией с самого начала и был самым страшным из мучителей тбилисской ЧК. Амаяк Кобулов вскоре стал советником в советском посольстве в Берлине, а Деканозова потом назначили советским послом в гитлеровской Германии. Богдан Кобулов, на редкость самоуверенный зверь, стал заместителем Берии.18 Мильштейн выполнял одну из ключевых миссий НКВД — контроль советскими железными дорогами.


Был среди команды Берии один интеллигент; кавказский русский Всеволод Меркулов, недоучившийся физик из Петербургского университета, потом выказавший свою твердую волю в подавлении аджарского восстания 1929 г. Самый дикий чекист в команде Берии j тбилисский еврей Леонид Райхман, заведовал учебн заведениями НКВД. У Берии имелся и любимый аристократ, князь Шалва Церетели, храбрый, но очень недалекий сокамерник Берии в кутаисской тюрьме, который одно время был бандитом, а потом служил в грузинской ЧК в качестве профессионального убийцы. Как и у Ягоды; у Берии был не только символический аристократ; но и символический латыш — А. П. Эглитис из Тбилиси. Берия дополнил свою команду двумя военными — Сергеем Кругловым, танковым механиком, а теперь главой отдела кадров, и Иваном Серовым, который научился своему ремеслу, будучи комиссаром украинского Н КВД (и потом прославился на весь мир подавлением Венгерского восстания 1956 г.). Берия допустил большую ошибку, назначив двух русских, Круглова и Серова, — в конце концов они егоггоедадут.


Из людей, назначенных Ежовым, Берия сохранил только нескольких. Павел Мешик, украинский специалист по госбезопасности, оказался слишком необходимым человеком, и его сделали главным экономистом НКВД; Яков Раппопорт, единственный долгожитель из латышских евреев, не переставал применять рабский труд для строительства каналов; Леонид Баштаков, заведующий дисциплиной в школах ОГПУ и НКВД, отвечал за все тайные убийства, так называемые спецоперации; Лев Влодзимирский, русский, несмотря на польскую фамилию, при Ягоде управлял Северным Кавказом, у Ежова работал в отделе госбезопасности в Москве, ау Берии возглавил государственную охрану.


У Ежова были некоторые особо даровитые следователи, которых казнить было нельзя. Есаулов, выжавший из Ежова полное признание вины, и Лев Шварцман, полуграмотный палач, выдвинутый Ежовым за эффективное избиение заключенных и сочинение их показаний. Борис Родос, до полусмерти избивший Ежова, также оправдал доверие Берии, который поручил ему уничтожить всех чекистов и партийцев, которые могли или хотели бы бросить тень на бакинское прошлое Берии. Чтобы угодить Берии, Родос пытал и убивал многих кавказцев, включая Бетала Калмыкова, первого секретаря Кабардино-Черкесии, и младших братьев и секретарей Серго Орджоникидзе. Каким-то чудом сам Родос, посвященный во множество тайн из прошлого своего хозяина, уцелел.


Летом 1939 г. партийное руководство Средней Азии вслед за кавказцами познало всю тяжесть руки Родоса. Он работал в тюрьме Лефортово, специально оборудованной для палачей, но сам не использовал для пыток дубинки, наркотические препараты или электрический ток — он просто избивал людей ногами и мочился им в рот. Берия приобрел еще одного садиста, Александра Ланг-фанга, который начал свою карьеру бетонщиком, а потом стал известным палачом, превращая дипломатов и коминтерновцев в неузнаваемые куски мяса. Но страшнее всех был Шварцман, который особенно любил мучить женщин и потом записывать их признания, с грамматической изящностью, которая удивляла всех, кто знал о его полной необразованности19.


Как и Ежов, Берия неумолимо разыскивал бывших энкавэдэшкиков, перешедших на службу в другие ведомства. Вообще, из тех чекистов и коминтерновцев, кого арестовал Ежов, Берия почти никого не щадил. Белу Куна допрашивали еще целый год, пока не расстреляли в конце 1939 г., зато его сожительница Розалия Землячка, любимица Сталина, сохранила свое кресло в Контрольной комиссии партии.


Из энкавэдэшников, арестованных Ежовым, Берия сохранил только одного, Андрея Свердлова, сына Якова Свердлова. Мальчиком он воровал у Ягоды сигареты и, как только подрос, стал самым молодым следователем в ОГПУ. Когда Ежов его арестовал, его допросили с удивительной мягкостью и повели к Берии в кабинет. Берия извинился перед Свердловым от имени ЦК и назначил его помощником того следователя, который только что допрашивал его. В 28 лет Свердлов стал специалистом по академикам, поэтам и женам старых большевиков: его особенно боялись за странную смесь интересной умной беседы с крайним физическим насилием. Он зубы и заговаривал, и выбивал.


Из всех чекистов только один осмелился протестовать против назначения Берии. Михаил Кедров, который, поправив свои расшатанные садизмом нервы, стал директором Института нейропсихологии, вместе с сыном Игорем решил еще раз осведомить Сталина о двурушничестве Берии в Баку. В начале 1939 г. Берия арестовал сначала отца, а потом и сына. Но неожиданно для Берии Верховный суд оправдал Михаила Кедрова. Только в октябре 1941 г., когда целый поезд увозил заключенных из Москвы в Саратов, Берия смог без приговора расстрелять Кедрова.


Берия без колебаний уничтожил последний островок гуманности в империи Ежова — лефортовскую больницу, куда временно помещали заключенных, чтобы привести их в нужное состояние для дальнейших пыток. Анна Анатольевна Розенблюм, «лефортовская добрая фея», следовала старинным традициям русских тюремных врачей, например доктора Гааза, выходившего молодого Достоевского в Омске. В течение двух лет в Лефортово Анна Ррзенб-люм засвидетельствовала сорок девять случаев смерти под пыткой и гораздо большему числу людей восстановила здоровье. Люди, прошедшие Лефортово и ГУЛАГ, помнят ее как последнего порядочного человека в НКВД. 31 января 1939 г. она была арестована по приказу Берии, и вскоре Борис Родос пытал ее. Осужденная как польский шпион, она вернулась в Москву через пятнадцать лет и дала показания против своих палачей.


Казалось, что НКВД удалось реформировать. Правда, офицеры все еще присваивали мебель и квартиры арестованных, но теперь Берия постановил, что «мебель подлежит учету и выдается временно служащим, поселенным в этих квартирах». Арестантов возили по городу уже не в «черных воронах», но менее демонстративно — в фургонах с надписью «Хлеб», «Овощи», таким образом пропагандируя сразу две неправды.


Берия еще хотел придать НКВД ту видимость культуры, которой могла похвастаться Красная армия, и поэтому учредил единственный в мире ансамбль песни и пляски тайной полиции. Первое выступление ансамбля было приурочено к официальному шестидесятилетию Сталина в декабре 1939 г.20 В 1941 г. именно в этом ансамбле нашел себе приют драматург Николай Эрдман, который в двадцатых годах разгневал Сталина своей «антисоветской» пьесой «Самоубийца». Затем в 1933 г. Эрдман был арестован и получил три года ссылки в Сибири за то, что он уговорил великого актера Качалова декламировать перед Сталиным его легкомысленные басни, например:


Однажды VIIV явилося к Эзопу И — хвать его за жопу. Смысл басни сей предельно ясен. Довольноэтих самых басен2 .


Советские граждане начали думать, что Берия вернет в НКВД правосудие и умеренность, когда освобождали сотни, даже тысячи арестованных, а энкавэдэшников арестовывали или увольняли за фальсификацию дел. Освобожденные могли объявлять свою невиновность и разоблачать незаконные пытки, но они не знали, что Сталин в том же году подтвердил в письменной форме свое разрешение НКВД пользоваться «физическими методами воздействия».


Генеральный прокурор Андрей Вышинский с привычной гладкостью сменил систему на бериевский «правовой порядок» (хотя целый год ему понадобилось писать записки Сталину, требуя, чтобы НКВД согласовывал аресты с прокуратурой). Он инсценировал открытые демонстрации законности: группа ветеринаров, осужденных за распространение сибирской язвы среди скота, нашла себе адвоката, Бориса Меньшагина, которому удалось добиться их оправдания и ареста прокурора НКВД22. Сам Вышинский ушел из прокуратуры в правительство; [став заместителем председателя Совнаркома, где он продолжал выживать своих коллег, бросая их волкам на съедение. Он истреблял любого прокурора, имевшего хоть каплю совести и законности в душе. Фаина Нюрина, находившаяся в опасности уже потому, что была еврейкой, подписала ордер на собственную смерть в 1937 г., когда она процитировала революционерку Олимпу де Гуж: «Женщина имеет право всходить на эшафот, ей должно быть дано право всходить и на трибуну»23. А после падения Ежова Вьшшнский-спокойно отдал в руки Берии своего беспощадного подчиненного, Григория Рогинского, с помощью которого Вышинский избавился от таких опасных соперников, как Крыленко; Берия передал Рогинского, заклейменного как контрреволюционер, Кобулову и Влодзимирскому на избиение24. Проку: ратура в 1940 г. была поручена Виктору Бочкову, военному без всякого юридического образования, который советовал Ежову и Берии, каких офицеров лучше арестовать. Берия не сомневался, что Бочков будет перегибать палку по требованию НКВД.


В армии было гораздо меньше арестов после ареста Ежова. В 1939 г. уволили всего 847 офицеров и арестовали только сорок одного. (При Ежове уволили 38 тыс. и без малого 10 тыс. арестовали.) Офицер флота, Петр Смирнов-Светловский, арестованный в марте 1939 г., был почти последним обвиняемым заговорщиком в Вооруженных, силах. В том же году Берия снова принял в армию 5570 уволенных офицеров25. Через два года НКВД составил список еще 18 тыс, военных, еще не умерших в ГУЛАГе, и перевел несколько тысяч прямо из ГУЛАГа на фронт.


Тем не менее при Берии население ГУЛАГа продолжало расти: к началу 1939 г. насчитывалось 1 344 408 человек, не говоря о 315 584 в лагерях исправительного труда и приблизительно столько же — в тюрьмах. Суды теперь оправдывали кое-кого из обвиняемых в контрреволюции. Гораздо меньше людей расстреливали. В 1939 г. за контрреволюцию расстреляли 2552 (по сравнению с 328 618 в .), а в 1940 г. еще меньше — всего 1649, если.не считать 22 тыс. пленных поляков, убитых в Катыни и других местах, или зэков, уничтоженных охраной в ГУЛАГе. Смертность в лагерях упала — в 1939 г. умерло 50 тыс. человек, вдвое меньше, чем в 1938 г. Говорят о бериевской амнистии, но факты свидетельствуют об обратном. В 1939 г. освободили из ГУЛАГа 223 622, т.е. меньше, чем в 1938 г. (279 966). В 1940 г. освободили больше: приблизительно 300 тыс Если сравнить такие цифры с притоком новых заключенных — в 1939 г. 749 647 и в 1940 г. 1 158 402, — то становится очевидным, что никаких послаблений на самом деле не было. Буи», вал такой же массовый террор, как раньше, только смерть осужденных наступала уже не так быстро и неизбежно.