Кзаиндевелому окну ещё липла густая темень, но Федор, камердинер Ушакова, чувствовал, что рассвет где-то рядом и пора вставать

Вид материала

Документы

Содержание Память о славном походе

Подобный материал:

• Осип достал из холодильника бутылку с минералкой, тоскливо посмотрел на стоящее рядом, 835.22kb.
• Козер Л. Функции социального конфликта1, 1400.21kb.
• Электронный и книжный сериал: энциклопедия войны и мира «Рассвет состоялся», «Рассвет, 931.2kb.
• Фёдор Григорьевич Углов Сердце хирурга, 5889.04kb.
• Тема: «Досуг молодёжи в Москве», 126.03kb.
• Обно было совершить такой путь и сделать столько дел, сколько солнцу, я бы давно уже, 15.5kb.
• -, 7916.88kb.
• Лонген Инна – Мантры, 4424.72kb.
• Знакомство с Кожимом, 373.59kb.
• Приближается предэкзаменационная пора, пора выпускных и вступительных экзаменов, 48.39kb.

Часть вторая.

Память о славном походе

1

Ушаков выехал из Петербурга на ямских лошадях. Вещей взял совсем немного — все уложилось в двух сундуках. Дом свой с мебелью и всякой утварью оставил на попечение племянника, хотя и знал, что никогда уже сюда не вернется и дом более не понадобится.

Ехал не торопясь. От села к селу, от станции к станции. Длинная, унылая дорога. Раньше, когда ехал в обратном направлении, из Севастополя в Петербург, она представлялась иной. Он многое тогда не замечал, наверное, потому, что спешил, — не замечал черных провалов на прогнивших соломенных крышах, тряпичных заглушек в низких оконцах, как и других примет запустения и нищеты. «Боже, как же ты бедна, Россия!» — ужасался он, проезжая через деревеньки, сплошь состоявшие из изб-развалюх. Россия теперь открывалась ему как бы заново. И, открываясь, тоской сдавливала душу.

Чтобы не привлекать к себе внимания, Ушаков ехал в партикулярном. В дороге всем распоряжался Федор. Станционных смотрителей Федор тоже брал на себя. И тут он прямо-таки преуспевал. Во всяком случае, отказа в лошадях не бывало. Один смотритель заартачился было, уверяя, что не может дать подставы раньше чем через день, так Федор быстро осадил его:

— Сунь нос в подорожную. Видишь, кто едет?

Смотритель, прочитав против фамилии Ушакова слово «адмирал», преобразился на глазах, сам побежал в конюшню за свежими лошадьми.

Ехали без происшествий. Но перед самой Москвой, не доезжая верст тридцати, неожиданно лопнул обод заднего колеса. Пришлось в первой же деревушке остановиться и искать кузнеца.

Кузнец жил в центре деревни, хотя и не в новом, но довольно исправном доме с настоящими стеклами. Это был мускулистый, уже немолодой человек с деревянным костылем-опорой вместо правой ноги. Осмотрев поломку, он предложил Ушакову, все ещё сидевшему в экипаже, пройти покуда в избу попить холодного молочка и, когда тот согласился, сам пошел проводить его. Вернувшись к экипажу, кузнец распорядился распрячь лошадей, снять с тарантаса сундуки, после чего обратился к Федору:

— Барин твой кто?

— Барин он и есть барин, — не проявил особого желания к откровенности Федор.

— Ты не юли. Личность его знакома. Может, генерал?

— Генералы инфантерией командуют, а барин мой во флоте служил.

— Подожди… Уж не Ушаков ли? Федор Федорович?

Не дожидаясь ответа, кузнец заковылял к дому, приник к окну, всматриваясь в глубину помещения, потом вернулся обратно, сильно взволнованный.

— Ну, чего рты разинули? — закричал он на своих подручных. — Снимай колесо, разжигай угли!

Ушаков, конечно, ничего этого не видел и не слышал. Он сидел в это время в избе за столом перед покрывшимся капельками влаги глиняным горшком и пил пахнувшее сырым погребом молоко. Хозяйка, принесшая молоко, куда-то ушла, и во всем доме он остался один.

Изба гудела от мух, носившихся в теплом жилом воздухе, с лету садившихся на свежевыскобленный дощатый стол, ему на руки, на голову. Он невольно отмахивался, боясь, как бы они не угодили в горшок или кружку, из которой пил. А вообще-то, если не принимать во внимание мух, в избе было чистенько. Никакого мусора. Пол подметен. Даже тряпье на конике не валялось как попало, было сложено в стопку и покрыто сверху серым солдатским одеялом. По всему, здесь любили порядок. Вот только от мух не могли избавиться. Так ведь на то и деревня, чтобы мухам царствовать. В господских домах и то этой живности хватает.

Вдруг Ушаков, сидевший лицом к двери, почувствовал, что окна что-то заслонило. Он оглянулся и увидел прильнувшие к стеклам лица — мужские, женские, ребячьи… В деревнях обычно так облепляют окна на свадьбах, когда всем хочется на жениха да на невесту взглянуть. Однако в настоящий момент предметом всеобщего любопытства, несомненно, был он, Ушаков. «Чем же я их так заинтересовал? — подумал Ушаков. — Таких проезжих дворян, как я, сотни…» Заметив, что барин обнаружил их присутствие, любопытные лица отпрянули от окон, но через некоторое время снова стали заглядывать в избу, правда, с большей осторожностью. Ушакову стало неловко, он решил не ждать возвращения хозяйки, положил на стол рубль серебром и вышел из дома.

Это и в самом деле походило на свадебное сборище. Народом было заполнено все пространство между домом и кузницей. Над площадью разносился шум веселых голосов. Недоставало только песен да плясок — того пьяного веселья, без которого обычно не обходятся свадьбы.

Едва Ушаков появился на улице, как шум сразу стих, собравшиеся склонились перед ним в низком поклоне. «Уж не за царя ли принимают?» — усмехнулся Ушаков.

Тарантас был уже исправлен. Несколько мужиков под руководством Федора ставили на место сундуки, кучер запрягал лошадей. А где же сам кузнец? Ах, вот он!.. Спешит-ковыляет со своей деревяшкой, на костыль опирается, рыжие длинные волосы ветром разбросаны. Неужели это он собрал столько народу? Когда же успел?..

Кузнец спешил к нему. Подошел, поклонился и, выпрямившись, гаркнул по-солдатски:

— Рад доложить, ваше высокопревосходительство, тарантас готов. — И с посветлевшими вдруг глазами добавил: — Здравия желаем, батюшка наш Федор Федорович!..

Ушаков пристально посмотрел на него:

— Что-то я не припоминаю…

— Да как же, ваше высокопревосходительство!.. — вскричал в смущении кузнец. — В южные моря ходили. Греческие острова брали.

— Ионические?

— Во, во, Ионические.

— Какого корабля? Своих матросов я в лицо знал.

— А я не матросом был, я в десанте служил. Корфу брал с матросами. Там ядром и садануло меня в ногу.

Ушаков протянул ему руку. Кузнец хотел было её поцеловать, но Ушаков, не позволив этого, привлек его к себе и крепко обнял.

— Спасибо, что не забыл о славном походе нашем!

— Да разве можно забыть сей подвиг? Сей подвиг навечно сохранится в памяти народной. Верно говорю? — обратился кузнец к окружавшей их толпе.

— Верно, батюшка! Истинный крест!.. — раздались голоса.

Кузнец повеселел.

— Это все наши, деревенские, — сказал он бывшему своему командующему, головой показывая на толпу. — Они вам все кланяются, потому как по рассказам моим все о вас знают. Да что они!.. Слава добрая по всей Руси о вас идет. Спасибо, отец наш Федор Федорович!

Толпа выжидательно смотрела на Ушакова: что же он сам скажет? Ушаков, однако, молчал. Когда его хвалили в глаза, он всегда терялся и не знал, что говорить в ответ. А сейчас он был просто растроган.

Выручил Федор. Слуга подошел к нему и громко, чтобы слышали все, сказал, что экипаж готов и можно ехать.

— Прощайте, друзья мои, — поклонился Ушаков толпе. — Да хранит вас Бог!

— Прощевайте, батюшка! Прощевайте!.. — послышалось со всех сторон. Мужики стояли с обнаженными головами, их лица лучились восторгом, крикни сейчас кузнец «ура» в честь знатнейшего гостя, и они тотчас подхватили бы, как солдаты. Но кузнец, казалось, лишился голоса, он только с выражением преданности смотрел на отставного адмирала, и серые, отцветшие глаза его наполнялись слезами.

Федор торопил. Он боялся, что его хозяин не выдержит наплыва чувств и тоже выкажет слезы, а доходить до этого ему было нельзя. Слезы могли только испортить такую хорошую встречу. Мужики видели в адмирале героя России, а героям доходить до слез не полагается. В этом Федор был твердо уверен.

Растроганный встречей, Ушаков уселся наконец в экипаж. Федор опустился на сиденье с ним рядом и приказал кучеру трогать. Тарантас тряско загромыхал по кочковатой дороге.

— Ну, слава Богу, слава Богу!.. — перекрестился Федор, а спустя некоторое время — уже за деревней, — совсем успокоившись, сказал покаянным голосом: — А кузнец-то, батюшка, денег за работу не взял.

Ушаков не ответил. Он не проронил ни слова до самой Москвы.

В Москве, остановившись на ночлег, Ушаков неожиданно спросил Федора:

— Где бумаги?

— Какие бумаги?

— Которые тебе уложить отдал.

— В сундук упрятал.

— А не забыл?

— Как можно!..

— Покажи.

Ушаков не успокоился до тех пор, пока Федор не принес требуемые бумаги ему в комнату. Он собственноручно уложил их в кожаную сумку и объявил, что с этого момента они будут храниться у него.

Бумаги, о которых так беспокоился Ушаков, представляли собой черновые записки о Средиземноморской экспедиции, которые начал вести ещё давно, вскоре по приезде в Петербург на новую должность. Он начинал эту работу с надеждой, что она представит интерес для всех, кто занимается историей Российского флота, изучением опыта ведения морских сражений. Но вскоре надежды его охладели. Однажды он намекнул о своей работе Чичагову, тот в ответ ничего не сказал, но в уголках его губ сказалась снисходительная усмешка — усмешка все понимающего человека над стариком, начинающим впадать в детство. И эта усмешка решила все. Придя домой, он бросил записки в ящик стола и больше к ним не возвращался. И вот теперь, после встречи с отставным солдатом и его односельчанами, он вспомнил об этих записках снова. Вспомнил и стал мысленно укорять себя. Напрасно тогда отступил, не надо было прекращать работу. Правда о Средиземноморском походе не нужна Мордвиновым, войновичам и им подобным. Правда нужна народу. И он напишет эту правду. Должен написать.

Мысль о Средиземноморском походе занимала Ушакова всю дорогу.

2

Итак, Средиземноморский поход… Многими страницами раньше уже упоминалось, с чего он начался. К сказанному добавим только, что, взяв курс на Константинополь, Ушаков ещё не очень четко представлял международную обстановку, причины, побудившие Петербург послать эскадру в далекое плавание. Во всем этом он разобрался несколько позже, уже будучи в Константинополе. А до Константинополя, идя под парусами, он пытался найти ответы на волновавшие его вопросы в письмах императора Павла I да в отечественных и иностранных газетах. В письмах государя, однако, было много недосказанности, неопределенности, а сообщения газет часто основывались на слухах. Из того, что у него имелось, он мог заключить только то, что русское правительство добивалось союза с Портой против Франции. Это нетрудно было понять даже из рескрипта императора от 25 июля. Предлагая отправиться в «дальнее крейсерство», Павел I предписывал ему, приблизившись к проливу Босфор, ждать от русского посланника Томары извещения о решении Порты… просить русской помощи в войне против французов. Если бы Петербург не добивался союза с Портой, то с какой стати изъявлять надежду на получение такой просьбы?

Переводы с иностранных газет делал для него лейтенант Метакса. Это был обаятельный молодой человек, грек по происхождению, принявший русское подданство. Ушаков познакомился с ним ещё в 1791 году, когда тот вместе с пятью своими сородичами, выпускниками «Корпуса чужестранных единоверцев», в чине мичмана прибыл в его распоряжение для продолжения службы в Черноморском флоте. Ушаков направил его тогда на корабль «Князь Владимир», а теперь вот с выходом в дальний поход назначил переводчиком.

— Я желаю иметь под рукой все, что в последнее время написано в газетах о Бонапарте, — сказал переводчику Ушаков. — Постарайтесь подготовить нужные материалы как можно быстрее.

— Вы считаете, что превопричиной предпринятых правительством действий является все-таки Бонапарт? — Метакса чувствовал к себе расположение адмирала и потому позволял себе иногда разговаривать с ним на равных.

— Когда государственный деятель начинает претендовать на большее, чем допустимо, он становится опасным, — сказал Ушаков. — Сдается мне, Бонапарт имеет намерение под шумок революционных преобразований прибрать к рукам не только Францию, но и всю Европу.

Стремление Бонапарта к господству в Европе особенно четко стало обозначаться с прошлого года, после заключения им мира с побежденной Австрией. Бонапарт с войсками утвердился тогда в Италии. Мало того, поделив с Австрией Венецианскую республику, он захватил Ионические острова, ряд крепостей на албанском побережье. Ионический архипелаг открывал Франции путь на Балканы, и Бонапарт вовсе не случайно писал Директории: «Острова Корфу, Занте и Кефалония важнее для нас, чем вся Италия вместе».

Выбив Австрию из числа своих противников, Бонапарт сразу стал готовиться к нападению на другие страны. В Европе с быстротой молнии распространился слух, что Бонапарт собирает в Тулоне, средиземноморском порте Франции, огромный флот с 36-тысячной экспедиционной армией. Говорили, будто бы Бонапарт собирается высадиться в Ирландии. Однако предположение об Ирландии оказалось ложным. Бонапарт туда не поплыл, а неожиданно направился по Средиземному морю на восток. Захватив по пути остров Мальту, он затем высадился в Александрии и начал завоевание Египта.

Принимая решение о посылке русской эскадры в «дальнее крейсерство», Павел I был движим, конечно, не только чувством оскорбленного самолюбия. Как магистр Мальтийского ордена, он не мог простить французам бесцеремонного захвата острова, находившегося под его покровительством. Но это не все. Русское правительство беспокоилось за границы своей империи. Утвердившись в восточной части Средиземного моря, Бонапарт получал возможность для проникновения в Черное море, а это могло иметь чреватые последствия.

При сложившемся положении расчет русского двора на союз с Портой имел под собой реальную основу. Собственно, туркам некуда было деваться. Ведь Бонапарт, высадившись в Египте, уже не словами, а оружием угрожал целостности их огромной империи! К тому же Порта не могла не принять во внимание новую перестановку сил. Против Франции, кроме России, выступала Англия, снова была готова взяться за оружие Австрия… С кем же ещё ей идти, как не с этими великими державами!

Метакса смог найти в газетах о Бонапарте всего лишь несколько заметок, достойных внимания.

— Ничего интересного, ваше превосходительство, — доложил он Ушакову, — одна только брань.

— Как же его бранят?

— Кто как может. Называют даже якобинцем.

Ушаков покачал головой:

— Он так же похож на якобинца, как порося на карася.

В воды столицы Оттоманской империи эскадра вступила 25 августа после получения соответствующего разрешения. Едва флагманский корабль успел бросить якорь, как на борт поднялись драгоман верховного визиря и русский посланник Томара. Они тепло поздравили Ушакова с благополучным прибытием, драгоман преподнес ему корзину ярких, пахнувших садом цветов.

Желая быстрее ввести командующего эскадрой в курс дела, Томара сообщил, что, пока эскадра находилась в пути, ему удалось склонить Порту на заключение союза с Россией, направленного против Франции.

— Мы этого ждали, — сказал Ушаков, — и мне остается только поздравить вас, как главного виновника сего важного события!

Ушаков знал, что посланника зовут Василием Степановичем, что по званию он тайный советник, а большего о нем не ведал. Кто он — русский, поляк, немец, грек?.. Фамилия явно нерусская, да и лицом на русского вроде бы не похож — горбонос и смугл чрезмерно. Впрочем, по-русски изъясняется без акцента. Если происхождением и из иностранцев, то обрусел давно.

— Вам надлежит предводительствовать объединенным союзным русско-турецким флотом, — сообщил Томара. — Соглашение уже достигнуто. Султан остался очень доволен, когда узнал, что государем посланы вы. Здесь вас хорошо знают.

Когда по пути в Константинополь Ушаков высказывал некоторым из старших офицеров свое мнение о возможном союзе между Россией и Турцией и возможном соединении флотов этих стран для совместных действий против французов, они не могли в это поверить. Мыслимо ли такое дело, чтобы вечно враждовавшие государства, ещё не залечившие раны от последней войны, вдруг сделались бы союзниками — да ещё против кого! — против Франции, с которой Порта жила в «вечном» мире и дружбе! Говорили: приплывет русская эскадра к Каналу, а султан возьмет и покажет ей от ворот поворот… Ошиблись. Не показал султан русским от ворот поворот. С почестями встретил, с пушечным салютом. И флот свой под начальство русского адмирала отдать решился. Когда над соседями нависает общая беда, о прежних антипатиях им думать не приходится.

Пока Ушаков беседовал с посланником, к флагману причалила ещё одна лодка — то прибыл драгоман от Адмиралтейства, а с ним контр-адмирал турецкого флота, плотно сложенный человек средних лет, с виду суровый, нелюдимый.

— Обратите внимание на этого адмирала, — сказал Ушакову посланник. — Его зовут Кадыр-бей. Командующий турецкой эскадрой, которая отдается под ваше общее начальствование. Вам придется постоянно иметь с ним дело.

— Что-нибудь понимает по-русски? — поинтересовался Ушаков.

— Ни единого слова.

Повторились прежние приветствия, которые уже были выражены драгоманом верховного визиря. Только адмиралтейский драгоман приветствовал Ушакова уже от имени самого султана, величайшего из величайших повелителей вселенной. Он поднес ему табакерку, украшенную бриллиантами.

Принимая подарок, Ушаков просил драгомана передать султану глубокую благодарность за столь высокие милости, оказанные ему его султанским величеством. Потом он обратился к Кадыр-бею, выразив глубокое удовлетворение тем, что по воле великого султана ему придется воевать против общего врага с таким славным военачальником. В свою очередь Кадыр-бей заявил, что считает для себя великой честью идти в поход под начальством прославленного на весь мир русского адмирала, о котором в Турции ходят легенды.

Когда церемония встречи была закончена, турецкие сановники покинули корабль. Томара пригласил Ушакова посетить посольский дом и принять участие в званом обеде. Ушаков согласился, и они поплыли на берег вслед за турками.

Обед проходил с участием главных чиновников посольства и их жен. Из иностранных гостей был только английский посланник Спенсер Смит со своей хрупкой белокурой супругой.

Англичанин Ушакову не понравился. Трудно было уловить чем, но он напоминал Мордвинова, хотя имел совершенно иную внешность — в отличие от жилистого моложавого Мордвинова был толст, с двойным подбородком. У него была не очень красивая привычка кривить рот во время разговора. Когда ему представили Ушакова, он оглядел его недоверчивым взглядом и, словно на экзамене, спросил:

— Известно ли вам о великой победе лорда Нельсона над флотом Франции при Абакире?

— Я ещё ничего не успел сообщить адмиралу, — вмешался в разговор Томара.

Смит оставил Ушакова и принялся рассказывать об упомянутом сражении своим дамам, с интересом ловившим каждое его слово. Он делал это с таким видом, словно ни Ушаков, ни другие гости для него более не существовали. Ушаков даже покраснел от его бестактности. Однако рассказ английского посланника о победе Нельсона не мог не привлечь его внимания.

Вот как все случилось. После того как французский флот вышел из Тулона и направился к берегам Египта, лорд Нельсон долго не мог найти его местонахождения. Наконец, уже месяц спустя после высадки Бонапарта в Египте, он узнал, что неприятельские корабли стоят на якоре в Абукирской бухте, что в двадцати милях восточнее Александрии. Пользуясь неблагоприятной для французов обстановкой, тем, что корабли их стояли вытянувшейся линией далеко от берега и по существу были лишены возможности быстрого маневра, а также тем, что их командиры в этот момент занимались починкой снастей, Нельсон напал на них с двух сторон — с берега и моря — и учинил им полный разгром. Противник потерял одиннадцать кораблей.

Когда кончился обед и гости вышли из-за стола, хозяйка пригласила всех в сад. В столовой остались только сам хозяин и Ушаков. От выпитого вина Томара немного раскраснелся, но остался трезв.

— В своей инструкции государь Павел желает, чтобы ваша эскадра оказывала содействие английскому флоту, — заговорил Томара, усаживая Ушакова на оттоманку рядом с собой. — Вам, очевидно, придется часто иметь дело с лордом Нельсоном. На вашем месте я послал бы ему поздравления по случаю его победы в египетских водах.

Ушаков, не отвечая, нагнул голову. Его привел в смущение не столько покровительственный тон, с каким давал ему советы посланник, сколько сделанное им открытие, что господин Томара не очень верит в большие возможности соединенной русско-турецкой эскадры, отводит ей второстепенную роль, что в борьбе с Бонапартом за обладание Средиземным морем он уповает больше на лорда Нельсона. «Да разве один посланник так думает? — стиснул от досады зубы Ушаков. — Разве у правительства не такое же мнение?..» На память пришли строки из последнего письма, адресованного ему императором: «Равномерно имея союз с Великобританией и одну цель с нею… дозволяем вам, когда обстоятельства потребуют, действовать соединенно с английскою эскадрою…» Под словами «действовать соединенно» подразумевалось: отдать себя под английское начало.

— Я вижу, вы устали, — сказал Томара, заметив его плохое настроение. — Для вас приготовлена удобная комната. Вы можете жить в ней все время, пока не отправитесь в поход.

— О нет, — поднялся Ушаков, — мой дом — корабль. Мне нельзя оставлять эскадры.

Томара понял: повторять приглашение бесполезно.

— Цели вашего похода будут обсуждены на конференции с участием представителей Порты и Англии, — сказал он. — Когда будет согласовано время проведения конференции, я вас извещу.

— Что ж, до встречи на конференции, — поклонился ему Ушаков.

К себе на корабль Ушаков вернулся уже под вечер. Выпил стакан чаю и сразу сел за письмо Нельсону. Он писал:

«По прибытии в Константинополь узнал я о славной и знаменитой победе вашей, одержанной при реке Ниле. С таковою совершеннейшею победою поздравить вас честь имею и в той надежде, что скоро буду иметь удовольствие находиться в близости с вами, а может быть, и вместе действовать против неприятеля, заочно рекомендую себя в ваше благоприятство и дружбу, которую я приобресть постараюсь».

Письмо получилось коротким, но теплым по смыслу.