К, менее сейчас уже известный как переводчик, хотя в этой области достижения его весьма далеки, Асар Исаевич Эппель, второй великий Исаевич в русской литературе
| Вид материала | Документы |
- Тема: Александр Исаевич Солженицын, 151.86kb.
- Пётр Исаевич Вейнберг (16 (28) июня 1831, Николаев 3 (16) июля 1908, Санкт-Петербург), 45.58kb.
- Домашняя контрольная работа по отечественной литературе Тема: «Драматургия А. Н. Островского», 202.87kb.
- Литература, 11 класс Тема урока : Александр Исаевич Солженицын, 20.69kb.
- Сахалинская областная универсальная научная библиотека, 346.57kb.
- Солженицын Александр Исаевич, 187.99kb.
- Александр Исаевич Солженицын нобелевская лекция, 198.26kb.
- Александр Исаевич Солженицын (р. 1918): комментарии // Солженицын А. И. Вкруге первом., 370.44kb.
- Борис Исаевич Пружинин, 80.47kb.
- Александр Исаевич Солженицын, 610.43kb.
Дмитрий Быков: Гость этого часа – замечательный прозаик, менее сейчас уже известный как переводчик, хотя в этой области достижения его весьма далеки, Асар Исаевич Эппель, второй великий Исаевич в русской литературе. Простите, начну я с вопроса о «Большой книге», потому что вы были в числе 14 финалистов. Расскажите немножечко, что там было на церемонии, как вообще всё выглядело?
Асар Эппель: На церемонии было шумно и сумбурно. Этот замечательный дом своим интерьером совершенно не подходит для публичных действ, потому что там жуткая реверберация или плохо настроены микрофоны – ничего не слышно.
Д.Б.: Как вы оцениваете выбор жюри?
А.Э.: Я оцениваю его… ну а как?
Д.Б.: Кого вы читали из соседей по списку?
А.Э.: Я читал «Перса», читал часть книги Зайончковского, читал часть «Елтышевых».
Д.Б.: Из Басинского вы ничего не прочли?
А.Э.: Нет, увы, нет.
Д.Б.: Впереди много удовольствия. А что касается Пелевина, то тоже мимо вас?
А.Э.: Нет, это я, знаете, как-то с Пелевеным не вошёл в некий резонанс или контакт.
Д.Б.: Я бы всё-таки поинтересовался выбором в целом, какие у вас от этого ощущения. Многие говорят, что не должны побеждать биографии. Я как человек, который именно с биографией туда проник, считаю, что это ограничение ложное, потому что биография – нон-фикшн, совершенно равноправный жанр. Что вы думаете об этом?
А.Э.: Я думаю также, как и вы. При этом я думаю, что одно дело, когда биография рассматривается как череда событий до сих пор, имеющих какое-то социальное качество, это хуже, чем то, что сделали вы, например. Я говорю вам комплименты не потому, что мы здесь собрались, а потому что вы – поэт и писали о поэте, и вы, кроме того, человек, у которого получается очень качественная отсебятина. Отсебятина в данном случае никакого отрицательного знака не несёт, вы просто качественно пылко мыслите, умеете находиться внутри задач высокого возрождения.
Д.Б.: Ну, хотелось бы. То есть вы против тех биографий, которые слишком актуализуют чужие замечательные жизни?
А.Э.: Нет, понимаете, я против вообще биографий. Потому что биография всё равно недосказанной получается, она всё равно маркируется социальными событиями. Творческие события очень сложно воссоздать, а вот огромное количество бытового времени и, скажем так, ночного времени – оно же главное в жизни, как бы проскакиваем мимо из-за приличий просто, потому что…
Д.Б.: Ну, конечно, считается, что в белье не пороешься.
А.Э.: Да. Постель не умещается на странице, а если и умещается, то, естественно, поскольку она тайна тайн, она профанируется.
Д.Б.: Да, этой темы коснуться практически невозможно. Но Басинскому удалось, на мой взгляд, целомудренную книгу написать. Целомудренную и в том смысле, что он не полез слишком глубоко во внутренний мир гения, понимая, что творчество – такая же тайна тайн, и он сосредоточился на фактической стороне дела, что, по-моему, очень книге способствовало: мы увидели ситуацию глазами современника. И я не могу не спросить о вашей «Латунной луне», о книге, которую я, например, в магазине не вижу. Где её можно достать?
А.Э.: Она находится в ситуации выхождения.
Д.Б.: То есть вы с рукописью номинировались?
А.Э.: Я с рукописью, но потом мне удалось сделать 100 экземпляров «на цифре» – есть такая таинственная категория – очень качественных, и эти 100 экземпляров были разосланы экспертам, я им очень помог, потому что, как мне кажется, сейчас делопроизводство этой «Большой книги» в упадке, они ничего подобного сделать не могли.
Д.Б.: Это естественно, спасибо, что они хоть вообще сохранили премию, потому что кризис всех коснулся. Очень мне интересно, а «Латунная луна» - это что такое?
А.Э.: «Латунная луна» - это 16 рассказов.
Д.Б.: Это рассказы?
А.Э.: Рассказы. А я ничего другого – как Чехов. Но он драмы ещё писал, но я напишу драмы тоже. И комедии он писал.
Д.Б.: А у вас пьесы ни одной?
А.Э.: Нет.
Д.Б.: Беда.
А.Э.: Ну, почему? Я написал мюзикл «Биндюжник и король».
Д.Б.: Замечательная вещь.
А.Э.: Это же всё-таки переделанный Бабель, довольно сильно, но не нарушенный и не искажённый нигде. Я имею в виду не стихи, а фабулу, я просто переставил там какие-то вещи.
Д.Б.: Надо вам сказать, что «Нехама, делай ночь, Нехама!», думаю, что если бы Бабель писал стихи, он бы от этих стихов не отказался.
А.Э.: Дело в том, что это такое этническое понятие – «Нехама, делай ночь, Нехама!», это когда говорят «уймись» ребёнку, делай ночь. То есть, если вернуться к первоисточнику, то это будет «mach Nacht».
Д.Б.: То есть это калька с идиша?
А.Э.: Это калька даже с немецкого ещё.
Д.Б.: И что же входит в «Латунную луну»?
А.Э.: Входят 8 рассказов, которые я потихонечку копил, сочиняя рассказы же, причём у меня была такая медлительная задача: выйти из своих собственных декораций, - потому что я написал три книги, 45 рассказов в декорациях Останкино, детства, юности, войны. И я ожидал, что критики скажут: «Ну вот, теперь мы видим, что ничего он не стоит. Пока у него были декорации, обои эти, за которые он держался, была форма отстранения, форма ухода в тайну места, а сейчас, когда он взялся за другие декорации и места действия, сразу видно, что за ними ничего нет, мыслей нет, впечатлений яркий, как в детстве, нету – в общем, это полная – простите за бытовое слово – лажа». Я думал об этом и очень беспокоился за это. Но, как оказалось, я зря беспокоился, хотя некоторые пожалели, что там нет привычного для них антуража, а он есть: несколько там рассказов из 16, они из тех времён и народов. Но поскольку регламент «Большой книги» требует минимум десяти листов прозы, а у меня было около пяти. Почему? Потому что я многие писал по заказу глянцевых журналов, два даже были напечатаны в «Плейбое», хотя напечатаны были с полной писательской ответственностью. Я должен был дописать, и дописывал я в чрезвычайно несчастливых обстоятельствах, у меня тяжело болела жена, и я дописал 8 рассказов довольно быстро, что для меня совсем не характерно, тоже меня тревожит до сих пор. Вот и получилось, что 16 рассказов, 10 с небольшим листов, то, что нужно. Среди них есть, по-моему, рассказы такие для меня примечательные, например, «Смятение…»
Д.Б.: А он в печати ещё не был?
А.Э.: Нет, «Смятение какого-то немца», забыл название, но это рассказ, я бы сказал, внезапный и для меня, потому что он очень мудрёный. Не в том смысле, что он сложный, нет, просто он – мудрёный человек такой, который стремится везде увидеть и отметить симметрию, а когда он этого не видит, он несчастен и делает глупости. Он – русский немец с таким мышлением меноницким. В общем, с несчастной судьбой чужака, хотя он очень красивый и шикарный мужчина и всё такое и пренебрежительно относится к женщинам, которых у него было много. А по профессии он – хирург-косметолог.
Д.Б.: Это сейчас всё происходит?
А.Э.: Да, сейчас. И что интересно, его фамилия – Грурих, что с конца получается «хирург». Он ещё большой любитель палиндрома, даже не любитель, он очень уязвим, они к нему приходя внезапно, они их не ищет. Единственный палиндром, который он сознательно придумал: Россия, я и ссор. Кроме того, он ещё ищет дополнительных смыслов в словах, допустим: Нил содержит в себе «ил» в названии, обогащающий впечатление от слова. Влагалище – влага.
Д.Б.: Я так понимаю, это такая хроника безумия постепенного?
А.Э.: Есть, да, он и кончает этим.
Д.Б.: Скажите, пожалуйста, а что вы думаете о судьбах русской новеллы сегодня? Когда её, наконец, начали поощрять и в глянце, и появилось несколько очень сильных новеллистов, например, Денис Драгунский, который тоже, как вы, ждал 60 лет с публикацией первого сборника. Вот что происходит с рассказом?
А.Э.: Я раньше, чем 60 лет.
Д.Б.: А когда вы?
А.Э.: В 79-м.
Д.Б.: А, тогда пораньше. Какого же вы года, получается?
А.Э.: 35-го.
Д.Б.: Но вам не дашь, я изумляюсь вашей магической сохранности, как вы так умудрились застыть в 60-летнем состоянии, но, может, оно и правильно.
А.Э.: Я дышу лавандой.
Д.Б.: Главное, что проза продолжает развиваться, потому что, если бы вы, действительно, в этих декорациях остановились, это было бы плачевно. А так, слава богу, Шампиньон – совсем уже другая книга, очень, кстати, славная. Я её выше ставлю, чем Трувяную. Шампиньон вышел, по-моему, году в 95-м.
А.Э.: Была ещё «Дроблённый Сатана».
Д.Б.: Да, совершенно верно. А Луна – это 4-й сборник новелл. Так что насчёт русской новеллы вы можете сказать? Драгунского книжки вы, наверно, не читали?
А.Э.: Что вы меня всё подозреваете. Я всего его не читал, но я всегда обращаю на это внимание. О новелле российской – ничего я не могу думать. Я пишу её. Причём пишу трудолюбиво очень, я много времени трачу. Вот это первый случай, почему мне было так тревожно за эту книжку, хотя её хвалили сейчас многие люди, подходили.
Д.Б.: Пятое вручение премии «Большой книги» было во вторник, и мы по горячему следу стараемся рассказать. Первое место – Басинский, второе – Иличевский, а третье – Пелевин с романом «Т». Так вот, к вопросу о новелле, вы её пишете весьма трудолюбиво, а эта форма вообще в России прижилась? У нас же вообще новеллистов очень мало.
А.Э.: Как?! Чехов.
Д.Б.: И Куприн, мне кажется, всё-таки гений.
А.Э.: Да, Куприн не плох очень. Просто, понимаете, новелла достигала расцвета в тот момент, когда литературное качество начинало хиреть под ударами символистов. То есть под выдуманным веществом – оно неплохое, я не собираюсь его никак…
Д.Б.: Но плотность его другая.
А.Э.: Другая плотность, и речь в нём другая и слова другие, поэтому эра Чехова завершилась внутри этих постреволюционных шедевров Платонов, Бабеля, Добычина.
Д.Б.: Добычин – сильный писатель.
А.Э.: Да, так что сейчас она должна возродиться, но я боюсь, что с приходом дурной речи, которой пользуются сейчас многие, в том числе писатели, с приходом этих сюжетов, где всё время кто-то чего-то продаёт, кто-то ворует.
Д.Б.: Да, мутят мутки, трут тёрки.
А.Э.: Да-да-да, это, я думаю, усложнит возрождение.
Д.Б.: Опыт Драгунского мне потому и кажется таким интересным потому, что он очень коротко стал это делать. Очень лаконичные вещи, ударные и мрачные – это нравится мне весьма.
А.Э.: Ну, у Драгунского семья хорошая.
Д.Б.: Идеальная.
А.Э.: Поэтому и сноровка другая, ему не надо обучаться ничему.
Д.Б.: Он не хуже отца, как минимум, иногда мне кажется, что и получше.
А.Э.: Не хуже.
Д.Б.: И Ксюша – тоже грандиозный писатель, по-моему. Её рассказы мне нравились всегда. Есть ли у вас чувство, что писателю сегодня премия нужна?
А.Э.: О, да. Знаете, а даже могу рассказать ма-аленькую историю. Меня затребовали в Салерно с екатеринбургской писательницей, там они перевели наши книги и должны были выяснить, кому премию дать. Но как-то мне казалось, что они немножко плохо организовали и сделали, что мне премии не видать, поэтому я решил схитрить: я когда выступал, сказал, что вообще премия – замечательное дело. И я говорю: «Как сказал Лоренцо Медичи: «Тот, кто помогает писателю, поцеловал ангела»». Меня журналисты просто-напросто осадили, где это Лоренцо Медичи сказал, мы что-то не помним. Я говорю: «Ну, как где?», – а это я придумал.
Д.Б.: Ну стилизация точная, я купился.
А.Э.: Там есть много народа, кому можно приписать такую фразу. Но премию я не получил, несмотря на такой успех афоризма.
Д.Б.: Хорошо ли заграничные переводы идут, понимают ли то, о чём вы пишите?
А.Э.: Мало. То есть они понимают, но вы помните этот эпизод тревоги в фильме Тарковского «Зеркало»: мать бежит, она увидела, и мы-то понимаем, что она опечатку увидела и какую. Я у них спрашиваю, в чём там дело, почему. Они говорят: «Что-то у неё там случилось». Они не видят этого кошмара, этой глубины, и не постигают его. Или то, что там военрук…
Д.Б.: Почему он бросается на гранату.
А.Э.: Да, это тоже не понятно. И поэтому переводчики делают удивительные ошибки иногда. Вот сейчас брали у меня интервью, я уже об этом сказал: один мой переводчик немецкий «чулки в резинку» перевёл как «резиновые чулки».
Д.Б.: Ну, им тоже неоткуда взять эти сведенья.
А.Э.: Почему? У них есть эти штуки, тоже в резинку связанные.
Д.Б.: Такого белья они не носили, таких чулок.
А.Э.: А замечательный переводчик польский, старательный, он фразу «После дружеского возлияния в актёрской уборной» перевёл как «После совместного мочеиспускания с актёрами».
Д.Б.: (смех) Уборная, проклятая, всё время подводит их всю жизнь!