Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 |   ...   | 62 |

Будущая История русской литературы будет историей голосов, окликающихся в гулком мировом пространстве родного языка и отчей памяти, не привязанной намертво к наследному ландшафту.

Больной и неприятный вопрос: список основных героев Истории... Историку трудно отрешиться от привычного и потому удобного для работы с текстом представления о писателях больших и - не очень. Есть особый гносеологический уют и род ученого комфорта, домашний гедонизм которых обеспечен эффектом узнавания. Это та самая привычка, которая, по исчерпывающей, как всегда, формуле Пушкина, свыше нам дана и суть замена счастию. Только свыше приходится понимать не провиденциально, а авторитарно. Мы строим историю родной литературы как историю литературных генералов - об этом сказано не раз. Схема, навязанная История русской литературы. ХХ век. Серебряный век / Ред. Жорж Нива, Илья Серман, Витторио Страда, Ефим Эткинд. М., 1995.

Константин ИСУПОВ демократической традицией, определила в наших глазах конфигурации литературного процесса. В результате мы лишились альтернативных, пусть и экспериментальных, построений, и даже выход десятитомной Истории русской литературы (М.; Л., 1941 - 1956), как и последующие опыты, ситуации не изменили.

Наш литературный генералитет весьма нуждается в пересмотре.

На этом пути можно зайти достаточно далеко, и уже на первом шаге историк рискует услышать справедливые обвинения во вкусовщине и ревизионизме (берем эти забытые, к счастью, слова вне идеологических контекстов). Заранее принимая законность попреков, скажем: роль таких авторов, как А. Радищев, М. Лермонтов, И. Тургенев, Н. Чернышевский, А. Некрасов, В. Брюсов, С. Есенин, В. Маяковский, А. Горький явно преувеличена. Читатель вправе потребовать объяснений по каждому имени персонально. Жанр свободной беседы вряд ли это позволит; здесь нужен разговор обстоятельный, в рамках которого естественное уважение к судьбам названных писателей не заменило бы спокойной оценки их наследия.

Дело историка - не раздавать ранги, а уяснить историческую динамику писательского статуса и авторского приоритета. Можно ли теперь относиться, скажем, к С. Боброву (Тютчев до Тютчева, по слову Л. Пумпянского) так, как относился к нему любезнейший князь Петр Андреевич Вяземский, отозвавшийся на его смерть (1810) эпиграммой вместо некролога Русская культура не может быть построена в виде параллельных повествований о развитии философии, социологии, критики, эстетики и этики, психологии, словесности. Наша классика создана художниками-мыслителями или писателями-философами (т.е. авторами относительно завершенных художественно-умозрительных систем). Есть беллетристы, пекущие романы за две недели, как П. Боборыкин, а есть авторы-философы.

Ни М. Щербатов, ни П. Чаадаев, ни Е. Баратынский, ни Ф. Тютчев, ни А. Хомяков, ни А. Григорьев, ни В. Соловьев, ни М. Пришвин до сих пор адекватного места в Истории... не обрели, хотя исследования по этим авторам составляют уже солидную библиотеку.

Третья трудность - построение корректной картины отношений литературы и литературного быта. Подчеркнем, что литературный (журнальный, музыкальный, театральный, философский и т.д.) быт - это не только фон для переднего плана словесного искусства.

Здесь - отношения имманентно-генетического плана: литературный быт предваряет бытие литературы. Шутовские похороны беседистов на заседаниях славного Арзамаса были и впрямь погребением отИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ...

живших жанров и стилистики. Быт генерирует новые формы творческого поведения, в нем разыгрываются новаторские приемы, рождаются новые и обновляются старые жанры, типы нарратива и поэтической речи, навыки красноречия. Пародийные гекзаметры и знаменитая галиматья арзамасских протоколов, как почти через столетие - заумь футуристов стали школой поэтического авангарда, обновленного восприятия стершейся лексики, лицеем семантических инкарнаций словесного опыта.

История: альбома и салона; дуэли и гонорара; филантропии и меценатства; моды и военного мундира; форм досуга и праздников;

научных обществ и религиозных сект; типов социального поведения и репрессий; средств связи, форм городской и деревенской жизни;

уходов всякого рода и политической фронды; полемических манер века и ораторского жеста; домашнего воспитания и педагогических экспериментов; цензуры и взятки; дачного и усадебного жития;

странничества и изгнанничества; предметного мира всех социальных слоев; дворцового этикета и тайных союзов; богемы и городского дна; артистических кабаре и лявок; ребенка, старика, женщины, ветерана и инвалида; генеалогии и геральдики; архивов и музеев; садов, парков и кладбищ; отношения к животным и всему зеленому; дендизма и эстетизма; новинок цивилизации и газетных сенсаций; книжной коммерции и богоугодных заведений; пророчеств и стихийных бедствий; образов правления и мифологии власти; коллективных психозов, национальных комплексов и амбиций; детского труда и взрослого распутства; соборов и оргий, - эти и тысячи иных нитей плетут сложную арабеску фона, который активно проецирует свои содержания на собственно литературный ряд. Никакая История... не в состоянии вместить все. Но Шпенглеру это удавалось. Его, правда, принято ругать за антиисторизм; но антиисторизм, который способен подать столь мощную синкретику необъятного материала, все же предпочтительнее зрелища провисающих в исторической пустоте текстовых гирлянд комментатора.

Четвертое препятствие, одолеваемое историком - уяснение философских сюжетов литературного мышления. Родная история литературы, хотим мы этого или нет, есть и история философии и даже история философии истории: национальным качеством русского искусства слова является насыщенная компетентность любомудрием, не отделенным от художества философствованием и богословствованием. Персонализм и экзистенциализм созданы не французами Константин ИСУПОВ и немцами, а философской критикой текстов Достоевского (Л. Шестов, Н. Бердяев2; символисты).

История... не может не быть историей авторских картин мира и типов мировоззрений. Весомый, а иногда доминирующий элемент этого процесса - философско-религиозные точки зрения на мир и место человека в нем. Историческая филология и религиозная аксиология - единственная область, в которой старинный спор о приоритетах меж богословием и философией оказывается снятым, когда мы имеем дело с текстом и его судьбой. В рамках исторической культурологии, исторической эстетики и филологии Кантов спор факультетов имеет шанс на консенсус.

Методику реконструкций философско-религиозных доктрин приходится выдумывать на ходу; именно этот тип работы для литературоведа-культуролога невольно превращается в нетрадиционный тест на профессионализм. Знакомство с более или менее продуктивными попытками комментаторов показывает, что мы постепенно приближаемся к навыкам и опыту того типа диалога с автором, героем и текстом, что Н. Бердяев назвал философской критикой3.

Наследие Серебряного века содержит впечатляющий по объему опыт автоописания и автокомментария. Начиная с Возрождения, культуры разного типа примеряют на себя имена, именуют старые эпохи, что свидетельствует о рождении органа самосознания. Авторское имя Серебряный век стало титулом великой эпохи и автографом ауторефлексии4. Мышление критиков-философов религиозного ренессанса окрашено филологизмом эстетского типа, о чем применительно к Вяч. Иванову прямо говорил Н. Бердяев в статье Очарования отраженных культур (1916). Нам завещана перспективная научная технология (если отвлечься от ее эссеистского воплощения Серебряным веком), в рамках которой речь идет не о поэтике высказывания, а его смысле, не о специфике образной реальности, а о слове и поступке героя, не о тайнах ремесла, а о судьбе идей, не об авторской стилистике, а о позиции автора. Философ См.: Исупов К.Г. Н.А.Бердяев в философско-эстетическом диалоге с Западом // Эстетика. Культура. Образование. СПб., 1997. С. 111-130.

Появился новый тип критики философской... (Бердяев Н.А. Русский духовный ренессанс начала ХХ в. К 10-летию "Пути") // Бердяев Н.А. Собр. соч. Париж, 1989. Т.3.

С. 689).

Как выяснил комментатор сочинений Н. Оцупа, последний настаивал на авторстве термина (Оцуп Николай. Океан времени. Стихотворения. Дневник в стихах. Статьи и воспоминания о писателях / Сост., вступ. ст Л. Аллена; Комм. Р. Тименчика. СПб.,1993.

С. 608).

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ...

комментатор начала века убежден, что художественное произведение есть эстетическое самораскрытие истории в культуре; поэтому разговор о тексте был и обсуждением ведущих проблем эпохи, и диалогом вокруг вечных ценностей. Отсюда - профетический пафос этой прозы.

Если будущий историк отечественной словесности примет на себя долг памяти о том, что русская литература создана в православной стране, ему предстоит выстроить свой материал в сложном поле религиозных ценностей, сектантских предпочтений, еретических движений и надконфессиональной полемики. Историк призван объяснить и традиционные для русских католические (реже - протестантские) симпатии - от В. Печерина до Вяч. Иванова и В. Ильина;

софийную романтику соловьевцев; принципиальный религиозноэтический эклектизм позднего Л. Толстого и поэтический экуменизм В. Хлебникова; успех теософского соблазна, благодаря которому и теперь восточные доктрины второй свежести заводят нашего современника в дебри Индостана и вновь поднимают на ложные высоты рериховского Тибета.

Никто, кроме историка, не в состоянии толком пояснить тот разрыв церковной культуры и творчества за Оградой, который трактуется то как трагический для русского самосознания, то как благодатный. Если вопрос этот осмыслить типологически, то нельзя не заметить, что в таких ситуациях культура порождает своего рода организмы-посредники, служащие культурным топосом встречи и диалога, внутренней дружбы своих собственных автономных состояний. Для нашей (и не только нашей) ситуации роль посредствующей субкультуры взяло на себя классическое масонство. В этой среде выработался тип профессионального мыслителя; через нее поступали в философский обиход сочинения, подготовившие сентиментализм и предромантизм; масоны предшествовали декабристам (во всех смыслах - от лично-биографического до технического: навыки конспирации, пароли, политический жаргон и эзотерическая символика); они утвердили этику братской приязни, которая на уровне текста подана читателю в громоздком эпосе М. Хераскова, в позднейших опытах А. Пушкина. А. Григорьева, Л. Толстого, А. Писемского, М. Осоргина. Корректное распределение в историческом пространстве литературы доли участия в ее судьбе масонства показало бы подлинный масштаб культурной работы внеконфессионалов и, может быть, прекратило бы недостойные речи вокруг масонского вопроса, - речи, которые толкуют о липовом масонстве Константин ИСУПОВ ХХ в., никакого отношения к философско-литературному труду Н. Новикова, И. Шварца, И. Лопухина, М. Дмитриева-Мамонова, А. Кутузова не имеющего.

Масонство - не единственная суб-культура, образующая поле продуктивных пересечений голосов, типов творчества и письма.

Большая мечта автора этих строк: увидеть в Истории... развертку историко-литературного материала трех последних веков в векторе диалога двух столиц Отечества. Вечный московско-петербургский агон кардинально определил фактуру русского исторического мышления как диалогического: исконно-почвенная Москва и наперекор стихиям воздвигнутый Петербург противоставились по всем моментам ценностной шкалы5. Может ли История... пройти мимо столь существенного угла зрения Аспекты философской критики включают в себя то, что литературоведы именуют историзмом, а философы - философией истории.

Русский путь и сопутствующие этому образу историософемы (Восток и Запад, Россия и Европа и т.п.) - стабильные мотивы нашей классики. Историософия и историология вошли в состав центральных мировоззренческих комплексов национального сознания.

Образная сумма этих тем-качеств дала нам русскую эстетику истории: восприятие прошлого как эстетического артефакта, созданного человечеством художников. Два мыслителя в разное время придумали термин листорическая эстетика - А. Герцен и Н. Бердяев6.

Классическая литература рождается в школе артистического универсализма (Пушкин), в которой человек призван к гармоническому стяжению противоречий бытия и к самоорганизации культурной памяти в напряженное единство эстетического целого, в роман жизни. Гоголь открыл творческий демонизм изнанки мира и апофатически утвердил высшую моральную правду: человек предназначен к созиданию добра и трудному восхождению к Богу - источной мировой Истине. Герцен и романтики (К. Батюшков, Перечни и предварительные публикации некоторых текстов, освещающих диалог Москвы и Петербурга, а также библиографию по теме см. в наших работах: Русская эстетика истории. СПб., 1992 (гл. VIII - Петербург и Москва: спор об эстетическом приоритете в истории); Историческая мистика Петербурга // Метафизика Петербурга. Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. СПб., 1993. Вып. 1; Душа Москвы и гений Петербурга // Петербург как феномен культуры. Сб. статей и материалов.

СПб., 1994; Москва и Петербург - диалог в истории // Вече. Альманах русской философии и культуры. СПб., 1994. Вып. 1.

Герцен А.И. Собр. соч.: В 30-и т. М., 1957. Т.11. С. 482; Бердяев А.Н. Судьба России. М., 1990. С. 182.

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ...

В. Одоевский) создали эстетические метаязыки описания и анализа исторического процесса как самозаконного художественного произведения; его лавтор, человек-свидетель и человек-творец, предстоит тяжкому противлению Рока и своей задаче преодоления истории внутри самой истории на путях творческого дерзания и эксперимента. Щедрин вскрыл ложные формы исторического мышления. Просветление лика человеческого, по его выражению, остается имманентной самоцелью живого процесса жизни. Л. Толстой, одолевая овнешненный лобстоятельствами абсурд истории, дал нам картины хтонического самособирания стихий жизни в смысловое целое великого множества следов (лзначений событий7). Мировой перспективой остается Царство Божие, которое наследуют все малые мира сего, вошедшие в общую жизнь надлично-братского согласия.

Pages:     | 1 |   ...   | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 |   ...   | 62 |    Книги по разным темам