Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 |   ...   | 62 |

Видимо убить голос можно только дав ему свободно литься, то есть сам экспериментатор не может стать убийцей, возводя плотины на пути голоса, он только консервирует его и рано или поздно должен понять, что самый мотив его консервативен, то есть голосу не нужен экспериментатор именно в своем качестве экспериментатора, мастера задержек, симуляций и передразниваний, не нужен эксперимент как отказ уходить, как оставаемость. Эксперимент тогда нужен нам, как доказательство, брошенное голосу, доказательство того, что он не должен уходить, что его природа - это задержка, повторение, эксперимент - это и есть мы, тормоз, создание цикла. Ведь если природа голоса, если их природа повторение и диктат, нарыв, то значит они вообще не должны были появляться. Кажется, ясно: чтобы нам доказать себе, что они не должны были появляться, что они - убийцы, надо доказать им, что они не должны уходить, что их природа - это задержка, оставаемость, повторение, цикл. Для этого нам и нужен эксперимент. Ювенильное море. Мы видение чужого греха. Греха как чужого, но грех - это, наверное, и есть чуждость, может, мы - это, наоборот, не видение греха, будем говорить чуждости, может мы - это поиск чуждости, стремление к чуждости, оторванности, оставленности, может, мы - это демоны Может, мы - это садомазохизм Что меняет название Мы - не видение греха вкупе с его поиском, не видение чуждости вкупе с ее поиском. Не чужеродности, а чуждости как таковой, самой чуждости в чистом виде, это наш эликсир жизни, а если мы живы, следовательно, мы каким-то образом эту чуждость раздобываем. Вот для чего, вероятно, нам нужен экспериментатор.

Власть письма - это не просто повторение, тавтология, диктат, это повторение, выдвинувшееся индивидуальным телом, поэтому МЫ И ОНИ (TALKING SHOW) повторению тоже нужен экспериментатор, точно так же, как и голосу, но нужен как выдвинутое, педалированное тело. В теле экспериментатора повторение может сгуститься и застыть, тогда как голос в теле экспериментатора хочет надламываться и исчезать.

Когда речь шла об отступлении и передислокации армии кутузова, как о перегруппировке и отступлении их, то велась она лишь номинально с точки зрения захватчика наполеона, но по сути речь была со стороны кутузова, то есть кутузов, номинально представляя сторону лони, фактически оказывался мы. И это не случайно:

речь об отступлении и передислокации, контрударе и запутывании может вестись только нами, но тогда возможна ли и нужна ли речь с позиции они, да и позиция ли они вообще, ведь всякая речь агональна, это всегда, хотя бы в какой-то степени выступ и застывание, повторение. Получается, что мы имеем дело с принципиально асимметричной ситуацией, в которой любой, скажем условно, акт будет осуществляется с одной стороны или в одну сторону. Впрочем само это заявление тоже наше: оно оправдательно и назывательно. Оно называет ситуацию, а не устраняет ее. Называние работает на задержку. Надо заметить, правда непонятно, кто это замечает, что в данном эссе источник речи все время дрейфует. Описывать, ставить диагноз, определять и распределять, все это можем мы, биологическое упорство инстинкта самосохранения, эрегирующий взгляд мертвых. Лучше вообще молчать. Или пусть говорят они. Но мы не можем молчать и минуты. Мы говорим, оправдываемся, ведь мы же на суде. Мы говорим, что появились только в ответ, на встречу требованиям, только подчиняясь хроническому императиву, что мы появились, чтобы не отличаться от других, из солидарности с товарищами, появились, чтобы разделить с ними виру существования, взвалить на плечи часть груза, конечно, эта ноша и почетна, дело не в грузе, а в почете, впрочем это и есть груз почета, мы хотели и хотим ухватить кусок из общего пирога, и грех этого хотения мы хотели и хотим разделить с товарищами, чтобы они не были так одиноки без нас в своем грехе, оставаться чистым грешно, вот мы и решили запачкаться из самых чистых, благородных побуждений, в этом общем грехе остаться чистыми, невинными, отмыться грязью.

С.Левин, ОГОНЬ, ВОДА И МЕДНЫЕ ТРУПЫ Андрей ДЕМИЧЕВ Культура жива блоками и бликами взаимного расположения своих единиц, их взаимного расцвечивания, перемены мест, средостения. В Париже есть кафе Сократа, в котором современный философ может проверить свой голос и логос. В беседе. В публичном монологе. Территория известная и сегодня заново освоенная. А как обстоит дело с мастерской Платона Сегодня. Что, собственно, мастерит Платон Как Из чего все происходит Философская мастерская Ч место мастерской философии.

Здесь правит Мастер. Держит перо. Порою вставляет. Вонзает.

Мстит за невозможность исправить. Метит метры словами. Хочет лумереть довольным. Из своего зеркального одиночества, прозрачно-пронзительного страдания высекает, извлекает строки.

Мысли не рождаются из мыслей. Из слов. Нужно несколько лучистых слов. И если их достаточно на два-три часа, чтобы затеять игру облучения, то ночь удалась, а с нею и жизнь Ч жизненочь, пусть даже за ночь Ч страница или даже абзац.

Философ в аудитории Ч публичный профессор, наставник, законодатель, следующий чередой доводов, убеждающий в необходимости повиноваться. Философ в мастерской Ч наедине с Ничто, чует, пробует энергию смерти, берет на себя, держит, если есть сила. Философию следует понимать как силу (Ж. Делез). Аудитория, бесспорно, нужна, как нужно то, что силу берет, как нужна женщина1, но женщина обманывает всякий раз.

Довериться ей Ч остаться без сил. Надолго. Философ в мастерской Ч философ в огне. Гераклит. Конечно, огонь еще нужно разжечь. У каждого свои хитрости. И даже не хитрости, а приметы. Не хитри с огнем, Платон. Примечай.

Философ в мастерской мостит переправу. По праву Харона хранит наблюдение справа. Правильный остов оставляет осталь См.: Савчук В. Аудитория как женщина. СПб., Аргус, 1995, 225 С.

ОГОНЬ, ВОДА И МЕДНЫЕ ТРУПЫ ным плывущим. Из глубины колодца смотрит на звезды, словно делосский ныряльщик. Собственной тьмы хозяин. Индиго сгущает сочно.

Играет. Собирает осколки, наклейки, переставляет фигурки, витражирует свет, разнимает единое, инкрустирует бережно, комкает вдруг Ч бросает в окно. Утверждает случайное. Здесь.

Он. Живет. Так.

Странствует. Скользит между льдов. Смешано все на столе.

Действует на отвлечение сил. Любитель позиционных смещений.

Жертвует качеством ради всхожести слов. Вечное взращение.

Здесь, в своей мастерской.

Кладовая философа. Кладовка. Кладези многотомные томных персон. Кладбище снов. Здесь нужна техника прямохождения или вообще хождения по тропинкам шизоидных схем, огибая залежи, груды и мертвые клады, готовые к эксгумации рельсы и шпалы ладных путей. Раскладывать всякий раз и уходить пустырем.

Кружит. Не знает выездных моделей. Прибывает событием, лотсутствием книги. Превышает запрос гаптического одиночества. Несгибаем и беззащитен. Здесь в своей мастерской.

В разметке желаний настраивает индикаторы счастья, но не уверен в развязках с сущим, собирает языковые аффекты, бережно с ними на главных участках встречи, в структурных ловушках старается быть хладнокровным и все-таки хуже спеси не знает врага.

В зоне желаемых значений тщетно вычитывает себя. Философ. Радуется своей нехватке, на своем месте, в своей мастерской. Хватается за доступное. Терпит позиционную тактику. Не очень уверен в обгоне.

Сегодня философ особенно хочет быть современником/спутником истины. Не носителем и обладателем, но несомым и невесомым ее исполнением. Пусть откроется через меня для себя своим же сокрытием. Из тины, сквозь стоны и стены.

Андрей ДЕМИЧЕВ Истина есть смерть намерения Ч замечал Беньямин.

Почему же так затянулся разговор о смерти Некроволновая речь. Почему мы, вообще, продолжаем писать книги, статьи, диссертации Аккуратно подписываем их именами. Своими. Держимся за имена.

Мы Ч кладбище-в-себе и для-себя, живем в статуарном пространстве/прострации распределения кладов Ч исчерпанных и неисчерпанных, а может быть, и не рожденных смыслов, затей, нечаянных взглядов в полуночных электричках метро. И как ни горюй Ч [в ограде забвения все]. Кладбище Ч место забвения.

егального. Безупречного. Методического. Регулярного. Постепенного.

Стоит ли возвращаться Еще глупее идти все время вперед.

Оставайся здесь Ч в своей/несвоей мастерской. Вплетай в накаты смертного чувства венки иллюзий. Крепи арматуру повтора.

Еще одна ночь на приколе. Еще узнавание кайфа.

Все-таки пустота разнится с пустотой. Желанная пустота насквозь. Непринужденно скользит, снимая меня на проходе. На берегу морском на середине отлива поиск игрушечных форм, поиск искусственных рокировок, если в начале игры ты не успел построить метафизический рай.

Еще важны ночные звонки. Редкая резкость. Телефонная книга. Оголенная уязвимость да. Когда я задумываюсь о непрожитых жизнях. Как что-либо было и будет возможным до или после. Или вместо меня. То этот ночной рассказ о дальнем ничто Ч отмычка от запахнутых горизонтов. Горенье зонтов, закрывающих небо.

Еще, конечно, Петербург. Банален, упрям в своей тупости города смерти. Сквозит из всех щелей-подворотен. Сквознячок промозглый. Центозен и эйфоричен в некрофилическом проступании силуэта Танатоса. Фигуры Танатоса. Только здесь. Некрофабрика дней и томов.

ОГОНЬ, ВОДА И МЕДНЫЕ ТРУПЫ Танатография Петербурга Ч многоходовая, многоликая тема, сад расходящихся тропинок, тема очевидная и искушающая настойчиво. Но как подступиться Сложность, собственно, в схождении двух культурных многоликостей Ч смерти и Петербурга Ч с легко предсказуемым гороскопическим эффектом: каждый найдет что он хочет и ждет, скомпанует как хочет или как умеет. Таким образом, дело в выборе точек касания Ч тематических точек, ибо смерть (по крайней мере) в своей предметности возможна лишь как тема (но не сама по себе) или, точнее, многотемье, хотя и особое, ибо отягощено смертными чувствами, угнетающими экзистенциальными выделениями, которые мешают, но и которые неизбежны. Более того, подозреваю Ч они именно задают решающий мотив схождения и очень сильный мотив. Такой сильный магнит, что мгновенно и всегда уже застаешь, собственно, результат Ч совпадение (В лице Петербурга... Ч лицо смерти[Д. Мережковский], Петербург основан на слезах и трупах [Карамзин], В Петербурге жить Ч словно спать в гробу [Гиппиус]). Петербург пропитан смертью и все уже в нем приготовлено ею и ею притягивается, она уже здесь и в работе, обеспечивая издавна северной пальмире пальму первенства по части смертной, суицидальной и преступной статистикам. Описание совпадения бесконечно и не требует особых усилий.

Поэтому гораздо интереснее обратная игра Ч игра на размагничивание-расхождение, что кажется невозможным. Некроцентричность в русской ментальности составляет ее арматуру желаний. Некроразметка Петербурга определяет активизм регулярных линий, проникаемость ножевых ранений. Петербург построен по модели насильственной смерти, здесь все удобно для проникающего вторжения Ч поражения центрального органа. Смерть в Петербурге Ч всегда ее возобладание. Не жизнь здесь уходит в силу естественной своей исчерпанности, но смерть насилует и прекращает досрочно никчемную жизнь, да и жизнь ли Ч смятение и тяжесть. Хорошо тебе здесь живется Ч спрашивает сын у матери в последнем некрографическом шедевре кинорежиссера-петербуржца Александра Сокурова (Мать и сын) и мать отвечает: Мне здесь хорошо, только все время тяжесть.

Тяжесть, угнетенность жизни. Анабиоз. Но все же Ч хорошо.

Что это Может ли быть хорошо с постоянной тяжестью, в поАндрей ДЕМИЧЕВ стоянной тяжести Может быть здесь начальная точка различения В умирании. Люблю этот умирающий мир! (Л. Карсавин) Анализ феномена некроцентричности русского национального сознания приводит к выводу о чистоте его топографической природы. Там где подключается время, хотя со временем в русской ментальности заметно похуже дела обстоят, там некроцентричность рассеивается как утренний петербургский туман. Поэтому в нашей центробежной игре важна временная развертка, т.е. развертка к смерти, к могиле.

И поскольку стратегия центробежна, то с выбором исходной точки Ч сердцевины совпадения, средостения пространства и смерти проще Ч кладбище.

Кладбище как особенное сгущение, сгусток, осадок или гештальт культуры особенно репрессивно. Здесь мертвые хватают живых. Своим жутким молчанием. Гробовым.

Кладбище Ч отслаивание памяти, ее окоченение в размеренности забвения.

Поэтому возможны две жизненные стратегии по отношению к смерти Ч либо максимальное дистанцирование, блокирование в сознании всего того, что напоминает и устрашает, либо, напротив, открытость ее сигналам, перехват энергии Танатоса и подключение ее к жизненным энергиям, например, энергиям любви:

крепка как смерть любовь. Или еще круче: Послушайте! Еще меня любите за то, что я умру! (Марина Цветаева). Вслушайтесь! Можно и, вероятно, нужно любить человека просто за то, что он умрет. Он заслуживает любви, пусть даже замешанной на чувстве сожаления, но все же любви, просто в силу своей смертности, осознанной, следовательно человеческой.

Человеческая биография это одновременно и некрография, т.е.

графия пути к смерти. Мы живем в жизнесмертном пространстве и времени. И из этой ситуации следует извлечь ее преимущества, например, преимущество смерти как последнего и надежного прибежища от всего.

ОГОНЬ, ВОДА И МЕДНЫЕ ТРУПЫ Деконструкция Ч техника забвения заживо. То есть, заживляющего забвения.

Ничего слишком, а бездны тем более. Но все-таки соблазняет и дальше. Ее (темы смерти) неотторжимое и перманентное свойство Ч выделять и множить дополнительные смыслы, наслаивать их поверх простой биологически неизбежной фактичности.

И суть соблазна Ч бесконечная неспособность отмены, симуляции или надежной виртуализации ее (смерти, Ч все время хочется в скобки ее замкнуть и держать на приколе до полного истощения всех ее сил) обнаженной фактурности. Вот умирает друг.

Ну и что. Ну и всё.

Различие смерти на ее бытие и событие регулярно. Но двигаться в этих различиях уже скучно. Важнее соответствовать требованию эпохи Ч держать под подозрением производство смысла (Жан-Франсуа Лиотар) и пробовать иметь дело со смертью в той мере, в какой мы ей отданы и пользуемся ее нехваткой.

Но пользуемся. Мы выставлены ею в дверь, но входим в окно.

Смысл жаждет борьбы, которой не будет. Будет поверхность пустыни. Wilderness. Наплывайте, большие серые облака. Вы устанете плыть.

Pages:     | 1 |   ...   | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 |   ...   | 62 |    Книги по разным темам