Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 |   ...   | 36 |

Смерть поглотила меня задолго до того, как янажал на спусковой крючок. Я был заперт внутри себя и только ожидал последнего удара. Мир перед моимиглазами, казалось, погибал вместе со мной. И оставалось только нажать накнопку, чтобы покончить с ним. Я чувствовал себя ослабевшим, душевноповерженным и неспособным продолжать бой. Рано или поздно наступает время,когда все вокруг меркнет, вещи теряют свой блеск и исчезают последние лучинадежды. Тогда я и предал себя в руки Смерти.

В этом описании без труда опознаются ужеизвестные нам красноречивые признаки: душевная боль, фрустрированныепотребности, когнитивное сужение, изоляция, спутанная логика и глубокаябезнадежность.

В одной из ранних записок, написанных вбольнице, Кастро Рейес рассказывал:

Как-то ночью я вышел на часок из дома. Вокругне было никого, и я уселся в халате прямо на ступеньках. Было прохладно.Светила полная луна, и по небу плыли серебристые облака. Дул легкий ветерок.Сидя на ступеньках и расслабившись, я долго вглядывался в звезды. Когдасмотришь в ночное небо над собой, в душу нисходит полный покой. Появляетсявозможность для ничем не нарушаемой медитации. Это созерцание напоминает о том,сколь мал человек в сравнении со всей Вселенной.

Эти строки напомнили мне одну из самыхнеобычных предсмертных записок, которые мне довелось видеть. Она вырезана настволе кипариса, растущего неподалеку от живописного водопада Кегон на озереЦуд-зендзи в Японии. Это место и сама надпись хорошо там известны многим, дажешкольникам. Ее вырезал Ми-сао Фудзимура, который покончил с собой, бросившись вводопад, 25 лет от роду (в том же возрасте, когда Кастро предпринял попыткузастрелиться) почти столетие тому назад, точнее, в 1903 году. Знакомые перевелимне ее:

Чувства, пережитые на вершине скалы уводопада Кегон: Мир слишком велик и история слишком долга, чтобы их моглаоценить такая кроха, как существо ростом в пять футов... Истинная природа всегосущего выходит за рамки понимания. Я решил умереть с этой мыслью... Теперь, навершине скалы, я больше не испытываю тревоги.

В записке Мисао заключено больше чувстваединения с природой, а у Кастро содержится больше мыслей о своем Я. Тем не менее, сравнение ничтожностиразмеров невротических переживаний человека с величием Млечного Пути кажетсявсеобщим опытом, порождающим смирение у любого наблюдателя звезд, как наЗападе, так и на Востоке. И я считаю, что это только подтверждаетуниверсальность и вездесущность душевной боли.

Семья

Вспомним первые строки романа Л.Н.Толстого"Анна Каренина": "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждаянесчастливая семья несчастлива по-своему". Семья Кастро состояла из матери,отца, который навсегда исчез, отчима, поступившего аналогичным образом, старшейсестры, которую он страстно обожал, и младшего брата, которого всей душойненавидел. "Мои предки, — писал он, — были выходцами из Италии, испанских Пиренеев, Шотландии,Ирландии, среди них встречались индейцы племени апачей и даже пираты Карибскогоморя. Всякой крови понемногу. Поэтому я думаю, что лучше всего говорить о моемромано-индейском происхождении". И действительно, у него были густые черные каксмоль волосы, темные брови и смуглая кожа.

Из письма:

а

Мне нравится стиль Ваших бесед со мной. ХотяВы говорите откровенно и прямо, но при этом не повышаете голос и не обсуждаететех вещей, которые могли бы причинить боль. Как бы мне хотелось, чтобы со мнойв детстве и юности разговаривали именно таким образом. Тогда, мне кажется, я бывырос другим человеком, а то ведь в детстве я очень боялся матери. Частенькоопасался, что она изобьет меня. Ей никогда не приходило в голову разговариватьсо мной спокойно. Она вечно орала. Тех взглядов и знаний, которыми я сейчасвладею, я добился в основном сам... И несмотря на все сложности, с которыми мнеприходилось сталкиваться, полагаю, что все же добился определенных успехов всамовоспитании. Были некоторые черты в характере, которые я пытался развивать.Хотелось бы знать, насколько мне это удалось, и был ли в этих усилиях какой-тосмысл. Я ненавижу своего младшего брата, но имею в виду под этим совсем не то,что обычно подразумевают, употребляя такие слова, другие люди. Я по-настоящемуненавижу его. У меня нет к нему совершенно никаких теплых чувств. Если бы онумер, я бы искренне радовался его смерти. Ведь он не только похитил у менямногое из того, что имело особенную ценность, но и постоянно подпитывалматеринский гнев в отношении меня. Короче говоря, он причинил мне морепакостей. Одно время я пытался хоть чуть-чуть полюбить его, но так и не нашелсовершенно ничего, что могло бы мне, пусть отдаленно, в нем понравиться. Какчеловек он мне просто отвратителен.

Из другого письма:

а

Теперь о днях моей юности, до той поры, какмне все окончательно наскучило. Помню, что я никогда подолгу не бывалсчастлив.... Когда я пошел в школу, мне практически ни с кем не удавалосьпознакомиться. Мать запрещала нам с сестрой водиться с теми, кого она называла"босяками".

У нас дома, конечно, была своя игровая площадка, но, тем не менее,мы оба чувствовали себя очень одинокими. <...> Припоминаю одно из самыхзамечательных поучений матери: "Не вздумайте равнять себя с этой шпаной, они невашего круга. Дома у вас есть совершенно все, что нужно. А на улице неслучается ничего, кроме лишних неприятностей". <...> И поскольку нам ссестрой не с кем больше было играть, мы постоянно держались друг дружки иникогда не ссорились. Она всегда была для меня очень близким человеком. И насчасто принимали за близнецов. <...> Когда мне исполнилось пять лет, вдоме появился отчим, его звали Феликс. Этот человек в семье попытался занятьместо, оставленное моим отцом двумя годами раньше. Жаль только, что я так и нерешился спросить у него, как можно подружиться с ребятами в школе. Там ясчитался тихоней, у меня не водилось близких приятелей, и я предпочиталпроводить время в компании девочек. Ведь именно к этому меня приучили дома. Ивсе же у меня сохранялось отзывавшееся тоской желание быть похожим на другихмальчишек. Но я совершенно перестал ценить в себе те черты, которые другиесчитали достоинствами. Например то, что я нравился девочкам. Это былонемудрено, ведь я охотно общался, играл с ними и никогда не дрался. В то времяу меня появилась одна привычка. Мне нравилось прикасаться к людям. Когда мнеудавалось познакомиться с новым человеком, то первым делом я засыпал егословами, стараясь установить какие-то отношения. Я не знал принятых в обществеправил общения, в частности того, чего не следует позволять себе с людьми,например, можно ли дотрагиваться до них руками. Мне просто очень хотелосьполучить новый и понятный для меня опыт прикосновений, что было естественно притом недостатке контактов с незнакомыми людьми, который я испытывал. <...>Примерно тогда же Феликс устроился на новую работу — он должен был ухаживать зафруктовым садом, принадлежавшим одному владельцу отдаленного ранчо. Мыпереселились на это ранчо и жили там в полном уединении, ближайшие соседиобитали на расстоянии мили от нас, но зато в нашем распоряжении оказалось 100акров земли. Местность, окружавшая нас, была на редкость пустынной. Из окнамоей спальни виднелись простиравшиеся до самого горизонта безлюдные владенияхозяина ранчо. <...> В семь лет я пережил самый худший день своей жизни,когда появился на свет мой сводный брат. Я могу совершенно откровенно заявить,что возненавидел его с самого момента рождения. И по сей день я продолжаюиспытывать ту же ненависть, чувствуя, что мне следовало бы убить его еще многолет назад. Школа, где я учился, была очень маленькой. Каждый ученик имел своюотдельную кабинку. Именно там я научился многое делать собственными руками, номоим настоящим родным домом стала Природа. Наш дом стоял на пригорке. К востокуот него начинались горы, спускавшиеся террасами, внизу простирались леса. Мы сФеликсом часто ходили на охоту. Он научил меня стрелять. Дедушка тоже частопривечал меня. Сейчас его уже нет в живых. Но именно он сделал то кольцо, скоторым я не расстаюсь до сих пор. Он был для меня образцом в жизни.<...> Мне казалось, что круглый год я живу в летнем лагере. Одно былоплохо — я не могникому показать мои владения, мои земли и ручьи. Мне поручали выполнятьпосильную работу —обходить территорию в сопровождении собак и проверять, не сломан ли где-нибудьзабор. Позже я научился водить трактор, а затем и грузовик. То время моей жизнибыло очень счастливым. Я любил все то, что окружало меня. О таком мог толькомечтать любой мальчишка. Ведь двор, на котором я играл, был несравненно больше,чем у всех ребят вместе взятых. Горы составляли его переднюю часть, долинаслужила задним двором, ну а еще были леса и реки! В определенном смысле, всеэто было нашим. Контракт, заключенный с Феликсом, практически являлсяпожизненным, при условии рачительного-ухода за садом, своевременного сбора исдачи урожая хозяину. Вот так мы и жили, в тиши и уединении — наша семья, наши животные, нашдом. Даже звезды казались мне моими собственными. В те далекие времена ячувствовал себя в полной безопасности и никоим образом не беспокоился озавтрашнем дне. И все же темные тучи перемен в конце концов настигли нас. Этогодня я не забуду никогда. Однажды среди ночи мать разбудила всех нас. Она искалаФеликса. Но он исчез, как в воду канул. Мы искали его несколько дней подряд, нотак и не нашли — онпросто уехал и бросил нас на произвол судьбы. Последовавшие перемены быливесьма плачевными. Мы не могли больше оставаться на ранчо и были вынужденыпереехать. Опять последовала смена школы, и вновь я остался без друзей. Мыстали быстро катиться вниз по социальной лестнице. Мать подыскала новое жилье,но оно оказалось самым худшим из всех, где мне приводилось жить до тех пор.Вдобавок мою любимую сестру отослали жить к бабушке. До этого времени слово"бедность" у меня связывалось только с другими людьми. От одной только мысли оней меня коробило, поскольку во мне укоренилось представление, что все беднякив чем-то ниже меня. Как же можно иметь с ними дело Всю мою предшествовавшуюжизнь меня ограждали от общения с простыми, бедными людьми, и теперь однатолько мысль о том, что мы стали похожими на них, поначалу порождала во мнеотвращение. Даже школа, которую я до тех пор посещал, не была общедоступной. Вней проводились индивидуальные уроки и занятия в небольших группах, а учебнаяпрограмма порядком опережала обычную школу. Да, никогда раньше мы не жили вподобных условиях. Мы стали частью простонародья. <...> В это время яначал очень интересоваться историей древних культур. Особенно картами,отражавшими события тех лет. Тогда я лелеял мечту стать учителем истории,особенно истории древних войн. Я подбирал книги по военной истории Европы и былпоглощен фактами из жизни и идеями великих людей. Подробнейшим образом я изучалбиографии Цезаря, Карла Великого и Наполеона. Меня приводило в восторгвозрождение культур и наций. Я бы с удовольствием делал доклады перед всемклассом, но у меня тогда были проблемы с заиканием, и этот дефект речи начистолишал меня такой привлекательной возможности. Иногда заикание становилосьнастолько сильным, что я не мог произнести до конца даже самого короткогопредложения. Но особенно дирекции школы не нравилась мое поведение вне ее стен.Войны, которые мы устраивали на площадке для игр, были "притчей во языцех".Однако на школьной площадке родилась новая "нация" — моя, и, подобно всем хулиганам,те, кто принадлежал к ней, начали теснить более слабых.

Во время одного из своих пребываний вбольнице Кастро написал мне о своей матери и о проблемелприкосновений.

а

Как подсказывает мне память, очевидно,существовало такое время, когда прикосновения других людей не вызывали у меняотрицательных чувств. Позднее мое негативное отношение привело к серьезнымтрениям с матерью. Еще будучи ребенком, я обнаружил, что не переношу, когда комне кто-нибудь прикасается. При этом до сих пор у меня сохраняется чувство, чтоприкосновения нарушают мою неприкосновенность, и надо мной совершается насилие.Естественно, это не должно было иметь отношения к матери. Но тем не менее,именно таким образом я реагировал, если она хотела обнять меня или простоприблизиться, чтобы проявить свою любовь, которая, увы, не была слишкомкрепкой. Я оказывался совершенно не в силах совладать с охватывающим чувством,которое и сейчас остается неизменным. И в те редкие мгновения, когда мама хочетвыразить свои чувства, я тотчас отстраняюсь и ощущаю сильное раскаяние, увидевобиду на ее лице и слезы в глазах. Огорчив ее, я начинаю ненавидеть себя за то,что совершенно не могу удержаться, чтобы не отстраняться от нее. А ведь насамом деле мне очень хочется, чтобы она обняла меня и ощутила ту любовь,которую я в действительности испытываю к ней. И еще более удручает меня то, чтосейчас эти минуты проявления нашей обоюдной привязанности остались далеко впрошлом. Ну, а что касается остальных, то избегая их прикосновений, я неиспытываю какого бы то ни было раскаяния. Я полагаю, что раз я не дал такогоразрешения, то подобные действия с их стороны с полным правом можно считатьнасилием. С другой стороны, воспоминания, связанные с тем, как я впервые пошелв школу, подсказывают, что в то время именно я первым притрагивался кокружающим. Это составляло неотъемлемую часть моего общения. Я ощущал, чтонуждаюсь в том, чтобы прикоснуться к собеседнику. Причины этого желанияостаются для меня загадкой. Однако стоит отметить, что в школе я трогалпреимущественно девочек с длинными волосами, носивших красивые платьица. И,конечно же, всегда получал жестокие нагоняи от учителей. Между тем, они толкомтак и не объяснили мне тогда, почему это является плохим поступком, а простозаявляли, что этого делать нельзя. Как и полагалось, вслед за долгой и шумнойлпроработкой обычно следовало суровое наказание. То и дело я ощущал прелестьдиректорских розог. Таким образом, можно сказать, что в меня буквально впиласьмысль о том, что прикасаться к другим людям отвратительно. Следует еще принятьво внимание, что это убеждение не осознавалось мной, а скорее находилось вподсознании. Но из него логически вытекало, что поскольку притрагиваться кдругим дурно, то это же самое можно отнести и к прикосновениям других людей комне. Этот вывод совершенно не оставлял места для тех, кто с любовью тянулся комне. И в первую очередь, конечно, для матери. В конце концов, поскольку яникогда не углублялся в эту проблему, так и не придя к ее разрешению, онаосталась во мне навсегда, как незаживающая гноящаяся рана, со временем всебольше дававшая о себе знать — по-видимому, в силу разных причин, а не только из-заиздевательского отношения учителей в школе. Возможно, ее корни скрывались ещеглубже, в моем далеком прошлом, покрытые мраком забвения. Но после случившегосяпроисшествия я всерьез обдумывал эту проблему и стал работать над ееразрешением теперь, в дни долгожданного мира между мной и матерью. Pages:     | 1 |   ...   | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 |   ...   | 36 |    Книги по разным темам