Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 33 |

Его нельзя было назвать хитрым. ДокторУайтхорн никогда не притворялся в желании научиться. Он был в определенномсмысле коллекционером и собирал свои бесценные экземпляры годами. УЕсли тыпозволяешь пациентам учить себя — это обоюдный выигрыш. Свои­ми историями они не тольконаставляют тебя, они рас­сказывают о своей болезниФ.

В 1970 году, спустя пятнадцать лет (доктораУайтхорна уже не было в живых), я стал профессором психиат­рии. Тогда в моей жизни появиласьженщина по имени Паула, чтобы продолжить мое образование. У нее был ракмолочной железы, о котором она предпочитала не говорить. Ее болезнь я заметилне сразу, но был твердо уверен, что она назначила себя мне внаставники.

Паула пришла на прием, узнав от социальногоработ­ника вонкологическом центре, что я собирался создать терапевтическую группу для людейс терминальными стадиями заболеваний. Когда она впервые зашла в мой кабинет, ябыл невольно очарован ее появлением: тем, как она достойно вела себя, еесияющей улыбкой, ее безудержным ребячеством, сверкающими белымиволо­сами и чем-тотаким, что я назвал для себя яркостью, льющейся из ее мудрых глубоких голубыхглаз.

Я заинтересовался ею, как только онапроизнесла первые слова: УМеня зовут Паула Уэст, у меня терми­нальная стадия рака, но я нераковый больнойФ. И, дей­ствительно, в течение многих лет странствий с ней я ни разу неотносился к ней как к пациенту. Паула коротко рассказала историю своей болезни:пять лет назад ей по­ставили диагноз — рак молочной железы. Затем удале­ние груди, рак второй груди,удаление второй груди. На­ступило время химиотерапии с ее ужасающими побоч­ными явлениями: тошнотой, рвотой,выпадением волос. Вслед за этим облучение. Но ничто не могло сдержать развитиеболезни. Ее рак просил есть. И, хотя хирурги пожертвовали уже всем, чем могли:грудью, лимфати­ческими узлами, надпочечниками, — он требовал еще иеще.

Представляя нагое тело Паулы, я виделплоть, ис­пещреннуюшрамами, без грудей, без мяса, без мышц, ребра, выпирающие как доскипотерпевшего корабле­крушение галеона, ниже — покрытый хирургическими рубцамиживот, и все это покоилось на широких, не­складных, раздувшихся от обилиястероидов бедрах. Ко­роче говоря, это была пятидесятипятилетняя женщина без груди,надпочечников, матки и, я уверен, либидо.

Мне всегда нравилось в женщинах изящное,упругое тело, пышная грудь и явная чувственность. Но удивительная вещьпроизошла со мною, когда я в первый раз увидел Паулу: она оказалась самойпрекрасной, и я влю­бился.

Мы встречались каждую неделю. Напротив ееимени я ставил слово УпсихотерапияФ. Она садилась в кресло пациента натрадиционные пятнадцать минут. Наши роли были неясными. Например, никогда неподнимал­ся вопросоплаты. С самого начала я знал, что это был не обычный договор междупсихотерапевтом и пациен­том. Я с большой неохотой затрагивал некоторые темы в ееприсутствии: деньги, брачные узы, общественные от­ношения, плотские удовольствия.Мне они казались вульгарными и безвкусными.

Мы обсуждали другое: жизнь и смерть, мир,превос­ходствочеловека над другими людьми, духовность — это было то, что волновалоПаулу. Мы встречались вчетве­ром каждую неделю. Именно вчетвером: она, я, ее смерть и моя. Онастала куртизанкой смерти: она рас­сказывала мне о ней, научила думать о смерти и не бо­яться ее. Она помогла мне понять,что наше представле­ние о смерти неверное. Хотя это и небольшое удовольст­вие — находиться на краю жизни,— все же смерть небезобразное чудовище, уносящее нас в ужасное место. Паула научила менявоспринимать смерть как она есть, как определенное событие, часть жизни,завершение воз­можностей. УЭто нейтральное событие, — говорила она, — которое мы привыкли окрашивать вцвета страхаФ.

Каждую неделю Паула входила в мой кабинет сши­рокой улыбкой,доставала из плетеной сумки свой днев­ник, укладывала его на колени иначинала разговор о переживаниях и размышлениях прошедшей недели. Я слушалочень внимательно и старался найти подходя­щий ответ. Если я выражал сомнениепо поводу пользы моей работы, она озадаченно смотрела на меня, затемодобрительно улыбалась и снова возвращалась к своему дневнику.

Вместе мы заново переживали ее столкновениес бо­лезнью: первоепотрясение и недоверие, постепенное искажение ее тела, принятие этого факта ипривыкание к фразе УУ меня ракФ. Она говорила о заботе друзей и мужа. Идействительно, трудно было не любить Паулу. (Конечно, я не кричал о своейлюбви, она узнала о ней намного позже, когда уже не верила мне.)

Потом она рассказывала о тех ужасных днях,когда болезнь обострялась. Они были ее Голгофой, тем испы­танием, через которое проходиливсе пациенты с обо­стрением: комнаты облучения, чувствующие неловкость друзья,стоящие в стороне доктора и оглушительная ти­шина постоянной секретности. Онасо слезами на глазах рассказывала, как на приеме хирург сообщил ей, что сделатьбольше ничего нельзя и ему нечего ей предло­жить. УЧто происходит с врачамиПочему они не пони­мают важности своего присутствия Они представить себе не могут,как они нужны именно в тот момент, когда им больше нечегопредложитьФ.

Паула рассказывала о том, что ужас отосознания близкой смерти усиливается с удалением от привычной жизни.Одиночество и изоляция умирающего пациента усиливаются попытками скрытьприближение смерти. Но ее невозможно скрыть, она вездесуща: нянечки,го­ворящиеполушепотом; практиканты, на цыпочках про­ходящие в твою комнату; бесстрашноулыбающаяся семья, попытки посетителей поднять тебе настроение. Одна мояпациентка, больная раком, знала, что смерть уже близко. И однажды ее врач,который обычно закан­чивал осмотр шутками и веселым подбадриванием, в конце простопожал ей руку.

Больше, чем смерти, люди боятсяодиночества, неиз­менного спутника болезни. Мы стараемся пройти по жизни рука обруку с кем-либо, но умирать нам прихо­дится поодиночке. Паула рассказаламне, что изоляция умирающего может быть двух видов. Пациент сам стараетсяотделиться от живых, не желая втягивать семью и друзей в свои страхи и жуткиемысли, или друзья, чувст­вуя свою бесполезность, неуклюжесть и неуверенность в том, чтоговорить и как себя вести, стараются избегать общения, желая находитьсяподальше от Упредваритель­ного просмотра собственной смертиФ.

Одиночество Паулы не заканчивалось. Хотямногие от нее отказались, я был постоянно рядом. Как хорошо, что она нашламеня! Мог ли я тогда знать, что наступит время, и Паула представит меня своимПитером, отка­завшимсяот нее не один раз

Она с трудом могла подобрать слова, чтобырасска­зать о своемодиночестве. Однажды она принесла мне литографию, созданную ее дочерью, накоторой не­сколькостилизованных фигур забрасывают камнями святую, маленькую женщину, чьи хрупкиеруки не могут защитить ее от каменного дождя. Эта картина до сих пор висит вмоем кабинете, и, глядя на нее, я вспоминаю слова Паулы: УЭта женщина— я, бессильная передна­падениемФ.

Священник помог ей выбраться из мрачныхмыслей. Знакомый с мудрым афоризмом Ницше, что тот, кто знает УпочемуФ, можетсправиться с любым УкакФ, он из­менил ход ее мыслей. УТвой рак — это твой крест, — го­ворил он, — твое страдание — это твоепревосходствоФ.

Эта формулировка — как ее назвала Паула,Убожест­венное сияниеФ— изменила все. Когдаона объяснила принятие своего превосходства и посвящение себя об­легчению страданий онкологическихбольных, я понял, что не она была моим проектом, а я был ее. Я могпо­мочь Пауле, нотолько не выражая поддержку, заботу или преданность. Я должен был позволитьучить себя.

Возможно ли, чтобы тот, чьи дни сочтены,чье тело пропитано раком, проживал Узолотое времяФ Паула смогла это сделать.Она учила меня, что смерть честно позволяет прожить остаток жизни богаче. Яскептически к этому относился, подозревая, что ее рассуждения о УзолотомвремениФ были лишь духовной гиперболой.

— ЗолотоеНа самом деле Да ладно, Паула, что может быть золотого в смерти

— Ирв,— упрекала она меня,— ты не прав. Пойми,что не смерть золотая, а ощущение полноты жизни перед лицом смерти. Подумай,как остро ты ощущаешь бесценность последних дней: последняя весна,послед­ний полет пухаодуванчика, в последний раз опадают цветы глицинии. Золотое время — это также время вели­кого освобождения, когда тысвободно говоришь нет всемтривиальным обязательствам и посвящаешь себя полностью тому, о чем мечтал всюжизнь — общению сдрузьями, наблюдению за сменой времен года, за волне­нием моря.

Она критиковала Элизабет Кубле-Росс, жрицусмер­ти, которая, непризнавая золотые стадии, развивала концепцию негативизма клинического подхода.Паула никогда не испытывала гнева по поводу стадий смерти, описанныхКубле-Росс: злость, отрицание, попытка УторговатьсяФ, депрессия, принятие. Онанастаивала на том, и в этом я с ней полностью согласен, что подобная строгаякатегоризация эмоций может привести к дегума­низации отношений пациента иврача.

Золотое время Паулы стало временемнепрерывного личностного исследования: она видела во сне, как блуж­дает по бесчисленным залам иобнаруживает в своем доме новые, незнакомые комнаты. Также это быловре­мя приготовления:ей виделось, как она убирает дом от основания до чердака, преобразуя кабинеты итуалеты. Она с большой любовью подготавливала своего мужа. Наступал момент,когда силы позволяли ей пройтись по магазинам или приготовить еду, но онапреднамеренно сдерживала себя, давая ему возможность стать самостоя­тельным. Она гордилась егоуспехами и рассказывала, что он начал говорить о ее, а не об их уходе. Я слушал с широко раскрытымиглазами и не верил своим ушам. Мог ли человек из мира героев Диккенсасуществовать в наше время Психологические тесты редко уделяют вни­мание такому качеству личности,как совершенство. Сначала я пытался найти скрытые мотивы, как можно незаметнеевыискивая недостатки и пробелы во внеш­ней стороне ее святости. Ничего необнаружив, я понял, что не было никакой внешней стороны, и, прекративисследование, позволил себе наслаждаться совершенст­вом Паулы.

Она верила, что приготовление к смерти— процесс явный иопределенно требует внимания. Узнав, что рак распространился на спинной мозг,Паула написала сво­емутринадцатилетнему сыну прощальное письмо, кото­рое даже меня заставилорасплакаться. В конце письма она напомнила ему, что легкие зародыша не могутды­шать, а его глазане могли видеть. Эмбрион не может себе представить своего будущегосуществования. УТак можем ли мы, — продолжала она, — приготовить себя к существованию, находящемуся вне нашеговоображе­ния, запределами наших представленийФ

Меня всегда сбивала с толку религиознаявера. Мне всегда казалось очевидным, что религия направлена на создание удобстви сглаживание неприятностей челове­ческого существования. Однажды, когда мне было две­надцать или тринадцать лет, япомогал отцу в магазине и разговорился с солдатом, только что вернувшимся сфронта, о существовании бога. Я рассуждал с присущим мне скептицизмом, и вдругон протянул мне мятую, по­тертую картинку с изображением Девы Марии и Иисуса, которую онпронес через всю войну.

— Переверниее и прочитай. Прочитай вслух, — по­просил солдат.

— В окопахнет атеистов, —прочитал я.

— Верно! Вокопах нет атеистов, — повторил он медленно, чеканя каждое слово. — Христианский бог, ев­рейский бог, китайский бог, любойдругой бог — но всеже бог!

Я был очарован этой невзрачной картинкой,пода­ренной мненезнакомцем. Возможно, это было предзна­менование, возможно, божественноепровидение сни­зошлона меня. Два года я носил ее в своем бумажнике, постоянно вытаскивая иобдумывая написанные слова. Потом, в один прекрасный день, я спросил себя: УНуЕсли эти слова —правда и нет атеистов в окопах Есть ли вещи, поддерживающие скептицизмКонечно, вера увеличивается вместе со страхом. В этом все дело: страх порождаетверу, нам необходим бог. Вера, пылкая, чис­тая или потребительская, не даетответа на вопрос о су­ществовании богаФ. На следующий день в книжном ма­газине я достал из бумажникатеперь уже бесполезную картинку и аккуратно вложил ее между страницами книгипод названием УМир умаФ, где, возможно, кто-то с душой воина и нашел ее,использовав затем с большей пользой.

Несмотря на то что идея смерти внушала мнестрах, я предпочитал бояться, а не верить абсурдным идеям. Я ненавиделнепоколебимое утверждение: УВерую, ибо абсурдноФ. Безусловно, религиозная верадовольно мощ­ныйисточник удобств. Мой агностицизм не мог дрог­нуть. Сколько раз в школе во времяутренней молитвы у меня вызывал тошноту вид учителей и одноклассников с низкосклоненными головами, шепчущих слова молит­вы. Вызывало ли это зрелище укого-то кроме меня по­добные эмоции В это время в газетах появились фото­графии всеми любимого ФранклинаРузвельта, посеща­ющего церковь: и правда, стоило воспринимать веру Ф. Р. оченьсерьезно.

А что же точка зрения Паулы Как же ееписьмо сыну, как же неизвестная цель, ждущая нас впереди Фрейда очень удивилабы метафора Паулы —на религиозной почве я всегда с ним мысленно соглашался — УНам хочется существовать, мыбоимся небытия, и поэ­тому выдумываем прекрасные сказки, в которых сбыва­ются все наши мечты. Неизвестнаяцель, ждущая нас впереди, полет души, рай, бессмертие, бог,перевопло­щение— все это иллюзии,призванные подсластить го­речь смертиФ.

Паула всегда с пониманием относилась кмоему скеп­тицизму имягко напоминала мне, что, хотя ее вера ка­жется неправдоподобной, ее нельзяопровергнуть. Не­смотря на мои сомнения, мне нравилось слушать мета­форы Паулы, и я делал это сбольшей терпимостью, чем когда-либо. Это было похоже на бартер: я продавалма­ленький кусочексвоего скептицизма за возможность быть рядом с Паулой. Произнося время отвремени ко­роткиефразы: УКто знаетФ, УИ где же все-таки ложьФ, УУзнаем ли мы когда-нибудьФ— я завидовал еесыну. Осознавал ли он свое счастье — иметь такую маму Как бы я хотелоказаться на его месте.

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 33 |    Книги по разным темам