
и общих форм социального развития человечества22. Какоезначение имеют тут расы
Истинное объяснение надо искать здесь в законахсоциологии.
Несмотря на известные преувеличения, в которых можноупрекнуть Фюстель де
Куланжа, его основное положение остается верным, и мыдолжны именно в социологии
(существование которой как отдельной науки, он, впрочем,не признавал) искать
наиболее глубоких причин национального развития,составляющего часть
общечеловеческого. Но с этой точки зрения германскоевлияние в Галлии имело
действительно второстепенное значение. Фюстель де Куланж,так же как и другие
историки, не принял, однако, в соображение этническоговлияния франков. Именно
потому, что они проникали в среду галлов мало-помалу ипостепенно смешивались с
населением, завоевывая его, так сказать, физиологически,они должны были внести
новые элементы в состав французского народа. Белокурая идлинноголовая раса
мало-помалу была ослаблена в нем и истощена как военнымиэкспедициями, так и
быстрым размножением массы брахицефалов, кельто-славян.Франки, подобно
норманнам, только поддержали или усилили пропорциюдолихоцефалов во Франции, но
этим они, быть может, избавили нас от слишкомкельтического темперамента. Их
кровь, вероятно, усилила дозу энергии, инициативы,серьезности и твердости,
входившую в состав галльского характера.
На основании многочисленных останков, собранных вмеровингских кладбищах, можно
заключить, что франки были высокого роста, массивноготелосложения, с очень
развитыми мускулами. Черты их лица были иногда грубы, асамые лица немного
широки и приплюснуты, скулы довольно выдающиеся, орбитыглаз углублены и низки,
носовые отверстия шире, чем у какого-либо другогоевропейского народа, за
исключением финнов и лапландцев. Они очень длинноголовы;их тип встречается на
берегах Эльбы; его можно проследить на восток до Галиции.Галлы, также очень
длинноголовые, имели большую черепную вместимость, а ихлица и носовые отверстия
были уже; они походили на фризов.
Быть может, не безопасно было бы изменить пропорцию этихтрех своего рода
химических эквивалентов, какими являлись кельтская кровь,германская и
средиземноморская. Физиологическая гармония расыобусловила умственную гармонию.
Мы должны избегать двойной ошибки: приписывать римлянамэтническое влияние на
наш национальный характер, в то время как им принадлежиттолько умственное и
политическое влияние; и приписывать франкам или германцамзначительное моральное
и социальное воздействие на Галлию, тогда как за нимиследует признать главным
образом этническое влияние, проявлявшееся впрочем вдовольно узких пределах.
Влияние французского климата вполне соответствоваловлиянию расовых элементов.
Не слишком холодное и не слишком жаркое небо должно былоблагоприятствовать
нервно сангвиническому темпераменту, страстному и в то жевремя уравновешенному,
в котором флегматический элемент сообщает некоторуюнеустойчивость воле, а
серьезность северянина уравновешивается живостью южанина.
У шестиугольника, составлявшего Галлию, три стороныомываются морем, а три
другие -- континентальные; одна из последних, всегдаоткрытая, держала Галлию в
постоянной тревоге и мешала ей замкнуться в себя. КлиматГаллии представлял
также шесть различных оттенков, начиная с влажного климатаБретани и сурового
климата Арденн и кончая сухим и солнечным климатомПрованса. Таким образом,
Галлия подвергалась влиянию двух морей, одного туманного идругого -- всегда
голубого, так же как влиянию горного воздуха и воздухаравнин. При всех других
равных условиях, такого рода климатические условияблагоприятствуют развитию
уравновешенного расового характера. В общем, это --умеренный климат, средний
между северным и южным, так же как сама Галлия служиласоединительным звеном
между германскими или англосаксонскими и латинскиминародами. Ее внутренняя
разнохарактерность не лишена, однако, единства и имеетсвой центр тяжести. Три
ее главных речных бассейна с соответствующими тремянизменностями, которые
сравнивали с тремя колыбелями народов, сообщаются междусобой легко переходимыми
горными перешейками. Лион, а затем Париж должны былисделаться главными центрами
экономической и политической жизни. Если принять вовнимание, наконец, что раса
белокурых долихоцефалов, по-видимому преимущественноокеаническая, раса смуглых
брахицефалов -- континентальная и горная, а колыбелью расысмуглых долихоцефалов
служит Средиземное море, то легко будет заметитьестественную гармонию между
почвой и климатом, с одной стороны, и этими тремяэтническими группами, с
другой, так же как понять возможность обращения этойтройственности в единство.
Еще древние восхищались географическим положением Галлии."Можно подумать, --
говорит Страбон, которого нельзя считать плохим пророком,-- что божественное
предвидение воздвигло эти цепи гор, сблизило эти моря инаправило течение этих
рек, чтобы сделать когда-нибудь из Галлии самое цветущееместо в мире".
Это смешение климатов, из которых ни один не отличалсякрайней резкостью, и это
смешение рас, из которых ни одна не пользоваласьисключительным и безусловным
влиянием, избавляло Галлию, более чем какую-либо другуюстрану, от роковых,
непреодолимых последствий чисто физического характера,обусловленных
географической средой или этническим происхождением; в тоже время она была
доступна всем влияниям в духовной области и сделаласьстраной общественности по
преимуществу. При ее универсальных способностях, онавосприняла все идеи, уже
приобретенные человечеством, и затем, в свою очередь,проявила инициативу и
творческую деятельность.
КНИГА ТРЕТЬЯ
ФРАНЦУЗСКИЙ ХАРАКТЕР
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПСИХОЛОГИЯ ФРАНЦУЗСКОГО УМА
Попытаемся выяснить истинную историческое лицофранцузского ума со всеми его
достоинствами и недостатками, и постараемся определить,изменилось ли оно в
настоящее время.
С точки зрения впечатлительности, мы по-прежнему остаемсялегко возбуждаемой
нацией, о которой говорил Страбон, и немцы упрекают нас занашу Erregbarkeit.
Это -- вопрос темперамента. Физиологическое объяснениеэтого факта надо,
по-видимому, искать в крайней, наследственнойнапряженности нервов и чувственных
центров. Прибавим к этому, что у нервных сангвиниковзамечается врожденная жажда
ко всем возбуждениям приятного характера и физическоеотвращение ко всем
тягостным и угнетающим впечатлениям. Можно поэтомуожидать, что у французов
чувства, возбуждающие и усиливающие жизненнуюдеятельность, будут играть
преобладающую роль, в ущерб чувствам, останавливающим илизадерживающим порыв и
требующим усилия, а в особенности ведущим к более илименее продолжительному
понижению жизнедеятельности. Вследствие этого мы, подобнонашим предкам, всегда
егко доступны удовольствию и радости во всех их формах,преимущественно же
наиболее непосредственных и не требующих усилий. В общем,мы остались менее
способными к сосредоточенной страсти, нежели квосторженному порыву; я понимаю
под последним быстрое и иногда скоропреходящее возбуждениепод влиянием
какой-либо великой идеи и вызываемого ею чувства. Изменитеидею и дайте уму
другое направление, представивши новые соображения, инаправление чувства также
изменится, потому что оно было не столько проявлениемвнутреннего бытия, сколько
результатом идейного стимула.
Второй чертой французской впечатлительности является и донастоящего времени ее
центробежный, экспансивный характер; это, по-видимому,главным образом кельтское
свойство. Впрочем оно довольно часто встречается унервно-сангвинического
темперамента, который характеризуется не замкнутостью иинтенсивностью чувства,
а скорее стремлением к его израсходованию, его внешнемупроявлению. Отсюда можно
вывести важное следствие. Соедините вместе большое числолюдей, обладающих
такого рода впечатлительностью, требующей внешнего исхода,необходимым
результатом этого будет их быстрое и интенсивноевоздействие друг на друга; это
значит, что между ними быстро установится взаимнаясимпатия, и все эти люди
будут охвачены одними и теми же чувствами. Сильноеразвитие социального
инстинкта во Франции, без сомнения, объясняется такжеинтеллектуальными и
историческими причинами, но его первоначальнй зародышследует искать, по нашему
мнению, в быстрой заразительности экспансивнойчувствительности, при которой
способность поддаваться влиянию и оказывать влияние надругих доходит до высшей
степени. В самом деле, существует ли на свете народ, накоторого сильнее бы
влияла коллективная жизнь, чем на французов, постоянноощущающих потребность в
общении и гармонии с окружающими Одиночество тяготит нас:единение составляет
нашу силу и в то же время наше счастье. Мы не способныдумать, чувствовать и
наслаждаться в одиночку; мы не можем отделить довольствадругих от нашего
собственного. Вследствие этого мы часто имеем наивностьпредполагать, что то,
что делает счастливыми нас, способно осчастливить мир, ичто все человечество
должно думать и чувствовать, как Франция. Отсюда нашпрозелитизм, заразительный
характер нашего ума, часто увлекающего другие нации,несмотря на прирожденную
флегму одних из них н на недоверчивую осторожность других.Обратную сторону
этого свойства составляет известная доброжелательнаятирания по отношению к
окружающим, заставляющая нас во что бы то ни сталодобиваться, чтобы они
разделяли наши чувства и мысли. Часто также те из нас, ктообладает менее
властной натурой, выбирают наиболее краткий путь и,недолго думая, начинают сами
разделять мысли и чувства других.
Народы бывают оптимистами, когда они обладают оченьразвитым
мускульно-сангвиническим темпераментом, а также когда ониокружены веселой,
радующей сердце природой; они склонны тогда жертвоватьбудущим, в котором они
никогда не сомневаются, ради настоящего момента. Эти чертыхарактера часто
встречаются во Франции и теперь. Вместе с хорошимрасположением духа мы легко
проникаемся надеждой, верим в себя, во всех и во все.Француз любит смеяться.
Впрочем веселость в высшей степени общественное чувство.Она предполагает два
условия: во-первых, преобладание экспансивности надсосредоточенностью; немец и
англосакс не отличаются смешливостью; второе условие --возможность смеяться и
даже смеяться над другими, не опасаясь с их сторонызлопамятства и мести; иногда
шутки обходятся слишком дорого; испанец и итальянец нелюбят смеяться.
Воля сохранила у французского народа тот порывистый,центробежный и
прямолинейный характер, каким она отличалась уже у галлов.Физиолог сказал бы,
что импульсивный механизм берет в нем верх надзадерживающим. Как и у наших
предков, храбрость часто доходит у нас до дерзости, алюбовь к свободе до
недисциплинированности; но так как наша воля проявляетсяскорее в виде внезапных
порывов, нежели медленных усилий, то мы скоро устаемхотеть и в конце концов
возвращаемся к заведенному порядку, к повседневной рутине.Недостаток
непосредственной воли заключается в чрезмерной внезапностирешений, отсюда
иногда то легкомыслие и сумасбродство, в которых насупрекают. Зато наша
непосредственная и экспансивная воля имеет топреимущество, что всегда следуя
первому движению, приводит к правдивости. Притворствотребует размышления и
сдержанности; хитрые планы предполагаютпредусмотрительность и настойчивость;
нам недостает этих способностей. Француз, согласно своемутрадиционному типу,
искренен и откровенен по темпераменту. Одно воображениеили желание блеснуть
перед толпой может заставить его более или менеесознательно извратить истину:
он фантазирует и прикрашивает; чаще всего это не расчет, аизбыток веселья. Он
всегда немного гасконец, даже когда по происхождению кельтили франк.
У натур, характеризующихся живой впечатлительностью ипорывистой волей, можно
ожидать встретить ум также решительный и прямолинейный,который, подобно лучу
света, устремляется вперед, не оглядываясь вокруг себя.Наше первое
интеллектуальное качество -- понятливость. Оно имеет своидостоинства и
недостатки; ею обусловливается быстрота усвоения, нопоследнее иногда бывает
недостаточно прочно; она сообщает уму как бы ковкость,которая при изменчивых
обстоятельствах может влечь за собой непостоянство; онаиногда мешает также
углубляться в подробности, позволяя слишком быстросхватить общие стороны.
Сент-Эвремон говорил: "Нет ничего недоступного умуфранцуза, лишь бы он захотел
дать себе труд подумать"; но он, по природе своей, малосклонен к этому:
уверенный в гибкости своего ума, всегда торопящийсядостигнуть цели, он
произносит слишком поспешные суждения. Если последниередко бывают не верны во
всех частях, то они часто неполны и односторонни. А таккак сторона, наиболее
доступная первому взгляду -- внешняя, то нельзяудивляться, что средние умы во
Франции часто оказываются поверхностными. Их спасаетверность и точность первого
взгляда, позволяющие в одно мгновение разглядеть то, длячего более
тяжеловесному уму потребовался бы час.
В умах, отличающихся быстротой и понятливостью, любовь кясности является
неизбежно: все туманное составляет для них препятствие,стесняет их естественный
размах и потому антипатично им. Равным образом, круг идей,благоприятствующих их
естественным свойствам, должен особенно нравиться им.Французы особенно склонны
ко всякому упрощению. Эта любовь к упрощению в своюочередь вполне согласуется с
отвлеченными и общими идеями, имеющими в наших глазах ещеи то преимущество, что
они наиболее легко передаваемы и, так сказать, наиболеесоциальны. Мы любим
ясность до того, что устраняем все, что может лишьнаводить на мысль;
неопределенное, смутное представление не имеет для насникакой цены, хотя бы оно
вызывало известные чувства и даже зачатки идеи. "Истина,-- сказал Паскаль, --
тонкое острие"; только это острие и ценится нами. Это былобы хорошо, если бы мы
Pages: | 1 | ... | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | ... | 42 |