“Рим” Григория Мелехова

Сочинение - Литература

Другие сочинения по предмету Литература

ом, что в дубраве оседло живут дезертиры. К ним и шёл Григорий, не желая возвращаться к Фомину”.

Если мы признаём, что идеальное в нашей душе от Бога, то тем самым признаём существование не всякого, а личного бога, точно также как мы выделяем из множества семей свою родную семью. И далее по всем звеньям естественно-исторических институтов, установленных не нами: друзья, товарищи, родной коллектив, родная деревня, родная страна, родная власть, родное правительство. Мы, как бы нынче сказали, “делегируем” вовне лучшее “из себя” с надеждой и верой на воздаяние по труду и бескорыстию нашему. Без этого невозможен полноценный обмен веществ в живом организме. В нашем “делегировании” есть элемент самоотречения, самоотверженности, выхода из эгоизма мелкого и ограниченного прозябания к подлинной человеческой свободе и бесконечности. Он не сулит благ в готовом виде, но предполагает нелёгкую работу души, усилие, сопряжённое с жертвенностью, подвижничеством, героизмом, трудовой доблестью с теми добротелями рода человеческого, какие несут на себе оттенок религиозного служения идеалу и нашему сокровенному надличному. И именно названные добродетели определяли качество новой, высшей человечности реальной жизни и русской литературы второй половины 30-х годов. Наряду с созиданием “мирового величия Отечества” шло великое строительство бесценной по исторической беспримерности народной души. И весьма непросто ответить на вопрос: почему в эпохе правления Сталина, якобы подавляющего всякую оригинальность, выходящую за ранжир некоего серого однообразия и собственного ничтожества, мы находим широкий круг выдающихся людей во всех областях человеческой и государственной жизнедеятельности, не говоря уже о поприще рутинного каждодневного труда, и ничего подобного не встречаем на пути, вдвое превышающем сталинский период своею временной протяженностью, кроме выдающихся производителей слов в эфире и на бумаге? А если и встречаем, то заметных, сколь ни странно, опять же благодаря Сталину, вернее, “титанической” борьбе с ним градус борьбы здесь очень важен как оценка степени дарования, господствующая на либеральном базаре жизни и заставляющая вспомнить разговор персонажей из романа П.Краснова “От двуглавого орла к красному знамени”:

“ А кто эти Муромцевы, Родичевы, ты не слыхал? спросил Саблин.

Нет, Саша, не слыхал. Учёные какие-нибудь, писатели.

Писатели!.. задумчиво проговорил Саблин. Ну, я понимаю Лев Толстой, Менделеев это имена со всемирной славой, а то... пошли, Бог их знает кто.

Ценз имеют, ядовито сказала Наталья Борисовна.

Какой? спросил Саблин.

В тюрьме сидели”.

Вероятно, Платонов выбрал более верную дорогу, когда искал объяснение феномена исторической эпохи 30-х, соотношения государства и “личности”, в “Медном Всаднике” Пушкина, “в существе его поэзии, объединившей... обе ветви, оба главных направления для великой исторической работы, обе нужды человеческой души. Разъедините их: получатся одни “конфликты”, получится, что Евгений либо убожество, либо “демократия”, противостоящая самодержавию, а Пётр либо гений чудотворный, либо истукан. Но ведь в поэме написано всё иначе”. Не потому ли Платонов оправдал эту эпоху и, выпутываясь из неразрешимых конфликтов и противоречий, из кошмарного беспросвета “Впрок” и “Котлована”, в конечном итоге принял сторону новой человечности “...Я видел, писал художник в рассказе “В прекрасном и яростном мире”, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей судьбе, я чувствовал свою особенность человека. И я пришёл в ожесточение...”

Кого же Платонов подразумевал под “избранными, возвышенными людьми”, сокрушаемыми “гибельными силами”? А всё того же “маленького” человека из массы: “Паровозные машинисты-кривоносовцы в начале своей работы следовали своему артистическому чувству машины, вовсе не заботясь о наградах или повышенной зарплате. Наоборот, и Стаханов, и Кривонос, и их последователи могли подвергнуться репрессиям, и некоторые стахановцы подвергались им, потому что враг сознательный и бессознательный, тёмный и ясный, был вблизи стахановцев, и посейчас ещё есть”. Этот элементарный комментарий легко истолковать в духе очередной акции Сталина по выявлению врагов и развязыванию нового витка классовой борьбы, если бы он не подтверждался действительностью и не обладал исторической проницательностью: нынешний либерал из любви к “маленькому” человеку готов заключить всех этих Стахановых и Кривоносов в золотую клетку и развозить их по всему белому свету в качестве экспонатов эпохи культа личности... и в порядке прибыльного бизнеса.

Автор двух незавершённых романов, стяжавших ему всемирную известность и беспрецедентную славу, Шолохов жил и работал в атмосфере исключительно повышенного к себе интереса и внимания, среди самых разных легенд и нелепых слухов вокруг собственного имени, под постоянным гнётом вездесущего обывательского любопытства. Будучи человеком проникновенного и глубоко жизненного ума, он прекрасно сознавал жуткую изнанку и страшную цену своей знаменитости на него возлагались большие надежды, с ним связывались великие ожидания, равные по своему значению реальному разрешению всех “проклятых вопросов” в драматической действ