Островский

Островский Мир и личность

Кризиса патриархального мир и патриархального сознания оста-

ется в центре авторского внимания и ва "Грозе". Но в этойа драме Остро-

вский придаета проблеме совершенно иноеа звучание, арассматриваета ее

под принципиально новым глом.

Классицистическая "окаменелость"а персонажей глубоко соответ-

ствуета всейа системе патриархального мира. Это его неспособность к

изменениям,, его яростное сопротивление любому чужеродномуа эле-

ментуа порабощаета всех, входящиха ва круга патриархального мира, фор-

мируета души, неспособные существовать внеа его замкнутого круга.

Безразлично, нравится им эта жизнь или нета - ва другой они жить просто

не сумеют. Герои пьесы принадлежата к патриархальномуа миру, и их

кровная с нима связь, иха подсознательная от него зависимость - скрытая

пружин всего действия пьесы;а пружина, заставляющая героева совер-

шать по большей части "марионеточные" адвижения, постоянно подчер-

кивать своюа несамостоятельность, несамодостаточность. Образная сис-

тем драмы почти повторяет общественную и семейную модель

патриархального мира. Ва центра повествования, кака и ва центр патриар-

хальной общины, помещены семья иа семейные проблемы. Доминанта

этого малого мирк -а старшая в семье, Марфа Игнатьевна. Вокруг нее

группируются н различнома отдалении члены семейств - дочь, сын,

невестк иа почти бесправные обитателиа дома: Глаш и Феклуша. Та же

"расстановка сил" организует и всю жизнь города: ва центре Дикой (и не

упомянутые ва пьесе купцы ем ровня), на периферии - лиц все менее

и менееа значительные, не имеющиеа денега и общественного положения.

от мир Калинова отгородился столь прочно, что вота ужа больше

век неа проникаета ва город ниа одно веяние живой жизни. Посмотрите на

калиновскома "прогрессист и просветителя"а Кулигина! Этота механик-

самоучка, чьи алюбовь к науке и страсть к общественномуа благу ставят

его н грань юродств ва глазаха окружающих, всеа пытается изобрести

"перпету-мобиль":а он, бедняжка, и неа слыхал, что в большома мире

давным-давно доказан принципиальная невозможность вечном дви-

гателя... Она вдохновенно декламируета строкиа Ломоносов и Держави-

на, и даже сам пишет стихи в их духе... И оторопь берет: будто не было

еще ниа Пушкина, ни Грибоедова, ни Лермонтова, ни Гоголя, ни Некра-

сова! Архаизм, живое ископаемое - Кулигин. И его призывы, ема идеи, его

просветительские монологиа оба общеизвестном, о давно открытом кажутся

калиновцам безумными новшествами, дерзостным потрясением основ:

"Дикой. Да гроза-то что такое, по-твоему? А? Ну, говори!

Кулигин. Электричество.

Дикой (топнув ногой). Какое ещеа там елестричество!а Ну кака же ты

не разбойник!а Гроза-то нама ва наказание посылается, чтобы мы чувст-

вовали, ты хочешь шестамиа д рожнами какими-то, прости господи,

обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А? Говори! Татарин?

Кулигин. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю.

Дикой. А за эти вот слова тебя к городничему..."

Ни громоотводы, ни Ломоносов, ниа вечный двигатель Калинову не

нужны:а всемуа этомуа попростуа нета места ва патриархальном мире. А что

же происходита з его границами?а Тама бушует океан, там разверзаются

бездны -а словом, "Сатан тама правита бал". Ва отличие от Толстого,

полагавшего возможным параллельное и независимое существование

двуха миров:а патриархального, замкнутого н себе и неизменного, и

современного, постоянно меняющегося, Островский видел иха принци-

пиальную несовместимость, обреченность застывшей, не способнойа к

обновлению жизни. Сопротивляясь надвигающимся новшествам, вы-

тесняющей его "всей стремительно несущейся жизни", патриархаль-

ный мира вообще отказывается этуа жизнь замечать, она творита вокруг

себя особоеа мифологизированноеа пространство, ва котором -а единст-

веннома -а можета быть оправдан его грюмая, врачебная всему чужому

замкнутость.

Вокруга Калинов творится невообразимое:а тама са неб падаюта це-

лые страны, населенные кровожадными народами: например, Литва

"на нас с неба пала... и где был какой бой с ней, там для памяти курганы

насыпаны". Тама живута люди "са песьими головами";а там вершата свой

неправедный суда султана Махнута персидский и султан Махнута турец-

"Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет а меня миллион,

тогда я поговорю". Этот миллион даста Кулигину н судилище "право

сноса", будет самым веским аргументом в его пользу. А пока миллиона

нет, мниц Кулигина "покоряется". Покоряются, ведя свою тихую

обманную игру, все: Варвара, Тихон, лихой Кудряш, покоряется затянутый жеа ва замкнутое пространство Калинова Борис. Катерина же

покориться неа может. Выродившаяся ва патриархальнома сознании в

пустой обряд Вера жива в ней, ее ощущение вины и греха прежде всего

личностно; она верует и кается с пылом первых христиан, не закосте-а !

невшиха ещеа ва религиозной обрядности. И это личностное восприятие

жизни, Бога, греха, долг выводит Катеринуа из замкнутоюа круга и

противопоставляета ее калиновскомуа миру. Ва нейа увидели калиновцы

явление куда болееа чужеродное, чема горожанина Борис или декламирующета стихиа Кулигина. Потому Калинова и организовался в судилище

над Катериной.

В блестящем этюде "А судьи кто?" В. Турбин тонко исследует тему

суда в "Грозе": "Никого не хочет судить Кулигин. Са смешечкой клоняется от роли судьи простушка Варвара: "Что мне тебя судить?а У меня

свои грехи есть." Но не има противостоять охватившемуа Калинов массовому психозу. А психоза разжигают две мельтешащих н сцене чудачки:

странниц Феклуш и барыня c лакеями."а Феклушины повествования

о Махнутах и людах с песьими головами представляются Турбину важнейшим элементом поэтики пьесы: "И глядятся друга в друга, будто в

зеркало, два мира: фантастический и реальный. И опять мы встречаемся со сборищем монстров, кентавров. Правда, на сей раз их причудливые Н

фигуры - только фон, на котором, по мысли скиталицы-странницы, С

яснее выступает праведность суда, творимого здесь, ва Калинове. Этот

суд затаился в ожидании жертвы. И жертва является: в раскатах грома,

в сверкании молнии раздается естественное, честноеа слово взалкавшей

очищения грешницы. А что было дальше, слишком известно. Где-то в

царстве Махнутова турецкого и персидского Катерину, может быть,

помиловали бы; но в Калинове пощады ей нет.

Гонимая в бездну, в пропасть всепроникающим, всенастигающим

словома самодеятельнома суда, грешниц ходита иза жизни:а "В омут

лучше... Да скорей, скорей!"'