Термин общинной соборности - в христианском понимании

О СОБОРНЫХ ОБЩИНАХ - В НИХ ОБРАЗЕЦ ПОДЛИННЫХ МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ, ПРОНИКНУТЫХ ЧУВСТВОМ СЕМЕЙНОСТИ, СЕМЕЙНОГО ЕДИНЕНИЯ, СОУЧАСТИЯ, БРАТСКОЙ ВЗАИМОПОДДЕРЖКИ, ИБО СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ - ВСЕГДА СОБОРНО, ПОДОБНАЯ СОБОРНОСТЬ - ЭТО СИМФОНИЯ ПРАВЕДНЫХ ДУШ, СОПРИЧАСТНЫХ РАНоНГЕЛЬСКОМУ ОБРАЗУ, ЧЕРЕЗ НЕОСУЖДЕНИЕ МЕНИЕМ В БЛИЖНЕМ - РАЗЛИЧАТЬ И ВИДЕТЬ ОТРАЖЕНИЕ ЧИСТОТЫ СОБСТВЕННОЙ ДУШИ (Т. Е. НАМ ОТКРЫТЫ В ДРУГИХ ЛЮДЯХ ЛИШЬ ТЕ КАЧЕСТВА ИХ ХАРАКТЕРА, КОТОРЫЕ ПРИСУТСТВУЮТ И В НАС САМИХ, ЕСЛИ МЫ ЗАМЕЧАЕМ В БЛИЖНИХ ТОЛЬКО ОДНИ ИХ НЕДОСТАТКИ И ПОРОКИ, ТО НАСТОЛЬКО МЫ САМИ ТРАТИЛИ СПОСОБНОСТЬ СОЗЕРЦАТЬ ПРЕКРАСНОЕ);...В НАС НАПРОЧЬ ОТСУТСТВУЕТ СПЛОЧАЮЩЕЕ ЧУВСТВО "ВСЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО БРАТСТВА", ВЕДЬ ЕСЛИ ДАЖЕ СОБАК ЛАСКОВО НАЗЫВАЕМ "БРАТЬЯМИ НАШИМИ МЕНЬШИМИ", ТО ПОЧЕМУ ЖЕ В ЭТОМ ЛЮБЕЗНОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ ОТКАЗЫВАЕМ БЕЗДОМНЫМ СОБРАТЬЯМ НАШИМ БЛИЖНИМ, ПОПАВШИМ В БЕДУ? - ПРИЗНАВ В НИХ НЕ ВСЕМИ ОТВЕРЖЕННЫХ "НЕГОДНЫХ СЛАБАКОВ", А - СРОДНИ СВОИМ ЗАБЛУДШИМ ДРУЗЬЯМ ИЛИ ОСТУПИВШИМСЯ СОБРАТЬЯМ!

 

Счастье - всегда  с о б о р н о, как результат плода обоюдно свободного взаимоотречения  к ж д о г о  ради блага ближнего, он любит - будучи сам кем-то любим; где неотчужденная самодостаточность каждого достигается только через причастность благу  о б щ н о с т и, где  о б щ е е  благо - тождественно благу  с о б с т в е н н о м у  в безусловном и довершенном блаженстве любящих и любимых. Когда  и х  благо - воспринимаем за  н ш е  совокупное благо тоже: мы сами преисполняемся чистой независтливой радостью - видя других радостными, счастливыми и благополучными; "...и лишь поскольку мы интенциональны, постольку мы и экзистенциальны; лишь в той мере, в какой человек духовно соприсутствует чему-то или кому-то, духовной или иной сущности, лишь в меру такого соприсутствия человек соприсутствует самому себе" (Виктор Франкл). Познание ближнего неотделимо от позиции отказа от обладания, это не похоже и на взаимовыгодную кооперацию или технически расчетливое сотрудничество, не сугубо тилитарной взаимовыгодностью, но бескорыстной  в з и м н о й  самоотдачей. Чистейшая любовь (c a r i t a s) - есть в духе  п о з н н и е  возлюбленного нами, осуществляемое во взаимовосприятии образа личности и её бытия как такового, вмещая во всей полноте, покрывая всю целиком, безусловно и непосредственно без изъятия, в этом взаимопроникающем взгляде полнота любви нерастворимо вмещает и сберегает в себе полноту образа другого, в которой благожелать счастья ближнему - равносильно желанию его для самих себя (т. е. не завидовать, благословлять и со-радоваться чужому счастью, если оно заслуженное; или даже саму жизнь ближнего - ценить гораздо более нежели свою собственную жизнь); преисполненная доброты, как бы льющейся чрез край ради заинтересованности во благе ближнего - любви свойственен некий  п р е и з б ы т о к, неиссякаемый источник, бьющий через край в порыве самоотвержения, как следствие её внутреннего духовного богатства, преизобильного великодушия, которым она жаждет поделиться со всеми другими, наполнить содержанием, всегда шире разливаясь и всё объемля... В котором некогда обособленные, отделенные и отчужденные любящие обретают совместно довершенную  п о л н о т у, через любовь-сродство, соделывающей некогда чужого-постороннего человека -  б л и з к и м  и  р о д н ы м, подобно единокровному брату, направленной открытостью к другому, присутствующему в качестве образа в памяти нашего сердца; и где каждый - словно  ж и в е т  д р у г и м, наполнен им, охватывает и покрывает его любовью, видит в заботе о нем содержание и смысл своей жизни; где любящие любят не что-то друг в друге, не за те или иные свойства, качества, черты, проявления, именно личности людей как таковых; где они отдают себя друг другу, взаимно одаривают собою, бескорыстно отрекаются от себя в пользу другого, и тем самым -  о б р е т ю т  себя в другом, состоятся как  р с к р ы в ш и е с я  личности; подобно некогда изолированно-отчужденно разведенным меж собою половинкам, с присущим им своеобразием сохраненной самобытной полноты, по двум полюсам полушарий (или долькам - если во множестве), и воссоединяющихся вновь восстанавливая нарушенную совершенную гармонию в целое сферы-шара для взаимовключающего духовного единства каждого из любящих, и потому -  с в о б о д н ы х  (назовем это духовным пространством, чем-то неизмеримо большим, чем они сами, где они ощущая себя едиными друг с другом обретают личностно-экзистенциальную свободу).

 

Бог создал нас, чтобы мы любили Его и друг друга. Один из главных ключей к счастью - любить других и заботиться о них. Любовь дает чувство довлетворения и самореализации, человек, который не любит, не будет доволен жизнью; любовь помогает прожить жизнь, наполненную смыслом, и обогатить жизнь людей вокруг нас. "...Наиболее фундаментальный вид любви, составляющий основу всех типов любви, это братская любовь - безоговорочная и безусловная. Под ней я разумею ответственность, заботу, важение, знание какого-либо другого человеческого существа, желание продлить его жизнь. Об этом виде любви идет речь в Библии, когда говорится: «возлюби ближнего своего, как самого себя». Братская любовь это любовь ко всем человеческим существам; ее характеризует полное отсутствие предпочтения. Если я развил в себе способность любви, я не могу не любить своих братьев. В братской любви наличествует переживание единства со всеми людьми, человеческой солидарности, человеческого единения. Братская любовь основывается на чувстве, что все мы - одно. Различия в талантах, образовании, знании не принимаются в расчет, главное здесь - идентичность человеческой сущности, общей всем людям. Чтобы испытать чувство идентичности, необходимо проникнуть вглубь - от периферии к центру. Если я постиг другого человека лишь поверхностно, я постиг только различия, которые разделяют нас. Если я проник в суть, я постиг нашу идентичность, факт нашего братства. Братская любовь это любовь между равными; но даже равные не всегда «равны». Как люди, все мы нуждаемся в помощи. Сегодня я, завтра ты. Но потребность в помощи не означает, что одни беспомощен, другой всесилен. Беспомощность это временное состояние; способность обходиться собственными силами это постоянное и общее состояние. И все же любовь к беспомощному человеку, любовь к бедному и чужому это начало братской любви. Нет достижения в том, чтобы любить человека одной с тобой крови. Животные любят своих детенышей и заботятся о них. Беспомощный любит своего господина, так как от того зависит его жизнь, ребенок любит своих родителей, так как он нуждается в них. Любовь, безоговорочная и безусловная, начинает проявляться, только когда мы любим тех, кого не можем использовать в своих целях. Примечательно, что в Ветхом Завете центральный объект человеческой любви - бедняк, чужак, вдова и сирота, и в конце концов национальный враг - египтянин и эдомитянин. Испытывая сострадание к беспомощному существу, человек чится любить и своего брата; любя себя самого, он также любит того, кто нуждается в помощи, слабое, незащищенное человеческое существо. Сострадание включает элемент знания и идентификации. «Вы знаете душу чужого, - говорится в Ветхом Завете, - потому что сами были чужаками в земле Египта... поэтому любите чужого!»" (Эрих Фромм). "...Нас согревает тепло наших связей - поэтому мы победители. Наша общность для нас же ощутима. Чтобы сплотиться в ней, нам, разумеется, предстоит найти для нее словесное выражение. Но это же потребует силий сознания и языка. Однако, чтобы сохранить в неприкосновенности основу нашей общности, мы должны быть глухи к шантажу, к полемике, к то и дело меняющимся словесным ловушкам. И прежде всего мы не должны отрекаться от того, что неотделимо от нас" (Антуан де Сент-Экзюпери). Как пишет свящ. Павел Флоренский (с прибавл.): "...Быть любимым значит быть ценимым самому чрез себя, т. е. быть ценимым не по каким-нибудь внешним для самого любимого причинам, именно из-за него самого (таким образом "филия" есть склонность, глубже поверхностно моральной оценки, непосредственно соединенная с самим любимым лицом и вызванная близкой совместной жизнью и единством, не с какими-то со стороны взвешиваемыми, оцениваемыми или рассчитываемыми его признаками, качествами и свойствами, которые несколько безличны и абстрактны; "филия" относится к внутренней проникновенности, раскрытию души другого и близости, не к аффективной, чувственной и патологической). В "филии", в таинстве "завета Дружбы", можно отметить следующие черты: 1) непосредственность происхождения, основанного на личном соприкосновении и обхождении, но не обусловленного одними лишь органическими связями, - естественность и искренность; 2) проникновенность в самого человека, не только сухая оценка его внешних качеств; 3) тихий, задушевный, не рассудочный характер чувства, сострадательное отдание себя для и ради него, но в то же время и не страстный, не импульсивный, не безудержный, не слепой и не бурный, - не как непостоянно-случайный порыв, но как определение принципа всей жизненной деятельности в целом, пронизанной этой жертвенностью; 4) личная близость и, при том, внутренняя, тесно-неразрывная духовная связь, внутреннее признание, личное прозрение, приязнь. Дружба дает человеку самопознание, она открывает где и как надо работать над собою. Но эта прозрачность "Я" для себя самого достигается лишь в жизненном взаимодействии любящих личностей. "Вместе" дружбы - источник её силы. Этим "скрепом" бывает восприятие друг друга в свете идеи о целом обществе, и тогда же не единичный индивидуум, сам по себе, всё общество, проецируемое на личность, является объектом любви (т. е. от поддержания заботы об одном человеке - тем самым зависит благополучие и всего общества в совокупном целом, - Прим. Авт.). Даже об общинной жизни св. Игнатий Богоносец, казывал на таинственную, чудотворную силу, получаемую христианами от жизни вместе: со-трудитесь друг другу, со-старайтесь, со-бегите, со-страдайте, со-отдыхайте, со-бодрствуйте, как Божьи домоправители и гости и слуги. Надо жить общею жизнью, надо будничную жизнь просветить и пронизать близостью, даже внешнею, телесною (выражением милости). И такое крупно-житие Церковью считалось и считается столь непреложно-необходимым, столь существенно связанным с лучшим в жизни, что даже над сопшим мы слышим Ея голос: Се что добро, что красно еже жити братии вкупе. Даже тогда, когда покончены все счеты с жизнью, даже тогда вспоминается, - со жгучим желанием, - о совместной жизни, об идеале дружбы. Нет ничего же, - нет самой жизни! Но, все же, остается тоска по дружескому общению. Не следует ли отсюда, что дружба-то и составляет последнее слово собственно-человеческой стихии христианства, вершину человечности? Пока человек остается человеком, он ищет дружбы. Идеал дружбы - не врожден человеку, априорен для него: это - конститутивный элемент его естества. Одиночество - страшное слово: "быть без друга" таинственным образом соприкасается с "быть вне Бога", тут - предел скорби, тут - какой-то нравственный обморок. Лишение друга - это род смерти, как вопиет душа св. царя-пророка Давида: "Господи, Боже спасения моего! Душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней. Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал, как человек без силы между мертвыми брошенный, как битые, лежащие во гробе. Ты положил меня в ров преисподний, во мрак, в бездну... Ты далил от меня друга и искренняго: знакомых моих не видно!" (См. Пс. 87)... Ионн Златоуст даже истолковывает всю христианскую любовь, как таинство дружбы. Дружба - дело жизни и её призвание каждому из нас, не нечто мимолетное или случайное. В самопожертвовании ап. Павла, в готовности его и в геенну броситься ради любимых, он видит "пламенную любовь" дружбы. В отсутствии такой дружбы он сматривает грех человечества и источник всех бедствий и даже ересей. Св. Климент Александрийский говорит: "Господь не сказал: дай или доставь (и только, без сверх того), или благодетельствуй, или помоги (и на этом остановись), нет, - но сделайся другом, потому что дружба выражается не в одном даянии, но в полном самопожертвовании и продолжительном сожительстве, ибо друга себе приобрести можно не единовременной щедротой, долговременным общением... Вот это истинные воины и стражи верные (друзья); ни один из них для нас не лишний, ни один не бесполезен. Один тебе здоровье может испросить у Бога, другой тебя тешать во время страданий, третий сострадательно плакать и о тебе вздыхать к Господу всего, четвертый вещам спасительным тебя научит, пятый прямодушно тебе напомянуть, иной от благорасположенности посоветовать, все могут тебя поистине бесхитростно, бесстрашно, нелицемерно, без лести и притворства любить. О сладкое служение людей, состоящих истинными другим друзьями! О, сколь счастливы своими расположениями те, кои веренность питают! Сколь чиста верность тех, кои Бога одного страшатся! Какой истинностью проникнуты слова тех, кто лгать не может! Какая красота в действиях тех, кои верены, что Богу служат, что Бога милостивляют. Богу гождают, не плотскому человеку служат, проникаясь нечистою к нему любовью, внутреннему духовному человеку, живущему в них Царю вечности!"... Быть вместе, со-пребывать требуется в общинной, приходской жизни: "Где двое или трое собраны во Имя Мое, - там Я есмь посреди них!" (См. Мф. 18:19), - Он посреди них, как душа "посреди" каждого члена одушевляемого ею тела, "двое или трое" есть нечто по существу более многознаменательное и могучее, победу самости и единодушие в симфонии "двух", есть нечто качественно-высшее, нежели "один", хотя именно христианство же создало идею абсолютной ценности отдельной личности; абсолютно-ценною (полноценною) личность может быть не иначе как в абсолютно-ценном общении, хотя нельзя сказать, чтобы личность была первее общения, или общение - первее личности. Но тем более это "со-" относится к дружеской жизни, где конкретная близость имеет особую силу, и тут это "со-" получает гносеологическое значение. Это "со-" разумеемое как каждодневное взаимное "несение тягостей" друг друга (Гал. 6,2), как взаимное послушание, со-прощение и со-служение смиривших себя друг перед другом, есть и жизненный нерв дружбы и крест её. Каждый из друзей безропотно смиряется пред своим спутником жизни, как слуга перед господином: тут вполне оправдывается пословица: "у кого спутник, у того - и господин". В этом-то и лежит послушание дружбы, несение креста Друга своего. Выражается эта беспредельность дружбы, по преимуществу, - в ношении немощей друга своего, - до беспредельности: во взаимном терпении, во взаимном прощении. Друг - верный товарищ, верный до конца и во всем, истинный друг познается лишь в несчастии, поэтому испытывать друзей есть знак недоверия и недостатка дружбы; ибо другу должно принадлежать высшее доверие и высшее прощение, - высшее доверие, какое можно оказать человеку, это, несмотря на худые суждения о нем, несмотря на явные факты, свидетельствующие против него, несмотря на всю действительность, говорящую против него, всё же верить в него, т. е. принимать на вид лишь суждение его собственной совести, его собственные слова, - высшее прощение в том, чтобы и это приняв, вести себя так, как если бы не было ничего, забыть о происшедшем. Ап. Петр вопрошает Господа: "Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семижды ли?" (Мф. 12:21), т. е. желает знать норму и границу прощения. Но это "до семижды", этот предел прощения именно и казывал бы на плотскую ограниченность прощающего грех против него, на отсутствие в нем истинной духовной любви, - было бы лишь видоизменением самости. Вот почему Господь отвечает апостолу: "Не говорю тебе: До семижды, но - до семижды семидесяти раз" (Мф. 18:22), т. е. без какой-либо ограничительности, без конца, всецелостно и всемилостиво. Таким образом, чтобы осудить человека за грех против судящего, необходимо встать на высоту не человеческую, божескую, необходимо ведать тайны Божии; осуждение заключалось бы в исполнении воли Божией, но ведать тайны Царства можно лишь в полной любви, доходящей у друзей (в братском содружестве) до симфонии во всем; эта симфония теперь не может быть осуществлена человеческими силиями, но лишь осуществляется, - в бесконечном смирении пред другом своим, в прощении греха против себя "до семижды семидесяти раз". В области простого со-работничества, простого товарищества Друг делается величиною большею по своей ценности, нежели последняя того эмпирически стоит. Помощь Друга приобретает таинственный и любезный сердцу оттенок; выгода от него делается святынею. Эмпирическое дружбы перерастает себя, пирается в небо и врастает корнями в земные, ниже-эмпирические недра....Таковы антиномичные двоицы (агапэ-филия) Благой Вести: равномерная любовь ко всем и к каждому в их единстве - сосредоточенная в один фокус любовь к некоторым, даже к одному в его выделении из общего единства; явность пред всеми, открытость со всеми - сокровенная личная тайна некоторых; величайший демократизм - строжайший аристократизм; безусловно все - избранные и из избранных избраннейшие; все равны в христианской общине, и, в то же время, вся филически-дружественная структура братской агапической общины иерархична и филархична, иерархия же основана на взаимном важении и благоговейном почтении, на со-служении друг другу, "если хочешь быть первым - будь последним, стань для всех слугою" (Мк. 10:43), "ибо многие же будут первые последними, и последние первыми" (Мк. 10:31) и т.д.; "проповедуйте Евангелие всей твари" (Мк. 16:15, ср. Кол. 1:23) - "не давайте святыни псам и не мечите бисера перед свиньями" (Мф. 7:6). Однако, для христианина всякий человек - ближний, но вовсе не всякий - друг; и враг, и ненавистник, и клеветник - всё же ближний, но даже и любящий - не всегда друг, ибо отношения дружбы глубоко индивидуальны и исключительны, хотя это и не отрицает дружелюбного, благожелательного, любезного отношения ко всем. Чем ярче и красочнее "раскрывшийся цветок души", тем очевиднее, тем бесспорнее антиномичность двух сторон любви, их двойственная сопряженность (личного и общественного): чтобы жить в среде братии (ближних), надо иметь Друга, хотя бы далекого; чтобы иметь Друга, надо жить в среде братии (ближних), по крайней мере быть с ними духом, помнить и молиться о них. В самом деле, чтобы ко всем относиться, как к самому себе, надо хоть в одном видеть себя, осязать самого себя, необходимо воспринимать в этом одном же осуществленную (хотя бы и частично) победу над самостью. Таким одним и является Друг, глубочайше агапическая любовь к которому есть следствие, побуждение и источник филической (филантропической) любви ко всем братьям (ближним)". Продолжение далее словами свят. Ионна Златоуста: "...Бог повелел нам это: со своей стороны, мы вас столько любим, что, если бы нужно было, отдали бы вам даже свои души. Так-то должен любить истинно любящий. Он не откажет даже в своей душе, если бы у него потребовали ее и если бы это было возможно. Но что я говорю: потребовали? Он сам вызовется на такое пожертвование. Ничего, подлинно ничего не может быть сладостнее такой любви. Для нее ничто не представляется прискорбным. Верный друг поистине – слада жизни. Верный друг поистине – твердый покров. Чего, в самом деле, не сделал бы искренний друг? Какого не доставил бы он довольствия? Какой пользы? Какой безопасности? кажи ты на бесчисленные сокровища, и все это – ничто в сравнении с искренним другом. Но скажем прежде, сколько довольствия заключает дружба в себе самой. Взирающий на друга просветляется от радости, тает от довольствия и соединяется с ним по душе каким-то особенным союзом, заключающим в себе неизъяснимое наслаждение. Он оживает духом и окрыляется даже при одном только воспоминании о нем. Я говорю о друзьях искренних, единодушных, готовых мереть друг за друга, горячо любящих друг друга. Не думайте опровергнуть мои слова, воображая себе обыкновенных приятелей, сообщников застольных, друзей по одному имени. Кто имеет такого друга, о каком говорю я, тот поймет мои слова. Хотя бы он видел его каждый день, он не пресытится; он желает ему того же, чего и себе самому. Я знал одного человека, который, призывая в молитве за друга святых Божиих мужей, молил их предстательствовать прежде за него, потом же за себя. Друг так мил, что даже места и времена становятся любезны от него. Как светлые тела разливают свет на окружающие предметы, так и друзья самим местам, в которых случалось им бывать, сообщают свою приятность. И часто бывает, что, посетив эти места без друзей, мы плачем, вспоминая о тех днях, в которые были здесь вместе, и рыдаем... От друга можно без зазрения и просить слуги, и принимать слугу. Когда они приказывают нам, мы им благодарны, – и скорбим, когда они стесняются. У нас нет ничего, что не принадлежало бы им. Часто, презирая все здешнее, мы однако не хотим расстаться с здешнею жизнью только ради них. Они вожделеннее нам самого света. Я говорю о друге искреннем. И не дивись этому. В самом деле, лучше для нас, чтобы солнце померкло, чем лишиться друзей; лучше проводить жизнь во тьме, нежели жить без друзей. И я скажу, почему это. Многие, взирающие на солнце, находятся во тьме, богатые друзьями никогда не бывают скорбны. Я говорю о друзьях духовных, ничего не предпочитающих дружбе. кажи даже на сладость меда, но и мед делается приторным; друг никогда, пока остается другом, напротив – любовь к нему более и более возрастает, между тем проистекающее из нее довольствие никогда не производит пресыщения. Друг милее этой временной жизни. Потому-то многие по кончине друзей не желали более жить. С другом иной с довольствием может жить и в ссылке; без друга и дома жить не захотел бы. С другом и бедность не тяжела, без него в тягость и здоровье и богатство. Имеющий друга имеет другого себя. Вот что значит дружба для этой жизни. А у Бога готована ей такая великая награда, что и выразить нельзя. Он дает нам награду для того, чтобы мы любили друг друга... Не говори мне о друзьях нынешних, потому что вместе со многим другим трачено ныне и это благо; но вспомни, что при Апостолах, – не говорю о первостоятелях, о самих даже веровавших, – у всех, как сказано: "было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее; и каждому давалось, в чем кто имел нужду" (Деян. 4:32,35). Тогда не было моего и твоего. Вот дружба, когда кто не почитает своего своим, но принадлежащим ближнему, собственность ближнего считает чуждой для себя, – когда один так бережет жизнь другого, как свою собственную, тот платит ему взаимно таким же расположением... Любящий не желает ни повелевать, ни начальствовать; но рад лучше сам находиться под начальством и принимать приказания. Он желает лучше благодетельствовать, нежели принимать благодеяния, потому что он любит и, следовательно, всегда находится в состоянии человека, как бы не довлетворившего своему желанию. Он не столько радуется, принимая благодеяние, сколько делая благодеяние, потому что желает лучше обязать другого, нежели быть обязанным ему, лучше же сказать – хочет и быть обязанным ему и его иметь своим должником (взаимной доброты). Он и хочет благодетельствовать и не хочет показать, что благодетельствует, но представляет себя как бы должником другого. Он хочет и начать благодеяние и не казаться начинающим, только как бы платящим за одолжение. Так и Бог поступил с людьми, когда Он восхотел даровать за нас Сына Своего..."

 

По А.С. Хомякову -  л ю б о в ь  и только она, определяет собой настоящую общинную соборность (в этом общении любви, человек находит "...самого себя, но себя не в бессилии своего духовного одиночества, в силе своего духовного, искреннего единения со своими братьями"); но эта соборность, должна быть свободной, "...тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви" (как совпадение религиозного, нравственного и социального начал);  е д и н с т в о  которой обнаруживается в раскрытии  п о л и ф о н и и  ж и з н и  вселенной, во всём  м н о г о о б р з и и  и никальном своеобразии составляющих ее индивидов, при сохранении благоговейных и почтительно-икономичных отношений иерархично-организованной подчиненности и соподчиненности, с важением достоинства  к ж д о г о, бескорыстно восполняя один - нужды другого, что приводит к совершенному братолюбию в завершении (т. е. снисходя к немощам, прощая прегрешения ближних ради соборной пользы в согласии любви и истины, имеющей цель спасать человека, не отталкивать: "...если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших" (Мф. 6:15) ). Открытый мир – это радуга, оркестр, не казарма: как и в оркестре – люди разных национальностей, и если бы дирижер взялся бы решать, какая национальность выше, музыкальнее, талантливее – это тут же ничтожило бы оркестр. Настоящая красота - во радужно-пестром разнообразии и своеобразии, не ныло-серой однотипности форм, и в которой каждый неповторим и по-своему прекрасен, ибо все без исключения достойны любви, чтобы любить и быть любимыми. "...Соборное единство образует жизненное содержание самой личности. Оно не есть для нее внешняя среда, предметно воспринимаемая и стоящая в отношении внешнего взаимодействия с личностью; оно не есть объект отвлеченно-предметного познания и тилитарно-практического отношения, - как бы духовное питание, которым внутренне живет личность, ее богатство, ее личное достояние. Всякое маление действия соборности, всякий отрыв от нее испытывается личностью как маление, обеднение ее самой, как лишение. Идет ли речь об одиночном заключении, физически отрывающем личность от общения с ближними, или о разрыве с другом или любимым человеком, или об отверженности отлученного от Церкви, от семьи, от национального союза, или об одиночестве мыслителя и провозвестника новых идей и идеалов — всюду «отрешенность» от соборного единства испытывается как тягостное маление полноты личной жизни, именно ее внутреннего содержания, от богатства которого зависят расцвет и полнота самой жизни личности. В конце концов, она лучше всего выражается в одном простом слове: личность и целое, как и отдельные личности, связаны между собой  о т н о ш е н и е м  л ю б в и. Любовь есть именно название для той связи, в которой объект отношения, будучи вне нас, есть вместе с тем наше достояние, в которой отдающий себя внутренне обогащает самого себя" (По словам С.Л. Франка)....Нельзя быть эгоистически самоизолированно "счастливыми" в одиночку (ведь даже алкоголикам нужна компания или игрокам - партия, команда), не бывает полноты счастья без и вне тех, кого мы можем любить, преизбыток нашего счастья - требует присутствия рядом и других людей, с кеми можно бескорыстно и щедро поделиться чем-то полезным и хорошим; когда ты любим и взаимно любишь, и когда любящие друг друга рядом; когда желаем поделиться с ними преисполняющей нас радостью; счастье - когда  к ж д ы й  желает блага каждому, где все со-радуются друг за друга и вместе за всё благодарят; когда мы можем со-участливо разделить, стать частью его благости со всеми остальными, с теми, кто рядом с нами; малое  л и ч н о е  счастье - обретается в  с о б о р н о с т и  (подобно "общей семье"), состоящей из множества кусочков-частей взаимной любви и близких доверительных отношений, разделенных в единении сердец с другими  с о б р т ь я м и, со-членами, подобно реалиям взаимоопределяемым друг через друга в согласии и единстве, где  к ж д ы й  помогает раскрыться личности  д р у г о г о  во всю меру роста (см.: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Мф. 18:20) ). "Любовь — это отдавать другим часть своего сердца, это потребность в дарах другого, радостное принятие этого человека таким  к к о в  о н  е с т ь  и благодарность ему. Но такое реалистичное принятие непохожих на нас и любовь к другому иногда жасно болезненны (со всеми их недостатками и несовершенствами - Прим. Авт.). Бедный может быть полон тревоги, злобы и депрессии. Бедный зовет нас измениться и любить, мы этого не всегда хотим. Часто бедный — это мственно отсталый человек, но, может быть, и кто-то из родителей или друзей. Любой из нас в какой-то момент беден, слаб и терпит боль....Мы боимся этого из-за нашего эгоизма. Мы боимся быть связанными со слабым, дружить с ним, боимся взаимной зависимости — лучше мы будем “свободными”. Мы боимся верности и связи. Нам страшно позволить людям стать ближе к нам. Мы боимся боли и страданий, которые приносит любовь" (Жан Ванье). Общины собраны не по возрастному, интеллектуальному, профессиональному, национальному и проч. признаку, только по тому, что нас вместе призвал Господь в любви служить Ему и друг другу. Это глубинное духовное единение, в котором стираются социальные границы и нет больше различия между ченым и невеждой, господином и слугой, мужчиной и женщиной, государем и подданным, рабовладельцем и рабом, - позволяет разглядеть за навязанными обществом словностями социального статуса, неравного положения, физических и интеллектуальных различий и формальными масками -  ж и в у ю  д у ш у  каждого человека, нечто человечески-доброе со всеми нас объединяющее, чему высшим подтверждением, реальным выражением совершенного идеала, могут служить следующие слова: "...нет же Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе" (Гал. 3:28).

 

Соборность - есть свободное общение в любви, как образное единство многочисленных  ч л е н о в  в совокупном живом организме  т е л а, в единении духа, в котором личность каждого входящего не только не маляется, но ещё больше в полной мере раскрывается и очеловечивается,  о б р е т е т  с м у  с е б я, причем не поодиночке, не в замкнутом на себя самоотчуждении, через общение (в дружестве любви) - с другими себе подобными  с о б р т ь я м и, знакомство с другими служит наилучшим словием и средством знакомства с самим собой (со своими дотоле скрытыми и неявными качествами, теневыми сторонами души, неожиданными проявлениями характера), не превозносясь и не ничижая других, в котором нет ненужных, лишних частей, но каждому отведено своё место и назначение, и где каждому можно быть таким каким он был послан в мир с определенной целью и предназначением - единственным и конкретным лишь для себя одного в гармонии содружества с другими, и где  к ж д ы й  - заботится сам о себе и о каждом, - и где главное, это чтобы в нашем сердце нашлось достаточно места и широты великодушия для снисходительного понимания к нуждам и потребностям каждого, для взаимного прощения и приятия. Тут важно обратить внимание на два сопряженных момента: только в соборном организме обретается возможность для свободного раскрытия подлинной личности человека, и одновременно соборность - необходимо подразумевает в себе единство живых  л и ч н о с т е й:...соборность тверждается как подлинное “всеединство личностей”, совершенное равновесие и тождество личного и общецерковного начал, «Церковь соборна в каждом из своих членов... в полноте церковного общения исполняется соборное преображение личности; последнее означает, что личное сознание возводится в план соборности...и личность получает силу и способность выражать жизнь и сознание целого в творческом действии... соборность есть “телос” (конечная цель и смысл - Прим. Авт.) личного сознания, который осуществляется в творческом развитии» (по Г.В. Флоровскому). "Члены тела (соборности - в мистическом отношении присущ ряд важных свойств и неких существенных черт живого духовного организма - Прим. Авт.), которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся наименее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог так соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, чтобы не было разделения в теле, все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы - тело Христово, порознь - члены" (1 Кор. 12:22-27); "Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов" (Гал. 6:2); "Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе гождать. Каждый из нас должен гождать ближнему, во благо, к назиданию" (Рим. 15:1-2); "Никто не ищи своего, но каждый пользы другого" (1 Кор. 10:24). "Чудное бывает здесь явление: единство во множестве и множество в единстве. Это – священнейшая трапеза. Или как в игре на гуслях, хотя звуки различны, но симфония одна, один и музыкант играющий на гуслях, так и здесь: гусли, это – любовь; звуки, это – происходящие от любви дружеские речи, производящие все вместе одну и ту же гармонию и симфонию; музыкант, это – сила любви; она издает сладостное пение. Я хотел бы, – если это возможно, – ввести тебя в такой город, где была бы одна душа; ты видел бы, какое там согласие, сладостнейшее всяких гуслей и всякой свирели, не издающее ни одного нестройного звука. Это согласие не только крощает страсти, но не попускает и восставать им, и производит великое молчание. Как на зрелище все в молчании слушают хор играющих, и не производят ни малейшего шума, так и у любящих друг друга, когда любовь поет песнь свою, все страсти смиряются и спокаиваются, как звери обузданные и крощенные; где вражда, там все напротив. Скажешь ли что-нибудь опрометчиво, никто не осуждает, но все извиняют; сделаешь ли что-нибудь, никто не имеет подозрения, но оказывает великое снисхождение. Все готовы подать падающему руку помощи, все охотно стараются поднять его" (Свят. Ионн Златоуст). "Видение мира — это поиск могущества, величия, известности, повышения в должности, это стремление к значительности, к победе в общественном соревновании. Вот почему в мире так много споров, соревнований и войн, так много страха, зависти, отвержения, агрессии и подавления; все, каждая группа, хотят быть первыми, лучшими, самыми почетными....Напротив, духовность общин — это главным образом сострадание. Это призыв не идти вверх по лестнице спеха, спуститься вниз и быть близко к тем, кто занимает последнее место. Это полная противоположность тому, чтобы стремиться к власти. Это служить и открывать блаженство мывать ноги людям, становиться слугами друг для друга, путем смиренного самоумаления становиться меньше, ближе к самым малым и слабым" (Жан Ванье).

 

Проф. В.И. Экземплярский пишет, что "право частной собственности", отнюдь не "священное" в религиозном ключе, но лишь по-светски "неприкосновенное", как оно осуществляется в испорченной грехопадением жизни людей, связанной с насилием к слабым и корыстной наживой, принципиально противоречит началу всеобъемлющей христианской любви, не знающей границ моего для другого; "право собственности" возникает, поэтому, не на основе христианского братства людей, но на основе недостатка такого братолюбия, когда человек противополагает себя и свое другим. Христианская любовь, разрушающая эгоистические перегородки жизни, ставит идеалом своим не отобрание чужого, но свободное отдание своего на общую пользу. Ясно само по себе, что при таком отношении к началу личной собственности, идеалом строения материальной стороны жизни членов христианской Церкви должно явиться "общение имуществ" на основе свободной братской любви по примеру жизни первохристианской общины. Св. Ионн Златоуст пишет: "Только тогда ты оправдаешься, когда ничего не будешь иметь, когда ничем не будешь владеть; пока ты что-нибудь имеешь, то хотя бы ты дал тысячам людей, остаются еще другие алчущие, нет тебе никакого оправдания". То же говорит и св. Василий Великий: "Кто любит ближнего как самого себя, тот ничего не имеет у себя излишнего перед ближним". Евангельская вдова отдала все, что имела... Но давайте представим, что все эти требования выполнены, представим, что все отдали всем все. Тогда результатом будет... - христианская община, подобная первохристианской Иерусалимской общине, где торжествует принцип общения имуществ. Именно там реализуются помянутые "все, всем и всё"....Отсюда следует, что христианский идеал "любви к ближнему", во всей совершенной полноте, возможен исключительно лишь в Общине, основанной на  с о б о р н ы х  началах!.. Потому-то и св. Ионн Златоуст так высоко и превозносит эту общину, что она возникла закономерно, как логическое завершение заповеди Христовой о милостыне. Потому-то так высоко превозносит святитель милостыню, что она является подлинным путем к совершенству, причем не только личному, но и общественному! Путь к которому идет не через бунт или смуту революции, по святоотеческим заветам - через личную милостыню и добровольное возрастание в любви... В отличие от материалистических чений, основанных на бесплодной слепой звериной агрессии, сеянии социальной междоусобной розни, воинственном захвате, стремлении к физическому принуждению и ничтожению - с бесшабашно-кровавыми дикарскими методами "экспроприации", "раскулачивания" и "продразверстки", с элементом ресентимента, навязыванием своей железной воли и тотальным порабощением кого-то под диктатуру своей власти и контроля, экстремистским насилием и нетерпимостью к расплывчатому образу вредителя-"буржуя", который якобы во всём ответственен за наши собственные промахи и неудачи. И часто в которых, под воздействием этически низменных импульсов, воплощен ресентимент затаенной обиды: происходящей от завистливой неприязни и мстительности; проистекающих у слабых и ординарных людей из чувства собственной неполноценности, бессильной ненависти к благородным и превосходным; как чувство скрытого возмущения, огрызательства, типичной становкой слабого против сильного; ленивого бедного по отношению к богатству трудолюбивого; воинствующего невежества по отношению к просвещающему знанию; плевок хамской грубости по отношению к воспитанности и культурности; безобразного по отношению к красоте, ему недостижимой; больного, вырождающегося и вядающего по отношению к здоровью и цветущей молодости; злобная зависть ничтожного по отношению к великому; желание очернить, опошлить возвышенное, мнимым превосходством за счет побежденных... Но здесь, напротив, на первый план выходит  д о б р о в о л ь н о е  бескорыстное служение, как  л и ч н ы й  выбор и подвиг, личная самоотдача всего себя служению Богу через заботу о ближнем... Христианство - это прежде всего любовь, источником же приумножения богатства является не любовь, противоположное начало - эгоизм, преизбыток частного богатства - это экспансия эгоизма человека за пределы своей природы, деление на богатых и бедных есть следствие социального строения, или - в святоотеческой терминологии - отсутствия любви между людьми, собственность богачей часто приобретается путем захвата, корысти, обмана и другой неправды. Т. е. самый факт разделения людей на "богатых и бедных" - не есть Божеский закон, и корыстно нажитое богатство не есть Божий дар человеку. Но такое разделение есть результат недостатка братской любви среди людей и обиды слабейших более сильными...

 

Соборность - есть некоторая  "з о л о т я  с е р е д и н а"  между обеими  к р й н о с т я м и: (1) сплошного равнивания "по-стандарту", где трачивается всякое индивидуальное своеобразие и (2) пропаганды нетерпимого превозношения, напыщенно-экстравагантной кичливости гордого превосходства одних над прочими, подчеркивающее, выпячивающее различия и недостатки, акцентируя негативные стороны, выискивая всюду опорочивающие и срамные места, очерняющие моменты, вплоть до клеветнического измышления ложных наветов, обособляющее и разъединяющее всех от каждого. Ценность слов «доверие», «любовь», «милосердие» здесь переживаешь совсем по-другому, тут их глубина открывается по-настоящему: в мире развивается индивидуализм, здесь — соборность, общинность, когда все поддерживают друг друга и корабль плывет, и на этот корабль можно подбирать кого-то еще из богих, обездоленных и несчастных... "Противоборство между «я» и «мы» (свободой — как индивидуальной, так и коллективной (свобода общественного самоопределения) ), или между деспотичным началом необузданной "свободы" и началом крайне-радикализованной "солидарности", т. е. между: (1) безграничной анархией, ничтожающей общественный порядок и вместе с ним и всякое личное человеческое бытие (соотносительной лжи отвлеченного индивидуализма), — и (2) безграничным деспотизмом общественного "единства", ничтожающим личность — тем самым и общество (ложь отвлеченного коллективизма), - существует постольку, поскольку между ними идет борьба за власть, за собственное бытие каждого из них; оно сменяется согласованностью и гармоническим сотрудничеством, когда каждое из них воспринимает свое бытие как  с л у ж е н и е, когда каждое творит не свою, высшую волю (т. е. начинает жить не эгоистически "ради себя", но - ради блага "Другого", взаимоподдержкой "друг для друга" - Прим. Авт.). Разрешение этой антиномии лежит, как мы же знаем, ближайшим образом в начале соборности, как первичном единстве «я» и «Мы», где оба начала не противостоят друг другу как независимые внешние инстанции, как бы пронизывают друг друга и испытываются как внутренние, взаимно питающие друг друга силы. Единство «Мы» не противостоит здесь, как внешнее, трансцендентное начало, множественности, имманентно присутствует в нем и изнутри ее объединяет, это значит: не только отдельный член единства, будучи неотделим от другого, тем самым неотделим от целого, не только «я» немыслимо вне объемлющего его единства «Мы», но и наоборот: единство «Мы» внутренне присутствует в каждом «я», есть внутренняя основа его собственной жизни. Целое не только неразрывно объединяет части, но наличествует в каждой из своих частей. Поэтому эти две инстанции, единство целого и самостоятельность каждой его части, не конкурируют здесь между собой, не стесняют и не ограничивают одна другую. В отличие от внешнего общественного единства, где власть целого нормирует и ограничивает свободу отдельных членов и где единство осуществляется в форме внешнего порядка, разграничения компетенций, прав и обязанностей отдельных частей, единство соборности есть свободная жизнь, как бы духовный капитал, питающий и обогащающий жизнь его членов, - тождественно подобная характеру действия Любви" (С.Л. Франк). Противостоящая замкнутому индивидуализму гордого «я» и также поголовному коллективизму толпы, тверждающему равненное обезличенное «мы» в неотличимо-серой массе (подневольно-порабощенного и всецело-поглощенного моральным диктатом внешнего авторитета): будучи ни безличным, ни единоличным - но  с о л и д р н ы м, примирительным в обращении со всеми, милостиво снисходительным к немощам других, т. е. единодушным - в главных вопросах, в вещах второстепенных - свободным (по Блаж. Августину); содружество и братство равноценных лиц, не маляемых друг другом, меющие видеть в каждом его особо подчеркнутую никальность и своеобразие. Не только как "согласие во мнениях и целях, общность интересов", не единение в отвлеченно-внешнем объекте, - но более того единение в субъекте, в ипостасности: не согласие во взглядах на некие предметы и цели, согласие в особой премирной и личной (ипостасной) природе своего собрания и себя самих, его членов: "...надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные" (1 Кор. 11:19), стяжаемое личным духовным деланием во осуществление своей личной свободы при согласии и важении личных свобод каждого, единое по духу, единое по корню своему, единое по своей мистической основе, испытываемое взаимной потребностью душ в нем - быть вместе рядом, служить крепляющей опорой и поддержкой друг другу. На ровне же человеческом, интеллектуальном, социальном - многообразное (можно спорить, вразумлять и по-отечески обличать чужую неправду, но забывать о братстве, судить друг друга – нельзя). Только в ней преодолевается крайне-эгоцентричный индивидуализм, но вопреки надличностно-подавляющему принудительному коллективизму ("благоденствие" системы которого - экспансивно, основано лишь на воле к власти), каждая личность не маляется, напротив - свободно раскрывается и возрастает до полноты своего бытия, реализации своего призвания (самообретения) - в онтологически-соборном единстве, осуществляемом в качестве ниверсального принципа на высшем, духовном ровне, на предельной целостной глубине (исключающей всякое редукционистское обособление) которого обретается совершенное взаимоединение, внутреннее взаимопонимание, связующее зами братской любви и духовного родства - со всеми прочими людьми как  с о б р т ь я м и  (в каждом человеке обнаруживая образ Божий). "Узнать самого себя, это самое трудное... и самое радостное, но самих себя своими силами мы не можем видеть; поэтому, как при желании видеть своё лицо мы смотримся в зеркало и видим его, так при желании познать самих себя мы можем познать себя, глядя на друга. Ведь друг, как мы говорим, - это "второе я". Итак, если радостно знать самого себя, знать себя невозможно без помощи друга, то самодовлеющий человек должен нуждаться в  д р у ж б е, чтобы познать самого себя" (Аристотель). К этому соборному  в о с п р и я т и ю  (пониманию) жизни - можно лишь добровольно лично приобщиться, не насильно навязать; ибо как всё подлинно  ж и в о е  - неформализуемо и сверхрационально, его познание требует взгляда изнутри на собственном опыте, разделенном с опытом других людей, заключающем в себе  с в и д е т е л ь с т в о  (перед лицом всего остального мира: "Вы - соль земли. Вы - свет мира. Не может крыться город, стоящий на верху горы. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф. 5:13-16) ) - о реальной возможности существования такой высоконравственной добродетельной жизни, извне же сущность останется неуловима и непостижима; оно носит благодатный характер, "...единство по благодати Божией, не по человеческому становлению" (А.С. Хомяков). "Соборное целое, частью которого чувствует себя личность и которое вместе с тем образует жизненное содержание последней, должно быть столь же конкретно-индивидуально, как сама личность ( - т. е. быть напрямую связанным с Богом-Личностью, вне и без Которого оно не способно полноценно состояться - Прим. Авт.)" (С.Л. Франк). Как вывод:  - е р к о в ь  (в сакральном прообразе Пресвятой Троицы), органически гармонично воплощающая и наиболее ярко выражающая всю полноту соборности, объединяет в себе свободу в Любви, и служит в качестве совершенного  о б р з ц а  для всего остального общества,  о п л о т у  его нравственности (как собирательное воплощение, объективация Добра, в духовном соборном разуме Церкви), - к примеру, брачно-семейное единство может выступать как "малая церковь"; однако эмпирическая сфера социального бытия сама-по-себе не может быть описана посредством экклезиологического принципа соборности или проекцией какого-то его производного коррелата, – но она может стремляться и восходить к соборному бытию Церкви, и в своем восхождении благодатно ему причаствовать, пресуществляясь в нем; и как с духовно-нравственным ориентиром и конститутивным содержанием,  - с о о б р з у я  с ним всё своё наличное общественно-социальное стройство и формы, привнося в них принцип социальной гармонии, основанной на нравственных началах взаимной любви, взаимного принятия и ответственности, и обретая свой конечный смысл и завершающую цель, в этом реализуется  п р и м т  д у х о в н о г о  над всем прочим светским, в котором последнее освящается, преображается и облагораживается, наполняется новым возвышенным значением и смыслом.

 

"Это не бегство от мира, новый путь жизни в нем. В общине мы — сердцем к сердцу, мы интересны друг другу. Мы получаем и отдаем; в каком-то смысле, мы — на равных. Мы ломаем наши барьеры, открываем наши сердца, мы служим друг другу. Мы действительно хотим понять друг друга. Наше общение основано на терпении, доброжелательности и взаимной терпимости, примирении, миротворчестве. Это — сострадание; не осуждение, не оценивание, прощение. В общине мы зовем друг друга идти вперед. В общине мы открываем новое значение любви. Это не просто делать что-то для другого, это — открывать ему его ценность и красоту, его важность, драгоценность и никальность....Мы все призваны к духовности гостеприимства и любви, которая признает нашу общность со всеми людьми; необходимо принимать различия, признавать разные дары и нужды. Различия больше не могут грожать нам, они — сокровище. Каждому члену общины нужно помогать расти соответственно с его особым призванием и служением, соответственно с дарами, данными ему и призванными служить всей общине....Община — это почва, “среда”, в которой каждый может духовно расти и становиться более человечным. Она поддерживает людей и помогает им в их свободном личностном росте и основном выборе. Община — это место, где мы поддерживаем друг друга, делимся друг с другом, сопереживаем; место праздника, боли и роста, место принадлежности и доверия друг другу, место, где мы постепенно открываем, что не страшно стать язвимым, раскрыть свою душу; место, где мы можем наконец быть самими собой, обрести второй родной кров....И только здесь мы открываем, как слабость, хрупкость и бессилие - становятся источником жизни для нас и наших друзей. Жизнь со слабыми открывает нам тайну общины, которая так не похожа на поиск могущества или главенства. Бедные открывают нам новый мир любви, о котором мы, возможно, ничего не знали или отвергали его, считая пустой сентиментальностью (и те кто был ранее презираем от мира, гоним, отвергнут, никому не нужен - заново обретает понимание своего подлинного достоинства пред любящим взором своих собратьев, находит исцеление застарелых ран своей души - Прим. Авт.)" (Жан Ванье). “Когда ты страиваешь обед или жин, не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни соседей богатых; как бы и они тебя в ответ не позвали и не получил бы ты воздаяния. Но когда делаешь гощение, зови нищих, вечных, хромых, слепых; и блажен будешь, что они не могут воздать тебе; ибо воздастся тебе в воскресение праведных” (Лк. 14:12-14). И даже ещё здесь, при этой земной жизни, идя путем проявления и раскрытия, развития заложенных в каждом человеке даров милосердной любви и добра, - мы получаем ответным благословением счастье ощутить тихое восхищение и окрыляющую нежную радость духовного возрождения, творческого перерождения и обновления нашей собственной души и души другого человека, переживание чистоты подлинной жертвенной любви и встречи сердцем к сердцу с Богом и с нашими ближними; что позволяет сказать вместе такие слова: "...и мы больше не пленники ни в мире неравенства, несправедливости, подавления, ненависти и войны, ни в мире депрессии; можно вырваться из клетки страха, насилия, ненависти и разрушенных взаимоотношений, столь явных в нашем мире, - любовь возможна, община возможна" (Жан Ванье). Соборность - нашла своё практическое применение в общинной структуризации социума, на основе фундаментальных, базовых ценностей, как единственно возможной формы сохранения человеческой идентичности в словиях глобальной политической нестабильности и общественной атомизации, кроме того, общинность — это практическая деятельность, направленная на создание, развитие и крепление колоритного своеобразия культурных и духовных традиций у различных народов, с элементами социальной, политической и экономической автономии, сплочения, самостоятельности и единства представителей различных народов, рас и культур, стремящихся к сохранению в чистоте своей этнокультурной идентичности, путём поддержания справедливости и нравственной чистоты, сохранением и передачей стоев и обычаев своих традиций, подобная национальная или монокультурная община семейного типа создает наиболее добные словия для этого (например, община коренных малочисленных народов выделенная как особый субъект права). И более того, такая общинность, в соборном духе перерастает - любые национальные или классовые барьеры, являя собой совершенную форму толерантного мультикультуризма, с сохранением всех элементов автономных культур, включая их в себя, но не растворяя бесследно, наполняя и обогащая положительным взаимным влиянием друг на друга. Наглядный пример тому - сложившаяся религиозно-приходская община семей, независимо от пола, звания или возраста: "где нет ни Эллина, ни Иудея" (Кол. 3:11), являющихся прихожанами одного и того же церковного храма или монастыря, и единых в молитвенном духе...

 

"Неспособность человека твердить в мире свою абсолютную идентичность достигает кульминации в смерти. Смерть становится трагической и неприемлемой только когда человек рассматривается как личность, и прежде всего - как ипостась и никальная идентичность. Как событие биологическое смерть есть нечто естественное и желанное, поскольку только таким способом обеспечивается вечное продление жизни. В природе "личная" идентичность обеспечивается деторождением, "продолжением" родителей в их детях. Но это не жизнь личностей, жизнь видов, которую можно равным образом наблюдать и во всем животном мире, и которая направляется жесткими законами естественного отбора. Брак и деторождение, которые, как это только что было показано, лишь поставляют материал для смерти, не обеспечивают выживания личности в ее никальной идентичности. Ведь если с их помощью бытие в конце концов и сохраняется как "сущность" или как "вид" человека, то для конкретной и никальной идентичности - для личности здесь места не остается....В личности жизнь и любовь отождествляются, - личность не мирает только постольку, поскольку она любима и любит. Вне общения любви личность теряет свою никальность и становится существом, подобным другим существам, "вещью" без абсолютной "идентичности", без "имени", без лица. мереть для личности - значит прекратить любить и быть любимой, тратить никальность и неповторимость, в то время как жить - значит для нее сохранять никальность своей ипостаси, которая на любви тверждается и ею поддерживается. Тайна личности как онтологического "принципа" или "причины" состоит в способности любви наделять нечто никальностью, абсолютной идентичностью и именем. Этот смысл и несет в себе термин "вечная жизнь", который по той же самой причине означает, что личность способна возвысить до личностной ценности и жизни даже неодушевленные объекты, превращая их в органичную часть отношений любви (например, все творение может быть спасено благодаря его божественной "рекапитуляции" в отношениях любви Отца и Сына). И наоборот, осуждение на вечную смерть есть ни что иное как оставленность личности в ее превращении в "вещь", в абсолютную безымянность, означаемые словами Христа: "не знаю вас" (Мф. 25:12). (Как раз против этого направляет свои силия Церковь, когда поминает на Евхаристии "имена")" (Митр. Ионн Зизиулас). Как выводимое следствие из вышеизложенного: основополагающее онтологическое представление греческих Святых Отцов может быть кратко изложено следующим образом, - никакая сущность или природа не существуют без личности или ипостаси или способа существования; никакая личность не существует без сущности или природы, но онтологическим "началом" или "причиной" бытия (то есть тем, что делает предмет существующим) является не сущность или природа, личность или ипостась; поэтому бытие коренится не в сущности, в личности....И, например, если не существует Бога, не существует и личности; и если человек сознательно отвергает личную веру в Бога - тем самым перестает верить в самобытную никальность самого себя, сливаясь с общей безликой довлеющей "массой", поэтому-то атеизм так добно-популярен в тоталитарных сообществах (конечно, хотя самоуверенность в своих физических силах и самонадеяние на земные цели остается, но при этом такой человек отказывает самому себе в надежде возможного существования более высшего-вечного для себя предназначения за пределом земной жизни)!..

 

"Единственность, никальность, присущие каждому человеку, определяют и смысл каждой отдельной жизни. Неповторим он сам, неповторимо то, что именно он может и должен сделать - в своем труде, в творчестве, в любви. Осознание такой незаменимости формирует чувство ответственности за свою жизнь, за то, чтобы прожить ее всю, до конца, высветить во всей полноте. Человек, осознавший свою ответственность перед другим человеком или делом, именно на него возложенным, никогда не откажется от жизни. Он знает, зачем существует, и поэтому найдет в себе силы вытерпеть почти любое "как"... Иными словами: это способность понять человека в его сути, в его конкретности, в его никальности и неповторимости, однако понять в нем не только его суть и конкретность, но и его ценность, его необходимость. Это и значит сказать ему "да". И вновь оказывается, что абсолютно не правы те, кто тверждает, что любовь ослепляет (не путать с ложным обольщением! - Прим. Авт.). Наоборот, истинная любовь дает зрение, она как раз делает человека зрячим. Ведь ценность другого человека, которую она позволяет видеть и подчеркнуть, еще не является действительностью, лишь простой возможностью: тем, чего еще нет, но что находится лишь в становлении, что может стать и что должно стать. Любви присуща когнитивная функция: любовь интуитивна по своей сущности, ведь и она тоже сматривает то, чего еще нет, любовь видит и раскрывает возможную ценностную перспективу в любимом, она тоже своим духовным взором предвосхищает нечто, те еще не реализованные личностные возможности, которые кроются в любимом человеке..." (Виктор Франкл). В резком, коренном и существенном отличие от случая бесследного растворения в подминающем под собой надличностном коллективе-толпе, где тотальная ценность "коллективного" гнетающе довлеет над сферой частно-личных ценностей: здесь, в общинной или семейной жизни, напротив, каждый ближний настолько дорог и драгоценен в очах каждого, что все готовы совместными силиями броситься и всё отдать ради спасения ближнего в беде; ценность одного - совпадает и затрагивает интересы  в с е х; наша приобщенность к желанию того, являющегося объективным благом для ближнего, - тем самым как бы обнаруживает в нас и через нас  с р о д с т в е н н у ю  частицу, душевно сближающую и породняющую нас с теми кому мы помогаем; не будет общего счастья, если хоть кто-то где-то несчастен, одинок и страдает, подобно заболевшему органу в едином теле: "...Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти её, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся. Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих" (Мф. 18:12-14). О б щ и н а  подобна живительному райскому озису в котором пребывает благорастворенный и радостотворный мир, где обретаем душевую тишину и отдохновение от шума мирской суеты; в которой больше не нужно комплексовать из-за своей язвимости, душевной чувствительной ранимости, и бояться что кто-нибудь нас злоумышленно глубоко оскорбит, заденет тонкие струны и ранит, - ибо мы как в родном доме окружены любящей и понимающей нас общинной  с е м ь е й. Конкретным выражением соборного духа является братство. Соборность снимает противопоставление «коллектив — я». Всякое принужденное единство есть ложь, принужденное послушание есть смерть. Такое единение может обуславливаться не каким-нибудь внешним принудительным законом, но исключительно внутренней природой существ, внутренним их, в желании и поиске взаимной гармонии-сообразованности интересов, - свободным влечением к Богу и друг ко другу, как обретаемое  е д и н с т в о  в реальности  л ю б я щ и х, — такое влечение и есть любовь. Чувство единства включает такие проявления, как взаимовыручка, человеколюбивое сострадание, общение, жертвенность, гостеприимство, ценность жизни каждого человека, в созвучном сонме любящих сердец, понимающих чувства, желания и потребности друг друга - "с полуслова". "...Истинное, положительное всеединство такое, в котором единое существует не за счет всех или в щерб им, в пользу всех; ложное, отрицательное единство подавляет или поглощает входящие в него элементы и само оказывается, таким образом, пустотою; истинное единство сохраняет и силивает свои элементы, осуществляясь в них как полнота бытия" (Вл.С. Соловьев). По С.Л. Франку, это органически неразрывное единство "Я" и "Ты", вырастающее из первичного глубинного единства "Мы" (как в частной человеческой общине "единой семьи", так и в более широком глобальном плане, - где каждый человек нам близок и дорог, единоприроден, в котором мы видим образ Божий), причем "Мы" не внешне "я", имманентно присутствует в каждом из них, т. е. соборное единство образует жизненное содержание самой каждой личности, входящей в него. Происходит как бы нерастворенно-неслиянная сближенность претворения друг во друге людей объединенных в любви, где каждый из них ощущает и относится к другому как к самому себе, сохраняя живую искренность, полнокровность, своё никальное своеобразие самобытности, несводимой от одного человека к другому, являя глубинную красоту во всём её спектре многообразия подобно переливам красок радуги - различным в образах и в то же время неслиянно единым по-существу (природе), качественно преображаясь в совершенном взаимодополняющем единстве, в котором каждому отведено своё особое место, согласно его призванию, склонностям и потребностям, неслиянная взаимообращенность казующая друг на друга, воспринимающая страдания и нужды другого человека как свои собственные (претворяя в самом себе), жить освещаясь друг другом, в полноте общей взаимосоотнесенности, взаимооткрытости, взаимовосприятия, где каждое лицо стремлено (обращено) в самоотреченной любви, взаимоприятии и дружбе - навстречу к другому, принимает в себя чувства и интересы других личностей и - бескорыстно отдает, посвящает себя им; такая любовь - бескорыстна, не требует возврата, если другому невмоготу, братски забывает о процентах; здесь особо подчеркивается персональное  и м я  (ведь важным словием вежливого общения с любимым - обращение к нему по имени, не по номеру, кличке, по обобщенно-гендерной принадлежности или социально-классовой роли, и это не просто добная формальность, дань обычаям, но - составляющее одну из существенных черт личности, определяющих её разумное бытие), данное средь множества похожих однородных людей именно каждому человеку, в самом его неповторимом и никальном конкретном  о б р з е  ("Тем дам Я в доме Моем и в стенах Моих место и имя лучшее; дам им вечное имя, которое не истребится" (ср.: Ис. 56,5) ), и с тем, личность каждого неделима и неразложима по существу, существует сама по себе, для себя и соотнесенная в образах со множеством других себе подобных; она не может быть объяснена чем-то внешним и внедуховным, может быть обусловлена чем-то, не будучи этим детерминированной, невмещаемая, непоглощаемая и необъемлемая ничем иным посторонним, несводимая ни к чему иному, личное своеобразие каждого индивида радикальным образом внепонятийно выше, превосходнее, полнее, тоньше и глубже окостенелых грубых чаще всего ограниченно-узких формул-схем, каких-либо неполных характеристик, пробующих обозначить и выразить её суть, предикатов лишь приблизительно очерчивающих и обрамляющих общий контур превосходящего внепонятийного, не проникая далее вглубь личной реальности, скользающе-неуловимой от них, остающейся сокровенно-недоступной в сущностных недрах неопределимо-невыразимого, - все их этико-психологические понятия суть частичные и поверхностные аспекты, не всегда адекватные проработки, неполные по краткой односторонности ответы на этот главный по существу неисчерпаемый вопрос о ней; нераспадаемая и нерастворимая в чем-либо, самобытная, самоценная, неуравниваемая ни с какой другой реальность, открывающая ему его новое значение в себе - что-то настолько неповторимое, чего не могут задеть ни возраст, ни дряхлость, ни старость со всей ее силой разрушения, эта ценность которая превосходит всё временное, это тот  о б р з  остающийся в долгой памяти даже после их смерти; и каждый в своём бытии-образе на свой лад единственен, незаменим, драгоценен, неисчерпаем, вселенски неповторим, в своей непохожести на кого-либо ещё, несравненен, каждый по-особому трогателен и мил, необыкновенен, определенен, различим и знаваем, первый и последний, и не будет никогда на земле другого, способного заменить собой его своеобразную никальность, идентичность в тождестве с самим собой и непохожести на других, выявляющую и отмечающую каждого из общего ряда себе подобных (как цветы каждый прекрасен по-своему, или подобно рассыпанному бисеру сверкающих звезд, сияющих каждая по-особенному и разнящихся во славе), - вот это необходимое важение к живому, индивидуальному, конкретному, к историческому лицу, с его погрешностями, но и с его правдой, с борением, страданием и счастьем... Абсолютное воплощение соборности - сияет неизреченно в бесконечной предвечной красоте и безначально-всеблаженной совершенной славе созерцаемой во образе  П р е с в я т о й  Т р о и ц ы. "Агапическая любовь открывает, что всякий человек — и прежде всего человек страдающий — есть таинство Христа, "другой Христос", по слову Ионна Златоуста. Человек — это экзистенция-в-отношении, по образу Божественного Три-Единства" (Оливье Клеман).