Диплом: Сатира и юмор в творчестве А. Т. Аверченко

 Брянский государственный университет имени академика И. Г. Петровского. 
                    Кафедра русской литературы XX века                    
                              Переднее Ольга                              
                Сатира и юмор в творчестве А. Т. Аверченко                
                             Дипломная работа                             
                           Научный руководитель                           
     кандидат филологических 
     наук, доцент 
     Горяннова Е. Э. 
                              Брянск Ц 2004                              
                                   Содержание.                                   
1. Введение.
I Глава.  Деятельность А. Т. Аверченко в журнале лСатирикон.
II Глава. Своеобразие сатирических
рассказов А. Т. Аверченко 1900-х Ц 1917 гг.
1.        Сатирическое изображение лсреднего человека-обывателя.
2.        Тема искусства в сатирической интерпретации.
3.        Юмор в освещении лВечные темы в рассказах А Аверченко.
III Глава. Сатирическая направленность послереволюционного
творчества Аверченко.
1.        Политическая проблематика в сатирических рассказах Аверченко.
2.        Анализ сборника лДюжина ножей в спину революции.
3.        Особенности стиля сатирических рассказов Аверченко в
послереволюционный период.
4.        Проблематика и художественное своеобразие сборника лНечистая сила.
5.        Проблематика сборника лЗаписки простодушного.
Заключение.
Использованная литература.
                                    Введение.                                    
Развитие русской сатиры в начале двадцатого века отразило сложный,
противоречивый процесс борьбы и смены разных литературных направлений. Новые
эстетические рубежи реализма, натурализм, расцвет и кризис модернизма
своеобразно преломились в сатире. Специфика сатирического образа делает
подчас особенно сложным решение вопроса о принадлежности сатирика к тому или
другому литературному направлению. Тем не менее в сатире начала двадцатого
века прослеживается взаимодействие всех перечисленных школ.
Аркадий Тимофеевич Аверченко занимает особое место в истории русской
литературы. Современники называют его лкоролем смеха, и определение это
абсолютно справедливо. Аверченко по праву входит в когорту признанных
классиков отечественной юмористики первой трети двадцатого века. Редактор и
бессменный автор пользовавшегося большой популярностью журнала лСатирикон,
Аверченко обогатил сатирическую прозу яркими образами и мотивами,
отображающими жизнь России в эпоху трех революций. Художественных мир
писателя вбирает в себя многообразие сатирических типов, поражает обилием
специфических приемов создания комичного. Творческая установка Аверченко и
лСатирикона в целом заключалась в выявлении и осмеянии общественных пороков,
в отделении подлинной культуры от разного рода подделок под нее.
Значительную часть каждого номера лСатирикона Аверченко заполняет своими
сочинениями. Начиная с 1910 года регулярно издаются и переиздаются сборники
его юмористических рассказов, одноактные пьесы и скетчи ставятся по всей
стране. Имя Аверченко знали не только любители литературы, не только
профессиональные читатели, но и самые широкие круги. И это было результатом
не потакания вкусам толпы, не погони за популярностью, а последствием
действительно подлинного своеобразного таланта.
В дипломной работе лСатира и юмор в творчестве Аркадия Аверченко
рассматриваются рассказы писателя в дореволюционный и послереволюционный
период, определяются назначение сатиры исследуемого времени.
Нужно отметить, что об Аверченко у нас пока нет специальных монографических
исследований. В Вашингтоне в 1973 году вышла книга Д. А. Левицкой лА.
Аверченко. Жизненный путь, но она для нас не доступна.
Об Аверченко и его творчестве мы можем узнать из множества статей, очерков,
которые печатаются в таких журналах, как лВопросы литературы, лЛитература в
школе, лЛитературная учеба, лАврора и др. Авторы журнальных статей,
несомненно, занимаются исследованием и изучением творчества Аверченко. Мы можем
назвать несколько фамилий исследователей, очерки которых неоднократно
встречаются в периодических изданиях Ц это Зинин С. А. лГрустный смех Аркадия
Аверченко[1];
Шевелёв Э. лНа перекрестках, или размышление у могилы А. Т. Аверченко, а также
до и после ее посещения с напоминаниями о том, что писал он и что писали о нем
[2],
лОтветы правды[3]; Свердлов Н. лДополнение
к лАвтобиографии Аркадия Аверченко[4];
Долгов А. лВеликий комбинатор и его предшественники: Заметка о прозе А.
Аверченко[5],
лТворчество Аверченко в оценке  дореволюционной и советской критики[6].
Смех Аверченко не искореняет исконных человеческих слабостей и пороков, а
лишь таит в себе иллюзорную надежду на их искоренение. И поскольку эти
слабости и пороки долговечны, долговечен и порождаемый ими смех, о чем
свидетельствуют многочисленные издания юмористики, сатиры Аверченко,
осуществленного после длительного перерыва у нас и беспрерывно возобновляемые
во многих странах мира, в том числе и Чехии, ставшей прибежищем недюжинного
писателя.
В связи с этим мы ставим следующие цели:
1) выявить основные способы и приемы сатиры Аверченко;
2) проследить тематику рассказов;
3) определить индивидуальные черты в творчестве писателя.
Структура работы определяется этапами жизни и творчества Аверченко, эволюцией
его художественного метода.
Дипломная работа состоит из введения, трех глав и заключения.
В первой главе говорится о деятельности А. Т. Аверченко в журнале
лСатирикон, о значении данного журнала в общественной жизни начала
двадцатого века.
Во второй главе рассматривается своеобразие сатиры писателя до революции 1917
года, где Аверченко высмеивает социальный быт, буржуазную культуру городского
обывателя. Рассматривается тема искусства в сатирической интерпретации, где
показаны бездарные художники, поэты, писатели.
Здесь мы говорим и о взаимоотношениях мужчины и женщины, о детях.
В третьей главе представлено послереволюционное творчество Аверченко, где в
основном акцент делается на рассказы политической проблематики, затрагиваются
темы ревизора, закона, обнажается социально-политическая сфера жизни. В этой
главе дается анализ сборников Аверченко: лДюжина ножей в спину революции,
лНечистая сила, лЗаписки простодушного.
В заключении представлены выводы по содержанию работы.
                                    I Глава.                                    
Деятельность А. Аверченко в журнале лСатирикон.
Журнал лСатирикон явился наследником боевой демократической сатиры 1905-1907
года. Революция вызвала в стране спрос на обличительную и сатирическую
литературу. В Харькове с 1906 г. начал выходить журнал лСатирической
литературы и юмористики с рисунками лШтык, А. Аверченко принимал в его
работе самое деятельное участие, а с пятого номера становится его редактором.
Следующий журнал, в котором он работал, Ц лМеч. Аверченко искал свой жанр.
Оба недолговечных журнала были для него единственной практической школой
лписательства. Он попробовал себя в разнообразных формах: рисовал
карикатуры, писал рассказы, фельетоны.
В 1907 г. в Петербурге начинает сотрудничество с многими второстепенными
журналами, и в том числе в лСтрекозе. К 1908 г. группа молодых сотрудников
лСтрекозы решила издать новый журнал сатиры и юмора. Назвали его
лСатирикон. Журнал выходил в Петербурге с 1908 по 1914 годы. Издателем был
М. Г. Корнфельд, редактором Ц сначала А. А. Радаков, а затем А. Т. Аверченко,
который сделал его известным. Говорить об Аверченко Ц значило говорить о
лСатириконе.
Были популярны следующие строки:
Нельзя простить лишь одногоЦ
Кровосмеситель он:
лСатирикон родил его,
А он Ц лСатирикон.
Задачей лСатирикона было моральное исправление общества с помощью сатиры на
нравы.
На страницах журнала выступали многие известные поэты и прозаики: С. Черный,
О. Мандельштам, В. Маяковский, Тэффи, А. И. Куприн, Л. Андреев, П. Потемкин,
В. Князев, В. Волков, Красный, А. Толстой. Номера лСатирикона, помимо
постоянных карикатуристов Ц Н. Ремизова, А. Радакова, А. Яковлева, А. Юнгера,
украшали рисунки прославленных мастеров Б. Кустодиева, К. Коровина, А. Бенуа,
М. Добужинского. Низменным успехом у читательской публики пользовались
произведения самого Аверченко: его юмористические рассказы, фельетоны,
рецензии составляли костяк каждого номера журнала.
лСатирикон быстро завоевал симпатии многочисленных читателей.
Его цитировали депутаты с трибуны Государственной думы, министры совета. В Ялте
по приказу всесильного генерал-губернатора Думбадзе городовые отбирали у
газетчиков номера лСатирикона и уничтожали их. Все это свидетельствовало, что
лжурнал сыграл в русском обществе неожиданную для сатирического издания роль
[7]. Впоследствии один из его ведущих сотрудников П. Потемкин утверждал, что
лСатирикон лсоздал направление в русской литературе и незабываемую в ее
истории эпоху.[8]
Если определить главенствующее литературное направление, к которому тяготели
писатели и поэты лСатирикона, очень разные по своей индивидуальной манере,
можно сказать, что это был критический реализм, новый подъем которого
отчетливо наметился в русской литературе 1910-х годов. Современники
восприняли рождение лСатирикона как примечательное событие. Он подвел итог
всеобъемлющей критики, прозвучавшей в изданиях 1905-1907 годов. Его рождение
означало переоценку ценностей, которые прежде не вызвали никакого сомнения.
В журнале с самого начала исключалась традиционность несмотря на то, что его
матушкой была старая-престарая лСтрекоза, ребенок не имел с ней ничего общего.
Это было европеизированное дитя.[9]
Позыв к свободе, всколыхнувший все творческое, жизнестойкое в русском
обществе, вселился в добродушного ленивого толстяка сатира, который
символизировал облик нового журнала. Его крестным отцом был художник и поэт
А. А. Радаков, придумавший ему имя Ц лСатирикон.
Потребность в сатирическом журнале, который синтезировал бы лучшие достижения
европейского юмора и сатиры, была в России очень велика. Попытка создать
такой журнал была сделана еще в 1905 году по инициативе Горького. На
совещании, которое состоялось у него на квартире, шал речь о необходимости
издавать орган, напоминающий лСимплициссимус Ц журнал, в котором
подвергались осмеянию все устои немецкого общества: попумотсум непр
оборачивался грубым насилием, ученость Ц вредной схоластикой.
Богатый опыт европейской юмористики соединился в лСатириконе с традициями
американской сатиры, страстным поклонником которой был его постоянный редактор
Аркадий Аверченко. Уверенный, что нет лнарода более нудного, печального, с
отчаянной скорбью в истерзанных натурах и мучительными вопросами на устах, чем
мы, русские[10], он попытался оживить
новое издание юмором, в основе которого лежит простой лздравый смысл. Простота
и ясность Марка Твена были для Аверченко той живительной вакциной, которую он
решил впрыснуть лСатирикону, чтобы предохранить ребенка от лсложных,
дорогостоящих и ненужных противоречий[11]
. Соединение простоты, часто Ц скорбь, которая обрамляет черной каймой блещущие
весельем образы сатиры. В этом Ц противоречие сатиры, в этом Ц ее диалектика.
Последним фактором, определившим направление и характер нового издания, была
стихия лаполлонизма, с точки зрения которого все смешно, как смешна людская
суета перед лицом божественного Аполлона. Влияние античности сказалось не
только в имени журнала, повторившего заглавие древнеримского романа
лСатирикон, Журнал стремился встать на точку зрения спокойного ироничного
наблюдателя. взирающего на пошлый и жуткий мир с недостижимой высоты. На
обложке его первого номера был изображен Зевс-громовержец, мечущий стрелы на
Землю. Выразительный рисунок Л. Бакста, посвященный лбольшим и малым Зевсам,
связывал античность с современностью, недвусмысленно намекая на смертных
лбогов, управляющих Россией.
Таким образом, лСатирикон, по замыслу редакции, должен был соединить
олимпийское спокойствие, жизнестойкость, ясность и здравый смысл с критическим
изображением современных событий и общественных нравов. Это была довольно
сложная задача в момент, когда существовала разветвленная система
лпринудительного молчания. Борясь за свое существование, редакция лСатирикона
старательно укутывала колкие остроты толстым слоем ваты. На страницах журнала
читатели находили меткую характеристику политического положения России, критику
реакционных партий, сатирическое изображение общественных нравов. В первые годы
существования журнал не чурался социальной сатиры, но все эти намеки были
тщательно закамуфлированы. Характеризуя программу редактируемого им
харьковского журнала лМеч, Аверченко писал в 1907 г.: лВы услышите удары
плашмя, бескровные, обидные для бьющего удары, и цепи на рукоятке будут тяжело
и глухо звенеть[12]. Такой же была
лжгучая, разящая сатира в лСатириконе. Удары плашмя наносились то по сановным
усмирителям России, то по черносотенцам, то по октябристам, то по кадетам.
Одной из главный сатирических фигур в журнале стал интеллигент, совершивший
эволюцию от политики к лбыту. Издеваясь над ним, Саша Черный напечатал в
лСатириконе цикл ядовитых сатир, посвященных лвсем нищим духом:
Разорваны по листику
Программки и брошюры.
То в ханжество, то в мистику
Нагие прячем шкуры.[13]
Ко всем, кто откровенно и цинично протрубил лотбой революции, были обращены эти
издевательские тирады. Однако, критикуя интеллигенцию, лСатирикон разоблачал
лишь ту ее часть, которая занялась духовным лмародерством, предав идеалы
революции и отказавшись от мечты о борьбе, Ц в отличие от веховцев, которые
бичевали русскую интеллигенцию именно за служение демократическим идеалам,
уверяя, что лтирания общественности искалечила личность. Призывая к
самоусовершенствованию, самопроверке и самокритике, Н. Бердяев писал: лМы
освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего
рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить
внешние силы[14].
На первый взгляд, именно такой самокритикой занимался лСатирикон в 1908Ц1910
гг., когда на его страницах печатались произведения, отражающие разнообразную
гамму минорных интеллигентских переживаний. Особенно выразительны были
хлесткие сатиры Саши Черного, герой которых признавался, что его голова Ц
лтемный фонарь с перебитыми стеклами, что он Ц лкак филин на обломках
переломанных богов. лХудосочный, жиденький  и гадкий Ц таким рисуется
российский интеллигент в стихотворениях лОтъезд петербуржца, лИскатель,
лИнтеллигент, лОпять, лВсе в штанах, скроенных одинаково и др. Но было бы
опрометчиво отождествлять исповедь лнищего духом героя с признаниями самого
автора, а позицию лСатирикона Ц с идеалами веховства. Саша Черный
предупреждал критиков:
Когда поэт, описывая даму,
Начнет: лЯ шла по улице. В бока впился корсет, Ц
Здесь ля не понимай, конечно, прямо Ц
Что, мол, под дамою скрывается поэт.
Я истину тебе по-дружески открою:
Поэт Ц мужчина. Даже с бородою.[15]
В энергичных, полных динамики образах Саша Черный бичевал либерального
интеллигента, разочаровавшегося в революционных идеалах. Шаржированные
портреты русского лгражданина-мещанина помещали в лСатириконе А. Радаков и
Н. Ремизов, меткими откликами на только что вышедший сборник лВехи наполнены
последние номера журнала за 1909 г. Блестящей отповедью верховцам  является
рассказ А. Аверченко лВехи, в котором фальшивые лозунги кадетских авторов
прямо уравниваются с призывами черносотенных погромщиков. лСатирикон
иронизировал над призывами к самоусовершенствованию и опрощению, издевался
над эволюцией лмягкотелого российского интеллигента, для которого
лобновление свелось к проповеди печного горшка. Критика безвременья велась в
журнале с демократических позиций, но его положительные идеалы были аморфны и
расплывчаты, отвлеченно гуманистичны. Не будучи активными борцами,
сатириконовцы высмеивали веховство лишь как болезнь души, противопоставляя
ему идеал здорового лестественного человека.
В обстановке уныния и растерянности, когда день ото дня росло число самоубийств
среди молодежи, такая проповедь бодрости и жизнестойкости была своего рода
лпротивлением злу смехом. Куприн позднее писал: лСатириконовцы первые
засмеялись простодушно, ото всей души, весело и громко, как смеются дети. В то
смутное, неустойчивое, гиблое время лСатирикон был чудесной отдушиной, откуда
лил свежий воздух[16].
Вместе с тем сатириконская проповедь бодрости и жизнестойкости была лишена
отчетливого исторического содержания, а в основе смеха лежало своего рода
утешительство. Журнал постепенно терял демократическую ориентацию, его
простодушие превращалось в примитивизм, а непосредственность и естественность
Ц в бездумное смехачество. лКраснощекий юмор сменился лсытым смехом.
В статье лЦемент лСатирикона В Князев попытался объяснять эволюцию журнала
чисто внешними причинами. Однако разногласия между сотрудниками и издателем,
стремление редактора уберечь лСатирикон от штрафов, засилье аверченковских
материалов, уход Саши Черного и пр. далеко не объясняют его измельчания. Дело в
том, что к 1912 г. обнаружился изъян в самой программе журнала. Проповедь
бодрости и веселого смеха привлекла к нему симпатии передовой России, но она не
могла, естественно, заменить революционной проповеди накануне Октября. Не
обладая широтой социального видения, лСатирикон взял курс на ту самую
обывательскую публику, которую прежде остроумно высмеивал. Смех над
общественными нравами сменился мехом ради смеха, и период нового общественного
подъема совпал с угасанием лСатирикона. Празднуя его пятилетие, редакция
искренне сетовала, что иногда любиляр по молодости лет и по резвости характера
забывал, что в руках его бич сатиры, и гонял им кубарики
[17]. Князев видит причину падения журнала в сделке, которую в 1909 году
заключили Аверченко, Радаков и Ремизов с издателем Корнфельдом. 50% чистой
прибыли стало поступать им, и Аверченко, чтобы не рисковать своим капиталом,
начал отдавать предпочтение материалам лклубничного типа, бракуя все
остальное. Из года в год росло количество материалов, написанных им самим: в
1909 г. из 333 фельетонов 216 принадлежали Аверченко.
лБыт, который был главным объектом обличения в журнале, со временем
превратился в лбытовизм самих сатириков. Осуждение лматери-пошлости
обернулось ее приятием, хотя и не лишенным иронии, а отсутствие четкой
положительной программы Ц примирением с обывательщиной. лИзбежать всего этого
нельзя, но можно презирать все это, Ц повторяет Саша Черный вслед за
Сенекой. В годы нового общественного подъема, когда от сатиры потребовалась
действенность, социальная активность, лНовый Сатирикон, пришедший на смену
лСатирикону, не смог удержаться на прогрессивных позициях.
Эволюция лСатирикона характерна для большинства буржуазно-либеральных
изданий периода реакции (лКривое зеркало, лСовременник, лСвисток и др.).
Культивируя сатиру на общественные правы и лсозерцательный юмор, они
превратили смех в лволшебный алкоголь, утешающий и развлекающий читателя.
Неприятие современного общественного строя проявлялось в этих изданиях
довольно отчетливо. Однако критика, подчас достаточно острая, была окрашена
мотивами тоски. Саша Черный писал:
Есть парламент, нет? Бог весть,
Я не знаю. Черти знают.
Вот тоска Ц я знаю Ц есть,
И бессилье гнева есть.
Люди ноют, разлагаются, дичают,
А постылых дней не счесть[18].
Бессилие смеха и бессилие гнева Ц характерная черта сатириконства,
противоположная воинствующему сарказму пролетарской сатиры.
                                    II Глава.                                    
Своеобразие сатирических рассказовА. Т. Аверченко 1900-х Ц 1917гг.
           1. Сатирическое изображение лсреднего человека-обывателя.           
До 1918 года вышло более 40 сборников рассказов Аркадия Аверченко. К ним
относятся такие, как лРассказы, лЗайчики на стене, лВеселые устрицы,
лКруги на воде, лО маленьких Ц для больших, лСорные травы, лРассказы для
выздоравливающих, лЧерным по белому, лО хороших в сущности людях, лСинее с
золотом, лЧудеса в решете, повесть лПодходцев и двое других и другие.
Тематика рассказов дореволюционного периода отличается удивительным
многообразием. Объектом авторской уничтожающей иронии становятся различные
реалии социального быта, а также лЧастные человеческие пороки. В центре
авторского внимания оказывается городской обыватель Ц лсредний человек,
решающий свои сиюминутные проблемы на фоне стремительно меняющегося
исторического времени. Писатель разворачивает перед нами яркие картины жизни
большого города, отмеченного признаками буржуазного прогресса и культурного
лпроцветания.
Типичный представитель городского обывателя показан в рассказе лРыцарь
индустрии. Нужно сказать о том, что с этого рассказа началась литературная
деятельность писателя. 31 октября 1803 года в харьковской газете лЮжный край
был опубликован рассказ Аверченко лКак мне пришлось застраховать жизнь. Это
был слабый вариант позднейшего остроумного рассказа о назойливом
коммивояжере, который получил название лРыцарь индустрии.
В этом рассказе мы видим лнепотопляемого коммивояжера Цацкина, предлагающего
приобрести любые товары и доводящего случайных клиентов до состояния безумия.
Он любыми возможными и невозможными способами пытается уговорить людей
застраховаться в его фирме.
Вылетев из окна второго этажа,   он попадает к очередному клиенту. Последнему
его лицо знакомо: лЭто не вас ли вчера кокой-то господин столкнул с трамвая?
[19] Ц спрашивает он.
Цацкин отвечает ему:
л Ц Ничего подобного! Это было третьего дня. А вчера меня спустили с черной
лестницы по вашей же улице. Но, правду сказать, какая это лестница? Какие-то
семи паршивых ступенек.  (с. 36)
После этого коммивояжер начинает предлагать у него застраховаться лНа дожитие
или с уплатой времени . близким После смерти; так как клиент оказывается
одинок, Цацкин предлагает ему девушку Ц л. пальчики оближете! Двенадцать
тысяч приданного, отец две лавки имеет! Хотя брат шарлатан, но она такая
брюнетка, что даже удивительно. (с. 37)
Затем следуют ллучшие средства от меланхолии, от лысины, от морщин, лот
ушей: лВозьмите наш усовершенствованный аппарат, который можно надевать
ночью. Всякие уши как рукой снимет! (с. 38); для увеличения роста, от
нервов, от головной боли, от утомленности. И так до тех пор, пока замученный
человек не крикнул, лдрожа от бешенства: лВон! Пошел вон!... Или я проломлю
тебе голову этим пресс-папье!! (с. 38)
л Ц Этим пресс-папье. Вы на него дуньте Ц оно улетит! Нет, если вы хотите
иметь настоящее тяжелое пресс-папье, так я вам могу предложить целый прибор
из малахита. (с. 38) Ц долго не раздумывая ответил Цацкин. Это могло
продолжаться бесконечно, если бы не очередное окно, в которое пришлось
выпрыгнуть Цацкину.
Как мы убеждаемся, Цацкин борется до последнего, лишь бы добиться своего и
получить наибольшую выгоду.
В рассказе лШирокая масленица мелкий Кулаков, умоляет хозяина
гастрономического магазина одолжить ему лна прокат фунт зернистой икры для
украшения стола: лЧто съедим Ц за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот
гость нужный на блинах будет, так для гостя, а? (с. 25)
А когда явился гость, Кулаков все боялся того, что тот его объест. Он
предлагает пришедшему и грибки, и селедку, и кильку, только бы не
притронуться к икре. Но гость заметил ее: л. Зернистая икра, и, кажется,
очень недурная! А вы, злодей, молчите!
Ч Да-с, икра. Ч побелевшими губами пролепетал Кулаков. (с. 27) Как не
пытался Кулаков предложить какое-нибудь другое блюдо, ничего из этого не
выходило. Приятель настаивал на том, что хочет лишь икры. И тогда Кулаков
словно сошел с ума, взбесился, его жадности не было границ, точно так же, как
и не было границ невежества гостя, поедавшего икру ложками.
лЧ Куш. кушайте! Ч сверкая безумными глазами взвизгнул хозяин. Ч Может,
столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы стесняетесь Ц
кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может вам, нравится моя новая шуба?
Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку!...
И, истерически хохоча и плача, Кулаков грохнулся на диван.
Выпучив в ужасе и недоуменье глаза, смотрел на него гость, и рука с последней
ложкой икры недвижно застыла в воздухе. (с. 27)
Чиновник Трупакин, герой рассказа лВолчья шуба, совершает благородный
поступок, одолжив бедному пианисту Зоофилову старую шубу для поездки в
дальнее турне. лЛучше пусть она живую душу греет, чем даром лежит. (с. 120)
Расчувствовавшись от собственного жеста, лчеловеколюбец сделал его
лейтмотивом своей жизни, а вездесущая молва навеки связала успех пианиста с
великодушным лмеценатом.
В этих рассказах очень ярко и правдоподобно описывается жизнь обывателей,
горожан, которые давно забыли о существовании нравственности, о гуманности и
доброте, о гостеприимстве, вежливости и такте. Герои эгоистичны, надменны,
лицемерны, думают только о собственной выгоде, забывая о человечности по
отношению к другим.
Обнажая пошлую сущность обывательского сознания, Аверченко не ограничивается
бытовыми зарисовками, вторгаясь в сферу социально-политическую. Рассказ
лВиктор Поликарпович затрагивает извечную тему ревизора и лгибкого закона
делающего какую-либо ревизию бесполезной и абсурдной. Расследую дело о
незаконном портовом сборе в городе, где лникакого моря. нет, суровый ревизор
резко лменяет курс, когда речь заходит о причастности к нему столичного
сановника:
лЕго превосходительство обидчиво усмехнулся:
Ч Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают
меня одного.
Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.
Ч Ага! Так, так. Вместе разрабатывали?! С кем?
Его превосходительство улыбнулся.
Ч С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.
Ч Д-а-а? Кто же этот человек?
Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:
Ч Виктор Поликарпович.
Была тишина. Семь минут нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и
интересом свои руки.
И нарушил молчание:
Ч Так, так. А какие были деньги получены: золотом или бумажками?
Ч Бумажками.
Ч Ну, раз бумажками Ц тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше
превосходительство. Гм. гм. (с. 71-72)
Итак, забыв об обманутых людях, о несправедливости, о жажде кого-нибудь
наказать, ревизор пресмыкается перед вышестоящим по должности Виктором
Поликарповичем, не смея пойти против его воли.
Как тут не вспомнить гоголевских лборзых щенков?!
А вот портрет обывателя эпохи надвигающихся социальных катаклизмов:
лОднажды беспартийный житель Петербурга Иванов вбежал бледный, растерянный в
комнату жены и, выронив газету, схватился руками за голову.
Ч Что с тобой? Ч спросила жена.
Ч Плохо! Ч сказал Иванов. Ч Я левею (с. 92)
Это портрет из рассказа лИстория болезни Иванова.
Оказывается ллевение героя началось после прочтения газеты:
лС чего это у тебя, горе ты мое?! Ч простонала жена.
Ч С газеты. Встал я утром Ц ничего себе, чувствовал все время беспартийность,
а взял случайно газету.
Ч Ну?
Ч Смотрю, а в ней написано, что в Минске губернатор запретил читать лекцию о
добывании азота из воздуха. (с. 92-93)
Жена не знала, что делать. Пыталась и молочка предложить, за доктором
послать, и пристава позвать. Но лбыло слышно, как Иванов, лежа на кровати,
левел. На следующий день Иванов опять взял газету и еще больше лполевел.
Позвали пристава:
лПристав взял его руку, пощупал пульс и спросил:
Ч Как вы себя сейчас чувствуете?
Ч Мирнообновленцем! <.>
Ч . А вчера как вы себя чувствовали?
Ч Октябристом, Ч вздохнул Иванов. Ч До обеда Ц правым крылом, а после обеда Ц
левым.
Ч Рм. плохо! Болезнь прогрессирует сильными скачками. (с. 93-94) Таким
образом, мы видим как беспартийный Иванов боится перемен в жизни, не зная к
кому примкнуть и не желая этого вовсе. Он типичный обыватель, консерватор, он
сам донес на себя.
Следуя традициям Чехова и Салтыкова-Щедрина, Аверченко вскрывает всю
абсурдность обывательского сознания, особенно отчетливо проявляющегося в
кризисные моменты истории.
В рассказе лРобинзоны мы наблюдаем историю двух людей, спасшихся с тонущего
корабля. Один из них Ц интеллигент Павел Нарымский, другой Ц бывший шпик Пров
Иванов Акациев. Не успели они доплыть до острова, как Пров принялся за свои
служебные обязанности:
лЧ Ваш паспорт!
Голый Нарымский развел мокрыми руками:
Ч Нету паспорта. Потому.
Акациев нахмурился:
Ч В таком случае я буду принужден.
Нарымский ехидно улыбнулся:
Ч Ага. Некуда!... (с.  83)
Акациев лзастонал от тоски и бессилия он не понял еще, что здесь, на
необитаемом острове его власть потеряла свою значимость. Он, сам ничего не
предпринимая для дальнейшей жизни на острове, надоедал Нарымскому. Тот уже
построил дом, ходил на охоту, добывал пищу, не обращал на Акациева внимания.
А Акациев приставал со своими вопросами:
лЧ А вы строительный устав знаете?...
Ч Разрешение строительной комиссии в рассуждении пожара у вас имеется?...
Ч Вы имеете разрешение на право ношение оружия?...
Ч Потрудитесь сдать мне оружие под расписку хранения впредь до разбора дела.
(с. 84)
С каждым днем Акациев придумывал новые и новые незаконные действия
совершаемые Нарымским.
Однажды Нарымский отплыл так далеко, что ослабел и стал тонуть. Пров Акациев
спас его:
лЧ Вы. живы? Ч с тревогой спросил Пров, наклоняясь к нему.
Ч Жив. Ч Теплое чувство благодарности и жалости навернулось в душе
Нарымского. Ч Скажите. Вот вы рисковали из-за меня жизнью. Спасли меня.
Вероятно, я все-таки дорог вам, а?
Пров Акациев вздохнул, <.> и просто, без рисовки ответил:
Ч Конечно, дороги. По возвращении в Россию вам придется заплатить около ста
десяти тысяч штрафов или сидеть около полутораста лет.
И, помолчав, добавил искренним тоном:
Ч Дай вам Бог здоровья, долголетия и богатства. (с. 86)
Аверченко издевался над жандармами и околоточными, чиновниками Ц взяточниками
и либералами Ц говорунами, высмеивал лицемерие, ханжество, людские пороки.
Делал он это размашисто, ядовито, свежо и в какой-то мере поверхностно.
Похоже, он сам это чувствовал. В рассказе лБыт он показывает писателя и
редактора Аркадия Тимофеевича, т.е. себя, чьи книжки с удовольствием читает
некий цензурно-политический чин, который традиционно накладывает
причитающийся штраф за публикацию лнедозволенного. А уж с околоточным, что
приносит ему предписания, и вовсе лтепло, дружба, уют:
лЧ За что это они, Семен Иванович?
Ч А вот я номерок захватил. Поглядите. Вот, видите?
Ч Господи, да что же тут?
ЧЗа что! Уж они найдут, за что. Да вы бы, Аркадий Тимофеевич, послабже
писали, что ли. Зачем так налегать. Знаете уж, что такая вещь бывает Ц
пустили бы пожиже. Плетью обуха не перешибешь.
Ч Ах, Семен Иванович, какой вы чудак! лПолегче, полегче! Итак уж розовой
водицей пишу. Так нет же, это для них нецензурно.
Ч Да уж. тяжелая ваша должность. Такой вы хороший человек, и так мне
неприятно к вам с такими вещами приходить. Ей-богу, Аркадий Тимофеевич.
Ч Ну, что делать. Стаканчик чаю, а? (с. 181-182)
Рассказ лДень человеческий точно выражает кредо писателя Ц философичного,
зорко наблюдательного острослова, осмеивающего бренное обывательское бытие.
Герой, чей голос почти сливается с авторским, томится среди чуждых ему,
примитивных людей, но томится не без самолюбования собственным
превосходством.
Дома, на улице, на вечеринке, на поминальном обеде Ц всюду его преследуют
глупые разглагольствования, дурацкие вопросы, задаваемые лбез всякой
надобности, даже без пустого любопытства, которые он с ленивой
насмешливостью парирует.
лЧ Как вы нынче спали? Ч спрашивает за утренним чаем лженина тетка.
Ч Прекрасно. Вы всю ночь мне грезились. (с. 46) Торопящийся на службу
чиновник на ходу сует ему руку, бросая: лЧ Как поживаете, что поделываете? Ч
а он задерживает его руку в своей и с серьезным лицом говорит: Ч Как поживаю?
Да вот я вам сейчас расскажу. Хотя особенного в моей жизни за это время
ничего не случилось, но есть все же некоторые факты, которые вас должны
заинтересовать. Позавчера я простудился, думал, что-нибудь серьезное Ц
оказывается, пустяки. Поставил термометр, а он. (с. 47)
Наслушавшись банальностей и скабрезностей, расточаемых за столом на поминках
по покойнику, Ц лДуралей был преестественный. Не замечал даже, что жена его
со всеми приказчиками того. Слышали?
Ч лЖить бы ему еще да жить.
Ч лБог дал Ц бог и взял! Ч лВсе под богом ходим. Ч лЖил, жил человек, да и
помер, Ч герой сдерживает себя спасительным чувством юмора: лНе хотели ли
вы, чтобы он жил, жил да и превратился в евнуха при султанском дворе. или в
корову из молочной фермы? (с. 49-50)
А вот печальная самоирония, редкая для дореволюционного Аверченко. лТак мы,
глупые, пошлые люди хоронили нашего товарища Ц глупого, пошлого человека, Ч
замечает герой, а дома, ложась спать, восклицает: лБог! Хотя ты пожалей
человека и пошли ему хороших Ц хороших, светлых Ц светлых снов!... (с. 51-
51)
                 2. Тема искусства в сатирической интерпретации.                 
Особое место в прозе сатирика занимает тема искусства и доморощенных
лслужителей, опошляющих саму идею творчества. Тяжелые редакторские будни
писателя нашли свое отражение в таких рассказах, как лПоэт, лАполлон,
лНеизлечимые, лАргонавты. Бесталанные потуги провинциальных авторов,
манипуляции литературных мошенников и проходимцев, лизыски порнографической
прозы Ц все это представляет собой пеструю картину локололитературного быта
и нравов. Основу сюжетов лредакторских историй составляют столкновения
автора Ц повествователя с неодолимой стихией графоманства и литературного
лзуда, охватившего обывательскую массу:
лЯ терпеливо выслушал эти стихи еще раз, но потом твердо и сухо сказал:
Ч Стихи не подходят.
Ч Удивительно. Знаете что: я вам оставлю рукопись, а вы после вчитайтесь в
нее. Вдруг да подойдет.
Ч Нет, зачем же оставлять?!
Ч Право, оставлю. Вы бы посоветовались с кем-нибудь, а?
Ч Не надо. Оставьте их у себя. (с. 28-29)
Этот диалог из рассказа лПоэт. Посетитель уговаривает редактора принять его
стихи, читает их несколько раз. Положительно смешно, что все эти словесные
баталии, как и охватившая затем редактора мания преследования, связаны со
стихотворением начинающимся строками:
лХотел бы я ей черный локон
Каждое утро чесать
И, чтоб не гневался Аполлон,
Ее власы целовать. (с. 29)
Эти строки преследовали редактора всюду. Он находил бумажки со стихотворением
у себя на столе, и в кармане, и дома на кухне, и в письме, переданном
швейцаром. В конце концов редактор сел за стол, написал издателю письмо с
просьбой освободить его от редакторских обязанностей.
В рассказе лАргонавты автор Ц повествователь жалуется на тяжкое бремя
редакторского труда, состоящего в ежедневном просмотре многочисленных
рукописей:
лПроизведения, которые присылались авторами с прямой и бесхитростной целью
увидеть свое имя в печати, были в большинстве случаев удивительным образчиком
российской безграмотности, небрежности и наивности. (с. 155)
Интересен рассказ лНеизлечимые с эпиграфом: лСпрос на порнографическую
литературу упал. Публика начинает интересоваться сочинениями по истории и
естествознанию. (с. 80) В этом рассказе писатель Кукушкин приходит к
издателю Залежалову со своей новой рукописью. Зачитывает выдержки из нее: л.
Темная мрачная шахта поглотила их. При свете лампочки была видна полная
волнующая грудь Лидии и ее упругие бедра, на которые Гремин смотрел жадным
взглядом. Не помня себя, он судорожно прижал ее к груди, и все заверте. (с.
80-81)
Залежалов не принял эти рукописи, так как на данный период лчитается
естествознание и исторические книги. лПиши, брат Кукушкин, что-нибудь там о
боярах, о жизни мух разных. (с. 81)
Кукушкин не растерялся и через неделю принес издателю две рукописи.
лБыли они такие:
                              1. Боярская проруха.                              
Боярышня Лидия, сидя в своем тереме старинной архитектуры, решила ложиться
спать. Сняв с высокой волнующейся груди кокошник, она стала стягивать с
красивой полной ноги сарафан, но в это время. вошел. князь Курбский.
<.>
Ч Ой, ты, гой, еси, Ч воскликнул он на старинном языке того времени.
Ч Ой, ты, гой, еси, исполать тебе, добрый молодец! Ч воскликнула боярышня,
падая князю на грудь, и все заверте.
                             2. Мухи и их привычки.                             
                          (Очерки из жизни насекомых.)                          
Небольшая стройная муха с высокой грудью и упругими бедрами ползала по откосу
запыленного окна. Звали ее по-мушиному Ц Лидия. Из-за угла выползла большая
черная муха <.> Простерши лапки, она крепко прижала Лидию к своей груди,
и все заверте. (с. 82-83)
Аверченко убеждает, как губительны для литературной речи всяческого рода
штампы, которые часто рождаются и начинают кочевать со страницы на страницу,
из уст в уста по вине журналистов. В своих воспоминаниях один из друзей
Аверченко, прочитав рассказ лНеизлечимые писал: л. разражаешься и теряешь
смысл прочитываемого, если вновь и вновь натыкаешься на лнабившее оскомину
выражения.
Аверченко не обходит стороной и новинки живописи, вызывающие подчас не
меньшее удивление, а порой и откровенное негодование культурного человека.
Вот впечатление журналиста, посетившего выставку картин неоноваторов,
вошедших в творческое объединение лИхневмон, так и называется рассказ:
лТам висели такие странные, невиданные мною вещи, что если бы они и не были
заключены в рамы, я бился бы об заклад, что на стенах развешаны отслужившие
свою службу приказчичьи передники из мясной лавки и географические карты еще
не исследованные африканских озер. (с. 54)
Примечателен диалог посетителя с билетером, рассказывавшим о том, как
несчастный багетчик тщетно пытался определить, где у пресловутых лшедевров
верх и низ. Для писателя Ц сатирика подобное лтворчество не может оставаться
безнаказанным.
Читая рассказ лИзумительный случай, мы становимся свидетелями
фантастического явления: художник Ц модернист Семиглазов и его супруга
превращаются в уродливых персонажей лсемиглазовской живописи. От последствий
лмутаций героев спасает только уничтожение картин Ц прототипов.
Также, мы видим, что Аркадий Аверченко не принимает и отвергает новые
модернистские течения в искусстве.
В рассказе лКрыса на подносе молодые представители лнового искусства сами
оказываются подсобным материалом абсурдного действа, организованного
разгневанным лпоклонником:
лА у меня свой способ чествовать молодые, многообещающие таланты: я обмазываю
их малиновым вареньем, насыпаю конфетти и, наклеив на щеки два куска бумаги
от мух, усаживаю чествуемых на почетное место. Есть вы будете особый салат,
приготовленный из кусочков обоев изрубленных зубных щеток и теплого вазелина.
Не правда ли, оригинально? (с. 188).
В дореволюционном творчестве писателя критики усматривали ненависть лк
среднему, стертому, серому человеку, к толпе, к обывателю. Нет, в эти годы в
произведениях юмориста нет ненависти, скорее Ц недоумение, удивление,
сочувствие, неприятие лсерости. Люди просто лбольны, они заразились
пошлостью и глупостью, а смех способен излечить их. Названия книг говорят
сами за себя Ц лРассказы для выздоравливающих, лО хороших, в сущности,
людях, лПозолоченные пилюли. Но все труднее и труднее сопротивляться
засилию серости, и подчас в миниатюрах звучат уже другие ноты. лЯ люблю
людей. Я готов их всех обнять. Обнять и крепко прижать к себе. Так прижать,
чтобы они больше не пикнули. Отчего я писатель? Отчего я не холера? Я бы знал
тогда, кому следует захворать., Ц здесь, в этом ироничном заявлении из книги
1915 г. лЧудеса в решете мы можем найти истоки живого сарказма
послереволюционных рассказов писателя.
3. Юмор в освещении лвечных тем в рассказах А. Аверченко.
В прозе Аверченко есть и мотивы, относящиеся к разряду вечных. Это
неумирающая тема мужчины и женщины (лДень человеческий, лЖена, лМужчины),
Взаимоотношения поколений (лОтец, лСтарческое), извечное противостояние
взрослых и детей (лО маленьких для больших)
В рассказе лМужчины разоблачается сущность мужчин, их легкомыслие и
безответственность. Перед нами немолодая женщина лс траурным крепом на
шляпе. Она пришла к любовнику своей дочери, которая умерла с его лименем на
устах и у которой от него родилась дочь. Все это было шесть лет назад.
Женщина подробно рассказывает историю их романа, но не называет имени дочери,
будучи уверенной, что тот ее вспомнил. Но мужчина слушая даму, никак не мог
понять, о ком идет речь. Когда женщина сообщила о ребенке, которого намерена
была отдать ему, отцу на воспитание, мужчина и вовсе испугался. В конце
оказалось, что женщина ошиблась номером, ей нужен был Классевич, а она попала
к Двуутробникову.
Постоянными героями произведений Аверченко являются дети. До революции они
были для писателя воплощением чистоты, искренности, собственного достоинства
и здравого смысла. Он сочинял ло маленьких Ц для больших, заставляя взрослых
задумываться, во что они превратили свое существование. В годы гражданской
войны детская тема звучит по-новому. Аверченко показывает, как взрослые в
безумии своем калечат детские души. Дети остаются для писателя средоточием
всего самого хорошего, но теперь его герои Ц дети, лишенные детства.
Счастливы те, кто еще помнит прежнюю жизнь, для кого бризантные снаряды еще
не заслонили окончательно голубую ленточку с малюсеньким золотым бубенчиком
(лТрава, примятая сапогом). Но все чаще и чаще персонажами рассказов
становятся дети, с недоверием выслушивающие воспоминания об обедах, железных
деньгах и игрушках, дети, для которых нормальная жизнь Ц не более чем сказка
(лРусская сказка). Они не знают, что такое лзавтракать (лУрок в совдепской
школе), не могут решать задачи из старых учебников, ибо их детское сердце
отказывается воспринимать написанную там лнеправду, и живой интерес вызывают
у них уже не цветы, выросшие на поляне, а совсем другое: лдетская
деликатность мешает ему сказать, что самое любопытное из всего виденного
сегодня Ц человек с желтым лицом, висячим посреди улицы на тонкой веревке
(лЗолотое детство). Книги им заменяют вдранные страницы, в которые рыбник
заворачивает свой товар (лВолодька), а самым ненавистным сказочным героем
становится Красная Шапочка (лНовая русская сказка, лРусская сказка). лВсе
детство держится на традициях, на уютном, как ритмичный шелест волны, быте.
Ребенок без традиций, без освященного временем быта Ц прекрасный материал для
колонии малолетних преступников в настоящем и для каторжной тюрьмы в
будущем, Ц пишет Аверченко в рассказе лМиша Троцкий. Уничтожив прошлое,
большевики не просто погубили настоящее Ц они убивают будущее (лОтрывок
будущего романа).
Именно к рассказам о детях обращается писатель, почувствовав необходимость
отрешиться от ужасов последних лет, вернуться к своей прежней Ц веселой
манере письма. Сборник лДети Ц первая попытка сделать книгу в
дореволюционной стилистике, объединить чисто юмористические произведения.
Сразу скажем, что писателю не удалось обойтись без лИсторического фона Ц и
это вполне объяснимо. В книгу вошли рассказы, созданные за последние четыре
года Ц годы революции и гражданской войны, и, несмотря на то, что юморист
старался отбирать произведения без лзлости и без лнадрыва, лмироощущение
эпохи, ее разорванность, безысходность, трагизм чувствуются в каждой
миниатюре. В отличие от ранних юморесок, где время от времени возникал образ
лмальчика с затекшим глазом, сейчас для Аверченко нет плохих детей. Они все
Ц как душистые гвоздики, любой Ц яркий цветок средь грязи и серости
окружающей жизни. Но беда в том, что дети растут, превращаются во взрослых:
лУвы! Желуди-то одинаковы, но когда вырастут из них молодые дубки Ц из одного
дубка сделают кафедру для ученого, другой идет на рамку для портрета любимой
девушки, а из третьего дубка смастерят такую виселицу, что любо-дорого.
(лТри желудя). Аверченко постоянно помнит об этом, и для него очень важно
противопоставить страшному, расколотому миру взрослых покой и единство детей:
лМилая благоуханная гвоздика!
Моя была бы воля, я бы только детей и признавал за людей.
Как человек перешагнул за детский возраст, так ему камень на шею, да в воду.
Потому взрослый человек почти сплошь мерзавец.[20]
Сборник Аверченко лО маленьких для больших Ц одна из лучших дореволюционных
книг писателя. Свежесть восприятия, трогательную чистоту и бесхитростную
правду детского мира Аверченко противопоставляет корыстному лживому миру
взрослых. Голос писателя окрашен доброй, возвышенно-романтической интонацией,
за которой почти не слышна ирония. Дети вызывают сочувствие писателя своей
непосредственностью, они выламываются их опостылевшей ему нудно размеренной
обывательской жизни. Аверченко вообще сосредоточивает внимание на тех, кто
разрывает круг привычных моральных норм: дети, весельчаки, пьяные,
легкомысленные женщины. Дружба, любовь, остроумная шутка, земные радости Ц
вот фактически и вся положительная программа Аверченко. Он совершил эволюцию
от смеха-лекарства к смеху-забвению, в котором, по выражению Блока, можно
было, как в водке, утопить лсвою радость, и свое отчаяние, себя и близких
своих, свое творчество, свою жизнь, и, наконец, свою смерть.
Изобретательность и фантазия Аверченко были поистине неисчерпаемы, он обладал
какой-то особой способностью замечать в жизни смешное. Большинство ранних
произведений Аверченко держится на эксцентрически веселом сюжете, на комизме
поз и карикатурности положений.
Аверченко нагромождает одно событие на другое, веселые ситуации без конца
сменяют друг друга. Ему мало улыбки читателя. Он должен довести его до колик
в желудке, кормить смехом, пока тот не запросит пощады. Аверченко
расточителен и не умеет ограничить себя, его смех превращается в гомерический
хохот.
Буйная творческая энергия породила фантастическое количество юмористических
рассказов, которые Аверченко писал с необычайной легкостью и быстротой.
Аверченко создает обобщенные юмористические типы: специалист, проводник,
лентяй, доводя при этом какую-то присущую им характерную черту до абсурда.
Его лентяй настолько ленив, что не хочет поднять выпавшую из рук книгу,
привести в порядок костюм, даже покончить с собой ему лень. Когда он нечаянно
лег на свежую газету, то начал обрывать ее по краям и вытягивать из под себя,
чтобы прочесть. Аверченко пользуется фантастикой, доводит до абсурда юмор
положений.
Аверченко предлагает русскому обществу беззаботный смех как лекарство от
тоски, смехом борется с наступившей реакцией, с болезнью духа. Он описывает
жизненные явления так, что становится очевидной фальшь существующих моральных
устоев и общественных отклонений. В этом смысле смех Аверченко целебен.
                                    Глава 3.                                    
Сатирическая направленность послереволюционного творчества А. Т. Аверченко.
1. Политическая проблематика в сатирических рассказах Аверченко.
Переломным в творчестве Аверченко стал 1917 г. В начале года возглавляемый им
лНовый Сатирикон приветствует свержение монархии. Стоявший всегда в
оппозиции к царскому правительству Аверченко видел в Николае II и в
абсолютизме источник многих бед России и, в первую очередь, военных
поражений. Не радовала его и достаточно жесткая цензура, существовавшие
ограничения гражданских прав и свобод.
У Аркадия Аверченко был псевдоним Ц лФома Опискин, которым он чаще всего
подписывал рассказы-фельетоны на политические темы. Автор выступал и против
демагогической болтовни в Государственной думе, и против многочисленных
партий Ц крайне левых, крайне правых, а заодно и центристских. Многий, в том
числе и Аверченко, искренне верили, что с падением династии Романовых
начнется эпоха всеобщего процветания.
Однако, демократическая эйфория продлилась недолго. Наблюдательность и
здравый смысл позволили писателю быстро разобраться в сложившейся ситуации.
Позже, в фельетоне лДве власти, прозвучит скорбное признание писателя:
лТак после такого со мной обращения лрабоче-крестьянской, для меня
золотопогонник приятнее родного любимого дяди!
Потому, что ежели что выбирать из двух, то я предпочитаю, чтобы мне на ногу
наступили, чем снесли пол черепа наганом. (с. 115)
В лНовом Сатириконе начинают появляться все более резкие выпады в адрес
Временного правительства и лично новоявленного лвождя и спасителя отечества
Ц А. Ф. Керенского. Пожалуй, никому так не доставалось от Аверченко. Были
люди, которых Аверченко сильно ненавидел, но не было человека, которого бы он
глубже презирал. лМного есть людей, у которых ужасное прошлое, но ни одного я
не знаю, у кого бы было такое стыдное прошлое, как у вас, Ч напишет
Аверченко в 1923 г. в книге л12 портретов (в формате лбудуар). Именно
Керенский, как пишет Аверченко, лтщательно, заботливо и аккуратно погубил
одну шестую часть суши, сгноил с голоду полтораста миллионов хорошего народа,
того самого, который в марте 1917 года выдал ему лавансом огромные,
прекрасные векселя. За считанные месяцы Председатель Временного
правительства и Верховный Главнокомандующий сумел полностью подготовить почву
большевикам для захвата власти. Троцкому было за что благодарить лСашку-
какашку.
Летом 1917 года еще сохранялись какие-то надежды на изменение к лучшему,
окончательно развеянные октябрьскими событиями.
лЗа гробом матери Ц так называется фельетон опубликованный в 43 номере
лНового Сатирикона 1917 года, с которого начинается лновый Аверченко. лМы
не можем смеяться, Ч пишет он от имени сатириконцев. Ч мы могли бы плавать в
смехе, в этом чудовищном бурлящем океане смеха, а мы, беспомощные, лежим на
берегу этого океана на песке, и только судорожно открываем рот. (с. 31)
Когда серость пришла к власти, когда толпа начала диктовать, у Аверченко
действительно родилась ненависть, и если б он был холерой, то не побоялся бы
устроить эпидемию. Но ненависть сама по себе вряд ли способна создать
значительные художественные произведения. Яркими рассказы Аверченко делает
любовь Ц любовь к России, любовь к жизни, любовь к искренности, чистоте,
справедливости, уму и глубоким чувствам, любовь к настоящим людям Ц любовь,
породившая ненависть к силе, утверждающей грязь, обман, бесправие и безверие,
вознесшей звериные инстинкты выше искры Божьей. Аверченко уже не снимает
траурной повязки, не смолкнут проклятья, не затянется рана в сердце, не
высохнут слезы, и надолго исчезнет прежний веселый, беззаботный, радостный,
вдохновенный смех.
После Октябрьского переворота сатира окончательно вытесняет юмористику со
страниц лНового Сатирикона. Рядом с заглавием журнала, там, где раньше Ц с
1914 года Ц была надпись лВойна!, теперь появились слова лОтечество в
опасности.
лСамое важное Ц так называется фельетон Аверченко, опубликованный в первом
номере за 1918 год. Политика властно вторгается в жизнь простых растерявшихся
людей, и они уже сами не ведают, что творят. Они уже не люди Ц они кадеты и
социал-демократы, имперцы и федералисты, правые и левые. Доктор, прежде чем
лечить маленькую девочку, придирчиво расспрашивает отца о его политических
взглядах Ц как тот смотрит на отделение Украйны, за какой список голосовал в
Учредительное; влюбленные сорятся, потому что ему нравится Керенский, а ей Ц
большевики.
лТрусливая, крадущаяся, как шакал, фигура штатского подходит к стройной
шеренге солдат, лначинает нашептывать что-то Ц одному, другому, третьему., и
рота солдат превращается в кучу разбойников.
В детстве для автора лне было на свете  чудеснее человека, чем черноморский
матрос, лно. из грязного вонючего переулка, вихляя задом выполз шакал,
шепнул вам два спутанных по своей простоте и доступности словечка Ц и вот уже
полетели на Малаховом кургане головы ваших благородных офицеров, и носите вы
по притихшим от ужаса славным севастопольским улицам эти головы, вонзив их на
обагренные святой кровью штыки. (с. 83)
В рассказе лБолотная кровь Аверченко не обвиняет солдат, ему еще кажется,
что те могут одуматься, ужаснуться содеянному. Большевики виноваты в страшном
превращении орлов в коршунов-стервятников:
лНет! Нет! Пусть не на них кровь мучеников Ц бедные они, темные, задуренные,
затуманенные люди! Видите вы эту шакальную морду, которая хохочет во мраке?
На ней кровь. (с. 21)
После прихода к власти большевиков юмор Аверченко стал менее добродушным и
бесшабашным. В его рассказах, зарисовках, фельетонах звучали нотки горестно-
саркастические, а то и злые, свидетельствующие о душевной боли писателя.
лГляжу я искоса в зеркало. Ц и нет больше простодушия в выражении лица
моего, Ц признавался Аверченко в лЗаключении к сборнику лЗаписки
простодушного.
Озлобленным лпочти до умопомрачения к белогвардейцам назвал Ленин Аркадия
Аверченко. Только кто же на самом деле сошел с ума Ц Аверченко, его
персонажи, или те, и другие?... Русский человек, задумавшийся о судьбе
России, попадает в сумасшедший дом. лВсе там будем, Ц с грустью говорит
сатирик.
В 1918 году Аркадий Аверченко сравнительно мало пишет, пытаясь осмыслить
происходящее. Более того, с середины года с редактором лНового Сатирикона
объявляется Аркадий Бухов. Веселый смех сатириконцев смолк, но это время
Аверченко впоследствии будет вспоминать с гордостью: лСмеялся мой лСатирикон,
смеялся мой лБарабан, смеялся мой лБич Аркадия Бухова, и от каждой нашей
улыбки, от каждой смешинки Ц на упитанном большевистском теле оставались
розовые, долго не заживавшие царапины.
Было очевидно, что большевики не собираются долго терпеть враждебную прессу, да
и само пребывание в Петрограде становилось небезопасным. 18 июля 1918 года
лНовый Сатирикон запретили. Конец журнала знаменует и завершение сатирического
периода творчества писателя.
Аверченко преследовали власти. Он решительно осудил Октябрьский переворот
семнадцатого года. Ленина, Троцкого и их приспешников он заклеймил на
страницах лСатирикона как германских провокаторов, лжуликов и убийц.
Однажды к его дому по Троицкой улице (ныне улица Рубинштейна) подкатил
грузовик с незваными гостями, Ц им надлежало арестовать писателя и
препроводить его в ЦК на Гороховую. Но Аверченко, который назовет
лчрезвычайку самым ярким порождением Третьего Интернационала, а лозунг
лПролетарии всех стран, соединяйтесь! переиначил в лПалачи всех стран,
соединяйтесь! (рассказ лЧертово колесо), в Петрограде уже не было. Узнав о
готовящейся над ним расправе, он спешно уехал в Киев.
За писателем началась настоящая охота лТы гонял меня по всей России как соленого
зайца Ц вспомнит Аверченко в лПриятельском письме Ленину, полном едкого
сарказма. Из Киева Аверченко перебрался
в Харьков, потом в Ростов, в Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь,
Мелитополь, затем в Константинополь. Остановился же он в Праге, где долгие годы
продолжал театральное и писательское творчество.
2. Анализ сборника лДюжина ножей в спину революции.
Лучший из своих рассказов Аверченко собирает в две книги Ц лНечистая сила:
Книга новых рассказов и лДюжина ножей в спину революции. Последняя вышла в
1921 году в парижском издательстве. Однако в 1920 году в симферопольской
газете лТаврический Голос было опубликовано объявление, в котором желающим
приобрести новую книгу Аверченко лДюжина ножей в спину революции
предлагалось обращаться в издательство лТаврический голос. Таким образом,
можно предположить, что сборник составлен еще в первой половине 1920 года и
его следует рассматривать при анализе данного периода творчества писателя.
лНечистая сила же вышла в Севастополе в 1920 году.
Показательно, что первые две книги, подготовленные Аверченко после отъезда из
Петрограда, Ц сборники политической сатиры.
В предисловии книги лДюжина ножей в спину революции писатель восторженно пишет
о революции: лРеволюция Ц сверкающая прекрасная молния, революция Ц божественно
красивое лицо, озаренное гневом рока, революция Ц ослепительная яркая ракета,
взлетевшая радугой среди сырого мрака!..., лрождение революции прекрасно, как
появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые
невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом
лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком.
Писателю хочется верить, что вот-вот остановится русский человек, схватится
за голову, прогоняя пьяный угар. Тяжелым будет похмелье, но все же закончится
наконец бессмысленное буйство:
лСейчас русский человек еще спит. Спит, горемыка, тяжким похмельным сном. Но
скоро откроет заплывшие глаза, потянется и, узрев в кривом зеркале мятое,
заспанное, распухшее. лицо Ц истошным
голосом заорет:
Ч Человек! Бутылку сельтерской! послушай, братец, где это я?1 
Начиная с рассказа лЧеловек! Бутылку сельтерской. в произведениях Аверченко
звучит безысходность. Миниатюра состоит из двух частей, и если начало второй
части, процитированное выше, сулит надежду, то в финале настроение меняется:
лШирока, ой как широка натура у русского человека.
Разойдется Ц соловьев на шпильках в каминах жарит, стерлядь кольчиком вместо
галстука носит, а проспится, придет в себя Ц только ладонями об полы хлопает.
Ч Мать честная чего же я тут надрызгал?!
Да поздно уж.
Вон там, в туманной дали уж и счет за выпитое, съеденное и попорченное Ц не суд.
Ч Видишь? (с. 23-24)
Революция здесь понимается как лпереворот и избавление, лсветлое, очищающее
пламя, в котором за несколько дней сгорает все уродливое, старое, скверное.
Аверченко принимает февральский переворот, гордится, что боролся лпротив
уродливости минувшего царизма. В том же предисловии Аверченко пытается
развести революцию и ее последствия Ц лхорошую по определения революцию
испортили лплохие люди. Еще в Петрограде писатель задумывается над истоками
происходящего, да и в самом названии сборника, несмотря на попытки
лоправдаться в предисловии, слышны несколько иные ноты. В дальнейшем сатирик
перестанет разделять революцию и ее последствия Ц и именно февральская
революция (не октябрьская) станет рассматриваться как переломный момент.
Сборник лДюжина ножей в спину революции стоит ближе всего к творчеству
писателя лсатирического периода. Аверченко стремится создать в книге
целостную, объемную картину жизни, собирая под одной обложкой очень разные
произведения, объединенные лишь общей проблематикой и авторским восприятием.
лФокус великого кино Ц попытка на нескольких страницах описать весь период
лмеж двух революций, заведомая неправдоподобность приема Ц лпрокрутить
жизнь назад, как кинематографическую ленту, Ц подчеркивает безвозвратность
утерянного. Роль внешней сужетно- оппозиционной рамки повествования играет
обращение автора к воображаемому или реальному собеседнику с предложением
лотдохнуть от жизни, помечтать. Далее следует авторское воспоминание об
удивительной картине, виденной однажды в кинематографе, Ц комическом зрелище,
возникающим при демонстрации пущенной в обратную сторону пленки.
лАх, если бы наша жизнь была похожа на послушную кинематографическую ленту!
(с. 199) Ц восклицает взволнованный повествователь. и вот уже сверкает сталью
убийственного авторского сарказма первый из обещанной дюжины ножей: л.Все
новое и новое мелькание ленты: Ленин и Троцкий с компанией вышли, сели в
распломбировнный вагон, тут же его запломбировали, и Ц укатила вся компания
задним ходом в Германию. (с. 199)
Повинуясь воле киномеханика, стремительно сворачивается, движется вспять
кровавое революционное действо с его разрухой, голодом, расстрелами и
демагогическими декретами. И лишь один эпизод требует немедленной остановки Ц
день объявления царского манифеста, направленного на успокоение
растревоженной революционными бурями страны. На этом этапе повествования
забавное путешествие во времени уступает место грустным думам о потерянной
родине: лАх, сколько было надежд, и как мы любили, и как нас любили. (с.
200) В связи с этим можно вспомнить блоковские строки:
Рожденные в годы глухие
Пути не помнят своего.
Мы Ц дети страшных лет России Ц
Забыть не в силах ничего.[21]
В лПоэме о голодном человеке действие происходит в большевистском
Петрограде. Но автор пишет не о зверствах большевиков, а о судьбе простых,
измученных людей, цепляющихся за свои воспоминания о еде, как за последние
кусочки старого мира. Тема леды становится одной из центральных в творчестве
писателя. Именно это сравнение, по мысли Аверченко, наиболее ярко, наглядно,
убедительно опровергает все теоретические разглагольствования большевиков,
всю бессмысленность демагогических рассуждений о защите эксплуатируемых от
эксплуататоров. лПоэма о голодном человеке Ц еще один лнож возмездия,
зажатый в костлявой руке голодающего и напоминающий о праве любого человека
на жизнь.
лТо, о чем я хочу сейчас написать, ужасно трудно выразить в словах. Так и
подмывает сесть за рояль, с треском опустить руки на клавиши Ц и все, как
есть, перелить в причудливую вереницу звуков, грозных, тоскующих, жалобных,
тихо стонущих и бурно проклинающих. (с. 204) Это скорбно Ц патетическое
вступление предваряет рассказ о том, как компания голодающих из лбывших
собирается на одной из петербуржских квартир, чтобы поделиться воспоминаниями
о безвозвратно ушедшей эпохе заказных вин и изысканных закусок. От подобной
завязки веет щедринским сарказмом: генералы из известной сказки, очутившись
на необитаемом острове, тоже предаются гастрономическим воспоминаниям. Улыбку
вызывает и сам характер диалога действующих лиц:
лЧ Начнем, что ли? Сегодня чья очередь?
Ч Моя.
Ч Ничего подобного. Ваша позавчера была. Еще вы рассказывали о макаронах с
рубленой говядиной.
Ч О макаронах Илья Петрович рассказывал. Мой доклад был о панировочной
телячьей котлете с цветной капустой. (с. 205)
И вновь проявляется идейная многоплановость прозы Аверченко: комическое
действо постепенно перерастает в вопль души, растоптанной новым режимом.
Доведенные до безумия голодные люди поднимают лкомнатный мятеж, грозя карой
идеологам пролетарского государства. И здесь в повествование врывается
грустно-саркастическая нота: сил у лвосставших хватает лишь на то, чтобы
добежать до порога гостиной. Отдышавшись, обессиленная компания возвращается
к прерванному вспышкой негодования занятию. Финал лПоэмы. возвращает нас к
мрачной патетике пролога: лТысяча первая голодная ночь уходила. ковыляя,
шествовало на смену тысяча первое голодное утро. (с. 208) Аверченко
показывает людей, доведенных до крайней степени отчаяния, людей, для которых
уже не существует политических, деловых, научных проблем Ц все их силы
тратятся на выживание. Но сатирические стрелы писателя направлены как в тех,
кто узурпировал власть, так и в тех, кто допустил это.
лРовно десять лет тому назад рабочий Пантелей Грымзин получил от своего
подлого гнусного хозяина кровопийцы поденную плату за девять часов работы Ц
всего два с полтиной!!! (с. 213) Так начинается рассказ лЧерты из жизни
рабочего Пантелея Грымзина. Это пародийно-ироническая завязка воспроизводит
известную формулу ограбления рабочих капиталом. Но далее следует подробный
перечень покупок, сделанных лбеднягой Пантелеем на упомянутые деньги:
выделив часть их на ремонт сапог, он приобрел лпол фунта ветчины, коробочку
шпрот, булку французскую, пол бутылки водки, бутылку пива и десяток папирос
(с. 213), и все это на суточный заработок! Одновременно с этим включается
лестественный механизм пролетарской ненависти: Пантелей гневно клеймит
богачей-эксплуататоров, наживающихся на труде бесправного народа. Герой
мечтает о свободе для трудящихся: лТо-то мы бы пожили по-человечески!.. (с.
214) С той лбезотрадной картиной перекликается второй сюжет, рисующий
положение рабочего Грымзина после обретения лсвободы в результате победившей
революции: о ветчине и шпротах теперь можно лишь мечтать, а на суточный
заработок лгегемон приобретает лишь фунт лполубелого хлеба и бутылку ситро.
В финале рассказа звучит авторская оценка происходящего в России: лЭх,
Пантелей, Пантелей. Здорового ты дурака свалял, братец ты мой!.. (с. 214) В
дальнейшем сбитые с толку пантелеи, приученные к лновым условиям жизни,
составят слой лполуинтеллигентных граждан, психология которых станет
объектом изображения другого талантливого сатирика Ц Михаила Зощенко.
От рассказа к рассказу Аверченко убеждает читателя в том, что в классовой
борьбе не может быть победителей и побежденных: от революции в равной степени
пострадали и представители господствующих классов, и те, ради кого было
раздуто пламя революционного мятежа. Все общество оказалось вовлечено в
разрушительное действо, а огромная страна уподобилась поезду, сошедшему с
рельс. Определяя сущность происходящего, Аверченко находит яркий
ассоциативный образ Ц лЧертово колесо. Именно так называется еще один
рассказ из лДюжины ножей.
лЧертово колесо начинается диалогом двух обывателей:
лЧ Усаживайся, не бойся. Тут очень весело.
Ч Чем же весело?
Ч Ощущение веселое.
Ч Да чем же веселое?
Ч А вот как закрутится колесо, да как дернет тебя с колеса, да как швырнет о
барьер, так глаза в лоб выскачут! Очень смешно! (с. 208-209)
Далее следует описание Петербургского лЛуна-парка, изобилующего разного рода
аттракционами и развлечениями для зевак.
Воображение художника безошибочно угадывает в этой череде глупых забав
аналогии с далеко небезобидными лзабавами русской революции. Как можно
заметить, очередной лнож авторской иронии попадает в точно обозначенную
цель. Катание в грохочущей лВеселой Бочке напоминает путешествие русского
человека с семьей из Чернигова в Воронеж в лнаше веселое революционное
время, а стояние перед кривым зеркалом Ц чтение лнепримиримой чужепартийной
газеты. (с. 209) лВеселая кухня с битьем старой посуды наилучшим образом
иллюстрирует процесс лотречения от старого мира, а лТаинственный Замок
ассоциируется с чрезвычайкой, объединившей лпалачей всех стран: л.самое
одуряющее, схожее Ц это лчертово колесо!û (с. 211) Что это, как не
головокружительный аттракцион русской политической жизни? Бешенное вращение
колеса истории завораживает, притягивает к себе внимание политических
авантюристов всех мастей.
лРадостно посмеивается Керенский, бешено вертясь в самом центре Ц кажется, и
конца не будет этому сладостному ощущению. (с. 212) Но финал этого в высшей
степени рискованного развлечения, увы, предсказуем: один за другим вылетают,
будто пущенные из пращи камни, лкомиссары чертового колеса. Однако неудачи
одних не ослабляют политического энтузиазма других: дьявольское колесо
революционной смуты манит к себе новых лловцов удачи. Но наступает время
горького осмысления трагических последствий очередного большого политического
аттракциона:
лГоряч русский дурак Ц ох, как горяч. Что толку с того, что потом, когда
очухается он от веселого азарта, долго и тупо будет плакать свинцовыми
слезами и над разбитой церковью, и над сокрушенными вдребезги финансами, и
над мертвой уже наукой, зато все теперь смотрят на дурака! Зато теперь он
центр веселого внимания, этот самый дурак, которого прежде и не замечал
никто. (с. 210) Безотрадная перспектива не пугает политических игроков,
одержимых идеей власти. В этом шумном историческом спектакле интеллигенции
отведена роль пассивного зрителя: лА мы сейчас стоим кругом и смотрим, кто
первый поползет окорач по гладкой полированной поверхности, где не за что
уцепиться, не на чем удержаться. (с. 212)
Обозначенная в лЧертовом колесе авторская пассивность вызывает сомнения:
само содержание рассказов являет собой активную критику извращенной
революционной идеи. Автор-повествователь не скрывает своих симпатий и
антипатий. Вот он подзадоривает киномеханика (лКрути, Митька, крути!),
пытаясь с помощью кинофокуса на миг вернуть Россию в спокойное
предреволюционное прошлое (лФокус великого кино), а вот он уже за столом
голодающих, решившихся возвысить свой голос против разрухи и хаоса (лПоэма о
голодном человеке).
Революция не только убивает физически, она калечит духовно. Дети, у которых
отняли детство, дети, на слух различающие шрапнель и обыкновенную
трехдюймовку, Ц вот еще одно следствие происходящего. Но если Аверченко в
глубине души разуверился в способности взрослых проявить благоразумие, то в
детей он продолжает верить. В рассказах на эту тему тоже используется
контраст Ц несмотря на весь ужас происходящего, детская душа сохраняет свою
искренность и чистоту. Напоминание об искалеченных войной детских душах Ц еще
один лнож, оставляющий в железном теле революции незаживающую рану. В
рассказе лТрава примятая сапогом авторская позиция показана через диалог
повествователя с маленькой девочкой. Здесь ощущается все тот же неповторимый
колорит аверченковой прозы лЗнаешь, ты ужасно комичный, Ц замечает в адрес
собеседника маленькая героиня. (с. 201) Диалог ребенка и взрослого, в
совершенстве владеющего умением шутя Ц серьезно говорить с детьми, изобилует
трогательными деталями и подробностями разговор о здоровье лмногоуважаемой
куклы, обещание автора расправиться с обидчиком комаром, стихи о Максе,
который лвечно ноет. На фоне этой легкой словесной игры резким диссонансом
звучат поражающие своей недетскостью рассуждения восьмилетнего ребенка.
лКакая же это шрапнель? Обыкновенную трехдюймовку со шрапнелью спутал. Ты
знаешь, между прочим, шрапнель, когда лежит, так как-то особенно шуршит. А
бризантный снаряд воет, как собака. (с. 203)
Трагическое соединение несоединимого подчеркивает бесчеловечную, абсурдную
сущность эпохи классовой борьбы. Например, вспоминая о бубенчике для котенка,
героиня сетует на то, что лбубенчик был с маминым золотом в сейфе и
коммунисты его по мандату Минфина реквизировали. (с. 202) Самоочевидным
возражением этому жестокому миру вражды и насилия является беззащитное
детство, подобное молодой травке, примятой тяжелым кованым сапогом: лПо
зеленой молодой травке ходят хамы в огромных тяжелых сапожищах, подбитых
гвоздями.
Пройдут по ней, примнут ее. Прошли Ц полежал, примятый, полураздавленный
стебелек, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под теплым
дыханием дружеского ветерка шелестит о своем, о малом, о вечном. (с. 204)
Наряду с безысходностью в книге подчас звучит и уверенность в грядущей победе
здравого смысла. Большевики для Аверченко лишь временщики, более того, они и
сами это понимают. В рассказе лУсадьба и городская квартира Аверченко
сравнивает старую, русскую Россию и новую, интернациональную. Идиллическая
картина жизни в усадьбе противопоставляется грязи, хламу и пустоте временно
занятой городской квартиры. С одной стороны Ц лкаменные, прочно сложенные,
почерневшие от столетий ворота (с. 100) длинная липовая алея, фасад
лрусского, русского, русского Ц такого русского, близкого к сердцу дома с
белыми колоннами и старым-престарым фронтоном, лвальяжный, улыбающийся
хозяин, лобъятья, троекратные поцелуи, по русскому обычаю, березовая роща,
еле слышная песня косарей, сотни прочных кожаных книжных переплетов,
белоснежная скатерть, наваристый борщ и лпухлая, как пуховая перина,
кулебяка, лбледные русские звезды, лскромные, застенчивые русс, кие березки
и елочки, лразнокалиберная шумливая птица, лзолотой хлеб Ц лтак
необходимый простому русскому сердцу уют; с другой Ц лголые стены, с
оторванными кое-где обоями, лвыбитое окно, лсырой ветерок, лобрывки
веревок, окурки, какие-то рваные бумажки, лполоманный, продавленный стул,
лдесятки опорожненных бутылок, огрызков засохшей колбасы, лружья, в углу
обрывок израсходованной пулеметной ленты и старые полуистлевшие обломки,
лугрюмые латыши, лвонючие китайцы Ц лнеприютно живут, лпо-собачьему. (с.
101-103)
лНикто не верит в возможность устроиться в новой квартире хоть года на три.
Стоит ли? А вдруг придет хозяин и даст по шее. (с. 103)
В данном рассказе наиболее ярко проявилась еще одна черта, отличающая
послереволюционное творчество писателя.
3. Особенности стиля сатирических рассказов Аверченко в послеоктябрьский период.
До 1918 года Аверченко отдавал предпочтение сюжетным рассказам, динамичному
повествованию с активно действующим главным героем. Пейзаж, бытовые
подробности редко использовались юмористом. В Крыму и позднее в эмиграции
бытовые подробности, детали играют все большую роль в его миниатюрах Ц прежде
всего сатирических. Он старается сделать текст живописнее, часто
противопоставляет не предметы, а качество, делает акцент на эпитетах и
определениях.
Важным средством сатирического изображения в творчестве становится портрет.
Описывая того или иного лполитического деятеля, Аверченко через портрет
раскрывает сущность человека, дает портрет лтипа.
лСеренькое московское утро. Кремль. Грановитая палата.
За чаем мирно сидят Ленин и Троцкий.
Троцкий, затянутый с утра в щеголеватый френч, обутый в лакированные сапоги со шпорами, с сигарой, вставленной в длинный янтарный мундштук, Ц
олицетворяет собою главное, сильное, мужское начало в этом удивительном
супружеском союзе. Ленин Ц madame, представитель подчиняющегося, более слабого
женского начала. И он одет соответственно: затрепанный халатик, на шее нечто
вроде платка, потому что в Грановитой палате всегда несколько сыровато; на
ногах красные шерстяные чулки от ревматизма и мягкие ковровые туфли.
Троцкий, посасывая мундштук, совсем с головой, ушел в газетный лист; Ленин
перетирает полотенцем стаканы.2
Эти два портрета мы можем найти в рассказе лКороли у себя дома.
Интересно, что по своей структуре миниатюра напоминает рассказ-сценку Ц один
из ведущих жанров в досатириконской юмористике, почти исчезнувшей в
предреволюционное десятилетие после смерти любителей данного жанра Ц Н. А.
Лейкина и И. И. Мясинцкого. Художественные принципы построения рассказа-
сценки были подчинены этнографической задаче. Автор подчеркивал достоверность
изображаемого. Выбирая жанровую схему, Аверченко вновь использует контраст Ц
заведомо невероятное описание облекается в максимально правдоподобную форму.
Писатель неоднократно прибегает к данному приему и добивается значительного
сатирического эффекта, заставляя своих персонажей Ц лнечистую силу Ц жить
обычной человеческой жизнью: ходить в гости, воспитывать в детей, играть в
карты.
В финале рассказа лОсколки разбитого в дребезги голос автора сливается с
финальной репликой одного из героев: лЗа что они Россию так?.. (с. 40) Этот
вопрос говорит об общей идее сборника: сопоставление лстарой и лновой
России обнажает трагическую сущность произошедшего:
лИ снова склоненные головы, и снова щемящий душу рефрен: лЧем им мешало все
это?..û (с. 40) В уже цитированном предисловии к лДюжине ножей. автор
ссылается на слова поэта Константина Бальмонта: лРеволюция хороша, когда она
сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир. Стройность, порядок Ц
вот что нужно нам, как дыхание, как пища. Внутренняя и внешняя дисциплина и
сознание, что единственное понятие, которое сейчас нужно защищать всеми силами,
это понятие Родины, которое выше всяких личностей и классов и всяких отдельных
задач.[22]
Эта авторская ссылка как нельзя лучше выражает пафос цикла, не утратившего
остроты своего звучания и по сей день.
Не сложно представить, какие отзывы вызвал парижский сборник рассказов в
советской прессе: люмор висельника,  лмерзость, лбелогвардейщина. Но
наиболее яркой и интересной была оценка, данная В. И. Лениным в рецензии-
статье лТалантливая книжка про лозлобленного почти до умопомрачения
белогвардейца Аркадия Аверченко, напечатанную 22 ноября 1921 года в
лПравде.
лИнтересно наблюдать, Ц пишет Ленин, Ц как до кипения дошедшая ненависть
вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой
высокоталантливой книжки. Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему не
известной, выходит не художественно. Например, рассказ, изображающий Ленина и
Троцкого в домашней жизни. Злобы много, но только не похоже, любезный
гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во
всякой, в том числе. и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо
написать, надо их знать. А вы их не знаете.
Зато большая часть книжки посвящена темам, которые А. Аверченко великолепно
знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом
изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и
фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так
должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая
ненависть делает рассказы Аверченко иногда Ц и большей частью Ц яркими до
поразительности.
4. Проблематика и художественное своеобразие сборника лНечистая сила.
В сборнике лНечистая сила еще звучит надежда на скорое освобождение России
от всякой нечисти, однако многое воспринимается писателем по-иному. Он
понимает, что старая жизнь утеряна безвозвратно.
Шестилетний Костя Ц герой рассказа лАнтичные раскопки Ц уже не знает, что
когда-то была лстарая жизнь, что на пару рублей на рынке можно было купить
лмясо, картошку, капусту, яблоки. разные там яйца, даже металлические деньги
он видит впервые. По принципу лантичных раскопок построены еще несколько
вошедших в сборник рассказов.
В миниатюре лМоя старая шкатулка повествователь перебирает бумажки,
скопившиеся в шкатулке палисандрового дерева, которую он, поспешно уезжая из
столицы случайно прихватил с собой. Счета, меню, записки от друзей Ц Л.
Андреева, П. Маныча, РеМи, телеграммы Ц все напоминает о прежней жизни. В
финале рассказа на глаза автору попадается записочка, датированная 1 марта
1917 года: лИтак, друг Аркадий Ц свершилось! Россия свободна!! Пал мрачный
гнет и новая заря свободы и светозарного счастья для всех грядет уже! Боже,
какая прекрасная жизнь впереди. Задыхаюсь от счастья!! Вот теперь мы покажем,
кто мы такие. (с. 301) На этот раз писателю не хочется рассуждать о
великолепии революции, и два слова Ц лДа. показали Ц говорят больше, чем
пространное предисловие к лДюжине ножей.
Проблемы, встающие перед писателями, также находятся в центре внимания
Аверченко. В миниатюре лРазрыв с друзьями тягостное впечатление на
повествователя производят любимые книги Ц лпестрая компания старых друзей.
Нет, нет, они остались прежними Ц лчистенькие, корректные, напечатанные на
прекрасной белой бумаге и облаченные в изящные золоченые коленкоровые
переплеты (с. 278), изменился автор Ц он теперь лбывший человек, лгрубое,
мрачное, опустившееся на дно существо. Его не способно взволновать описание
мук раненного, лицо которого лпостепенно бледнеет, глаза затуманиваются
какой-то пленкой. (с. 278)
лПодумаешь, важность! Да я в позапрошлом году видел, как в Москве латыши
расстреляли на улице днем в Каретном ряду восемь человек, Ц и то ничего. Вели
их, вели, потом перекинулись словом, остановили и давай в упор расстреливать.
Так уж тут, при таком оптовом зрелище, нешто разглядишь, у кого лглаза
затуманились кокой-то пленкой и кто лпостепенно бледнел. Ухлопали всех, да
и пошли дальше. (с. 278-279)
Большинство рассказов этого сборника вновь построено на контрасте. Здесь чаще
используется откровенная фантастика (лГород чудес, лОтрывок будущего
романа). В лДюжине ножей. на первом плане было отношение повествователя к
происходящему, восприятие большевиков лизвне. В лНечистой силе действие
многих рассказов происходит в стране большевиков. Соответственно большую роль
играет сюжет, создается ряд запоминающихся персонажей, существующих в какой-
то ирреальной действительности. Не случайно Аверченко включает в сборник
новый рассказ лСлабая голова. Все повально сошли с ума, даже самое больное
воображение не могло бы представить случившееся. В произведениях писателя
послереволюционного периода сталкиваются три мира. Мир прошлого Ц
гармоничный, уютный, несмотря на все недостатки. Аверченко с такой
всепроникающей тоской тянется к прошлому Ц каково бы оно ни было. Он
идеализирует старую Россию безоговорочно.
Две реальности, противопоставленные прошлому, Ц это противостоящие друг другу
реальность большевиков и реальность их противников. Повествователь Аверченко
живет в этом, последнем, мире Ц отсюда и основная проблематика его
творчества: стремление сохранить прошлое, передать еще не забытое
окончательно ощущение гармонии, уюта, вспомнить мелкие детали старого быта, и
ненависть к тем, кто уничтожил столь любимый русский мир, разрушил Россию.
Герой Аверченко живет настоящим, нельзя вернуться в прежнее время.
среди персонажей есть участники лкрымского сидения Ц обычные люди, живущие
лпо воле судьбы и большевиков Ц в Феодосии, Ялте или Севастополе. (с. 83)
Поражает пустота и бессмысленность жизни многих из них. Но герои все же
изменились Ц к глупости и пошлости добавилась жестокость: лКакое странное
время; у штатских такая масса воинственной кровожадности, а военные
рассуждают, как штатские! (лРазговор за столом) (с. 27)
5. Проблематика сборника лЗаписки Простодушного.
В Константинополе выходит несколько книг Аверченко, которые как бы определяют
основные направления его эмигрантского творчества.
лЗаписки Простодушного (о нашей жизни, страданиях, приключениях, о том, как
мы падали, поднимались и снова падали, о нашей жестокой борьбе и о тихих
радостях), изданные в 1921 году, открывает своеобразную сатирико-
юмористическую летопись жизни русской эмиграции. В 1922 году Аверченко
собирает лучшие из написанных в 1919-1920 гг. рассказов, темой которых
является быт и нравы Севастополя, в книге лКипящий котел: Сборник рассказов.
В 1922 году Аверченко выпускает книгу под названием лДети, в которой
стремится хоть что-то противопоставить ужасу и сумбуру последних лет.
лЗаписки Простодушного Ц это не просто сатирико-юмористическое описание
жизни русских эмигрантов в Константинополе. Аверченко показывает, как под
впечатлением от увиденного и пережитого меняется характер повествователя Ц
Простодушного.
лОтныне я тоже решил улыбаться на похоронах, Ц заявляет автор в предисловии.
Писатель ставит в центр внимания не сами события, а их восприятие, и Ц надев
маску Простодушного Ц фиксирует в первую очередь внешнюю сторону
происходящего. Драматизм жизни героев уходит на второй план. Читатель сначала
видит лишь комическое, а о трагических истоках внешнего комизма он
задумывается только потом Ц и тем острее ощущается разлом в душах людей.
Кто же такой простодушный Ц дурак или мудрец? Он шут. Шут, не стесняющийся
смеяться на похоронах и не опасающийся сказать горькую правду королю.
лКонстантинопольский зверинец, лВторое посещение зверинца Ц название этих
рассказов достаточно красноречивы. Аверченко создает целую галерею типов Ц
русского, ухитрившегося сдаться в русский плен и три года спокойно прожить в
лагере военнопленных, вместо того, чтобы сражаться на передовой с
австрийцами, лкомиссионера удовольствий, лИмпресарио Шаляпина,
лбогомольного племянника. Они уже не опасны, линогда даже можно просунуть
руку сквозь прутья клетки и пощекотать их за ухом, но все равно, несмотря на
остроумие придуманных ими комбинаций, от встречи с ними остается гадкое,
неприятное ощущение. Они наживаются на хороших, истинных чувствах других, не
на глупости, но на простодушии. Таковы же Филимон Бузыкин, герой рассказа
лРусские женщины в Константинополе, девушка и лстранная личность из
рассказа лБлагородная девушка. Но есть у Аверченко и другие персонажи Ц те,
кому он искренне симпатизирует. Простодушный восхищается их мужеством,
выдумкой и способность не унывать. В миниатюре лО гробах, тараканах и пустых
внутри бабах он сталкивается с бывшим журналистом, бывшим поэтом и сестрой
журналиста. Один из них зарабатывает, лежа в гробу у гадалки, другой ходит в
картонном чучеле женщины, рекламируя ресторан, а девушка лсостоит при зеленом
таракане на тараканьих бегах: лОй, крепок еще русский человек, ежели ни гроб
его не берет, ни карнавальное чучело не пугает, ежели простой таракан его
кормит. (с. 157)
Рассказы, вошедшие в книгу, построены по двум схемам. Соблюдая жанровую форму
лзаписок, Аверченко либо описывает случаи, происходящие с Простодушным, либо
те, о которых Простодушному рассказывали. Это делает сборник одним из самых
цельных в творчестве писателя.
Рассмотрев основные послереволюционные рассказы Аверченко позволили нам
выделить наиболее существенные черты поздней сатирической прозы писателя:
своеобразное переосмысление темы лмаленького человека в контрасте
революционной эпохи, сочетание злободневного и общефилософского в решении
вопроса о революционном обновлении жизни, открытая полемичность и
публицистическая заостренность авторских выводов.
Любопытны и творчества Аверченко, данные собратьями по перу Ц бывшими
лсатириконовцами.
Можно привести фрагмент из грустно-иронического стихотворения Тэффи лТоска:
Аверченко, как жуир и франт,
Требует Ц восстановить прежний прейскурант
На все блюда и на все вина,
Чтобы шесть гривен была лососина,
Две с полтиной бутылка бордо.
И полтора рубля турнедо.
Сквозь эту охранительную иронию просвечивает иной, более глубокий смысл,
выраженный в одном из рассказов Тэффи периода эмиграции: лМы еще храним
старые заветы, потому что любим все прошлое, всячески его бережем. (лО
русском языке) Именно с этих позиций следует рассматривать ностальгическую
направленность поздней прозы Аверченко, не вписавшегося, как многие русские
художники, в процесс революционной лперестройки общества.
Интересны также строки и стихотворения Саши Черного лСатирикон, посвященные
памяти писателя:
Разве мог он знать и чуять,
Что за молодостью дерзкой,
Словно бесы, налетят
Годы красного разгула,
Годы горького скитанья,
Засыпающие пеплом
Все веселые глаза.
У Аркадия Аверченко было много поклонников, друзей, хороших знакомых, которые
уважали и искренне ценили его творчество и его человеческие качества.
Вот воспоминания Петра Писльского 1923 года:
лМой глаз приятно подмечал в Аверченке ту мягкую естественную, природную
воспитанность, которая дается только четким и умным людям. Его очарование в
обществе было несравнимо. Он умел держать себя в новой и незнакомой среде
легко, в меру свободно, неизменно находчивый, внимательный, ясный, равный и
ровный со всеми и для всех. Это большое искусство, им может владеть только
талантливая душа, и Аверченке был дан дар пленительного шарма. Он покорял
Но более всего он покорял своим творчеством. По наблюдениям критиков и писателей
В. Полонского, М. Кузьмина, К. Чуковского, А. Куприна, А. Измайлова, юмор А.
Аверченко, с одной стороны связан с традициями М. Твена и О,Генри, с
другой Ц раннего А. П. Чехова. Есть в его творчестве и лирические, тонкие по
психологическому рисунку рассказы, и тенденция к лтеатру абсурда. Многие его
рассказы инсценировались и ставились в петербургских театрах.
Сборники произведений А. Т. Аверченко много раз издавались и в советское
время. Это Ц лЗаписки Простодушного (1922), лМиниатюры (1926), лСлучай с
Петельцовой (1926), лЮмор былых дней (1927), лВеселые устрицы (1928),
лРассказы о старой школе (1930). С 1930 по 1964 год книги сатирика не
переиздавались.
                                   Заключение.                                   
В ходе дипломной работы по теме лСатира и юмор в творчестве Аркадия
Аверченко мы проследили эволюцию его творческого пути, познакомились с его
политическими воззрениями, показали зависимость тематики рассказов от
политической и социальной обстановки в стране.
Мы рассмотрели творчество сатирика до революции 1917 года и после. Изучив
рассказы дореволюционного периода, мы можем отметить удивительное
многообразие их тематики.
Автор высмеивает реалии социального быта, частные человеческие пороки,
показывает жизнь большого года, буржуазную культуру, высмеивает ничтожность
проблем городского обывателя. В рассказах лШирокая масленица, лРыцарь
индустрии, лВолчья шуба, рассмотренных нами, четко выявлены эти пороки.
Аверченко обнажает и социально-политическую сферу жизни, затрагивает тему
ревизора и закона Ц рассказы лВиктор Поликарпович, лИстория болезни
Иванова.
Персонажи Аверченко напоминают нам героев Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова.
Аверченко вскрывает абсурдность обывательского сознания (лРобинзоны,
лОктябрист Чикалкин, лБорцы), высмеивает жандармов, чиновников,
взяточников, лицемеров. Обращение писателя к теме искусства, бездарных
творцов, теме живописи показывают нам неприятие писателем модернистских
течений. (лИхневмоны, лИзумительный случай, лКрыса на подносе).
Не обошел Аверченко и извечные темы мужчин и женщин (лДень человеческий,
лЖена, лМужчины), взаимоотношения поколений (лОтец, лСтарческое), много
писал о детях.
В целом, в этот период смех Аверченко веселый, лдобрый, беззаботный,
вдохновенный, мы встречаем много сатирических типов, рассказы завлекают
быстротой прочтения. интересно следить за развитием сюжета, рассказы
отличаются запоминающимся финалом, речь героев полна остроумных афоризмов и
крылатых фраз.
В дипломной работе отражен переломный момент в творчестве писателя. К нему
относится послереволюционный период. Показано его отношение к революции,
неприятие власти, большевиков, временного правительства, Керенского, мы
узнали о причинах эмиграции писателя, о его отношениях с властями.
Изучив произведения данного периода, чувствуется недоумение, удивление,
сочувствие автора к событиям в стране, неприятие людской глупости, пошлости,
лсерости.
Мы, наблюдая за сюжетом рассказов, приходим к выводу о том, что писатель
пытается своим смехом излечить людей. В рассказах этого периода чувствуется
гневный сарказм, грустный смех, радостный смех исчез.
В работе подробно разобран основной сборник данного периода лДюжина ножей в
спину революции, а также, не менее важный Ц лНечистая сила. Это  сборники
политической сатиры, они отражают отношение Аверченко к революционным
событиям. Рассмотрены рассказы: лЧеловек, бутылку сельтерской, лФокус
великого кино, лПоэма о голодном человеке, лЧерты из жизни рабочего
Пантелея Грымзина, лЧертово колесо, лТрава, примятая сапогом, лУсадьба и
городская квартира, лКороли у себя дома Ц из сборника лДюжина ножей в спину
революции. В рассказах показаны отчаявшиеся люди, преобладает тема леды,
тема лдетей, искренних, чистых душ, которые губит жестокость и грубость. Из
сборника лНечистая сила рассмотрены рассказы лАнтичные раскопки, лМоя
старая шкатулка, лРазрыв с друзьями. Здесь чувствуется стремление автора
сохранить прошлое. В сборнике Ц фантастические сюжеты, запоминающиеся
персонажи.
В дипломной работе также кратко рассмотрены сборники лЗаписки Простодушного,
лКипящий котел, лДети.
Аверченко почти не писал лсерьезных произведений, их единицы. Очень редко он
обращался к стихам. Основу его богатейшего литературного наследия составляет
комическая проза Ц рассказы и фельетоны, а также драматические произведения Ц
как инсценировки собственных рассказов, так и оригинальные пьесы. Аверченко
одним из первых в России откровенно встал на защиту лсмеха ради смеха,
поставил перед собой задачу рассмешить. развеселить читателя, притом самого
взыскательного.
лВ час душевной боли, в минуту усталости русский читатель обращался к
Аверченке, и я хорошо помню, как во время войны в госпиталях на всех столах я
видел его книги и книжечки, изданные лНовым Сатириконом, Ц вспоминал Петр
Пильский. Русская критика иногда упрекала Аверченко в бесцельности и
бессодержательности его смеха. И он сам никогда не хотел слыть политическим
сатириком. Но Аверченко имел мужество прославить этот смех, поставить его
целью, а не средством, открыто служить его свободной и независимой стихии.
Можно сказать, что имя Аверченко было одним из самых популярных литературных
имен начала двадцатого века, таковым оно является и до сих пор.
                           Использованная литература.                           
Художественные тексты.
1.     Аверченко А. Записки Простодушного. Ц М., 1992.
2.     Аверченко А. Избранные рассказы. Ц М., 1985.
3.     Аверченко А. Изумительный случай (Из жизни художников): Рассказ. //
Огонек. Ц 1964. Ц № 1. Ц С. 18-19.
4.     Аверченко А. Мой дядя: Юмористический рассказ. // Человек и закон. Ц
1973. Ц № 10. Ц С. 142-143.
5.     Аверченко А. Оккультные науки. Рассказы. Ц М., 1964.
6.     Аверченко А. Тэффи. Рассказы. Ц М., 1990.
7.     Аверченко А. Хлопотливая нация. Ц М., 1991.
8.     Аверченко А. Тэффи. Юмористические рассказы. Ц Минск, 1990.
Научная литература.
1.      Горелов П. Чистокровный юморист. // Аверченко Аркадий. Тэффи.
Рассказы. Ц М., 1990. Ц С. 5-20.
2.      Евстигнеева А. А. Журнал лСатирикон и поэты Ц сатириконовцы. Ц М.,
1968.
3.      Дальние берега. Портреты писателей эмиграции. Ц М., 1994.
4.      Домов А. Великий комбинатор и его предшественники: Заметка о прозе А.
Аверченко. // Литературная учеба. Ц 1980. Ц № 3. Ц С. 145-147.
5.      Домов А. Творчество Аверченко в оценке дореволюционной и советской
критики. Ц Фрунзе., 1975.
6.      Дьяконов А. Времена года Аркадия Аверченко. // Литературная Россия. Ц
1988. Ц 19 августа Ц № 33. Ц С. 18-19.
7.      Зинин С. А. Грустный смех Аркадия Аверченко. // Литература в школе. Ц
2001. Ц № 1. Ц С. 15-19.
8.      Корнилов Л. Ольшаны: другое кладбище. // Известие. Ц 1988. Ц 13
августа. Ц № 226. Ц С. 6.
9.      Кравченко Ю. М. Пересунько Т. К. Забытые имена. Аркадий Тимофеевич
Аверченко. // Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР. Ц
1990. Ц № 4. Ц С. 52-57.
10. Литература Русского зарубежья. Ц М., 1990. Ц Т. 1.
11. Мейерхольд В. Э. Статьи, письма, речи, беседы. Ч. 2. Ц М., 1968.
12. Михайлов О. Аркадий Аверченко. // Аверченко А. Тэффи. Юмористические
рассказы. Ц Минск., Ц 1990. Ц С. 3-22.
13. Николаев Д. Д. Аверченко. // Литература Русского зарубежья. 1920-1940. Ц
М., ИМЛИ Ц Наследие Ц 1999., Ц С. 117-157.
14. Русские писатели. 1880-1917: Библиографический словарь. Ц М., Ц 1989. Ц
Т. 1.
15. Рыклин Г. Несколько слов о лСатириконе / Предисловие к книге: Поэты
лСатирикона. Ц М. Ц Л. Ц 1966. Ц С. 5-7.
16. Свердлов Н. Дополнение к лАвтобиографии Аркадия Аверченко // Аврора. Ц
1988. Ц № 4. Ц С. 142-143.
17. Смирнова А. А. Русская литература конца XIX Ц начала XX века. Ц М., 1993.
18. Соколов А. Г. Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х гг. Ц
Московский университет. Ц 1991. Ц С. 146-157.
19. Спиридонова Л. А. Русская сатирическая литература начала XX века. Ц М.,
1993.
20. Спиридонова Л. А. (Евстигнеева) Русская сатирическая литература начала XX
века. Ц М., 1977.
     

     [1] Зинин С. А. Грустный смех Аркадия
Аверченко. // Литература в школе. Ц 2001. Ц № 1. Ц С. 15-19.
     [2] Шевелев Э.На перекрестках, или
размышления у могилы Аркадия Тимофеевича Аверченко, а также после ее посещения
с напоминаниями о том, что писал он и что писали о нем.//Аврора.Ц1987.Ц№
3.ЦС.15-19.
     [3] Шевелев Э. Ответы правды. // Аврора. Ц 1988. Ц № 4. Ц С. 125
     [4] Свердлов Н. Дополнение к
лАвтобиографии Аркадия Аверченко. // Аврора. Ц 1988. Ц  № 4. Ц С. 142-143.
     [5] Долгов А. Великий комбинатор и его
предшественники: Заметка о прозе А. Аверченко. // Лит. учеба. Ц 1980. Ц № 3. Ц
С. 145-147.
     [6]Долгов А. Творчество Аверченко в оценке
дореволюционной и советской критики. Ц Фрунзе, 1975.
     [7] Л. А. Спиридонова (Евстигнеева).
Русская сатирическая литература нач. XX века. Ц М., 1977. Ц  С. 94.
     [8] Соколов А. Г. Судьбы русской
литературной эмиграции 1920-х гг. Московский университет. Ц 1991 Ц  С. 148.
     [9] Там же. Ц с. 95.
     [10] Евстигнеева Л. А. Журнал лСатирикон
и поэты Ц сатириконцы. Ц М., 1968, Ц с. 99.
     [11] Там же.
     [12] Спиридонова (Евстигнеева). Русская
сатирическая литература нач. XX века. Ц М., 1977. Ц С. 98-102.
     [13] Саша Черный. Стихотворения. Ц М., 1990. Ц С. 36.
     [14] Спиридонова (Евстигнеева). То же издание. Ц С. 99.
     [15] Саша Черный. То же издание. Ц С. 37.
     [16] Рыклин Г. Несколько слов о
лСатириконе. // Предисловие к книге: Поэты лСатирикона. М. Ц Л., 1966. Ц С.
5-7.
     [17] Домов А. Великий комбинатор и его
предшественники: Заметка о прозе А. Аверченко. // Литературная учеба. Ц 1980. Ц
№ 3. Ц С. 146.
     [18] Саша Черный. Стихотворения. Ц М., 1990. Ц С. 88.
     [19] Аверченко А. Теффи. Юмористические
рассказы. Ц Минск. 1990. Ц С. 36. Здесь и далее рассказы Аверченко цитируются
по данному изданию, страницы указываются в тексте.
     [20] А. Аверченко. Избранные рассказы. Ц М., 1985. Ц С. 319.
      Л. А. Спиридонова (Евстигнеева).
Русская сатирическая литература начала XX века. Издательство лНаука. Ц М.,
1977. С. 270.
      Домов А. Великий комбинатор и его
предшественники: Заметка о прозе А. Аверченко. Литературная учеба. Ц 1980 Ц № 3
Ц С. 146.
      Дальние берега. Портреты писателей эмиграции. Ц М., 1994. Ц С. 129
     .1 Аркадий Аверченко. Избранные рассказы. М., 1985. С. 22.
     [21] Зинин С. А. Грустный  смех Аркадия
Аверченко. Литература в школе. Ц 2001, № 1. Ц С. 16.
      Дальние берега. Портреты писателей эмиграции. Ц Н., 1994. Ц С. 135.
     Аркадий Аверченко. Избранные рассказы. М., 1985. Ц С. 38-39
     [22] Дальние берега. Портреты писателей эмиграции. Ц М., 1994. Ц С. 136.